Память

• Все авторские права на данный текст принадлежат
• Константину Сычёву (k.v.sychev@yandex.ru)

В настоящей книге автор описывает службу в Советской Армии во времена так называемого 'застоя'. Молодой человек, воспитанный в духе тогдашней пропаганды, преподносившей существовавший режим как 'братство и счастье всех людей', оказался в обстановке, далекой от коммунистических идеалов, но зато достаточно приземленной. Фальшь и лицемерие, подлость и предательство окружали героя книги повсюду. Как он сумел выжить в тяжких условиях всеобщей лжи, как сам включился в интриги и стал 'достойным гражданином' cоветского общества и рассказывает настоящий роман. Особенностью книги является то, что автор абсолютно правдиво и искренне описывает события и действия героев. Это - настоящая жизненная правда! Впервые в российской литературе описана солдатская служба без малейших прикрас. В книге лишь только изменены названия ряда населенных пунктов и фамилии некоторых героев.Роман остросюжетен и увлекает читателя не только легкостью стиля, особенностью изложения, но и интересной информацией о службе в Cоветской армии, мало чем отличающейся от современной российской..

  С О Д Е Р Ж А Н И Е
  
  Два года счастья........................................................................................
  Предисловие..................................................................................................
  Часть 1.Курсант...........................................................................................................................
  Глава 1. Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!..................................................................
  Глава 2. Путевка в жизнь....................................................................................
  Глава 3. Общая судьба.......................................................................................
  Глава 4. В Ленинской комнате................................................................................
  Глава 5. Новые испытания...................................................................................
  Глава 6. Боеготовность превыше всего!........................................................................................
  Глава 7. Распорядок дня......................................................................................
  Глава 8. День Конституции.................................................................................
  Глава 9. Единство всех народов............................................................................
  Глава 10. Учебный процесс.................................................................................
  Глава 11. Наряды вне очереди..............................................................................
  Глава 12. "На полах"...........................................................................................
  Глава 13. "И Ленин такой молодой..."....................................................................
  Глава 14. "А мне дали пулемет..."........................................................................
  Глава 15. Учебная тревога...................................................................................
  Глава 16. Военная присяга...................................................................................
  Глава 17. Караульная служба................................................................................
  Глава 18. Лазарет..............................................................................................
  Глава 19. Первые увольнения...............................................................................
  Глава 20. Борьба с грубой бранью.........................................................................
  Глава 21. "Шила в мешке не утаишь!"....................................................................
  Глава 22. Наряды на работу.................................................................................
  Глава 23. Клятва мести.......................................................................................
  Глава 24. Коммунистический субботник.................................................................
  Глава 25. Прощай, учебная рота!...................................................................................................
  
  Часть 2. "Молодой" воин............................................................................
  Глава 1. Хозяйственная рота..............................................................................
  Глава 2. Один.................................................................................................
  Глава 3. Денежный перевод................................................................................
  Глава 4. Доверие Розенфельда.............................................................................
  Глава 5. Как выявляли шпионов...........................................................................
  Глава 6. Штаб и его службы...............................................................................
  Глава 7. Как списали консервы...........................................................................
  Глава 8. Импортное мясо...................................................................................
  Глава 9. В библиотеке........................................................................................
  Глава 10. Спортивный день................................................................................
  Глава 11. Политзанятия.....................................................................................
  Глава 12. "Самоволка"......................................................................................
  Глава 13. Поездка в колхоз..................................................................................
  Глава 14. Срочная работа...................................................................................
  Глава 15. Свинопоголовье..................................................................................
  Глава 16. Дежурство по штабу.............................................................................
  Глава 17. Что такое любовь.................................................................................
  Глава 18. Кругом враги......................................................................................
  Глава 19. Снова в колхоз....................................................................................
  Глава 20. Приказ..............................................................................................
  Глава 21. Месть................................................................................................
  Глава 22. Обязуюсь выявлять врагов!...........................................................................................
  Глава 23. Новая встреча......................................................................................
  Глава 24. Как находить настоящих врагов...............................................................
  Глава 25. Владимир Иванович..............................................................................
  Часть 3. "Черпак".......................................................................................................................
  Глава 1. Обновленная рота...................................................................................
  Глава 2. Ротный шут..........................................................................................
  Глава 3. Комиссия в роте....................................................................................
  Глава 4. Общественный резонанс..........................................................................
  Глава 5. "Три сосны".......................................................................................
  Глава 6. Происшествие в роте.............................................................................
  Глава 7. "Голь на выдумки хитра"........................................................................
  Глава 8. "Отличник Советской Армии"..................................................................
  Глава 9. Торжественное заседание.........................................................................
  Глава 10. Разбор происшествия...........................................................................
  Глава 11. Новое задание.....................................................................................
  Глава 12. Отбор кандидатов.................................................................................
  Глава 13. Воинские будни.................................................................................
  Глава 14. Концерт............................................................................................
  Глава 15. Отпуск на родину.................................................................................
  Глава 16. Злополучные консервы..........................................................................
  Глава 17. Что хотел Подметаев.............................................................................
  Глава 18. Почтовый поезд.................................................................................
  Глава 19. Возвращение.....................................................................................
  Глава 20. Ценное предложение............................................................................
  Глава 21. Вечерний звон....................................................................................
  Глава 22. Предложение Скуратовского..................................................................
  Глава 23. Зубная боль........................................................................................
  Глава 24. С праздником!................................................................................................................
  Глава 25. В карауле...........................................................................................
  
  Часть 4. "Старик".......................................................................................
  Глава 1. К нам едет ревизор................................................................................
  Глава 2. Проверка.............................................................................................
  Глава 3. Житейская суета....................................................................................
  Глава 4. Странный разговор..............................................................................
  Глава 5. Происки Подметаева..............................................................................
  Глава 6. Выборы...............................................................................................
  Глава 7. Чрезвычайное происшествие....................................................................
  Глава 8. Отважный охотник.................................................................................
  Глава 9. Приезд генерала....................................................................................
  Глава 10. Новичок.............................................................................................
  Глава 11. "Тихое" воскресенье...........................................................................
  Глава 12. Помощь ветеринара..............................................................................
  Глава 13. Счастье Опискина................................................................................
  Глава 14. Общая попойка....................................................................................
  Глава 15. Ярость Розенфельда..............................................................................
  Глава 16. Предательство Скуратовского...............................................................
  Глава 17. Избран единогласно............................................................................
  Глава 18. "Урок мужества"...............................................................................
  Глава 19. Пьяница и дебошир............................................................................
  Глава 20. Комсомольское собрание.....................................................................
  Глава 21. Последняя поездка в колхоз..................................................................
  Глава 22. Приказ об увольнении.........................................................................
  Глава 23. Разговор с Розенфельдом......................................................................
  Глава 24. Поездка в Москву...............................................................................
  Глава 25. Исход...............................................................................................
  Том 1

  В настоящей книге автор описывает службу в Советской Армии во времена так называемого "застоя". Молодой человек, воспитанный в духе тогдашней пропаганды, преподносившей существовавший режим как "братство и счастье всех людей", оказался в обстановке, далекой от коммунистических идеалов, но зато достаточно приземленной. Фальшь и лицемерие, подлость и предательство окружали героя книги повсюду. Как он сумел выжить в тяжких условиях всеобщей лжи, как сам включился в интриги и стал "достойным гражданином" cоветского общества и рассказывает настоящий роман.
  Особенностью книги является то, что автор абсолютно правдиво и искренне описывает события и действия героев. Это - настоящая жизненная правда! Впервые в российской литературе описана солдатская служба без малейших прикрас. В книге лишь только изменены названия ряда населенных пунктов и фамилии некоторых героев.
  Роман остросюжетен и увлекает читателя не только легкостью стиля, особенностью изложения, но и интересной информацией о службе в Cоветской армии, мало чем отличающейся от современной российской.
  В первом томе книги автор повествует о начале воинской службы главного героя - Ивана Зайцева - которому довелось пережить все тяготы, выпадавшие на долю простых и честных людей. В 1-ой части описана служба в учебном батальоне, а во 2-й - начало службы в хозяйственной роте дивизии.
  
  
  Попали две лягушки в крынку с молоком. Одна, почувствовав обреченность, прекратила борьбу за жизнь и утонула. Другая стала биться, прыгать и - о, чудо! - под ногами образовалось масло. Лягушка оттолкнулась лапками и оказалась на свободе.
   (Из русской народной сказки).
  ...Но свобода была недолгой: внизу лягушку ждала змея.
   (Авторское продолжение сказки).
  
  
  П Р Е Д И С Л О В И Е
  
   Самая гуманная в мире Конституция страны Советов гарантировала каждому ее гражданину массу всяческих благ: право на труд, образование, бесплатное медицинское обслуживание, различные свободы и тому подобное. Информация об этом проходила красной нитью через все передачи телевидения и всесоюзного радио. Этим полнились и газеты. Немало говорилось о высших человеческих чувствах - любви к родине, социализму, Ленину. Но очень редко в тогдашней пропаганде говорили о семье и любви между мужчиной и женщиной. Зато слова "Ленин" и "социалистическое Отечество" были столь употребительны, что вся страна, казалось, не могла без них просто существовать!
   Со школьной скамьи мы все слышали о том, как нас облагодетельствовал великий Ленин, сотворив Октябрьскую революцию, как великий советский народ - строитель коммунизма - продолжая славные традиции своего первого вождя, успешно следует за вождем последующим.
   Впрочем, что говорить обо всех этих прописных истинах - все это пережили многие из нас, и люди боятся повторения пройденного едва ли не больше, чем сошествия в ад! Но тогда, в легендарные времена "застоя", вряд ли большинство из нас задумывались над тем, что все эти коммунистические идеалы бесперспективны, что вслед за опьянением от громких лозунгов и "побед" придет горькое похмелье кризиса всего общества - краха не только идеологии, но и привычного, устоявшегося уклада жизни.
   Однако не для всех тот период был временем сна и непонимания. Были люди, которые пытались "вразумить" партийное руководство страны в необходимости реформирования существовавшего режима, критиковали устаревшие методы управления государством, призывали отказаться от многих догматических ошибок, ссылаясь при этом на опыт других стран. Среди таких людей были не только известные всему миру "правозащитники" и "диссиденты". Сколько простых советских людей, достаточно одаренных, чтобы принести пользу любому цивилизованному обществу, так и ушли в небытие, безуспешно пытаясь изменить этот мир, будучи раздавленными не только тогдашней политической системой, но и своим равнодушным народом...Некоторым моментам из жизни такого малозаметного советского человека и посвящается эта книга.
  Ч А С Т Ь 1
  
  
  К У Р С А Н Т
  
  

  Глава 1

  
  Л Е Н И Н Ж И Л, Л Е Н И Н Ж И В, Л Е Н И Н Б У Д Е Т Ж И Т Ь!
  
   Иван Зайцев был достаточно известной личностью для своих сверстников. Читать и писать научился задолго до школы, рассказчик был умелый и эмоциональный, не был жаден до денег и сладостей, любил друзей - словом, обладал всеми необходимыми коллективистскими качествами. Но у него имелся и один весьма существенный недостаток - он обладал достаточно высоким интеллектом! А это в России - беда!
   Впоследствии этот недостаток перечеркнет всю его жизнь...
   Умственные способности мальчика проявлялись, прежде всего, в исключительной любознательности, которая выходила, порой, за рамки дозволенного. Например, еще в раннем детстве, услышав от взрослых о том, что американский империализм готовит против Советской Отчизны истребительную войну и, не удовлетворившись их объяснениями, Иван стал собирать всяческую информацию об Америке, ее истории и культуре, пытаясь найти корни жестокой вражды. Также он интересовался и личностью великого Ленина, внимательно читая и слушая все, что о нем писали и сообщали.
   Как ни печально, любознательность приводила к весьма критическим умозаключениям. В возрасте восьми лет, после политурока, на котором учительница в очередной раз рассказала классу о подготовке Америкой войны против СССР, Иван задал ей ряд вопросов: - А зачем американцы помогали нам в годы войны, если они сейчас готовятся нас уничтожить? Неужели фашистская, "буржуйская" Германия была для них большим врагом?
   Вопросы вызвали замешательство и не совсем вразумительный ответ. Иван вскоре о нем позабыл бы. Однако учительница подошла к делу со всей серьезностью. Она доложила о "любознательности" своего ученика завучу школы, и Ивану вскоре пришлось выслушать нравоучения последнего об "ошибочности суждений и отсутствии должного понимания" Зайцевым происходящего, поскольку американский империализм - злейший враг потому, что он...злейший враг!
   Оценка поведения Ивана в этот учебный год снизилась до "пяти с минусом". Однако меры опытных педагогов, желавших, чтобы Иван перестал сомневаться в советской пропаганде, имела, как ни удивительно, совершенно обратный эффект. Ивану стало казаться, что все вокруг врут. И радио, и телевидение, и учителя...и даже родители! Финал, в конечном счете, был тоже не в его пользу: в кругу друзей он стал восхвалять все американское и презрительно относиться ко всему родному, советскому (что, как ни странно, находило понимание в среде его сверстников), и к нему прочно прилепилась кличка "Американец"!
  Другой, уже вполне основательной бедой для него явилось осознание образа великого Ленина. Как ни старались советские идеологи и многие нынешние маститые писатели, перешедшие теперь в "демократический" лагерь, показать в образе вождя "гения", "труженика" и "самого человечного человека", их доказательства столь высоких качеств показались Ивану неубедительными. Мало того, постепенно стал расти скептицизм по отношению к вождю.
  Если вождь был гений, то почему же он передал власть "нехорошему человеку" Сталину? Если он был труженик, то почему же почти всю жизнь нигде не работал, разъезжая по "заграницам"? Если он был самый человечный, то почему тогда расстрелял царскую семью, женщин и детей?
  Информации о действительном Ленине было, впрочем, мало, а той хватало лишь для сомнений. Эти сомнения стали приводить к тому, что уже само упоминание имени Владимира Ильича вызывало у Ивана раздражение! Бесконечные киноленты о революционных подвигах вождя, совершенных едва ли не во всех странах Европы, песни, стихи, обязательные для школьного изучения, ему просто стали надоедать.
  Надо бы сказать, что уже многие сверстники Ивана, пусть бессознательно, но с определенной долей иронии относились к образу Ленина, созданному бездарной пропагандой, и к революционным идеалам. Но вслух свои сомнения они старались не высказывать. А вообще народ в своей основной массе, если и не верил в полной мере во всю эту идеологическую чепуху, считал образ Ленина священным, поэтому открытый скептицизм Ивана насчет вождя и многих социалистических ценностей рано или поздно должен был привести к печальным последствиям.
  В обществе, культивирующем коллективистскую, лицемерную идеологию, широко применялся метод воздействия коллектива на невписывавшуюся в его рамки личность. Внедрение этого метода начиналось с детского сада и, вероятно, заканчивалось у кладбищенской ограды. Иван познакомился с этой методой следующим образом.
  Однажды, уже в четвертом классе, он ухитрился задать учительнице на уроке истории несколько весьма бестактных вопросов: - Скажите, пожалуйста, а почему у нас так хвалят революцию и революционеров? Ведь если мы станем действовать сейчас как революционеры, то это вряд ли понравится нашей мудрой Советской власти?
  В своей речи Иван был совершенно правдив. Однако учительница так расстроилась и пришла в столь гневное состояние, что мальчик был уже не рад, что проявил искренность и "активность". Последствия не заставили себя ждать! Учительница, дождавшись, когда Иван в смятенных чувствах отправится домой, пригласила к себе на беседу весь классный Совет отряда и посоветовала передовым ученикам "обуздать махрового антисоветчика".
  На следующий день Иван обратил внимание на то, что товарищи по классу отворачиваются от него, стараются его не замечать. Учительница также делала вид, что его нет в классе, и к концу занятий незадачливый ученик вроде бы примирился со сложившейся обстановкой.
  Когда же он возвращался домой, из-за угла выскочили его товарищи, самые сильные и рослые. Подбадриваемые пионерским активом и возбуждаемые визгами девочек, мальчишки набросились на обидчика своей учительницы. Чем оскорбил Иван учительницу и своих товарищей, он так и не мог понять, а их аргументы - чрезмерная гордыня, заносчивость - никак не вязались с реальным положением дел. Однако, получив в награду за любознательность синяки и шишки, вкупе с насмешками, Зайцев уже долго не решался задавать педагогам "несвоевременных" вопросов.
  И, тем не менее, через три года, уже в седьмом классе, произошла еще более неприятная и довольно поучительная история. Трудно вспомнить, в связи с какими обстоятельствами учительница сказала на уроке литературы: - Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!
  Возможно, это было связано с изучением стихотворения Маяковского по поводу дня рождения Ленина, а может, учительница в очередной раз убеждала класс в бессмертии вождя, войдя в патриотический раж, но Иван вновь ухитрился оказаться в центре событий. Трудно объяснить причину его невыдержанности: имея в последнее время за свою любознательность довольно низкие оценки по поведению и ряду предметов, он избегал задавать педагогам любые вопросы и попросту отсиживался. А тут вдруг как что-то его подтолкнуло!
  - Как это жив покойник? - удивился Иван во всеуслышание. - Ведь все прекрасно знают, что он умер в январе 1924 года?!
  Учительница закашлялась и густо покраснела. - Под бессмертием Ленина понимается его жизнь в сердцах миллионов счастливых людей! - сказала она.
   Но это не удовлетворило пытливого ученика. - Так что же получается: все миллионы счастливых людей уверены, что покойник жив?! - не унимался он. Звонок прервал дискуссию, но дело этим не завершилось. После занятий Иван был приглашен в кабинет директора школы. Идти было как-то страшновато, но куда денешься?
  - Садись! - кивнул головой директор на стул напротив. Иван сел.
  - Скажи, Ваня, кто тебя учит некоторым нехорошим вещам? - спросил вдруг главный педагог.
  - Да никто. Я сам...
  - Не может этого быть! Ряд вопросов, которые ты неоднократно задавал учителям, - директор поднял обширное досье, - позволяют выразить сомнение в том, что эти вопросы мог задать такой молодой человек без чьей-либо помощи! Может у вас в семье папа или мама много говорят о политике?
  - О чем? - удивился Иван.
  - Ну, вот, например, о Ленине.
  - Да нет. Я сам так считаю.
  - Значит, не будешь говорить?! - нахмурился директор.
  - Я все вам сказал!
  - Ну, хорошо, можешь идти.
  На следующий день, утром, перед занятиями, Ивана вновь вызвали в кабинет директора. На сей раз там присутствовал незнакомый пожилой мужчина. Он представился инспектором РОНО и возобновил допрос, в сущности, схожий с предыдущим. И здесь Иван ничего, кроме того, что говорил директору, не смог прибавить.
  - Упорствуешь, молодой человек! - сказал инспектор в заключение. - Ну, хорошо, ты все равно расскажешь правду!
  Трудно перечислить все подробности дальнейших событий. В школе побывали и родители (многократно отлупившие за это своего сына) и соседи несчастного Ивана. Завершением истории явилась встреча строптивого ученика с представителем "правоохранительных органов", как назвал себя высокий мужчина со стальными серыми глазами. Не добившись от парня ответа на вопрос об антисоветчиках (которых действительно не было), "товарищ из органов" вроде бы поверил, что Иван "сам дошел до столь извращенного понимания событий". Однако чтобы закрепить эту уверенность, он потребовал от мальчика дать подписку-обязательство "раз и навсегда прекратить распространять вокруг себя антиобщественные взгляды", что тот и сделал.
  
