Посвящается Любови Васильевне Родионовой

Зима в этом году стала рано. Уже к концу ноября ударили морозы и выпал снег, укутывая деревья и застилая замерзшую грязь по обочинам дорог белым покрывалом, на радость детишкам, вовсю катавшимся на санках и ватрушках с горок. Да и взрослые, которым уже порядком надоела грязная и серая осень, поневоле бодрились, глядя на полусказочные зимние пейзажи. Хорошо! И лишь дворники, не успевавшие убирать снег, да посыпать песком скользкие дорожки, были недовольны-слишком много работы привалило, так что приходилось разгребать сугробы прямо под ногами у снующих прохожих.

В толпе прохожих, задумавшись, брела немолодая женщина. Она шла к сыну, как делала это регулярно уже несколько лет, так что пойти по знакомому пути могла бы и с закрытыми глазами. Да и идти совсем немного осталось: поворот, пройти прямо, еще поворот… А вот и он: смотрит серьезно, чуть нахмурившись, тонкие губы сжаты.

-Ну, здравствуй, сынок – остановилась она, разглядывая его лицо. Совсем мужчина, хоть еще и мальчишка. Мальчишка…

Маленький ребенок старательно и важно вышагивает рядом с ней, держась за два пальца. Вот увидал кошку, перебегавшую дорогу, показал пальчиком : «Ксь!», поднял на маму счастливые темные глазенки, смешно наморщил нос и улыбнулся.

-Киса, милый, по своим делам торопится – ласково проговорила та и поправила ему шапочку.

Вот семилетний паренек задумчиво разглядывает лужу на дороге. И что там такое углядел?

-Ты что там разглядываешь? – не выдерживает мать-Пойдем уже, лужа, как лужа.

-Нет, ты посмотри, как там небо отражается! – замотал он головой.

Юноша пятнадцати лет хмурится и говорит ей, что не хочет больше ходить на занятия по боксу:

-Там людей бить надо, а мне не нравится!

А потом было окончание школы, работа, чтобы помочь ей, и, почти сразу, повестка в армию. В армию он тоже не очень хотел, но и бегать от военкомата считал постыдным. Мать его, правда, отговаривала:

-Ну куда ты пойдешь? А если в Чечню пошлют? А случится что?!

-Мам, ну ведь случиться-то может где угодно! Машина, вон, собьет у самого порога, и ходить никуда не надо!- осторожно обнял мать-Ты не переживай так, все будет хорошо. Я вернусь…

И ушел. Его, и впрямь, послали на Кавказ. Как же она тогда переживала! А однажды ей пришла сухая, подлая телеграмма: «Ваш сын дезертировал…» Строчки поплыли перед глазами… Как? Нет, не может быть! Это не правда, только не сын. Не в его характере.

Потом была милиция, которая искала «дезертира». Конечно, не нашла. А, вот, для нее это стало последней каплей-собралась и рванула в Чечню-посмотреть в глаза тем, кто записал ее ребенка в трусы и предатели.

Тогда, когда она впервые оказалась в горах перед воротами воинской части, где пропал сын, землю тоже устилал снег. Не столько, правда, сколько здесь, намного меньше… В части перед ней извинились, сославшись на неразбериху. Оказалось, ее сын в плену.

Снегопад, зарядивший с утра, внезапно кончился, подул ветер, разорвав тяжелые серые тучи, и оттуда, словно в окошко, выглянуло солнце, отразившись в могильном памятнике. Женщина вздохнула, и осторожно погладила фотографию сына. Знала бы тогда, как его искать, может, и удалось бы вызволить живым.

Но тогда, выслушав на КПП речь какого-то полковника о том, что ребята в плену, и их должны вызволить, она растерялась.

-Езжайте домой. В Москве есть комиссия по розыску военопленных-вот туда и обращайтесь-дверь КПП захлопнулась, оставив мать один а один с собственной бедой. Никто не предложил тогда ей помощи, да что там, даже не объяснили как искать самой. Только отбрехались и все. И навалилось отчаянье. Москве ей тоже не помогли-никому, на деле, это оказалось не нужно, тогда и решила искать сама.