  

  ГЛАВА 2

  
  П У Т Е В К А В Ж И З Н Ь
  
   Одна тысяча девятьсот семьдесят второй год был годом сомнений и надежд. Еще не наступило время для знаменитого правительственного решения об обязательном всеобщем среднем образовании, когда ученики получили право без труда и забот получать "аттестаты зрелости".
  В то время (имеется в виду дореформенное) требовалось попотеть. Получить хорошую оценку было, в общем-то, непросто. Впрочем, не для всех. Как в дальнейшем узнал Иван, трудности в школьных делах не касались детей партийных, советских, торговых и других работников, которые были на особом положении у педагогов.
  Ивану же милость свыше никак не светила. Имея известную репутацию, он должен был готовиться к экзаменам очень напряженно и, как ни удивительно, их довольно сносно сдал.
  На выпускном вечере он, однако, в числе хороших учащихся отмечен не был. Отсутствовали и почетные грамоты (атрибуты лояльности) за отличные оценки, которые вручались всем, кроме него. Изумление вызвала положительная характеристика, выданная Ивану классным руководителем для поступления в вуз. Это укрепило надежду на продолжение образования.
  Молодой человек был, естественно, неопытен. Несмотря на полученные синяки и шишки в известных вопросах политики, он еще наивно верил в существующую справедливость, в ценность человеческой личности и надеялся своим трудом и старательной учебой завоевать свое место в жизни.
  Дальнейшие события показали, в каком мире он обитает.
  Надо сказать, что большинство товарищей Ивана не питали по окончании школы иллюзий на будущую жизнь. Они не стали ломать себе головы высокими материями и ушли на близлежащий завод простыми работягами. Было ли это пониманием, что в нашей стране, чтобы добиться успехов в жизни недостаточно быть способным и старательным, или просто объяснялось их нежеланием учиться, сейчас трудно сказать. Но то, что среди них имелось немало очень одаренных, способных ребят, которые в какой-то мере понимали советское общество как элитное, было очевидно.
  Зайцев тщательно готовился к поступлению в один крупнейший московский вуз. Он не сомневался, что сумеет успешно сдать вступительные экзамены. - Если не я, то кто же тогда? - спрашивал он себя самоуверенно.
  И действительно, экзамены он успешно сдал и набрал как раз необходимое для поступления число баллов. И хотя в процессе их сдачи он не раз замечал, что преподаватели задавали ему дополнительные вопросы вне школьной программы, значительно превышавшие по степени сложности вопросы, задаваемые другим абитуриентам, им овладела эйфория победы.
  ...В день зачисления в институт прибыли не только сами поступавшие, но и их родители. Коридоры вуза были переполнены, даже на улице около здания, где работала приемная комиссия, собралась 6ольшая толпа. Родителей Ивана, конечно, здесь не было. Он приехал издалека да и не нуждался в данной ситуации в поддержке родных. Уверенным шагом подошел он к доске объявлений, где висели списки поступивших, но, к большому удивлению, своей фамилии в них не обнаружил. - Вероятно какая-то ошибка, - подумал он и направился в приемную комиссию. Но здесь с ним долго не церемонились.
  - Обращайтесь к декану: он все решает! - последовал совет секретаря.
  Декан тоже не стал растрачивать свое драгоценное время.
  - Да, вы действительно набрали достаточно баллов, - сказал он, - но помимо вас такое же количество набрали и многие другие. Поэтому мы приняли в институт преимущественно членов партии, спортсменов и тех, у кого имеются Почетные грамоты. У вас таковых нет, а потому и не взыщите!
  Вот уж был поистине "гром среди ясного неба"! Полная катастрофа! В тот же день Иван покинул институтское общежитие и уехал домой.
  Родители, узнав о произошедшем, расстроились. - Все твой язык, сынок! - сказала мать. - Так случилось потому, что мы - простые люди! - сказал отец.
  Иван же, продолжая сохранять розовые иллюзии, из всех мнений и оценок случившихся событий принял к сердцу лишь одно: действительно, тот вуз был не по его социальному положению. - Я забрался слишком высоко, но справедливость, в общем-то есть, и поэтому нужно еще лучше готовиться к поступлению в другой институт, рангом пониже! - решил он. - А пока следует, действуя в соответствии с советскими традициями, пойти на работу и готовиться к очередным экзаменам.
  Итак, Иван Зайцев - грузчик цеха "товаров народного потребления" небольшого завода.
  Надо сказать, что завод, на который он "вне конкурса" поступил, располагался в городке Стручкове, где и проживал наш герой. Городок был маленький, и почти все его жители кормились от упомянутого завода.
  Здесь Иван сумел постичь основные, неписанные, каноны советской жизни: никогда никому не доверяйся, не верь ни во что, во всех трудностях и бедах надейся только на самого себя. - Не предают только деньги и книги! - сделал вывод он.
  С первых же дней работы на заводе стало ясно, сколь соответствует коммунистическая пропаганда реальной жизни. Энтузиазм рабочих был столь "велик", что Иван порой просто не мог сдерживать громкий смех. Например, довольно обычным в практике рабочих фактором была сдача в отдел технического контроля по нескольку раз одних и тех же изделий. Причем этот механизм был настольно изощренно разработан, на это затрачивалось столько энергии, что проще было бы изготовить новое изделие. Отлынивание от работы, лодырничество являлись предметами гордости. На вопрос, как работается, друзья отвечали друг другу: - А ни хрена не делаю!
   И это звучало как хвастовство.
  Приписки в документах, отражавших трудовой вклад, все росли и росли. Очень часто старшие рабочие получали надбавку за счет молодежи, которой по нарядам занижалась выработка.
  Это не могло не возмутить Ивана. Как обычно, он решил добиться справедливости. Сначала написал заявление начальнику цеха, затем пошел к нему на прием. Ничего не помогало. Тогда он "окончательно настроил против себя коллектив", побывав на приеме у директора завода.
  Директор завода, выслушав молодого рабочего, был возмущен "такими безобразиями", позвонил начальнику цеха и потребовал немедленного "наведения порядка".
  Порядок был наведен тем, что Ивана Зайцева перевели в другой цех как "разгильдяя и склочника". Дополнительно он еще оказался должен цеху, из которого выбыл, некоторую сумму, хотя, по своим подсчетам, заработал за это время немало.
  В другом цехе его приняли настороженно. Теперь он уже работал в качестве ученика слесаря. Не имея элементарных навыков, зная теперь, что ничего в этом мире доказать нельзя, Иван "смирил гордыню", скромно отбыл ученический срок, по истечении которого стал самостоятельно трудиться слесарем до следующего лета, когда наступило время снова поступать в вуз.
  На этот раз молодой человек устремился в город на Неве. Здесь он не сомневался в успехе и приложил все старания, чтобы добиться своего. Поэтому было необходимо отказывать себе во всем: развлечениями юности стали книги и учебники.
   Педагогический вуз хоть и был ниже рангом предшествующего, не лишал молодого и честолюбивого человека шансов на дальнейшую учебу и возможную научную деятельность в перспективе, о чем Иван наивно мечтал.
  Для того чтобы обеспечить стопроцентную возможность поступления, он подал заявление на платные курсы, ежегодно организуемые при институте, а для этого досрочно уволился с работы и уехал в Ленинград. Здесь Иван познакомился со многими преподавателями, которые вели занятия и работали в местных школах и вузах. Подтверждая сложившееся в народе мнение о ленинградцах, как о людях очень гостеприимных, добрых и общительных, они довольно демократично относились к "людям без статуса", коими в ту пору являлись приехавшие из провинции абитуриенты. С некоторыми из них Иван даже подружился. Преподавателям нравилось, что их слушатель очень прилежен, трудолюбив и любознателен. Не в пример школьным педагогам, они нисколько не смущались от вопросов, которые им задавал Иван. Впрочем, умудренный жизненным опытом, он политики совершенно не касался.
  Наступил период вступительных экзаменов, который не был для Ивана трудным. Он как бы чувствовал, что вся его последующая жизнь будет сплошной сдачей экзаменов. Все прошло успешно. Баллов было набрано достаточно. Ознакомившись с его экзаменационным листом, один преподаватель системы очных курсов поздравил своего слушателя с успехом: - Молодец! Скоро встретимся в институтской аудитории!
  И опять была эйфория, и опять случился провал.
  Все повторилось. В списках поступивших Зайцева не было. Декан с немецким именем и украинской фамилией повторил едва ли не те же самые фразы, которые Ивану уже довелось услышать в Москве. И лишь один убеленный сединами преподаватель института, отозвав обескураженного молодого человека в коридор, откровенно сказал: - Сынок, я знаю, что ты честно и добросовестно сдал все экзамены, но поверь, кто-то очень не хочет, чтобы ты имел образование. Запомни: жаловаться и искать правду у нас бесполезно! Послужи лучше в армии, а там проявишь себя хорошо - и все будет в порядке!
  Иван на всю жизнь запомнил эти слова. Хотя трудно было поверить, что случившееся не сон, что зря, впустую, были затрачены лучшие годы юности. Уезжал он домой в состоянии какого-то отупения, с расстроенными чувствами и полным безразличием к чему бы то ни было. Дома же его ждала повестка в армию или "путевка в жизнь".
  
  

  ГЛАВА 3

  
  О Б Щ А Я С У Д Ь Б А
  
  Поезд дальнего следования вез призывников на действительную военную службу. Ничего необычного не происходило. Простые пассажирские вагоны. Молодые парни в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, одетые в гражданскую одежду, сопровождаемые едва ли не десятком офицеров и сержантов, сидели как обычные пассажиры, хотя любому постороннему человеку было ясно, что везут призывников. Несмотря на галдеж и кажущуюся веселость ребят, достаточно было глянуть на их глаза, чтобы понять всю эту показную браваду: в душах царили смятение и страх! Эти чувства подогревались сопровождавшими.
  Так, один сержант, к месту и не к месту, употреблял фразу: - Мы все сделаем, чтобы для вас служба медом не казалась!
   Другой беспрерывно бубнил: - Есть! Так точно! Никак нет! (Иван даже в начале усомнился в его психическом здоровье). Постепенно атмосфера начала сгущаться. Чем ближе подъезжал поезд к конечной станции, тем активней становились сопровождавшие. Они медленно (но верно!) превращались из приветливых наставников в хозяев над плотью и кровью многочисленных "гавриков". У них стали появляться фразы: - Молчать, салабон! Что, на полы захотели? Измордуем нарядами!
  Будущие воины заискивали перед командирами и старослужащими, приглашали разделить трапезу, одним словом, "шестерили".
  Гордо рассевшись среди сопливой молодежи, опытные воины учили их "жизни", рассказывали о характерных для воинской службы моментах, отражавших их чаяния. В общем, смысл поучений сводился к следующему. Вот, бывают, дескать, такие непокорные молодые солдаты, которые не уважают старослужащих воинов, нарушают общепринятый порядок. Жизнь для них, в этом случае - сплошное страдание (следовало перечисление всех тяжких испытаний). А те молодые, но разумные воины, которые уважают старших товарищей (по мере приближения к части, слово "товарищи", по отношению к старослужащим, стало исчезать), пользуются всеми земными благами.
  В процессе назиданий слышны были и услужливые голоса призывников (как правило, самых активных и смелых): - Возьмите сальца, товарищ сержант! Не хотите ли газировочки, товарищ лейтенант? Вот этот кусочек возьмите! Садитесь сюда, сейчас я пыль сотру!
  Таким образом будущие воины уже входили во вкус героической повседневной солдатской жизни.
  Иван же сидел и молчал. С детства не любил он эти проявления подобострастия и всегда скверно себя чувствовал в обстановке "всенародного вдохновения и подъема". Он искренне все это презирал, старался во всем иметь свое мнение и не очень-то верил в рассказы "стариков". Конечно, он знал, что хорошая жизнь его не ждет, и прекрасно понимал, что если люди позволяют делать с собой все, что угодно, впереди будет почти каторжное существование. И чем покорней человек гнету, тем он для него тяжелей.
  Жизнь подтвердила эту логику.
  ...Наконец, разноплеменное воинство вышло на железнодорожную платформу. Офицеры и старослужащие воины в одно мгновенно построили призывников и повели к стоявшим невдалеке грузовикам. - По машинам! - последовала команда.
   У ворот воинской части молодежь ожидал оркестр. Услышав знакомую мелодию - "Непобедимая и легендарная" - (ее трубили едва ли не ежедневно все советские средства вещания), Иван оцепенел: все самое худшее началось!
  Надо сказать, что Иван, несмотря на свой вздорный характер, особым мужеством и отвагой не очень-то отличался; в семье к нему относились с любовью, заботой и вниманием, вдали от дома он долго не жил, к повседневной жизни в коллективе был неприучен, поэтому его вполне можно было бы отнести к разряду "маменькиных сынков", как называли обычно таковых опытные в житейских ситуациях люди.
  В советском обществе бытовало мнение, что молодежь была совершенно не готова к трудностям и испытаниям, что "стариковщина" являлась результатом слабости и трусости неокрепшей молодежи. Некоторые же считали виноватым во всем этом общественный строй, называя его тоталитарным (так, впрочем, легче всего. Объявил виновным во всем строй, и на душе вроде бы спокойней - никто не любит обнаруживать свою собственную вину!). Вероятно, и та и другая точки зрения имели право на существование. Но как убедился на своем житейском опыте Иван, если сам не спасуешь, не дашь, как говориться "сесть себе на шею", будешь иметь чувство собственного достоинства и бороться за свои права, конечно, по-умному, не касаясь политики - ни "старики", ни тоталитарная система не смогут остановить время и отдалить увольнение в запас.
  Итак, призывники вошли на территорию воинской части. Теперь на два года придется забыть прежнюю жизнь. Все семьсот тридцать дней нужно будет приспосабливаться, проявлять бдительность, находиться в постоянном напряжении. - На территории нашей роты кончилась советская власть! - подвел итог бурному дню здоровенный солдат, встретивший молодежь у входа в казарму.
  Наутро ребят разбудили по команде "Подъем!". Всех их выгнали во двор, где началась беготня. С непривычки молодые воины мчались, как угорелые, не чуя под собой ног. Иван же бежал неторопливо, расчетливо, понимая, что, не имея опыта, он может легко задохнуться и, зная, что за медленный бег ему ничего сделать не смогут. Правда, вначале "старики" покричали сзади "для порядка": - Давай быстрей, салабон! - и даже кто-то ударил его однажды ногой в зад (как потом оказалось, это было вполне нормальное и даже фамильярное действие), но так как после первого круга они уже молодежь не сопровождали, а лишь контролировали бег на расстоянии, скорость удалось вскоре сбавить.
  Другие же, беспрекословно выполняя указания старших товарищей, совершенно обезумели. Уже к пятому кругу Иван стал замечать, как падают от усталости призывники: ведь они к тому времени отмерили, по-видимому, десяток кругов. Многие стеснялись признаться в своей слабости и продолжали бежать. Иван же перешел на бег, близкий к ходьбе, и не испытывал особого дискомфорта. Когда же он остался в одиночестве, пришел сержант и отменил утреннюю зарядку, после которой четыре призывника оказались в лазарете, а человек двадцать лежали на сырой, присыпанной снегом траве, и дышали, как паровозы.
  В это время прибыл капитан - командир роты - и поинтересовался, как прошло первое испытание. Узнав о результатах, он пришел в гневное состояние, побагровел и выпалил: - Перестарались, иоп вашу мать! Что скажет комбат? Ни в чем меры не знаете! - Он с удивлением посмотрел на Ивана. - Встать! Как фамилия?
  - Зайцев! - последовал ответ.
  - А ты что, не бегал? - изумился комроты.
  - Бегал, товарищ капитан!
  - Что-то не видно...Эй, младший сержант! Вы почему за ним не смотрели?
  - Смотрел, товарищ капитан. Сачковал, гад, хитрый, подлюка!
  - Хитрый? - Г-м ...Пригласите-ка его после обеда ко мне на беседу!
   После зарядки роту повели на завтрак. Ротой, конечно, еще трудно было назвать нынешних призывников, одетых в гражданскую, разношерстную одежду, ибо воинскую форму им еще не успели выдать: обещали лишь во второй половине дня. Но шли они строем.
  Кроме того, никто до сих пор не знал, куда они прибыли. На вопрос, какой город они проезжали на грузовиках, сержанты и старослужащие отказались отвечать.
  Перед завтраком заместитель командира взвода - старший сержант - сказал молодым людям, что они должны быстро есть - три минуты - и если не уложатся в это время, останутся голодными.
  Войдя в столовую под смех и гогот стоявших кругом бывалых солдат, молодежь уселась за длинный стол на две, расположенные параллельно по обеим его сторонам, скамьи. На столе стояли пустые тарелки, а в конце стола - большой бачок с картофельным пюре и тарелка с жареной рыбой. Сержант объяснил суть ритуала: старший накладывает в тарелку картошку и по кусочку рыбы, а затем раздает тарелки поочередно каждому. С момента получения последней тарелки начинается отсчет времени приема пищи.
  Как безумные, призывники похватали тарелки и стали с жадностью глотать картошку, обжигаясь и давясь. Не разобрав вкуса, проглотив рыбу с костями, они кинулись намазывать хлеб маслом и запивать его чаем.
  Иван был невозмутим. Он спокойно жевал картошку, аккуратно отделял от костей рыбу. Однако через три минуты последовала команда - "Подъем!" - и все выскочили из столовой. Так наш герой остался без завтрака.
  Примерно таким же образом прошел и обед. Как говорится: "кто смел, тот и съел". Здесь еще можно добавить: и кто быстр. Выигрывал время и тот, кто садился с края скамьи и получал тарелку первым. Это были самые рослые и сильные ребята: что поделаешь - естественный отбор!
  Таким образом, Зайцев стал хронически недоедать, вызывая насмешки своих товарищей.
  (Забегая вперед скажу, что после шестимесячного учебного батальона лишь один Иван сохранил относительно здоровый желудок, а остальные только и хватались за таблетки, а к концу службы одних язвенников или кандидатов в язвенники было до тридцати процентов состава). После же обеда к Ивану подошел его командир отделения, сержант. - Тебя вызывает командир роты, - сказал он. - Пойдем, я научу тебя, как входить к военачальнику!
  Все было очень просто. Следовало три раза постучать, приоткрыть дверь и сказать: - Разрешите? - После утвердительного ответа нужно было представиться: - Курсант Зайцев по вашему приказанию прибыл!
  Выполнив эти требования, Иван оказался в большой просторной комнате, в центре которой располагался канцелярский стол. За столом сидел тот самый знакомый капитан, который пообещал ему послеобеденную встречу. А над ним на стене висел большущий портрет Ленина.
  Капитан был высоким мужчиной, примерно тридцати лет, взгляд его излучал покровительство и доброту.
  - Ну, что, молодой человек, - начал он, - нравится вам служба в нашей части?
  - Безусловно, - последовал ответ.
  - Есть ли какие-нибудь просьбы, замечания? - нахмурился военачальник.
  - Скажите, пожалуйста, в каком городе располагается наша часть?
  - А вот об этом распространяться не следует! - насторожился капитан. - У вас еще карантин - двухнедельный срок до присяги! Всякое может случиться, поэтому мы не имеем права информировать вас сейчас о том, где вы находитесь. Это военная тайна!
  - А как же тогда писать письма домой?
  Комроты показался несколько озадаченным и что-то невразумительно пробурчал. Затем он приступил к делу.
  - Тут, видишь ли, у нас необходимо регулярно проводить политзанятия. Часто мы поручаем готовить их добросовестным воинам. Вы знаете какие-либо работы Ленина или Маркса?
   Иван обрадовался: - Я знаю много работ этих людей и, если хотите, я вам вкратце перескажу часть из них!
   Капитан оживился: - А не могли бы вы подготовить небольшой доклад ко дню Конституции - пятого декабря? Например, под таким названием - "Вечно живой Ленин и Конституция СССР"?
  Молодой воин поморщился, однако делать было нечего.
  - Могу, - сказал он.
  - Вот и добро! - обрадовался военачальник. - Я распоряжусь освобождать вас каждый день после обеда на три часа для подготовки доклада, но чтобы он был объемом не меньше десяти страниц!
  - Напишу, - с горечью сказал Иван и уже собрался уходить, как вдруг комроты похлопал ему рукой по плечу.
  - Слушай, - панибратски заговорил он, - не замечал ли ты, случайно, каких либо странностей со стороны товарищей призывников?
  - Да вроде бы никаких. А что?
  - Ну, может, кто из них недоволен своей судьбой или ему не нравится, что он попал в нашу роту, ведь бывают всякие неустойчивые люди...Порой, осуждают Советскую власть...
  Иван, наконец, понял, чего от него добивает высокий начальник. Он хотел встать и послать его подальше, но сдержался: в этом случае его жизнь усложнилась бы очень существенно. Как же поступить? И тут его осенило. - Что вы, как же я могу рассказывать вам о них что-нибудь, ведь если я начну это делать, то тогда сформируется привычка и не исключено, что я не смогу сдержать свой язык и при более высоком, чем вы, начальнике, особенно, если он спросит что-нибудь про вас...
  Несмотря на несколько корявую речь Ивана, капитан его вполне понял. Лицо его посуровело, взгляд устремился куда-то в сторону.
  - Ну, ладно, готовь доклад!
  - Разрешите идти?
  - Идите!
  - Есть!
  
  

  ГЛАВА 4

  
  В Л Е Н И Н С К О Й К О М Н А Т Е.
  
  В армии дисциплина - вещь серьезная. Если командир приказал, нужно безоговорочно подчиняться, иначе и быть не может!
  Не успел курсант Зайцев (призывников теперь называли курсантами) войти в спальное помещение казармы, как столкнулся лицом к лицу с сержантом - командиром отделения.
  - Как дела, товарищ курсант? - поинтересовался тот.
  - Все в порядке, товарищ сержант!
  - Что говорил тебе капитан?
  Иван рассказал о задании командира роты.
  - Ну, что ж, приказ есть приказ! Доклад будешь готовить три часа после обеда. Каждый день, - сказал сержант. - Можешь идти в Ленинскую комнату!
  Зайцев пошел туда. Ему уже приходилось сталкиваться с фразой "ленинская комната". Ее часто употребляли в разговоре бывшие солдаты еще "на гражданке". Ленинские залы, музеи, красные уголки встречались Ивану и в школе, и на заводе, и в общественных местах. Эти помещения чем-то напоминали хорошо описанные в литературе кумирни восточно-азиатских богов. Только разве что место идола заменяли изображения Ленина в разных позах.
  То же он увидел и в ротной Ленинской комнате. На видном месте перед школьными столами на высокой тумбочке стоял бюст Ленина. Над ним располагался стенд с портретами членов Политбюро ЦК КПСС, возглавляемых "верным ленинцем" Леонидом Ильичом Брежневым. Справа от бюста у стены на длинных и широких столах лежали книги Ленина, Брежнева, материалы партийных съездов и конференций. Здесь же в стопках находились и брошюры с доступными для простых людей комментариями к высказываниям и статьям великого вождя. Иван обратил внимание на название одной из брошюр. "Жизнь свою по Ленину сверяю!" - гласила она. На обложке был изображен здоровенный солдат, с благоговением смотревший на книгу Ленина, которую он держал в руке. Полистав брошюру, Зайцев прочитал несколько фраз: "Ленин - это самое святое для советского человека слово!" "В дни сомнений, трудностей, тягостных раздумий следует прибегать к великому ленинскому творчеству!" "Ленин для вас и отец, и брат..."
  - И сват, - добавил Иван и бросил брошюру на место.
  Оглянувшись, он увидел на стенах целый ленинский музей. Ленин в Смольном, Ленин в Горках, Ленин в Польше, Ленин в Финляндии, Ленин стоя, Ленин сидя, Ленин лежа... - Милые вы мои, - подумал Иван, - где же вы накупили столько его портретов?
  Перед бюстом Ленина стояла укрепленная на торшере большая электрическая лампочка, выкрашенная в красный цвет.
  - Лампочка Ильича, - прочитал курсант табличку под ней.
  - Неужели горит? - удивился он. Действительно, лампочка ярко загорелась, когда он нажал кнопку. Вдоволь налюбовавшись ярким светом, Иван выключил красный фонарь.
  Взяв стопку чистых листов бумаги, достав ручку, вперив взгляд в одно из изображений вождя (ибо свободных от его портретов пространств на стенах комнаты почти не было), курсант Зайцев стал размышлять над содержанием будущего доклада.
  "Вечно живой Ленин и Конституция СССР" - такова заданная тема. Но что писать? Незадачливый референт не верил ни в вечность вождя, ни в созданную им Конституцию. Как вы уже знаете, он с детства относился к великому Ленину, мягко говоря, несерьезно. Об этом знали в школе, это удручало его родителей. Не хватало только, чтобы об этом узнали и в армии, где, как стало ясно, культ Ленина был непоколебим. Задумавшись над проблемой, Зайцев едва не задремал.
  Вспомнилась школа, урок литературы в седьмом классе.
  Двадцать второе апреля - день рождения Ленина. Учительница - Татьяна Ивановна - естественно, поклонница великого вождя и его учения, записывает на доске тему сочинения о Ленине - "Гений человечества"...
  Иван очнулся. - Славу Богу, что это только привиделось! - подумал он и вытер пот со лба. Да, неприятное воспоминание! Ему действительно довелось в те не столь отдаленные школьные годы писать лицемерные сочинения о Ленине, восхваляя его. В тот день он написал их целых два. Одно, насквозь лживое, за которое он получил "четверку", для себя. Другое - для товарища. Произошло все это так. Как-то в конце учебного года в класс вошла маленькая пожилая женщина, которая вела за руку рослого не по годам парня с большущей головой. - Ребята, это - Миша Баранов, - сказала она. - Не бойтесь, он у меня мальчик хороший, послушный!
  Как потом узнали, этот мальчик Баранов учился раньше в специальной школе для умственно отсталых детей. Но, видимо, в процессе общесоветской эволюции, он проявил себя там положительно, и ему было рекомендовано вернуться в обычную школу. Так Баранов оказался в одном классе с Зайцевым и даже за одной с ним партой.
  Забегая вперед, скажу, что советские учителя, страдавшие избытком педагогического такта, в конечном счете, постоянно попрекая Баранова его якобы дебильностью, добились того, что он вскоре вернулся в прежнюю школу. Но в начале, в процессе реализации этой цели, они сумели внушить школьникам, что Баранов - совершенно неполноценный человек! А дети, будучи безжалостными, клюнули на эту удочку и стали над ним насмехаться. Не остался в стороне от событий и Иван.
  Его поступок, однако, вышел из-под контроля педагогов, хотя, вроде бы, оказался незамеченным.
  Итак, школьники писали сочинение о Ленине. 3акончив свое творчество, Иван посмотрел на соседа. Баранов сидел, не шелохнувшись: тупо глядя перед собой он, казалось, думал о чем-то весьма отдаленном...
  Поймав взгляд Ивана, Миша оживился: - Ваня, помоги! Напиши-ка за меня. Я ничаво не могу понять...
  - Хорошо, - последовал ответ.
  Иван взял лист бумаги и начал быстро писать. Учитывая, что на сочинение выделяли два урока, времени было вполне достаточно.
  Уже через двадцать минут Зайцев положил перед товарищем готовый текст: - Переписывай!
  Баранов взял ручку и стал медленно "передирать" в свою тетрадь следующее: "Гений человечества.
  Владимир Ильич Ленин, вне всякого сомнения, гений человечества! Если бы не было Ленина, не было бы меня на свете. Не было бы травы, земли, неба, воды. Не всходило бы солнце, не летали бы птицы. Всюду было бы сыро и холодно. Благодаря Ленину, человечество строит славное светлое будущее - коммунизм! Ленин был умным, смелым, сильным, храбрым, красивым, добрым, отважным. Ленин любил и жалел детей, отдавая им свой хлеб и паек. Ленин был скромный. Как результат этого, в стране построено совсем немного его памятников. Учитывая его скромность, почти не издают его интереснейших книг. Но даже, несмотря на скромность вождя, его знают все люди на Земле и несут в Мавзолей цветы и венки со всех стран света, чтобы отблагодарить его за то счастье, которое он им дал.
  В связи со скромностью вождя, далеко не все его достоинства попали и в газеты. Совсем ничего не пишется о ленинском упорстве, а ведь примеров в этом было немало.
  Однажды Владимир Ильич Ленин, гений из гениев, солнце из солнц, шел по мосту. Навстречу ему двигался осел. Всем известно, насколько это животное наглое и упрямое! Осел стал поперек моста и решил не пропустить Ленина. Но ему было далеко до вождя революции! Ленин остановился напротив и упорно решил не уступать дорогу. Долго стояли они на мосту, пристально всматриваясь друг другу в глаза. Наконец, осел не выдержал и уступил дорогу. Вот вам пример мужества, упорства, долготерпения! В этом весь Владимир Ильич Ленин!
  И теперь, двигаясь на пути к коммунизму, советские люди во всем следуют своему вождю. Поэтому мы можем с полной уверенностью говорить: - Ленин бессмертен!"
  Баранов переписал все это в тетрадь и, к изумлению окружающих, досрочно сдал "свое" сочинение учительнице. Прошло три дня. Татьяна Ивановна зачитывала оценки по "ленинским" сочинениям. Как обычно, Иван получил "четыре". Фамилия Баранова не была упомянута. Когда же Миша потребовал оценки, учительница сказала, что его сочинение еще не проверено и бросила в сторону Ивана полный ненависти тяжелый взгляд.
  На следующий день Баранов был пересажен на другую парту, а к тому сочинению, как ни странно, в школе уже не возвращались.
  Вот о чем вспомнил Иван, сидя в Ленинской комнате спустя несколько лет.
  Ему никак не хотелось возвращаться в ленинской теме. В конце концов, ведь ни Баранов, да и не учительница литературы, которая была слишком снисходительна (цену этой снисходительности он вскоре узнает), опасности для него не представляли. А здесь любая критика или насмешка могли дорого стоить. - А что если..., - Иван подошел к стенду с брошюрами.
  "Ленин и Конституция СССР" - называлась одна из них.
  - Отлично! - курсант выхватил ручку и поспешил удобно усесться за стол. Перо быстро заскрипело.
  
  

  ГЛАВА 5

  
  Н О В Ы Е И С П Ы Т А Н И Я
  
  Написание доклада длилось почти до самого дня Конституции. Как и следовало ожидать, Иван преспокойно переписывал содержание одной из брошюр, найденной в Ленинской комнате. Но чтобы избежать провала, он умело заменял слова и предложения аналогичными, близкими по смыслу фразами. В начале и конце этого сочинения были вставлены цитаты Ленина и Брежнева. Тем самым отдавалась дань уважения этим гениям мысли, как творцам нынешнего советского порядка и благодетелям советского народа.
  За день до знаменательного события (дня Конституции) Зайцева вызвали в канцелярию роты. Знакомый нам капитан потребовал представить ему на обозрение обещанный доклад. Получив его и пролистав несколько страниц, капитан Баржин, такова была его фамилия, выразил свое удовлетворение и похвалил за труд. - Можете идти! - последовала фраза, отразившая наивысшую благодарность. Иван с радостью удалился.
  Надо сказать, что радовался он окончанию всей этой процедуры зря. В то время, когда ему удавалось ежедневно по три часа пребывать в тишине и покое, его товарищей гоняли по плацу строевым шагом - готовили к предстоявшей присяге - что входило в учебный курс молодого бойца. Несколько привилегированное положение Зайцева не могло не возмущать его товарищей. - Вот, сволочь! - говорили они. - Небось, закладывает нас капитану! А так, чего бы ему дали этакие блага?!
   Лишь единицы пытались отговорить злобствовавших: - Ведь он пишет трудный доклад, а это не каждый сможет...Лучше ходить по плацу, чем писать эту чушь!
  Но их голоса тонули в потоке гневных и завистливых осуждений. - Писать - не пахать! - считали воины.
  Следовало бы заметить, что за время правления коммунистов в стране сформировался особый, многочисленный контингент людей, которые совершенно не признавали даже здравого смысла. Злоба, зависть, ненависть ко всему необычному, индивидуальному сознательно прививались народу коммунистическими лидерами (ибо с разделенным противоречиями народом легче справиться). "Пусть лучше сгорит, чем кому-нибудь достанется"! "Не может быть один умнее всех"! "Тебе что, больше всех надо"?! - вот некоторые поговорки советских коллективистов.
  Армейский коллектив был, естественно, той, и далеко не самой лучшей, частью советского общества. Поэтому Иван довольно скоро понял, что значит выделяться из коллектива. А грехов у него по отношению к товарищам накапливалось все больше и больше
  Еще в тот день, когда командир роты поручил ему составление доклада, он допустил один небольшой, но весьма существенный промах.
  Вечером молодые воины получили военную форму. Сержант построил молодежь и предложил всем написать свои размеры одежды, обуви, головных уборов. Пришедший в роту старшина открыл каптерку и начал отпускать все принадлежности воинской экипировки - от нижнего белья до шинели и шапки. Попытки наиболее сильных физически курсантов без очереди получить форму (как они привыкли брать все без очереди в магазинах на "гражданке", ибо образ жизни советских людей заключался в ежедневных стояниях в различных очередях, где наиболее сильные и наглые имеют преимущества) были немедленно пресечены.
  - Стать в строй! - громко крикнул старшина и стал вызывать курсантов в каптерку строго по списку. Иван получил все, что ему причиталось, одним из первых. Но только после того, как был отпущен последний курсант, сержант построил взвод и повел его в учебный корпус, где воины должны были привести полученную форму в уставной вид.
  Выстроив в коридоре учебного здания курсантов, сержант провел поверку личного состава и, убедившись, что отсутствующих нет, объявил о задании. - Всем получить иголки и нитки! - приказал он. - Взять погоны, петлицы, эмблемы и начать их пришивать вот так! - Он стал показывать, как размечать и правильно располагать воинские атрибуты. - Кто первым закончит, подойдет ко мне. После приема работы я буду отпускать вас в казарму для отдыха!- прибавил он.
  Молодые солдаты ринулись выполнять задание. А оно было не таким уж простым для большинства. Изнеженные на "гражданке" "мамочками", убежденные в соответствии с советскими воспитательными канонами, что мужчина не должен заниматься женской работой, что это - функции будущей жены, молодые люди просто не умели пользоваться иглой! Конечно же, среди них были и самостоятельные ребята. Особенно это относилось к парням, призванным из Прибалтики. Литовцы, латыши, эстонцы проявляли в этом деле большую выучку, чем их товарищи русские.
  Иван, как обычно, оказался в меньшинстве. Он довольно быстро освоился, поскольку еще на "гражданке" научился шить и умел за собой ухаживать. Буквально за два часа он пришил все эмблемы, буквы, погоны и подошел к сержанту.
  Осмотрев работу Ивана, сержант улыбнулся. - Молодец! - сказал он. - Вот, учитесь! - и махнул рукой в сторону остальных курсантов.
  Те подобострастно заулыбались.
  Однако наш герой рано возрадовался. Немного подумав, сержант взял линейку.
  - Вот, посмотри, - усмехнулся он, - нарукавная эмблема у тебя на пол миллиметра ниже требуемого расстояния. Да и погон, иоп твою мать, у тебя подшит на четверть миллиметра выше. Немедленно перешить!
  - Но ведь я все правильно сделал, товарищ сержант! - взмолился Иван.
  - Отставить!!! - заорал военачальник. - Ты что, плять, не слышишь приказ? Марш перешивать!!!
   - Есть!
  Иван сел на свое место в конце помещения и стал имитировать работу: возился с иглой, мусолил в руках гимнастерку, но ничего менять не стал. Через час подоспели и другие воины. Иван посмотрел работу одного рослого литовца, лидера прибывших из Прибалтики ребят. Он выполнил задание неплохо, но подшил погоны грубей, чем Иван. Местами и погоны и эмблемы отступали от заданного расстояния на пять - шесть миллиметров.
  Но его работу сержант принял с похвалой. Также он поступил и еще с пятью курсантами, подошедшими к нему немного поздней.
  Только после этого Иван осмелился приблизиться со своей формой к командиру.
  - Вот это другое дело! - сказал довольный сержант, едва глядя на его труд. - Иди в роту, отдыхай!
  Несмотря на унижение, которому, к радости большинства взвода, Зайцева подверг командир, быстрота, с которой он подшил воинские атрибуты, не осталась незамеченной товарищами. В казарме вокруг него стала складываться атмосфера ненависти и злобы.
  Правда, два молодых воина подходили к нему и разговаривали на всевозможные житейские темы, но вскоре и они стали избегать Ивана из страха за свое благополучие, ибо "откалываться" от коллектива в советском обществе было очень небезопасно.
  Иван, обнаружив, что вокруг него возникает своего рода вакуум, решил сделать вид, что ничего не замечает. - Пусть все идет своим чередом, - заключил он. - "Утро вечера мудренее"!
  К десяти часам вечера остальные воины закончили работу. И, хотя наступил час отбоя, согласно воинскому расписанию, сержант, замкомвзвода, выстроив всех в проходе казармы, объявил, что "ввиду необходимости соблюдения санитарно-гигиенических правил, все немедленно проследуют на мытье в баню!"
  Баня располагалась метрах в трехстах от казармы учебной роты. По требованию командира, курсанты разделись до нижнего белья и выскочили вслед за своим сержантом на мороз. Под мышками они несли выданное старшиной новое белье.
  - А теперь - бегом! - последовала команда.
  Пробежав расстояние до бани, новоиспеченные воины успели довольно сильно замерзнуть. С непривычки (в спальном помещении роты температура была от четырнадцати до семнадцати градусов) они мерзли еще в казарме. Однако в бане оказалось не так тепло, как они предполагали. В предбаннике было не лучше, чем в казарме, а в самой бане удавалось согреться лишь в потоке горячей воды из-под душа.
  Но так как душем немедленно завладели самые крепкие и сильные парни, остальные были вынуждены довольствоваться самообливанием из тазов, в которые из кранов наливалась горячая и холодная вода.
  В бане стояли шум и гам, изредка прерываемые бранью и криками сержантов. Иван, не вступая ни с кем в разговор, тем более что никто такового желания и не проявлял, быстро намылился и облил себя горячей водой. Затем он снова налил воды и опять облился. Повторив несколько раз эту процедуру, он согрелся. Опасаясь, что это удовольствие, как и прием пищи в столовой, будет скоро пресечено, он решил не быть захваченным врасплох.
  Выйдя в предбанник, Иван быстро вытерся полотенцем и надел новое, еще не совсем просохшее белье.
  - Прекратить мыться! - послышался вдруг резкий крик. В банное помещение вошел дежурный по части - майор. - Марш отсюда! - вновь заорал он. - Вы что, забыли, что уже давно отбой?!
  Сержанты продублировали приказ более высокого начальника, и курсанты выскочили в предбанник, на ходу вытираясь и одеваясь.
  Присутствие здесь Зайцева, который первым помылся и оделся, вновь не осталось незамеченным. Товарищи негодовали. Но так как им некогда было выражать свои эмоции, они лишь окидывали его ненавидящими взглядами. Майор вошел в предбанник.
  - Сорок секунд на одевание. Марш на улицу! - закричал он. Молодые воины выбежали на холод и помчались в сторону казармы. Некоторые из них скользили по заснеженному асфальту и падали, но сразу же вскакивали и неслись вперед.
  Но у входа в спальное помещение их ждал командир роты. - Стройся в две шеренги! - решительно приказал он.
  Так молодые солдаты узнали, что значит армейская поговорка - "Чтоб служба медом не казалась"...
  С четверть часа простояли они на морозе в одном белье после кратковременного мытья в бане, выслушивая назидания военачальников. Лишь после того как все командиры, от высшего до низшего, высказали свой гнев на нерасторопность курсантов, последовала команда: - По одному в казарму - марш!
  Иван, померзнув на холоде, не сомневался, что вскоре все курсанты заболеют. Ведь с непривычки можно было вполне застудить себе не только легкие, но и все, что угодно.
  Однако последствия банной выучки были не столь трагичны. И хотя кашляли потом почти все, лишь троих курсантов через два дня отправили с воспалением легких в госпиталь, а один простудил почки.
  Этот последний и скончался через месяц, так и не дожив до всеобщей присяги.
  - Погиб на боевом посту! - было вынесено заключение, и гроб с телом покойного без особого шума отправился с почетным эскортом на родину. История последствий не имела. - "Гавриков" всегда хватит! - сказал как-то на вечерней поверке, анализируя заболеваемость курсантов, командир роты.
  