Так и начались ее девять страшных месяцев-девять кругов ада. Она сама ходила по Чечне, заходила в деревни, умоляла помочь, говорила, что сын ее-совсем ребенок, пропал. На глаза наворачивались слезы-от усталости, отчаяния и боли. А ее в ответ водили к разрушенным домам и говорили, мол, вот, что ваши здесь натворили. Почему, Господи Боже, она должна была отвечать за политику того, кто нимало не заботился о стране, продавая ее интересы? И это, ведь, в лучшем случае, а то и встречали палками… Что ж, у каждой стороны на той войне была своя правда, вот только ИХ правду-тех, кто украл ее сына, мать понимать и принимать не хотела. Многое перевидала тогда: и изможденных парней, вызволенных, выкупленных, обмененных из плена, к которым бросалась с фотографией сына: не видали где? Она, ведь, была не одинока: сколько матерей тогда искали своих детей, ходя на поклон к влиятельным боевикам, снося побои, оскорбления и угрозы… Большинству не везло-рано или поздно, их убивали, чтобы больше не надоедали…

Могли убить и ее, но – посчастливилось, если можно так сказать. Хотя тогда сходила с ума от отчаяния, думая, что хуже быть не может. Надежда увидеть сына живым таяла с каждым днем, а поиски были безрезультатны. Наконец, в очередной раз показав какому-то боевику фотографию сына и предложив денег, без которых здесь ее бы никто не услышал, она вышла на полевого командира, у которого было тело ее сына… Семнадцать раз она ходила к нему, прося отдать останки, и каждый раз как последний, не зная, убьют, или нет. И каждый раз бандит выдвигал все новые условия выдачи. Это потом она узнала, что тела были обезображены настолько, что боевики не хотели показывать их представителям ОБСЕ. Наконец, показали ей участок на минном поле и предложили найти самой. Никогда, наверное, уже не забыть, как раскапывала под проливным дождем землю, и увидела, что блеснул в свете фар ЕГО крестик. Тот самый, что сын носил, не снимая, с детства. Его обезглавили, как потом оказалось, в день рождения…

Солнце снова скрылось за тучами, подул пронизывающий ветер, стало заметно темнее. Она посмотрела на даты жизни. «Страшно помирать молодым в девятнадцать с четвертью лет…» — пришли на ум строчки из слышанной где-то песни. А у него и четверти-то не было… Вдруг вспомнилось, как мотаясь с другими матерями и журналистами по Чечне, вызволяли группу пленных, двое из которых не выдержали, и перешли на сторону боевиков, сменив веру. Там была мать одного из них, и как только сын вышел к ней, хотела кинуться навстречу: «Сынок!», а он сказал равнодушно, что нет у него никакой матери, есть лишь Аллах. И страшно было смотреть на бедную женщину, словно бы истаяла, прошептав: «Лучше б ты умер…»

Нет, хорошо, все-таки, что ее сынок не предатель! И крест с него снять так и не сумели, хоть и очень хотели. Она, ведь, тогда так и не нашла его голову… Это уже потом, решившись, мать возвращается в этот проклятый ад войны, платит уже знакомому боевику, и тот соизволяет вернуть ей череп сына.

Мама стоит и смотрит на своего Мужчину. В глазах нет слез, а внутри страха. Перегорело и то, и другое. И ада нет, ужаснее, чем она уже прошла. А злость осталась. Где те офицеры, что не смогли защитить мальчишек? Где те бандиты, что их резали? Где генералы, которым было наплевать? Где правозащитники, которые молчали, ибо ей так никто и не поддержал… Многое повидала: и подлость, и жадность, и трусость и лютую злобу. А ведь было еще и мужество солдат, которые ей помогали, и сочувствие простых чеченцев, которые помогали ставить крест на месте гибели сына, и генерал, который его похоронить помог. Люди везде разные, а война везде страшная.

Она мысленно попрощалась и тихонько пошла обратно, глядя себе под ноги. Уже где-то на полпути назад подняла голову, и на ярко освещенной фонарями улице в глаза бросился рекламный плакат: «Последнее воскресенье ноября-День Матери». Надо же, как раз сегодня…