  

  ГЛАВА 6

  
   Б О Е Г О Т О В Н О С Т Ь П Р Е В Ы Ш Е В С Е Г О !
  
  На другой день состоялась встреча новоиспеченных курсантов с замполитом.
  После утреннего ритуала - зарядки, завтрака и строевой подготовки - которые проводились повзводно - молодые воины были построены на плацу. Вся рота, состоявшая из четырех взводов, была в сборе. Иван Зайцев входил в состав четвертого взвода и вместе со всеми стоял по стойке "смирно". Ждали высокое начальство. Однако командиры задерживались. Когда терпение сержантов иссякло, последовала команда "вольно", и воины несколько расслабились.
  Постепенно они стали, как говориться, "входить в колею", и трудностей вроде бы поубавилось. Ошарашив молодежь первыми испытаниями, сержанты, казалось, исчерпали свои возможности.
  "Зарядка" оказалась не такой изнурительной, как в первый день. В основном бегали, но недолго, всего пятнадцать - двадцать минут, так как распорядок дня строго соблюдался. Затем начиналась "разминка" - обычная гимнастика, по завершении которой разрешалось заниматься на спортивных снарядах: подтягиваться на брусьях и турнике. Уложившись в положенное время, воины шли назад в казарму, где одевались до полной боевой готовности и строем следовали на завтрак.
  На завтраке курсанты, помня об ограниченности времени, суетились и спешили. И хотя гуманные сержанты добавили несколько минут для приема пищи, времени для того, чтобы спокойно поесть, не хватало.
  Когда молодые воины обнаружили, что их не поднимают так скоро, как в прошлый раз, они успокоились, перестали метаться. И в это время раздалась команда: - Подъем! Из столовой - марш!
  Все помчались как можно быстрей на улицу. Как и следовало ожидать, кто-то выскочил первым, а кто - последним.
  Тем, кто первыми встали в строй, сержант объявил благодарность. Ивану, который выскочил одним из первых, ничего не объявили, он остался незамеченным. Зато последние пострадали. Всем курсантам, выходцам из Риги, сержант объявил по одному наряду вне очереди на работу. Что это такое, молодые воины узнали поздней. Но в дальнейшем они стали так энергично выбегать из столовой, что однажды сорвали с петель дверь (за что также получили внеочередные наряды).
  По прибытии в казарму, курсанты быстро оделись в шинели и выбежали на плац, где началась строевая подготовка.
  Построив взвод и проверив выправку, сержант, замкомвзвода, объявил, какой строевой элемент будет изучаться, и начал показывать, как осуществляются индивидуальные упражнения, после чего молодые воины стали повторять его движения.
  Это мероприятие заняло не больше часа и не особенно утомило ждавших самого худшего новобранцев.
  Итак, курсанты, закончив строевую подготовку, собрались на плацу. Здесь же находились и три других взвода.
  Внезапно раздалась команда: - Четвертый взвод - смирно!
  На плацу появился старший лейтенант и подошел к молодым солдатам.
  - Товарищи курсанты! - обратился к ним замкомвзвода. - К вам прибыл ваш командир взвода - старший лейтенант Поев!
  - Здравствуйте товарищи курсанты! - громко сказал офицер.
  - Здравия желаем, товарищ старший лейтенант! - последовал хор голосов.
  - Ничего. Умеете здороваться, - улыбнулся Поев. - Научат еще лучше, за это можете не беспокоиться!
  Затем старший лейтенант стал прохаживаться вдоль рядов и всматриваться в лица курсантов.
  - Первая шеренга - шаг вперед! Третья шеренга - шаг назад! - подал он команду. Воины расступились. Командир взвода прошел между рядов.
  - А как у вас с образованием? - спросил вдруг он, остановившись перед Зайцевым. Иван посмотрел на военачальника. Высокий, круглолицый, под глазами виднеется здоровенный синячище - "фонарь". Не зная, что отвечать, Иван молчал. - Сейчас об этом узнаем, - сказал командир взвода и, выскочив перед курсантами, объявил: - Выйти из строя тем, у кого есть высшее или среднее специальное образование!
  Вышел один человек. Как потом узнал Иван, это был Вася Таманский, его земляк, работавший до призыва в армию прорабом на одной из строек в Брянске.
  В страхе смотрел он на своих товарищей. Оказавшись в одиночество, он ведь, несомненно, этим самым оторвался от коллектива. - Пропал теперь я..., - прочитал его мысли Иван.
  - У кого среднее образование - выйти из строя! - вышел Иван и ёще четыре парня из Прибалтики.
  - У кого восемь классов? - последовала команда. Вышли еще пять человек.
  - Остались те, у кого нет восьми классов? - спросил командир взвода.
  - Так точно! - донесся целый хор голосов.
  - Почти две трети, - подвел итоги военачальник. - Негусто. А кто среди вас курсант Зайцев? - неожиданно спросил он.
  - Я! - в ужасе промолвил Иван и как-то сжался. Товарищи с гневом посмотрели в его сторону.
  - Вот что, товарищ Зайцев. Мне говорил о вас капитан Баржин. Вы готовите доклад к предстоящему празднику. Надеюсь, вы сумеете оправдать возложенное на вас высокое доверие?
  - Так точно!
  - Ну, тогда...зайдите ко мне в канцелярию после строевой подготовки! Товарищ сержант, обеспечьте явку!
  - Есть!
  После этого воины, стоявшие плотным строем, еще довольно долго ждали высокое начальство. Наконец раздалась команда: - Рота, смирно! Равнение налево!
  Со стороны солдатской столовой появился командир роты.
  - Вольно! - немедленно объявил он. Курсанты расслабились.
  - Сегодня, товарищи, я познакомлю вас с замполитом роты, - начал командир и указал рукой на приблизившегося к рядам новобранцев невысокого капитана. Когда тот подошел к капитану Баржину и отдал ему честь, лихо вскинув руку к головному убору, командир роты представил его курсантам: - Капитан Вмочилин, как говорится: прошу любить и жаловать!
  После этих слов капитан Баржин приложил ладонь к фуражке и, резко развернувшись, удалился.
  Замполит пристально всмотрелся в ряды молодых солдат и начал свою яркую и исключительно содержательную речь.
  - Товарищи! Мы с вами окружены империалистическим отребьем, которое только и думает об одном: как уничтожить первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян - страну Советов. Американский империализм создал такую сильную армию, оснастил ее настолько мощным вооружением, что только постоянная бдительность и современная техническая оснащенность могут спасти нас от гибели...Великий Ленин учил, что боеготовность должна быть превыше всего...Высокая бдительность - вот главное! С ее утратой ...
   Тут Иван перестал слушать и задумался. Перед глазами встала сцена из школьной жизни. Почему-то вспомнился Миша Баранов, тот самый, для которого Иван написал злополучное сочинение о Ленине.
  Татьяна Ивановна, учительница литературы, горячая поклонница социалистического реализма и боец идеологического фронта, однажды потеряла эту самую бдительность.
  Это случилось на сдвоенном уроке литературы, через несколько дней после ленинского сочинения. На сей раз школьники вновь писали сочинение, но теперь уже об одном из произведений Александра Фадеева. Татьяна Ивановна, пользуясь тем, что учащиеся были заняты и писали, вышла в коридор. На столике она оставила свою сумочку...
  Баранов, сидевший без дела и не знавший чем заняться, подкрался к этой сумочке и, обнаружив, что она легко открывается, вытащил ее содержимое. В руках у него оказались две шоколадки "Аленка", купленные учительницей в школьном буфете, и кошелек с деньгами.
  Школьники с любопытством наблюдали за происходившим. Миша взял одну шоколадку и тут же запихнул ее в свой огромный рот. Затем он достал деньги и разложил их на парте. В это время послышались шаги, Баранов метнулся к своему столу, и в класс вошла учительница. Увидев, что ее сумочка опустошена, она посмотрела на учащихся. Наконец ей стало ясно, кто виноват в содеянном.
  - Стой, негодяй! - закричала верная ленинка на Баранова и вперила в него свой гневный взгляд. Баранов в это время распаковал вторую шоколадку. Видя, что учительница направляется к нему, он поспешно засунул всю плитку в рот, перелез через ряд и оказался между стеной и партами.
  - Стой же, сволочь этакая! - негодовала литераторша. - Никуда не уйдешь!
  Она стала метаться из стороны в сторону, расставив руки. Баранов, уклоняясь от нее, тоже начал бегать взад-вперед. Наконец, Миша стал уставать. Шоколад, которым он набил себе рот, мешал ему дышать.
  Вдруг раздался шумный всплеск: Баранов неожиданно плюнул!
  ... Татьяна Ивановна стояла, согнувшись, закрыв лицо руками: с нее на пол стекала потоками коричневая шоколадная пена. Баранов, перескочив через ряд, скрылся в коридоре. Некоторое время стояла тишина. Затем раздался ужасный хохот...
  Иван громко рассмеялся.
  Вдруг грезы рассеялись. - Курсант Зайцев, выйти из строя! - послышался гневный окрик. Тут только молодой воин осознал, что совершил серьезный проступок, отвлекшись от воинской действительности.
  Перед ним мелькали торжествующие лица курсантов и возмущенные взоры военачальников. Что было делать?
  Иван вышел из строя, повернулся вокруг и оказался перед своими товарищами.
  - В чем дело? - спросил замполит. - Что смешного вы услышали в моих словах?
  Понимая, что выхода из создавшейся ситуации у него нет, Иван решил не трусить.
  - Вы говорили, товарищ капитан, что последнюю фразу о боеготовности произнес в
  свое время Ленин. Но мне уже однажды довелось прочитать в одной книге эту цитату. Она принадлежит Мао Цзэдуну, - тихонько сказал он, обращаясь лишь к замполиту.
  Капитан посмотрел на курсантов. - Слышали ли они? - вероятно подумал он и решил не "разжигать пламени". Ведь упоминание имени китайского лидера в ту пору, да еще на политбеседе, было делом весьма опасным!
  - Стать в строй! - громко сказал он. - В роте разберемся!
   Курсанты так ничего и не поняли. Обнаружив это, капитан успокоился. Он произнес еще несколько фраз, благословлявших воинов на ратные свершения, и проповедь была завершена.
  Рота двинулась в казарму. Постепенно молодые бойцы стали приходить в себя. Сцена с Зайцевым им надолго запомнилась.
  - Что он за человек? - думали ребята. - Почему капитан не наказал его? Что он ему такое сказал?
  К подозрительности и ненависти, которые они питали к Ивану, прибавился еще смутный и безотчетный страх.
  
  

  ГЛАВА 7

  
  Р А С П О Р Я Д О К Д Н Я
  
   Не успели курсанты появиться в казарме, как сержант Попков, командир отделения, подойдя к Зайцеву, громко сказал: - Иди-ка, друг, в канцелярию, там тебя ждут командиры!
   Иван отправился по указанному маршруту.
   Войдя в канцелярию в соответствии с церемониалом, Иван увидел там капитанов Баржина и Вмочилина, а также своего командира взвода старшего лейтенанта Поева.
   Командир роты, сославшись на занятость, вышел. Остались только два военачальника.
   - Как вам у нас, нравится? - поинтересовался Поев.
   - Нормально, - ответил Иван. - Все очень довольны.
  - Не может этого быть! - удивился старший лейтенант. - Так уж все довольны? Разве у нас мало недостатков?
  - Возможно, они и есть, - ответил Иван, - но так как мы не имеем достаточного опыта для сравнения, мы не можем сказать, в чем они заключаются.
  - А как настроения среди курсантов? Довольны ли они питанием? - вновь спросил командир взвода.
  - В общем-то довольны. А вот если бы давали больше времени на прием пищи, то все были бы просто счастливы!
  - Как, а разве вам мало дается времени на питание? - изумился старший лейтенант. - С этим следует разобраться!
  - Думаю, что следует, ибо зачем портить людям желудки, прикрываясь какой-то боеготовностью? - пробормотал Зайцев.
  - Как это понять? - побагровел Поев. - Разве можно так говорить? "Какая-то боеготовность"! Боеготовность - это самое важное в армии! А вдруг боевая тревога? А вы не научились правильно есть! Что тогда?
  - Но не может же быть боевая тревога все два года службы и по три раза в день? Ну, допустим, не научились воины быстро есть и во время тревоги останутся голодными. Но неужели это будет продолжаться два года?
  Старший лейтенант задумался. - Конечно, в ваших словах есть определенный смысл, - сказал он. - Надо это обсудить. - И он вышел из канцелярии. Остался один замполит роты. - Послушайте, Зайцев, - начал он осторожно. - Сегодня вы на плацу упомянули Мао Цзэдуна. Неужели он действительно говорил что-либо подобное? Я, честно говоря, ничего у этого деятеля не читал. Мы, политработники, избегаем изучать ревизионистскую литературу!
  - Да, эти слова на самом деле говорил Мао Цзэдун! - подтвердил Иван. - Я сам читал об этом в брошюре "За мир и дружбу между народами!".
  - Видите ли..., - смутился Вмочилин, - несмотря на то, что ряд деятелей международного коммунистического движения в какой-то мере совершают ошибки в теории и практике, не исключается, что некоторые их высказывания бывают правильными или копируют мысли Ленина или Маркса. Возможно, Мао Цзэдун взял таким образом у них эту цитату...
  - Вполне возможно, - уступил Иван.
  - Вот в чем суть! - обрадовался замполит. - Поэтому я думаю, что мое выступление не было ошибочным!
  - Конечно, нет, - успокоил его курсант. - Ваше выступление было исключительно содержательным!
  - Вы очень грамотный человек, - расплылся в улыбке капитан. - Надеюсь, и доклад, который вы готовите для командира роты, будет удачным! Впрочем, не для этого я вас сюда вызвал.
  Он прищурился, поводил пальцем по столу и вдруг посмотрел Ивану прямо в глаза: - Послушайте, Зайцев, неужели вы не видите, кто вас окружает? Серость, темнота, глупость. Не пройдет и нескольких дней, как весь этот сброд будет ненавидеть вас, завидовать вашему уму и знаниям. Не товарищи они вам...
  - А разве я сам выбирал себе товарищей? Как вы знаете, коллектив не выбирают! Придется терпеть, что поделаешь? Даже если они будут ненавидеть и завидовать! Это, конечно, идет не от ума. Чему у меня завидовать? Умный? Я не думаю, что они глупей! Каждый в чем-то умней, а в чем-то глупей!
  - Неправда. Вы значительно умней их и прекрасно это знаете!
  - Ну, допустим, так что из этого?
  - А вот что. Как только товарищи обнаружат, что вы не такой как они, для вас начнется очень трудная жизнь. Чтобы облегчить вашу участь, мы можем обеспечить вам свободное время для самоподготовки там, где редко бывают курсанты: в канцелярии, Ленинской комнате, библиотеке. Будем давать внеочередные увольнения в город...
  - Зачем мне эти увольнения? Да и город я не знаю... - пробормотал Иван.
  - Город Марксистско-Ленинск, вот где мы находимся! - проговорился замполит. - Это крупный областной центр. Здесь есть немало кинотеатров, магазинов. Есть куда сходить...
  - Так значит Марксистско-Ленинск, - пробормотал Зайцев. - Город, в общем-то, старинный, интересно бы посмотреть его древние памятники...Но вот за что такие привилегии? Что я должен для этого сделать? Неужели только писать доклады?
  - Доклады, конечно, писать придется, но не это главное, - начал подходить к сути дела замполит. - Самое важное - это своевременно предупреждать меня о готовящихся нарушениях дисциплины...
  - Как это понять? Разве к нарушениям дисциплины готовятся? Ведь это происходит чисто случайно?
  - Случайно ничего не бывает. Если человек в душе негодяй, то он только и думает, как совершить негодный поступок. Таких людей надо выявлять и быть всегда с ними начеку!
  - Значит, вы предлагаете мне выявлять своих товарищей, то есть закладывать их?! - возмутился Иван.
  - Ну, не совсем так, - смутился Вмочилин. - Я вовсе не учу вас закладывать товарищей. Вы должны отличать понятия "заложить" и "доложить"! "Заложить" - это значит оклеветать, сообщить неправду, а "доложить" означает: помочь исправить человека, отвести его от ложной дороги!
  - Но вы же сказали, что если человек негодяй, то он только и думает о всяком зле. Что толку тогда его исправлять?
  - Я просто неудачно выразился, - замялся замполит. - Каждый человек исправим, для этого и требуется знать о нем все...
  Иван посмотрел на собеседника. Вроде бы нормальный и вполне симпатичный человек. Но вот мысли у него! - И стало Ивану противно, он почувствовал нехватку воздуха, как будто в груди образовался комок...
  - Что с вами? - воскликнул капитан. - Чего вы так покраснели?
  - Вот что, товарищ замполит роты, - заговорил, волнуясь, курсант. - Информацию о своих товарищах я вам поставлять не буду! Это противоречит не только моим взглядам, но и, по-моему, общелюдской порядочности.
  - Постой-ка, - прервал его военачальник. - Ты что, хочешь сказать, что я - непорядочный человек? Ты не просто можешь, а ты обязан докладывать своему начальнику, - он перешел на резкий тон, - если готовится преступление! Почитай Устав!
  - Возможно я и обязан доложить, если готовится преступление, но докладывать о том, что обсуждают мои товарищи, я не буду!
  - А я этого и не требую, - смягчился капитан. - С чего вы взяли, что я хочу знать о ваших разговорах? Достаточно лишь сообщать мне то, что требует закон.
  - Я вас понял, товарищ капитан, - сказал Иван и встал. - Если какое преступление будет готовиться, я вам об этом сразу сообщу.
  - Ну, вот и хорошо, - обрадовался Вмочилин. - Нам только это и требуется, ибо жизнь и здоровье наших солдат - это самое главное!
  - Разрешите идти?
  - Идите!
  - Есть!
  Вернувшись в спальное помещение, Иван сел на табуретку, стоявшую у кровати, и задумался. Неприятный разговор с замполитом роты никак не выходил из головы.
  - Господи, как же от него отцепиться? - говорил себе он. - Вот ведь попал, "как кур в ощип", между молотом и наковальней! - Он посмотрел вокруг. У каждой кровати сидели курсанты и занимались бытовыми делами. Кто подшивал подворотничок, кто пуговицу, а кто листал полученный сегодня устав внутренней службы. Встречаясь взглядами с Иваном, товарищи отводили глаза в сторону.
  Подошел сержант Попков. - Ну, что, товарищ курсант, нечем заняться?
  - Да нет, просто думаю...
  - О чем говорил с тобой замполит?
  - Спрашивал, почему я смеялся на плацу.
  - Ну, и что ты ему ответил?
  - Я сказал, что вспомнил смешной случай из жизни на "гражданке".
  - Это плохо, что ты невнимательно слушаешь голос своего военачальника. Объявил ли он тебе какое-либо взыскание?
  - Нет, только строго предупредил.
  - Повезло тебе! Странно, что за такую серьезную провинность ты так легко отделался! А ничего он тебе не предлагал?
  - Нет. Ничего. А что он должен был предложить?
  - А пять нарядов вне очереди! - разозлился сержант. - Цацкаются тут с тобой, уже давно прижать как надо следовало бы! - и он со злобой плюнул на пол. Товарищи внимательно слушали своего командира. Судя по их лицам, эта речь укрепила курсантов во мнении, что Зайцева следовало бы проучить.
  После обеда к Ивану подошел Вася Таманский. Тот самый, который имел среднее специальное образование и тем самым оторвался от коллектива.
  - Слушай, Вань, - сказал он, - мое дело, кажется, "труба", ребята меня невзлюбили...
  - Да брось ты, Вася! Человек - не солнце, всех не согреет. Живи себе спокойно, выполняй, что от тебя требуется. Ничего они тебе не сделают.
  - Тебе легко говорить, смотри, как к тебе хорошо относятся офицеры.
  - Да перестань ты чушь нести! С чего ты взял? Слушаешь всякие сплетни! - разозлился Иван.
  - Да ладно, - махнул рукой Таманский и отошел.
  - Взвод, стройся! - раздалась вдруг команда.
  Курсанты бросили все дела и быстро собрались в коридоре.
  - Сегодня, товарищи, - объявил замкомвзвода, - у нас состоится первое занятие по специальной подготовке. Я сейчас поведу вас в учебный корпус, туда, где вы пришивали погоны и знаки. На улицу, бегом - марш!
  Построившись в две шеренги на плацу, молодые воины проследовали строем в учебный корпус.
  Здание этого корпуса было одноэтажным. По внешнему виду оно напоминало сельскую бревенчатую школу. Внутри располагались учебные классы, увешанные наглядными пособиями.
  Как только взвод вошел в класс, замкомвзвода указал на ученические столы: - Садитесь за них!
   Курсанты сели.
  - Сегодня у нас, товарищи, первое ознакомительное занятие по спецподготовке. Так как мы с вами - связисты, мы будем изучать одну из специальностей войск связи - кабельно-монтажное дело. Вот перед вами расписание занятий, и я сейчас ознакомлю вас, как, в какой последовательности, вы будете заниматься, кто будет вести занятия и что от вас требуется.
  Курсанты внимательно слушали.
  Все было очень просто. Занятия начинались в десять утра. Ежедневно расписанием предусматривалось шесть уроков и только по субботам - четыре. Выходной был только один - в воскресенье. Таким образом, расписание мало чем отличалось от школьного.
  Перерывы в занятиях, согласно этому документу, устанавливались два раза: в двенадцать и четырнадцать часов.
  В двенадцать часов предписывалось посещать туалет. Это было тяжкое испытание! Дело в том, что далеко не все воины могли "отправлять естественные надобности" в это время. Однако командир роты считал, что этот процесс необходимо отрегулировать, чтобы не страдала боеготовность. Вот почему многие воины отсиживали, порой, положенные каждому из них пятнадцать минут с газетой в руках, ну, а если приспичит в другое время - находили всякие лазейки, чтобы избавить организм от гнетущей тяжести.
  Впрочем, бывали случаи, когда из-за причуд командира, новобранцы пачкали штаны. Но это рассматривалось как "частные случаи" и "издержки" их собственного образа жизни и осмеивалось.
  В четырнадцать часов взвод последовал на обед, после завершения которого занятия возобновились.
  В курс молодого бойца и специалиста-кабельщика - последний должен был продолжаться до шести месяцев - обязательно входили политзанятия. Их проводили и офицеры, и сержанты, но это было особое дело!
  К семнадцати часам занятия заканчивались, и наступал период самоподготовки. В это время сержанты выводили на плац провинившихся и нерадивых, гоняли их строевым шагом, хотя часто оставляли на плацу целый взвод. В этом случае новобранцам объявляли, что они оставлены для занятий строевой подготовкой по вине такого-то курсанта. Надо сказать, что этот метод воздействия был исключительно эффективен.
  В тот вечер совершил ошибку курсант Таманский.
  Чем он не угодил сержанту - трудно сказать. Вероятно, это было последствие его отрыва от коллектива по причине высокой грамотности.
  Выстроив взвод, сержант Мешков, замкомвзвода, недолго кривил душой. - Сегодня Таманский плохо занимался, - во всеуслышание заявил он, - недостаточно высоко поднимал он и ноги на плацу. К сожалению, ему во многом потворствовали товарищи по взводу. Ввиду всего этого, я решил применить к нему самую мягкую меру - строго предупредить! А вот взвод за сочувствие разгильдяйству сейчас будет заниматься строевой подготовкой вместо личного времени! Чтоб служба медом не казалась! - добавил он.
  Курсанты еле сдерживали злобу. - Вот, гад, - пробормотал один из них, - занимался весь день ерундой, а мы за него - мучайся!
  По рядам прошел гул.
  - Кругом! Шагом - марш! - последовала команда, и воины пошли вперед. - Взвод, песню - запевай!
  И над плацем загремело:
  - Пусть будет только грязь,
  Пускай палящий зной,
  Должна работать связь -
  Закон такой!
  - Выше нога! Выше нога! Левой! Левой! - подбадривал военачальник.
  Около двух часов продолжались строевые учения, а когда курсанты совершенно обессилели, сержант прекратил эту маету и увел всех в казарму.
  В восемь вечера состоялся ужин, после которого новобранцы получили, наконец, право на личное время.
  Около часа слонялись они по казарме из угла в угол, заходили в канцелярию и даже в Ленинскую комнату (в которой почему-то никто долго не задерживался), но большинство просто сидели в оцепенении на своих табуретах у кроватей и таким образом отдыхали.
  В половине десятого вечера сержанты начали поверку. Проверив личный состав и сделав анализ прошедшего дня, наказав "злоумышленников" нарядами и похвалив "добросовестных" курсантов, они отпустили ребят готовиться к "отбою".
  В этот период разрешалось посещать умывальную комнату и туалет. После команды "отбой" все должны были лежать в постелях.
  Иван направился в умывальник с полотенцем в руке. Для того чтобы успеть лечь в постель он, также как и другие солдаты, снял с себя верхнюю одежду и шел в одном нижнем белье.
  В умывальнике было полно народа. Несколько человек что-то обсуждали, собравшись в кучу. С приходом Ивана воцарилась тишина. Ополоснув холодной водой лицо и вымыв ноги, он уже собрался выходить, как вдруг услышал за спиной какую-то возню.
  - Братцы, не надо! - взвизгнул кто-то.
  Иван обернулся. Из-за умывальника выскочил Таманский, держась за нос, из которого обильно текла кровь. За ним выбежали товарищи - самые рослые и сильные курсанты.
  - Что случилось? - спросил Иван Таманского.
  - Да, ничего, - глотая слезы, ответил тот. - Вот видишь, поскользнулся, упал...
  - Ясно! - сказал Иван. Он теперь понял, что наступает его черед! - Эх, вы, герои, целой толпой на одного...Но я вам не Таманский, только попробуйте! - сквозь зубы пробормотал он.
  
  

  ГЛАВА 8

  
  Д Е Н Ь К О Н С Т И Т У Ц И И
  
  Как обычно, утро началось кличем: - Рота, подъем!
  Однако после зарядки воинов не погнали сразу на плац, а завели в комнату для политической подготовки, где замполит поздравил всех с праздником - Днем Конституции.
  - В то время, когда весь капиталистический мир пытается сорвать мирное коммунистическое строительство в нашей стране, наши воины несут тяжкое бремя защиты советского народа! Бдительность - вот то качество, которое всегда было присуще нашим вооруженным силам! (- Особенно двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года, - подумал Иван).
  Далее замполит перечислил все великие победы Советской Армии от времени приема первой Конституции до наших дней и подчеркнул, что именно основной закон страны Советов способствовал таким выдающимся успехам. В процессе выступления были процитированы высказывания Ленина и Брежнева о роли Конституции в обществе. В завершение политрук зачитал сегодняшний праздничный распорядок дня, после чего рота проследовала на завтрак.
  В столовой играл оркестр, у входа висели флаги СССР и союзных республик. Меню оставалось неизменным, а сержант, замкомвзвода, предупредил воинов, чтобы ели спокойно, не суетились, так как в честь праздника "никто спешить не будет". Иван же стал есть, как обычно, в среднем темпе, в то время как остальные ели неспеша, как говорится, кейфовали.
  Как только Иван проглотил чай, последовала команда: - Подъем! На выход!
  Ошеломленные курсанты выскочили, ломая дверь.
  Сержанты и старослужащие воины, стоявшие на улице, попадали со смеху. - Вот, дурачки! - радовались они. Иван тоже торжествовал: на сей раз он не стал объектом насмешек. И, тем не менее, его поведение только усилило злобу и подозрительность товарищей,
  Сразу же после столовой роту повели в клуб. Предстояло торжественное заседание, посвященное празднику.
  В президиуме, как это было принято, восседали самые видные батальонные начальники: командир батальона, его заместители и весь политсостав батальона, командиры рот и гости - члены Политотдела воинской части.
  Вел заседание замполит батальона майор Жалаев. Он представился публике и сообщил регламент. Первым должен был выступить командир батальона, затем командиры двух рот, в том числе второй кабельно-монтажной, и завершало торжественное заседание выступление представителя Политотдела части - подполковника-инженера Коннова.
  К трибуне подошел лысый пузатый подполковник - командир батальона. Откашлявшись, он сообщил военнослужащим о том, в какое историческое время они имеют честь проживать. Затем он уведомил сидевших, что этим счастьем они обязаны великому Ленину и нынешнему вождю - гениальному Брежневу.
  Упоминание имен исторических личностей сопровождалось бурными аплодисментами. Безусловно, было сказано об агрессивной сущности американского империализма, а также были перечислены некоторые страны НАТО, готовившие якобы нападение на СССР. Несмотря на то, что комбат в процессе эмоционального перечисления врагов включил в Североатлантический блок Албанию и Швецию, это не вызвало никакой реакции в зале.
  Сгустившаяся над воинами атмосфера "холодной войны" постепенно стала рассеиваться в конце выступления старшего военачальника и, наконец, он уверенно завершил: -... но мы - непобедимы!
  После бурных и продолжительных аплодисментов на трибуну взгромоздился командир первой роты. Фамилию его Иван не запомнил, да и необходимости в этом не было. Речь этого военачальника полностью копировала предшествующую. Перейдя от угроз в адрес империализма к славословию Советской Армии и ее порядков, он тоже оптимистически завершил: - Верные Ленину и социализму воины нашей роты приложат все усилия, чтобы отразить любой удар врага!
  В президиуме переглянулись, вероятно, упоминание лишь только одной роты как гаранта социалистических завоеваний народа, не устраивало руководство батальона.
  Теперь к трибуне устремился капитан Баржин. С самого начала он захватил внимание аудитории. В отличие от предшествующих ораторов, доклад этого командира по форме полностью соответствовал праздничному событию. В докладе кратко анализировалась Конституция СССР с восхвалением всех ее принципов. Был дан экскурс в историю страны и сделан вывод о ленинском авторстве основного закона и заслугах перед Советским народом партии и ее идей.
  В завершение Баржин сказал: - Мы не можем идти в стороне от всей Советской Армии: мы - ее часть. Поэтому не только наша рота, но и весь батальон готовы защитить светлое небо над советскими людьми!
  Зал буквально загремел от аплодисментов. Особенно усердствовал командир батальона (потому-то энергично аплодировали его подчиненные). Доклад как никогда удался! Капитан Баржин не скрывал своего ликования!
  Прослушав свой доклад со стороны, Иван не мог не отметить, что практическая сторона дела - выступление - оказалась на высоте. И даже те вставки, которые Баржин внес в доклад из своих собственных рассуждений, его нисколько не испортили.
  Несколько минут в зале стоял небольшой гул. Воины беседовали между собой, обмениваясь репликами, не связанными с докладами.
  К своему недоумению, Иван обнаружил, что лишь немногие слушали выступления военачальников. Большинство же пребывали в полусонном состоянии, наслаждаясь возможностью сидеть в теплом помещении, а не метаться в морозную ветреную погоду на плацу.
  В конце торжественного заседания к трибуне подошел член Политотдела части подполковник Коннов.
  Курсанты впервые видели знаменитого оратора. Он был хорошо известен всем старослужащим воинам части, на него часто ссылались командиры.
  - Что, не интересно, болтаете? - сказал однажды сержант Мешков на занятии по спецподготовке. - Погодите, вот придет замполит Коннов, он вам прочитает лекцию!
  Теперь новобранцам представилась возможность познакомиться с этим именитым военачальником.
  По внешнему виду товарищ Коннов вовсе не походил на героическую личность. Это был невысокий седой старик лет около шестидесяти. Грудь его была буквально унизана наградами и значками и, хотя большинство из них относились к мирному времени, в глаза бросался боевой орден Славы, которым не мог похвастать ни один из сидевших в президиуме офицеров.
  Начал он свое выступление довольно бодро, однако быстро "сбавил обороты" и перешел на спокойный тон. Сообщив аудитории об угрозе со стороны Соединенных Штатов Америки, он стал анализировать жизнь населения государств - членов НАТО. Постепенно он заговорил все тише и тише, и, несмотря на микрофон, многих его слов не было слышно.
  - США - донеслось до Зайцева, - империализм...дю-дю-дю, бжь-бжь-бжь...Там бедствуют люди, хлеба не бывает...Дю-дю-дю...От голода пухнут дети...бжь-бжь-бжь...ФРГ - там форменный бардак! Бжь-бжь-бжь...Поспились все...бездельники кругом и наркоманы...дю-дю-дю...Италия полностью развалилась...Разруха, голод...
  Когда он, наконец, добрался до Франции, в зале все откровенно спали. Но Иван никак не мог заснуть, несмотря на способствовавшую этому обстановку: его просто душил смех, а засмеяться вслух было опасно.
  - Так вот в чем, оказывается, заключается известность подполковника Коннова! - мелькнула мысль. - Он усыпляет всех слушателей!
  Однако молодой воин глубоко заблуждался. Очнувшись от своих размышлений, опытный политработник неожиданно посмотрел в зал.
  - Товарищи! - вдруг гаркнул он. Воины подскочили. - Вы что невнимательно слушаете, иоп вашу мать! Сейчас подготовим приказ! Эй, вы, что, не слышите меня? Какая наглость! Ну, и молодежь нынче пошла: ни работать, ни учиться, ни слушать даже не умеют! Да мои доклады сам командующий округом (в президиуме заулыбались) внимательно слушает! Товарищи командиры рот, усильте воспитательную работу! Если так пойдет дальше, батальон превратится в разношерстный сброд!
  Курсанты забыли о сне и широко раскрытыми глазами смотрели на рассерженного офицера - страх перед его угрозами сковал их!
  В зале воцарилась тишина.
  Виктор Прохорович, так его звали, успокоившись, продолжил: - Во Франции... дю-дю-дю...творится невообразимое....бжь-бжь-бжь...Да, представьте себе это! Дю-дю-дю... Невообразимое и ничего иного....бжь-бжь-бжь...С хлебом там уже несколько лет перебои...дю-дю-дю...Мяса здесь не ели уже лет сто...бжь-бжь-бжь...Вот что такое капитализм...дю-дю-дю...Проституция...бжь-бжь-бжь...Да, она поразила весь Западный мир, как раковая опухоль...дю-дю-дю. Италия полностью развалилась...бжь-бжь-бжь...разруха, голод..., - Коннов забылся и стал повторять уже сказанные слова, затем, тряхнув головой, как бы вышел из забытья, - ...страдая от голода, женщины в Америке идут на панель...дю-дю-дю...Они продают свое тело буржуазным хищникам...бжь-бжь-бжь...
   Время шло, а доклад продолжался. Прошел час, другой...Но подполковник-инженер Коннов был неутомим. Когда же стал редеть президиум - офицеры под любым предлогом покидали зал - новобранцы поняли, какую злую шутку сыграла с ними судьба.
  ...Время приближалось к обеду, а докладчик уже около четырех часов убеждал воинов в преимуществах советского образа жизни.
  Внезапно послышался шум, и в зал забежал дежурный по части: - Батальон! По тревоге - на выход!
  Все вскочили. Иван не помнит, как он оказался на улице, однако, когда сержант сказал перед строем, что рота опаздывает на обед и что если курсанты будут плохо бежать, им придется дослушать подполковника Коннова, все так рванули, что обогнали "газик" дежурного по части, следовавший в том же направлении.
  Перед столовой раскрасневшихся курсантов ожидали столпившиеся и уже пообедавшие старослужащие воины.
  - Откуда ты гонишь салаг, Петь? - поинтересовался у замкомвзвода краснорожий прапорщик.
  - Да вот слушали Коннова...В клубе состоялось заседание!
  Дружный, оглушительный смех был реакцией на сказанное. Опытные воины так сильно хохотали, что у некоторых из них на глазах выступили слезы.
  Уже в столовой, когда новобранцам было не до разговоров, у Ивана возникла мысль, что наша Советская Армия, безусловно, непобедима. Вряд ли смогли бы выдержать солдаты какой-либо иной страны подобное испытание!
  После обеда курсантов повели в казарму. Надо сказать, что сержанты, которые также прослушали доклад выдающегося оратора, были неспособны не только гонять воинов по плацу, но и вообще контролировать обстановку. Предоставленные самим себе молодые солдаты слонялись взад-вперед по казарме. Иван попросил у сержанта отпустить его в клуб.
  - Зачем тебе? - опасливо спросил тот. - Неужели опять хочешь послушать лекцию?
  - Нет, - ответил Зайцев, - я хочу побывать в библиотеке, которая там находится, так как я видел, что в вестибюле солдаты несли какие-то книги, когда мы шли на заседание.
  - А, - махнул рукой сержант. - Иди!
   Вместе с Иваном в библиотеку отпросились еще двое курсантов. Втроем они и пошли в армейский клуб. По дороге познакомились. Один из них представился Антанасом, другой - Вицентасом. По внешнему виду они ничем не отличались от русских, и Иван вряд ли сказал бы, что перед ним литовцы, если бы ни слабый акцент в их речи.
  Оказалось, что оба они - музыканты - и на службу в армию попали из-за того, что были по какому-то недоразумению отчислены из консерватории.
  Разговорившись, молодые воины нашли много общих тем: и однообразие, и страх перед предстоявшей двухлетней каторгой, и одиночество - угнетали их в равной мере.
  Наконец, они пришли в клуб. Это было большое двухэтажное здание с колоннами. На первом этаже размещалась раздевалка, а рядом с ней - концертный зал. На втором - располагалась библиотека и солдатский буфет, который здесь называли чайной. Поднявшись в чайную, курсанты были приятно удивлены: там действительно продавались чай, пряники и печенье.
  - Слава Богу! - подумал Иван. - Хоть здесь есть возможность что-нибудь дополнительно поесть.
  Ввиду того, что деньги у ребят имелись, им удалось дополнить свой скудный обед.
  Библиотека тоже явилась для новобранцев сюрпризом. Несмотря на то, что она состояла всего из двух комнат, места для чтения книг или газет было вполне достаточно, поскольку туда почти никто не ходил.
  Читальный зал состоял из полутора десятков столов, за каждым из которых было задвинуто по паре стульев, а вдоль стен располагались стеллажи, на которых лежали тома собрания сочинений Ленина, из последнего, пятого издания.
  Иван обратил внимание на то, что томики вождя Октябрьской революции были покрыты толстым слоем пыли.
   Во второй части библиотеки располагались стеллажи с книгами весьма разнообразного содержания. Здесь были и Шекспир, и Лев Толстой, и Сервантес, и даже Чарльз Диккенс.
   Когда курсанты вошли, в библиотеке никого не было. Но не успели они приступить к просмотру книг, как вдруг открылась входная дверь, и к ним приблизилась полная молодая женщина с приятной внешностью.
  - Что это вы, молодые люди, входите, когда в библиотеке никого нет? - сказала она спокойным тоном и внимательно посмотрела на солдат. - А, это - новобранцы, курсанты! Тогда все ясно!
   - Как вас зовут? - спросил Иван.
   - Ишь, какой быстрый! - усмехнулась женщина.
  - Да я не к тому, - смутился Зайцев. - Я просто хочу знать, как к вам обращаться. Вы ведь директор этой библиотеки?
  - Да, я заведующая, а зовут меня Наталья Семеновна, так можете и обращаться.
  - Наталья Семеновна, скажите, а можно нам выбрать книги для чтения в роте?
  - Нет, ребята, - ответила она, - пока вы будете в учебном батальоне, никаких книг я вам выдать не смогу: там они часто пропадают! Поэтому читайте их здесь, на то и читальный зал.
  Взяв по книге, воины уселись за столы и стали читать.
  Однако обстоятельства помешали им.
  Покой тихой обители был нарушен бравым капитаном Вмочилиным.
  Войдя в библиотеку и поздоровавшись с Натальей Семеновной, замполит бросил взгляд на курсантов и, узнав, своих подчиненных, нахмурился.
  - Кто вас отпустил в библиотеку, товарищи курсанты? - забеспокоился он.
  - Сержант Мешков, замкомвзвода! - ответил Зайцев.
  Успокоившись, Вмочилин повернулся к Наталье Семеновне. Та улыбнулась, и они о чем-то тихонько заговорили.
  Затем замполит подошел к курсантам.
  - Знаете что, молодые люди, - сказал он. - Идите-ка вы сейчас в роту! Через полчаса вас поведут в кино. Фильм очень интересный, и к тому же, обязательный для просмотра, поэтому поторопитесь!
  - Есть! - воскликнули новобранцы и устремились к выходу.
  За их спинами щелкнул дверной замок.
  По прибытии в роту, ребята действительно убедились, что Вмочилин не шутил, и через несколько минут учебная рота двинулась строем в направлении клуба.
  Когда курсанты разместились в том же зале, где проходило дневное торжественное заседание, к трибуне подошел старший лейтенант - заведующий клубом. Он произнес несколько слов по поводу бдительности и боевой готовности и заверил всех сидевших, что им крупно повезло: сегодня будет демонстрироваться интереснейший фильм - "Семья Ульяновых".
  Слова завклубом не вызвали большой радости. Фильм был достаточно хорошо известен публике: еще на "гражданке" его посмотрели по пять - шесть раз. Но, учитывая, что помещение для просмотра было теплым и уютным, воины предпочли лучше спокойно сидеть и дремать, чем выполнять команды своих начальников, благо, что сержанты в зале отсутствовали.
  ...Очнувшись от шума и яркого света, Иван понял, что благополучно проспал весь фильм. Посвежевшими и отдохнувшими выглядели и другие воины. Поэтому не удивительно, что когда они следовали строем на ужин и пели по приказу сержанта строевую песню, их голоса были бодры и жизнерадостны.
  
  

  ГЛАВА 9

  
  Е Д И Н С Т В О В С Е Х Н А Р О Д О В
  
  Советский Союз был многонациональным государством. О дружбе народов говорили много, ею гордились перед всем миром. Поэтому вполне естественно, что в армии служили люди самых разных национальностей.
  Учебный батальон, в который попал наш герой, включал в себя русских, татар, литовцев, латышей и эстонцев.
  Раньше Зайцев никогда не сталкивался с таким количеством людей разной национальности, поэтому ему представилась возможность в полной мере ощутить ту легендарную дружбу народов, о которой вещали советские средства массовой информации.
  В самые первые дни службы в учебном батальоне наметились всевозможные землячества.
  Как правило, тесно общались друг с другом только латыши с латышами, литовцы с литовцами и эстонцы с эстонцами. Русские и татары особняком не держались. Татар было совсем мало, говорили они по-русски отлично, поэтому различий между ними и русскими никто не замечал.
  Из прибалтов самыми общительными были литовцы. Большинство из них, несмотря на наличие тайного землячества и разговоры между собой на родном языке, охотно шли на контакт с русскими, присматривались к обстановке, хорошо усваивали русский язык и к концу службы настолько свободно им владели, что не знавший их вряд ли смог бы сказать, что перед ним не русские. Литовцы проявили себя наиболее дружелюбными, выдержанными, миролюбивыми. Конечно, они не питали особой любви к России, но на всех русских свои обиды не перекладывали.
  Что касается латышей, то они откровенно презирали русских и, что особенно удивительно, еще больше литовцев и эстонцев, на которых смотрели как на что-то мелкое, малозначительное.
  Свою ненависть к русским они связывали с оккупацией их республик якобы русскими войсками, чего многие из них не скрывали в своих разговорах (в первые дни они говорили это открыто, но потом в связи с некоторыми обстоятельствами стали несколько сдержанней). При этом они считали русских как бы неизбежным злом: русских было много, язык общения был русским и чтобы выжить, надо было как-то приспосабливаться. Вот литовцы и эстонцы в их глазах выглядели совершенно неполноценными, с ними они избегали общаться. К русскому языку латыши относились так же, как и к русским. Многие из них до конца службы сохранили прибалтийский акцент: свистящие и шипящие окончания, произнесение "йа" вместо "я" и т.д., что позволяло легко определить их национальность лишь по одной речи.
  В совершенной изоляции пребывали эстонцы. С первого взгляда, казалось, что это немцы. Акцент у них был немецкий: они очень плохо произносили русские слова и совершали грамматические ошибки в падежных окончаниях. До самого конца службы никто из них так и не достиг уровня литовцев (Возможно, просто из нежелания усваивать русский язык). Эстонцы избегали общаться с литовцами и латышами, относились к ним враждебно. Казалось, что устрани объективные причины, которые заставляли их поддерживать какой-то контакт с русскими, и они прекратят все связи даже с ними. И, тем не менее, в отличие от русских, представители этих трех народов очень дружно относились к носителям их национальных языков. Между националами, внутри их этнических групп, существовали своего рода братства.
  И хотя сержанты и другие военачальники всячески пытались воспрепятствовать их национальным контактам, порицали разговоры на нерусских языках, это было совершенно бесполезное дело.
  Другое дело русские. Они составляли большинство воинского контингента. Трудно сказать, что кто-либо из них имел здесь настоящих друзей. О братствах не могло быть и речи. Русские никогда не говорили о своей национальности и культуре, об этом они даже и не думали. Разрозненные и равнодушные, они помышляли только о своем собственном существовании.
  Поэтому русские не задевали прибалтов. Ни в учебной роте, ни в будущем основном подразделении Иван не помнил случая, когда кто-нибудь из националов был физически унижен русскими, ибо существовала угроза столкнуться с целым братством. В то время как стычки русских между собой были делом обычным, ребята из Прибалтики решали свои споры так, что об этом никто не знал. Бывали эпизоды, когда сильные рослые националы отпускали русским затрещины и оплеухи, но Иван ни разу не видел, чтобы за слабого соотечественника вступился кто-либо из товарищей.
  В среде русскоязычных воинов существовали и своеобразные противоречия. Так, жители окраин весьма отрицательно относились к москвичам. Это отношение, правда, складывалось постепенно. Москвичи с первых дней совместной службы давали понять, что они - белые люди, а провинциалы - так, жалкий плебс. К тому же сержанты учебной роты, в которой находился Зайцев, были в основном москвичами. Они подбадривали и поощряли земляков, старались не перегружать их заданиями и нарядами, что дополнительно осложняло их отношения с русскими людьми из других местностей.
  Вот таким застал "коммунистический союз народов" курсант Зайцев в учебном батальоне. Со временем ему стало совершенно ясно, что сказка, созданная официальными средствами массовой информации о национальных отношениях, никоим образом жизнью не подтверждалась.
  Люди обитали в мире, который не хотел знать и тем более беспокоиться о том, что на самом деле происходит. Черное называлось белым, свет - тьмой, и все предпочитали соглашаться с этим и жить двойственной и даже тройственной жизнью.
  Понимая, что он ничего изменить не сможет, Иван должен был по-своему приспосабливаться к здешнему миру. А для этого нужно было не обращать ни на что внимание, сохранять в себе свои эмоции, скрывать мысли и жить как все.
  Присутствие в учебной роте людей различных национальностей в какой-то мере даже было выгодно курсанту 3айцеву. Он представлял себе, что бы могло с ним произойти, если бы в роте пребывали только его соотечественники - русские. Они, вне всякого сомнения, устроили бы ему "веселую" жизнь! Как это ни печально, в однородной национальной массе (частично даже и среди прибалтов, но, конечно, в значительно меньшей степени) довольно хорошо приживались уголовные привычки, а именно: торжество грубой физической силы, групповщина, "стариковщина". Подавляющее большинство людей считали преступлением не сам факт его совершения, а лишь...разоблачение. "Не пойманный - не вор!" - гласила местная пословица. Складывалось впечатление, что люди совершенно лишены чувства совести: они могли бы совершить все, что угодно, если бы им ничего за это не грозило, и об их действиях никто бы не узнал.
  Одним из самых страшных преступлений перед законами такого рода нравственности считалось доносительство. Оно приравнивалось к грамотности, интеллигентности, особенно, если эти качества сочетались с физической слабостью. В роте, батальоне, да и, пожалуй, во всей воинской части, сложилась обстановка массового психоза по отношению к доносительству. Как потом узнает Иван, это было связано не столько с отдельными "интеллигентами" или "слабаками", сколько с целой системой работы самых разнообразных охранительных органов - от Политотдела до КГБ - которые ухитрялись навербовать в ряды своих осведомителей едва ли не весь наличный состав, действуя исключительно умело и даже искусно таким образом, что никто и представить себе не мог самых боевых и энергичных борцов со стукачеством в качество их агентов...
  Как-то Ивана, по распоряжению Вмочилина, вызвали в канцелярию роты. Замполит вел себя весьма странно: ни о чем существенном не спрашивал, как бы невзначай касался обычных мелочей: обсуждения подготовки к политзанятиям, возможности написания очередного доклада. Разговор ничем конкретным не закончился, поэтому его содержание не осталось в памяти Ивана. Удивило лишь то, что замполит, такой серьезный и занятый человек, беспокоит себя по незначительным пустякам.
  Через несколько минут после того, как вышел Зайцев, в канцелярию пригласили латыша Котанса. Тот долго не возвращался, вероятно, у них происходил какой-то серьезный разговор. Но когда он вышел, стало ясно, что беседа прошла не совсем гладко: Котанс был совершенно подавлен, на щеках у него играл нездоровый румянец. Подойдя к Ивану, он глянул на него с открытой ненавистью и прошипел: - У...русская свинья!
  - Ты что, умом тронулся? - возмутился Зайцев. - Сам ты свинья!
  - Подожди, гад, мы еще с тобой поговорим! - отрезал латыш.
  На том все, вроде, в этот день и кончилось. Высказывания Котанса слышали все, но сначала никто ничего не понял.
  Лишь вечером к Ивану подошел курсант Кулешов и спросил: - Это правда, что ты настучал на Котанса замполиту?
  - Да ты что?!
  - Я это говорю к тому, что сразу же после тебя вызвали этого латыша, и капитан устроил ему головомойку за антисоветские высказывания, обвинил его, что он восхваляет заграницу и оскорбляет все советское.
  - Видишь, как я далеко от него лежу, - Иван указал на кровать. - На улице мы также с ним ни разу не разговаривали...Откуда я могу знать, что он там антисоветского говорит?
  - Действительно, - пробормотал Кулешов, - что-то тут не то! - и направился к умывальнику.
  На следующий день в предобеденное время капитан снова вызвал Зайцева на беседу. Сразу же после него "на ковер" попал Кулешов, и когда он, озлобленный и красный как кумач, вышел из канцелярии, Иван начал беспокоиться. Вслед за Кулешовым бы приглашен Спулис, рослый парень из Риги. Он тоже долго пробыл на воспитательной беседе и когда вышел из канцелярии, буквально набросился на Ивана.
  - А, русская свинья! - заорал он, изрыгая слюну. - Думаешь, что стучать на своих товарищ...
  - Сам ты свинья, Спусил! - нарочно исказив фамилию, со злостью ответил ему Иван, приходя в ярость.
  - Ах, плять! - взвыл Спулис. - Ну, подожди! - И он засучил рукава. Лишь только вмешательство сержанта Мешкова избавило роту от драки.
  - Ты что, Спулис, иоп твою мать! - закричал он и быстро к нему подбежал. - Совсем, гад, офонарел! Три наряда вне очереди на работу!
   - Есть, три наряда! - пробормотал курсант и также быстро успокоился, как и вскипел. Но зайдя за спину сержанта, он пригрозил Ивану кулаком...
  И на обеде, и после обеда во время занятий в учебном корпусе, и в личное время после ужина Зайцева никто не задевал, его обходили с молчанием. Создавалось впечатление, что Ивана игнорирует весь коллектив. Однако все это было не так.
  Вечером, когда курсанты готовились к поверке, к Зайцеву подошел литовец Антанас. - Я слышал, что про тебя говорят, - начал он. - Я не верю ни одному слову...Вицентас тоже не верит. Замполит нарочно тебя ставит так, чтобы все подумали, что ты стучишь! Берегись ребят, они на тебя злой, меня не слушал ... - И он отошел.
  Сразу же после поверки злополучный курсант Зайцев пошел в умывальник. Неожиданно оттуда выскочил один из товарищей и тут же, увидев Ивана, скрылся в глубине. Как ни странно, сержанты, которые обычно первыми приводили себя в порядок в умывальнике, остались в спальной части казармы и сидели, как говорится, кучкой, в самом углу.
  - Значит, они тоже в этом деле участвуют, - догадался Иван, и сердце у него защемило. - Видимо, готовят мне "темную"! Что же делать? Жаловаться? Бесполезно, да и кому? Вступить с ними в драку? Тоже бессмысленно против десятка солдат: еще хуже будет...На что Таманский здоровяк, а спасовал перед этой толпой...Эх, была не была! - И он решительно вошел в умывальник.
  У окна, в том месте, где подвергся в свое время экзекуции упомянутый Таманский, стояла группа самых рослых ребят. Увидев вошедшего, они сразу же прекратили оживленный до этого момента разговор.
  - Эй, ты ... - начал один из них, но Иван неожиданно вырвал инициативу.
  - Вот что, друзья, - с трудом сдерживая ярость и страх, - сказал громко он. - Я знаю, для чего вы здесь собрались. Вы не правы потому, что я никого не закладывал: ни Спулиса, ни Котанса, ни Кулешова - никого, понятно?
  В умывальнике царило молчание. Парни продолжали злобно сверкать глазами, и было ясно, что они не поверили ни одному слову.
  - Запомните, - продолжал Иван, - то, что вы собираетесь сейчас сделать - серьезное политическое преступление! И, тем более что оно несправедливое! Если вы думаете, что это все так просто сойдет вам с рук, вы глубоко заблуждаетесь! Никто и никогда меня безнаказанно не бил! Обещаю, что если кто-нибудь из вас меня ударит, я сотру его в порошок!
  - А, гад, ты еще нам грозишь! - раздался чей-то визгливый голос (Зайцев узнал Кулешова).
  - Да, я угрожаю, и попробуйте только меня тронуть! Убить меня вы все равно не сможете, а лишь только смерть способна остановить мою месть. А за убийство, сами понимаете, что с вами будет!
  После этого заявления Иван спокойно (по крайней мере, внешне) открыл кран и подставил лицо под воду. Никто не мешал ему. Установилась тишина, а когда он закончил умывание и оглянулся, сзади уже никого не было.
  
  

  ГЛАВА 10

  
  У Ч Е Б Н Ы Й П Р О Ц Е С С
  
  Несмотря на грозовую атмосферу, которая окружала курсанта Зайцева, жизнь, тем не менее, продолжалась. Согласно расписанию, учебный батальон осваивал необходимые для дальнейшей службы профессии, поэтому занятия по спецподготовке проводились регулярно. По продолжительности им не уступали только политзанятия, ибо командиры считали, что без воспитания советского, социалистического патриотизма не может быть сформирован не только настоящий боец, но даже специалист.
  Таким образом уроки кабельного дела чередовались с назиданиями политработников.
  Постепенно с таким порядком вещей все свыклись, и время пошло неудержимо вперед.
  Вводные уроки по кабельному монтажу предусматривали изучение марок и типов кабелей, применяемых в народном хозяйстве. Теоретические занятия вел старший лейтенант Поев.
  Он обычно начинал с упоминания руководителей партии и государства, благодаря которым наш народ процветает, а затем открывал учебник по кабельно-монтажному делу и зачитывал его содержание. Воины сидели и внимательно слушали. По крайнем мере, так казалось, ибо в аудитории стояла гробовая тишина. На деле же курсанты отдыхали после утренних и дневных маневров и далеко не всегда вникали в смысл сказанного командиром взвода. Закончив чтение, Поев обычно обращал внимание слушателей на развешанные по стенам плакаты. Тыча указкой в различные схемы и рисунки, он подробно объяснял их смысл. Нельзя сказать, что эти занятия были бесполезными. Некоторые ребята с интересом слушали преподавателя и постепенно усваивали материал, но большинство проявляли полное безразличие к предмету.
  Так уже сложилось в советской образовательной системе, что все люди рассматривались как абсолютно равные в деле образования и воспитания. Достаточно лишь хорошо преподавать и строго требовать от учащихся добросовестной учебной работы - и результаты будут самые плодотворные.
  Согласно утверждениям многих советских педагогов и особенно официальной точки зрения, правильное воспитание и умелое обучение - главное в деле формирования полноценной человеческой личности. И хотя как-то вскользь признавалось, что у людей имеются индивидуальные склонности и особенности, это серьезно во внимание не принималось.
  Да и вполне понятно, что в советском обществе рассчитывать на здравый смысл было бесполезно. Уж коли весь народ принудительно погнали по пути к неведомому коммунизму, то стоило ли говорить о каких-то профессиях и, тем более, склонностях.
  Но жизнь есть жизнь, и как бы не пытались советские руководители превратить зиму в лето, это им, конечно же, не удавалось, оставалось лишь довольствоваться констатацией желаемого как действительного, что особенно ярко проявлялось в системе народного образования: не знаешь - научим, не хочешь - заставим. Практически это выражалось, в конечном счете, в выдаче выпускнику после определенного курса обучения того или иного свидетельства или диплома, в котором стояли далекие от реальности оценки. Все это имело место и в учебном батальоне связи. Лишь десять - пятнадцать процентов выпускников этого военизированного учебного заведения могли относительно качественно монтировать кабель. Подавляющее большинство и не хотели, и не могли усвоить необходимый для полноценной работы материал.
  К этой части относился и курсант Зайцев, хотя нельзя сказать, чтобы он не хотел научиться кабельному делу. Вначале он внимательно слушал своего командира, старался добросовестно выполнять все требования, которые поступали от сержантов во время практического обучения, но результаты были плачевные. Когда дело касалось ответов на вопросы Поева после очередного теоретического занятия, Иван был одним из лучших. Но вот когда дело доходило до конкретных действий, практической демонстрации своих знаний и умений, оценки были редко выше трех баллов. Иногда сержанты откровенно насмехались над неумелой пайкой или прозваниванием кабеля. Это еще более усугубляло ситуацию, и, в конечном итоге, молодой воин почувствовал совершенное отвращение к будущей профессии.
  Нельзя не сказать, что многие его товарищи испытывали те же самые чувства к кабельному монтажу, но избегали говорить об этом с другими и, тем более, с сержантами.
  Однажды в беседе с замкомвзвода Мешковым Иван спросил: - А что если не удастся как следует овладеть профессией кабельщика-спайщика?
  Военачальник усмехнулся. - А разве мало у нас таковых? Бездельников - хоть пруд пруди! Не любит наш брат учиться! Что ж, их вина: будут сидеть на лопате все полтора года! На "объекте" не цацкаются!
  - А что такое "сидеть на лопате"?
  - А то, что они будут копать десятки километров глубоких траншей вручную. Зато хорошие специалисты будут заниматься только спайкой кабеля и чисто технической работой по монтажу.
  - Ясно, - сказал Иван и представил себе, какое его ожидает будущее. Он понимал, что для того, чтобы стать хорошим специалистом, необходима склонность, любовь к изучаемой профессии, и попытался как-то заставить себя полюбить ее. Конечно, если бы занятия проводились без бесконечных перерывов, нудных политбесед и вызовов к начальству, его усилия могли бы дать неплохие результаты, но, увы, об этом можно было только мечтать.
  Политзанятия проводились офицерами-политработниками.
  Как правило, в учебный корпус приходили Вмочилин, замполит роты, или Жалаев, замполит батальона. Но бывало, что курсантов навещали и работники Политотдела воинской части, в том числе и знаменитый подполковник-инженер Коннов Виктор Прохорович.
  Последнего все откровенно боялись и ждали как наказания. Ивану, правда, в этом отношении повезло. Всегда, когда видный оратор приходил в учебный корпус, Зайцев находился в наряде на службе или на работе. Некоторые курсанты даже специально совершали мелкие нарушения дисциплины, чтобы получить внеочередной наряд за сутки до предстоявшего занятия с участием этого военачальника: фамилии всех преподавателей были записаны в учебном расписании, висевшем в роте, поэтому все знали, кто и когда ведет политбеседу. Однако, учитывая массовое стукачество, сержанты, в конечном счете, узнавали о причинах дерзости курсантов накануне знаменательной встречи и объявляли им наряды на другие дни, после политбеседы.
  Но вернемся к учебе. Итак, занятия по спецподготовке были в самом разгаре. Командир взвода только что рассказал о свойствах брони подводных кабелей и начал демонстрировать плакаты, где были изображены схематические рисунки. - Герметические свойства таких кабелей связаны не только с оболочкой ..., - Поев глянул в окно и замолчал.
   - Что он там увидел? - заволновались курсанты. В это время в дверь постучали, и в класс вошел дежурный по роте сержант Попков.
  - Разрешите войти, товарищ старший лейтенант?!
  - Да, войдите.
  - Товарищ старший лейтенант! Меня прислал сюда замполит роты! Он вызывает курсанта Зайцева! Срочно в канцелярию!
  - Идите, курсант Зайцев!
  У Ивана все внутри оборвалось. Товарищи просто окаменели.
   Следуя за дежурным по роте, Иван поднялся по лестнице в казарму и зашел в канцелярию. За столом сидел хорошо знакомый замполит.
  - Ну, Зайцев! - заговорил он решительным тоном. - Тебе нечего мне сказать?
  - Нечего! - ответил курсант.
  - Ах, вот как? Разве в роте ничего особенно не произошло? - улыбнулся Вмочилин. - Зачем таиться, думаешь, я не знаю, что случилось два дня назад вечером в умывальнике? Видишь, сбылось мое предсказание: товарищи тебя возненавидели и избили! Расскажи-ка подробней, кто там был, кто тебя бил, все об этом деле!
  - Видите ли, вы плохо знаете, что там произошло, - спокойно ответил Зайцев, понимая, что замполиту все хорошо известно. - Там просто состоялся разговор, в котором я им объяснил, что не позволю себя избить, вот и все!
  - Значит, все-таки разговор был?
  Иван понял, что проговорился.
  - Так кто же там присутствовал? Назови мне фамилии!
  - К сожалению, я не знаю фамилий. Мы еще незнакомы, а память у меня не очень хорошая, - соврал Иван.
  - Это у тебя-то? Ха, не надо вратъ, дорогой! - отпарировал капитан.- Ну, что, будешь говорить?
  - Не буду!
  - Ах, так! В таком случае, - лицо Вмочилина побагровело, - сейчас я сразу же после тебя приглашу на беседу курсанта Туклерса, а затем и самого сержанта Мешкова! Ты меня понимаешь?
  Иван все понял. Если это случится, тогда ему совсем не станет житья! Товарищи без того обходили его стороной и если бы не знакомый литовец и один русский парень из Риги, которые сочувствовали ему, он оказался бы в полной изоляции. Вспомнились сцены со Спулисом и Котансом. - Не хватало теперь еще и этого! - подумал Зайцев и почувствовал боль в сердце.
  - Зачем вам это надо, товарищ капитан? - чуть было не заплакал он. - Я ведь вправду ничего интересного для вас не знаю! Я же обещал, что если услышу о каких-то готовящихся преступлениях, сразу же вам об этом сообщу!
  - Не стоит огорчаться, молодой человек, - покровительственно заговорил коммунистический идеолог. - Я понимаю твое состояние. Я сам - отец и от всего сердца сочувствую тебе! Но понимаешь, вы все превратно истолковываете понятие "закладывать"! Ведь ничего такого мне от вас не надо! Я уже объяснял, что значит правильное понимание некоторых слов. Цель советских политработников - благосостояние и спокойствие всего народа, в том числе и вас, молодых воинов. А для того, чтобы добиться этой цели, я должен все о вас знать. Ничего позорного нет в информации, которую мы собираем. Поэтому, если настоящий патриот своей родины вовремя предотвращает готовящееся преступление - это его благородный поступок! Этим он выполняет свой воинский долг!
   - Что же вы хотите знать?
  - Вот это уже деловой разговор! Мне нужно знать, что говорят курсанты о руководстве роты, о порядках в роте и части, о настроениях среди личного состава, об их отношении к политике партии и правительства..., - замполит долго перечислял все то, что ему надо знать. Иван слушал сначала со злостью, затем успокоился и, наконец, чуть не задремал.
  - Значит, ты согласен? - вдруг спросил замполит.
  - Да, - ответил Иван, - я согласен! Буду сообщать вам все, но только при одном условии.
  - При каком? - насторожился политрук.
  - При таком. Я буду поставлять вам информацию в другом месте. Я не стану делать этого в казарме: не хочу бесконечных склок и скандалов!
  - Ах, вот что! - с облегчением воскликнул Вмочилин. - Ну, это не проблема! Я и не собирался встречаться с тобой в дальнейшем в канцелярии. Тайные беседы я здесь не веду!
  Далее он рассказал о том, что они будут встречаться по средам и пятницам сразу же после занятий. Дабы никто не заподозрил причину отсутствия осведомителя в казарме, замполит обещал распорядиться, чтобы сержанты отпускали его в библиотеку, якобы для подготовки очередного доклада. Сами встречи будут проходить в специальном помещении вдали от учебного батальона, и военачальник подробно описал его расположение.
  Выйдя из канцелярии, Иван задумался. Теперь он окончательно разобрался, с кем имеет дело, и какие методы используют политработники при вербовке агентуры. Осталось только поближе познакомиться с практической стороной этого.
  Затаив злобу и обиду, молодой человек решил крепко отомстить партийному функционеру в погонах.
  - Подожди, гад, ты получишь у меня такую информацию, о какой и не мечтаешь! - мысленно пообещал он.
  
  

  ГЛАВА 11

  
  Н А Р Я Д Ы В Н Е О Ч Е Р Е Д И
  
   Вызов Ивана к замполиту обеспокоил не только курсантов. Сержанты тоже почувствовали в этом что-то неладное. В дополнение ко всему, Вмочилин довольно долго держал Зайцева. Поэтому у личного состава взвода сложилось мнение, в общем-то, единое: замполит использует молодого бойца в каких-то целях. Большая часть новобранцев была убеждена, что Иван поставляет замполиту компрометирующую их информацию, и только незначительное меньшинство колебались.
   Озабоченность курсантов была очевидна. К подозрениям, вспыхнувшим с новой силой, подмешивалась зависть: ведь не им, а Зайцеву доверил Баржин писать праздничный доклад, ему же разрешалось использовать для этого послеобеденное и вечернее время. Когда же Вмочилин распорядился разрешать ему по вечерам посещать библиотеку в клубе части, младшие военачальники, присоединившись к курсантам, не на шутку растерялись.
   Попытка стравить злополучного Зайцева с товарищами сержантам не удалась. Запуганные фразой "политическое преступление", воины предпочли с ним не связываться. Зайцев знал, как можно обезопасить себя от разгневанных советских людей.
   За годы правления в стране Политбюро ЦК КПСС у людей укоренился страх перед словом "политика". И хотя все население бесконечно обсуждало и внутренние и международные проблемы, эти дискуссии не выходили за рамки лояльных властям разговоров. Критические рассуждения допускались только с исключительно надежными людьми или близкими родственниками, при этом советские граждане постоянно оглядывались по сторонам: не слышит ли их кто-нибудь посторонний. Несмотря на то, что многие люди сейчас говорят о том, что они не знали, что раньше творилось, что их обманывали "распроклятые коммунисты", их поведение в те и наши годы говорит об обратном: люди хорошо знали, что происходило, кто управлял страной, кто сидел в тюрьмах и кто процветал. Мало того, большинство населения было втянуто и в репрессии, и в доносительство, и равнодушно созерцало участь тех, кто пытался что-то изменить. Но вот оказаться на месте тех, кого называли "политическими", инакомыслящими, обыватели очень уж не хотели! И социализм, и Ленина, да и Сталина, в свое время, они любили только на словах, хотя, конечно, не исключались и фанатизм, и общая безграмотность. "Любовь" к строю и вождям проявлялась особенно ярко тогда, когда кого-то из обывателей попрекали несоблюдением, например, ленинских принципов, или нарушением социалистических норм. В этом случае каждый стремился с пеной у рта доказать, что это не так. А вообще-то упоминание Ленина, Маркса, Брежнева и других вождей всегда вызывало настороженность и страх. Зная об этом, Зайцев старался чаще употреблять марксистскую терминологию и вспоминать имена ее выдающихся носителей едва ли не на каждом занятии и в случайных разговорах. С таким политизированным товарищем курсанты предпочитали не сталкиваться. Перспектива попасть в какую-либо "политическую" историю их никак не увлекала. А тут еще политзанятия. На них Иван раскрывался, как водяная лилия солнцу! Сколько было цитат из Ленина, Брежнева, Маркса! Политические работники не могли нарадоваться и всегда говорили: - Вот, товарищи, учитесь, берите пример с курсанта Зайцева!
   На одном политзанятии майор Жалаев как-то спросил: - Что говорил Ленин об инициативности солдата?
   Зайцев тут же поднял руку. - Без инициативного, сознательного солдата и матроса невозможен успех в современной войне!- четко произнес он.
   В учебном классе на стене висел стенд, на котором располагались портреты видных советских военачальников, а над ними жирным шрифтом была написана именно та цитата, которую привел Иван. Но он стоял спиной к стенду и ее никак не мог видеть. Однако некоторые курсанты, увидев эту надпись и сравнив с ней услышанное, обомлели. Толкая в бока товарищей и показывая на стенд и на Зайцева, они, казалось, лишились дара речи. Несколько был удивлен и товарищ Жалаев. Но он быстро пришел в себя и с улыбкой сказал: - Учитесь, разгильдяи!
   Во время дневной строевой подготовки воины ходили взад-вперед по плацу, на котором также стояли многочисленные стенды с цитатами Ленина и Брежнева. Не надо было иметь большой ум, чтобы их запомнить. Достаточно было раз в день их прочитывать. Поэтому в довольно короткий срок курсант Зайцев превратился в ходячий цитатник, сея страх и ужас среди своих отважных товарищей и радость среди политических работников.
   Успехи Зайцева в политпросвещении зашли настолько далеко, что когда сержанты жаловались офицерам на его плохую практическую учебу, те отмахивались: - Что есть пайка кабелей? Это почти все умеют! А вот знать высказывания Ленина, документы партии может далеко не каждый!
   - Знание работ Ленина, речей Леонида Ильича Брежнева важней всяких там практических занятий в сотни раз! - утверждал майор Жалаев.
   Иван соглашался с ними только в том, что действительно, работы Ленина и его последователей знали и понимали, в лучшем случае, единицы. В конце концов, сами вожди не отдавали себе отчета в том, что говорили и делали. Ибо, если бы они понимали, какую глупость порой извергали, разве дошло бы до такого нравственного падения общество, которое следовало их указаниям и заветам.
   Итак, поведение Зайцева не могло не злить младших командиров. Убедившись, что ни курсанты, ни офицеры не могут быть их сообщниками в борьбе с этим злодеем, сержанты решили действовать сами. Однако и тут все было не так просто. Казалось бы, стоило объявить ему наряд вне очереди на работу или службу (пусть бы "попахал" или постоял у тумбочки) и чувство мести будет удовлетворено. А затем можно объявить еще и еще. И так до изнурения! Но вот за что наказать? За плохо подшитый подворотничок? За недостаточно яркий блеск сапог? Или за "неправильный" взгляд, наконец! Все эти разнообразные проступки постоянно совершались неосмотрительными курсантами и широко использовались военачальниками для наказания всех неугодных им лиц. Но вот для Зайцева они никак не подходили. А вдруг офицеры догадаются о предвзятости, тем более, что злоумышленник выглядел их любимцем?! Значит, надо было найти какую-либо существенную причину, чтобы обосновать наказание. Но таковую все никак не удавалось найти. И даже услуги многочисленных осведомителей ни к чему не приводили, ибо на разговоры с курсантами Иван шел неохотно, да и его ответы на вопросы товарищей о сержантах и настроении всегда были такими, что придраться было не к чему.
   Тогда придумали нечто новое.
   Неожиданную помощь младшим военачальникам четвертого взвода оказал сержант Шувалов, рослый и сильный москвич, заместитель командира первого взвода.
   Как-то после вечерней поверки сержанты выпивали в ротной каптерке. Выпивка для военнослужащего срочной службы считалась тяжким преступлением. К тому же, в это время в стране проводилась "всенародная" компания по борьбе с пьянством и алкоголизмом в соответствии с постановлением партии и правительства. А для того, чтобы отличиться в этой борьбе, политические работники всех рангов делали все возможное для выявления пьяниц. Вот почему попойка среди воинов в то время была не только делом героическим, но и чем-то сплачивающим, поскольку всем, кто в ней участвовал, грозила суровая кара, вплоть до разжалования в рядовые...Затем, как и всякая очередная советская компания, и эта постепенно угасла, утратив свою остроту, но в то время она еще только начиналась. Таким образом, объединенные общими интересами, бедами и угрозами, сержанты старались всеми способами утаивать свои "веселые" сборища.
   Сержант Попков, во время попойки, пожаловался товарищам, что ничего не может поделать с негодяем Зайцевым. Увидев усмешки на лицах друзей, он сказал: - Вам легко надо мной смеяться! А вы представляете, что будет, если этот мудак узнает, что мы здесь делаем?!
   Громкий смех был ответом незадачливому командиру.
   Но вдруг раздался стук в дверь. Сержанты заметались. - Надо срочно прятать бутылки и стаканы! - пробормотал кто-то. Раздался звон стекла. Страх исказил лица только что веселившихся героев.
   - Кто там? - спросил одеревенелым языком Мешков.
   - Это я - курсант Зайцев! - последовал ответ.
   У воинственных командиров отнялись ноги. Лишь один Шувалов сохранил внешнее спокойствие. Несмотря на то, что у него тряслись руки, он подошел к двери и приоткрыл ее: - Что тебе надо?
   - Меня вызвал сержант Попков! - ответил Зайцев. - Поэтому я и пришел!
   - Я не вызывал тебя, - с некоторым облегчением произнес Попков и сразу осмелел. - Марш отсюда!
   - Есть! - Иван немедленно ушел.
   Когда командиры вновь расселись у стола, их веселое настроение как рукой сняло. Наскоро допив водку, они стали прощаться.
   - Ну, что, видите, каков этот друг? Легок на помине! - сказал Мешков.
   - Да, - потер затылок Шувалов. - Видимо, этот гад не случайно к нам зашел. Как вы думаете, не догадался ли он, что мы тут делали? - И, не получив утвердительного ответа, добавил: - Ничего, что-нибудь придумаем, как его проучить!
   Как же получилось, что наш герой так напугал своих военачальников? Все произошло совершенно случайно. Когда сержанты пировали, они, будучи в опьянении, стали излишне громко разговаривать. В это время в туалет выходил курсант Кулешов. Слыша смех и пьяные разговоры командиров, он решил спровоцировать скандал или драку. Такие приемы тоже широко применялись во взаимоотношениях между товарищами. Сам Кулешов подходить к Ивану не стал, побоялся, а подтолкнул к этому латыша Цинатса, который тоже, воспользовавшись отсутствием сержантов, вышел без разрешения в туалет (впрочем, ночью это делали многие, так как военачальники спали и не слышали).
   - Иди, позови Зайцева в каптерку к сержантам, - попросил Кулешов. - Его требует Попков!
   Цинатс, который ни о чем не подозревал, разбудил Ивана: - Иди, тама тебя командир отделения зовет!
   Так объяснялось произошедшее, но об этом ведь ничего не знали бедные командиры!
   Наутро Попков обратился к Ивану: - Чего ты приперся ночью в каптерку? Кто тебя позвал?
   - Мне сказал Цинатс, что вы меня вызываете! - ответил Иван.
   Попков устремился к Цинатсу, а тот указал на Кулешова.
   Обо всех этих и дальнейших событиях курсант Зайцев узнает лишь в самом конце "учебки", когда герои, участвовавшие в них, почти все уже будут уволены на "гражданку". В описываемое же время он и подозревать не мог, сколько внимания и сил тратилось на его персону!
   Итак, Кулешов был приглашен на беседу в каптерку. Разъяренные сержанты требовали отчета. Они все собрались для того, чтобы расследовать причины и цели действий злоумышленников.
   - Зачем ты разбудил Зайцева?! - начал Мешков.
   - Я ходил в туалет, и мне послышалось, что кто-то из вас зовет Зайцева...Я подумал, что сержант Попков! - схитрил трясшийся от страха курсант. Его слова попали в цель. - Действительно, ты громко говорил о Зайцеве! - сказал Шувалов, обращаясь к Попкову. - Он вполне мог подумать, я говорю о Кулешове, что зовут того гада! Знаете что, - обратился он вдруг к остальным, - отпустите-ка вы сейчас этого пидераса, пусть идет! Я придумал кое-что интересное!
   - Марш отсюда! - заорал Попков, и Кулешова как ветром сдуло.
   - Вот что друзья, - начал Шувалов, - давайте-ка мы заставим Кулешова спровоцировать драку с Зайцевым! Тот начнет защищаться и ответит на удары, а кто-нибудь из нас неожиданно выйдет в тот момент и уличит стукача в драке - вот и будет повод послать его на полы! Драка в учебной роте! Это - "чепе"! Поэтому офицеры одобрят все наши дисциплинарные меры. А там он надолго на полах засидится!
   Товарищи не скрывали своей радости.
   - Эй, Кулешов! - заорал Мешков. - Зайди-ка ко мне в канцелярию!
   О чем они говорили между собой, вряд ли кто теперь узнает, но вот последствия разговора проявились довольно скоро.
   После завтрака курсанты, поупражнявшись строевой подготовкой, пошли в учебный корпус на занятия. Иван вместе со всеми зашел в учебный класс, но сержанта Мешкова, который должен был обучать молодежь прозвонке кабеля, что-то не было. К Зайцеву подошел Кулешов. - Иван, - сказал он, - нам надо поговорить.
   - О чем?
   - Давай выйдем в коридор.
   - А вдруг Мешков придет?
   - Ничего, он надолго задержался, я слышал разговор, что его куда-то вызвали.
   - Ну, что ж, пойдем, - согласился Иван.
   В коридор вышли не только они. Еще двое курсантов решили покурить на воздухе, да дневальный по роте в это время мыл пол. Зайцев шел впереди, а за ним следовал товарищ. Не дойдя до середины коридора, Кулешов вдруг размахнулся и с силой ударил Ивана в ухо. Сделал он это неожиданно и сзади. Пострадавший, ощутив острую боль, едва не упал. Обернувшись и схватившись за ухо, он успел только сказать: - Что такое?! За что?!
   - Ах ты, гад, еще спрашиваешь! - рассвирепел обидчик и попытался нанести еще один удар. Разгневанный Иван увернулся и с силой врезал Кулешову кулаком по носу. Удар был неплохой, но не настолько мощный, чтобы сбить здоровенного парня с ног. Но тот со всем артистизмом несчастной жертвы рухнул на пол, из носа у него хлынула кровь.
   - Курсант Зайцев! - последовал гневный окрик и не успел наш герой придти в себя, как оказался в объятиях сержанта Попкова, который схватил его за руки как раз тогда, когда он пытался помочь Кулешову встать.
   - Так вот какой ты политически грамотный! - торжествующе промолвил командир отделения и посмотрел по сторонам. Вокруг толпились все курсанты взвода. - Видите, что натворил этот негодяй? Он совершил не просто нарушение. Это - не проступок, а уголовно наказуемое деяние! А теперь, ребята, марш в класс, вечером разберемся!
   - Иди и ты! - прикрикнул Попков на Зайцева. - Придет Мешков, я ему доложу о твоем преступлении!
   Иван побрел в класс. Он понимал, что случилось нечто ужасное. - Как я мог? Что я натворил? Зачем отвечал на удары? - думал он. Как всегда появилась и спасительная мысль. - А ведь Кулешов первый ударил да еще сзади, подло! Это ведь видели дневальный и другие ребята? Разве не стоило дать сдачи? Ведь этому всегда учили! Нельзя же давать себя в обиду? - И он постепенно успокоился.
   К обеду в учебный корпус пришел замкомвзвода. Подойдя к Попкову, он долго с ним о чем-то говорил. Зная, что часть беседы между ними связана с произошедшей дракой, Иван сидел, низко опустив голову.
   - Курсант Зайцев! - вдруг выкрикнул Мешков. - Выйдите со мной в коридор!
   Иван исполнил приказ.
   - Ты что, совсем сдурел? За что ты ударил Кулешова? - спросил Мешков, нахмурив брови.
   - А вы об этом поинтересуйтесь у него самого, за что он сзади первый ударил меня!
   - Да, ну? - удивился военачальник. - Это меняет дело!
   - Курсант Кулешов, на выход! - крикнул Мешков, открыв дверь в класс.
   - Ты что, друг любезный, выходит, первым заварил эту кашу?! - с видимым гневом обратился к нему сержант.
   - Да вы что? Я и не думал его бить! Он сам на меня набросился, сбил с ног и разбил мне нос! - не моргнув глазом, ответил Кулешов, глядя со злой усмешкой на Ивана.
   - Так, выходит, ты еще и врешь?! - заорал на Зайцева Мешков. - Ну, погоди, мы тебя научим жизни!
   - У меня есть свидетели! Это он врет, товарищ сержант! - решительно возразил Иван.
   - Кто может подтвердить твои слова?
   Иван назвал фамилии трех курсантов, которые находились в коридоре во время драки. Но когда замкомвзвода вызвал свидетелей, и они в присутствии всех заявили, что видели, как дрался один лишь Зайцев, наш герой понял, что попал в трудную историю.
   Вечером после ужина в роту пришел старшина, прапорщик Москальчук. Учитывая серьезность преступления, Мешков тут же доложил ему обо всем. Трудно сказать, как выражал свои эмоции старшина, но то, что он пришел в ярость, стало очевидно, когда Зайцев оказался перед ним в каптерке.
   - Хреново службу несем, товарищ курсант, - начал Москальчук. - Что это мы распустили руки?! - Он подскочил к столу и, ударив по нему кулаком, заорал: - Ах, ты, иоп твою мать! Думаешь, что ты у себя дома и тебе все дозволено?!
   Иван молчал. Понимая, что в момент ярости командира говорить бессмысленно и даже опасно, он ждал.
   Наконец, прапорщик успокоился. - Рассказывай, иоп твою мать, как было дело! - потребовал он и сел. Иван рассказал всю правду.
   - М-да, - заколебался старшина, выслушав нарушителя, - если ты не врешь, - и он вперил взгляд в лицо исхудавшего курсанта, - то тогда этот Кулешов - хорошая штучка! Я хорошо знаю людей, я в дисциплинарном батальоне двадцать лет отслужил! Меня не проведешь! - Прапорщик все смотрел и смотрел Ивану в лицо. - Слушай, иди-ка ты отдыхай, а я сам разберусь, в чем дело! - завершил он допрос.
   Как дальше шло расследование, Иван не знает. Он сидел в своем углу у кровати и молчал. Трудно сказать, о чем он в это время думал, ибо даже сочувствовавшие Ивану литовцы, глядя на него, не решились вступить с ним в разговор.
   Вечерняя поверка началась на несколько минут раньше. Сам старшина роты проверял списки личного состава и заслушивал отчеты сержантов. Наконец, дошла очередь до замкомвзвода Мешкова. Тот стал рассказывать о злодеянии Зайцева. Но прапорщик Москальчук вдруг неожиданно его прервал: - Хватит об этом! Я сам накажу виновников!
   - Виновников? - мысленно удивился Иван.- Выходит, не я один...
   - Курсанты Зайцев и Кулешов, выйти из строя! - последовал зычный оклик старшины.
   И когда оба героя оказались стоявшими перед ротой, он, взмахнув рукой, отчеканил: - За нарушение дисциплины, выразившееся в бессмысленной потасовке без серьезных последствий, объявляю обоим по три наряда вне очереди на работу!
  
  

  ГЛАВА 12

  
  "Н А П О Л А Х"
  
   Сразу же после команды "отбой" молодые воины кинулись к постелям, и через минуту вся рота имитировала сон. Нарядчиков эта команда не касалась. Зайцев и Кулешов ожидали распоряжений военачальников. Они уже знали, что после объявления наряда на работу следует готовиться немедленно мыть пол. Так оно и случилось. Сержант Попков подошел к нарушителям дисциплины и потребовал, чтобы они следовали за ним. Подойдя к дежурному, командир отделения сдал ему нарядчиков в полное распоряжение. - Давайте, товарищ сержант, помогите им узнать, что такое воинская служба, - сказал довольный Попков и удалился спать.
   Бывалый сержант Шувалов, оказавшийся дежурным по роте, блеснув глазами, окинул взглядом нарядчиков снизу доверху. - Что ж, будет чем вам скрасить сегодняшнюю ночь! - торжествующе промолвил он. - Эй, дневальный, выдать им тряпки, ведра и мыло!
   Затем он отошел в сторону и что-то стал говорить дневальному.
   - Есть! - ответил тот и подошел к виновникам сегодняшнего происшествия.
   - Пойдемте со мной. Я покажу вам, что нужно делать! - сказал дневальный, курсант первого взвода.
   Дежурство в учебной роте проводилось по общему графику. Сначала дежурил первый взвод, затем второй и так далее. Старшим во время дежурства был сержант: либо командир отделения, либо замкомвзвода. Как правило, сержанты несли службу с курсантами своих отделений и взводов, что также предусматривал график. Курсанты выполняли функции дневальных, то есть следили за порядком в роте и поочередно стояли у тумбочки, где находился ротный телефон. Они же мыли полы, протирали пыль в казарме и служебных помещениях, а ввиду того, что в учебной роте имелись и корпуса для учебных занятий, там тоже назначались специальные дневальные для поддержания порядка и дежурства. Все это касалось дежурства по очереди. Когда же объявлялись наряды вне очереди на службу, дневальными назначались провинившиеся, которые заступали места очередников и выполняли их обязанности.
   В учебном батальоне дневальные не часто мыли полы, учитывая, что курсанты были не совсем дисциплинированными воинами. Те, кто получали наряды на работу, полностью занимались всей уборкой, а дневальные проверяли качество их труда. Если говорить открыто и без обиняков, то следует признать, что нарядчики мало чем отличались от рабов. Их только нельзя было убивать да и бить официально запрещалось. Но, учитывая раболепие и трусость большинства молодых воинов, иногда имели место и побои.
   С русскими ребятами ни "старики", ни сержанты особенно не церемонились. Что касается представителей Прибалтики, то случаев их избиений или физических унижений за всю службу Ивана не замечалось. Конечно, и среди русских встречались смелые и даже отважные парни, которые не мирились с издевательствами и оскорблениями. Но это были единицы.
   В описываемую пору считалось, что все решается большинством, коллективом. Личность же расценивалась как нечто пустое, никчемное. Поэтому, если рассматривать с такой точки зрения позицию людей, этими немногими, которые противостояли коллективу и всегда бедствовали, следовало бы попросту пренебречь. Что поделаешь? Народ в своей массе всегда оказывался правым.
   Итак, нарядчики, получив ведра и мыло, приступили к делу. Кулешову дали задание мыть переднюю часть казармы, а Ивану - заднюю. Затем они должны были вымыть поочередно Ленинскую комнату, канцелярии и умывальники с туалетами. Ввиду того, что туалетов и умывальников было по два, то один по праву принадлежал Кулешову, а другой - Зайцеву. Мыть пол следовало тряпкой вручную, швабру использовать нарядчикам не разрешали: это бы упростило процедуру и позволило бы им значительно раньше закончить работу и лечь спать. А это было бы слишком легким наказанием. Для усугубления положения нарушителей полы предполагалось мыть хозяйственным мылом. Ввиду того, что мыло смыть значительно трудней, чем пыль и грязь, нарядчики должны были по нескольку раз менять воду на радость дневальных, которые открыто издевались, смеясь и отпуская шуточки, когда их товарищ в очередной раз нес ведро в умывальник.
   Иван удивлялся позиции дневальных. - Ведь вы же сами скоро будете "на полах"! Неужели ты думаешь, что тебя освободят от этой кары? - спросил он одного мучителя. - Не боишься, что мы расскажем товарищам о твоих действиях, и они за нас отомстят?
   - Ха, до этого еще нужно дожить! - со злобой ответил товарищ. - Да и кто за тебя будет заступаться? Кому ты нужен? Ведь у тебя нет никаких друзей!
   - Что верно, то верно, - подумал Иван, - но и у тебя тоже здесь друзей нет! - Однако вслух сказал: - Хорошо, мы еще посмотрим!
   Мыл он пол добросовестно, но когда закончил работу в спальной части четвертого взвода, почувствовал сильную усталость. Ноги просто окоченели, а спина не гнулась. Впереди предстояло мытье ровно такой же части - спального помещения третьего взвода, да еще служебных помещений и туалета. Понимая, что Шувалов решил замучить его, Иван перестал спешить. - Пусть я не высплюсь в эту ночь, но постараюсь сберечь силы! - сказал себе он. Усевшись удобней на пол, Иван начал медленно и спокойно протирать тряпкой пол. Кроме того, зная, что использование при мытье полов мыла влечет за собой адский труд, он решил положить мыло в банку, чтобы оно, постепенно растворяясь в воде, уменьшалось в размерах, и имитировать его применение лишь тогда, когда к нему приближался дневальный. Учитывая, что мытье и этого помещения заняло примерно такое же время, как и спальной части четвертого взвода, дежурившие дневальные никак не могли заподозрить подвох. Все это "творчество" заняло около трех часов.
   У тумбочки в это время стоял курсант Травинов, не только русский по национальности, но даже земляк, приехавший из одной с Иваном области.
   Зайцев подозвал курсанта и попросил принять у него работу. Товарищ Травинов пошел с ним и проверил, как вымыты полы. - Разве это мытье? - засмеялся он. - Ты, видно, не знаешь, как надо по-настоящему мыть! Ну-ка, давай по-новой!
   Иван был обескуражен: - Ты что, Николай, я, слава Богу, умею мыть полы! Или решил поиздеваться? Или мы с тобой не земляки? Что нам-то с тобой делить?
   - Да пошел ты на фуй! - Травинов грубо выругался. - Нам с тобой детей не крестить! Что я - чурка какая, чтобы тут про всяких земляков думать?! Давай, иоп твою мать, паши, а нето разбужу Шувалова!
   Понимая, что говорить бесполезно, Зайцев набрал в ведро воды и начал дальше имитировать мытье пола. Так он просидел еще около часа. Наконец, дневальный сменился. На его место заступил длинный худощавый латыш. - Ну, этот мне устроит! - решил Зайцев и махнул рукой. - Ничего, все равно вечно это продолжаться не может: вытерплю!
   Латыш, по фамилии Берзонис, недолго стоял у тумбочки. Побродив по казарме, он подошел к Зайцеву. - Ты чего, товарищ курсант, так долго моешь? - удивился он. - Полы и так чистые. Иди, мой туалет!
   Иван изумился. Вот этого-то он никак не ожидал! В довершение ко всему, Берзонис пошел с ним вместе в туалет и достал швабру: - На, мой этим, так ты сильна устал! - сказал сочувственно он. Благодарный нарядчик за полчаса промыл пол в умывальнике, туалете и коридоре.
   - Иди, спи, сафтра будет трутна! - сказал дневальный, когда Иван закончил работу. Обрадовавшийся Зайцев не стал ждать напоминания и устремился к постели. Не доходя до нее, он глянул в соседнее помещение. Курсант Кулешов, стоя на коленях, усердно натирал мылом пол. А у тумбочки невдалеке от него стоял дневальный - на сей раз земляк и этого нарядчика (вот уж поистине чудесное совпадение!), причем из одной с ним деревни. Глядя на суровое лицо дежурившего, Иван понял, что Кулешову не управиться до утра. - Что ж, что заслужил, то и получил! - подумал Зайцев, погружаясь в сон.
   - Рота, подъем! - раздался вдруг под самым ухом крик дневального. Глянув на ручные часы, наш герой понял, что проспал около трех часов и резко подскочил, одеваясь.
   Ввиду того, что он был нарядчиком, ни зарядки, ни строевой подготовки, ни даже учебных занятий ему не полагалось. Следовало лишь убирать территорию и мыть полы. - Господи, - думал Иван, - какое же это наказание? Да лучше бы я каждый день мыл полы, чем бегал по холоду, метался взад-вперед по плацу да слушал всякую ерунду на занятиях!
   Спать, правда, очень хотелось, особенно с непривычки, и это был единственный момент, который был неприятен. Неопытный курсант еще не знал, что пытка сном - довольно серьезное дело, и что если не спать три - четыре дня, тогда станет ясно, в чем соль наказания: военачальники хорошо знали свое дело! Но для того, чтобы постичь это, нужно было время.
   - Эй, Зайцев! - неожиданно заорал Шувалов. - Марш в умывальник мыть полы!
   Нарядчик побежал исполнять приказание. В коридоре он столкнулся с Кулешовым. Судя по красному, одутловатому лицу было ясно: тот не спал ни одного часа и теперь мчался в другой конец казармы - мыть туалет.
   Выполняя указание дежурного по роте, Иван, аккуратно вытирал забрызганный водой пол в умывальнике и туалете. Как ни странно, Шувалов никаких особых претензий к нему не предъявлял и заставлял лишь делать то, что требовалось. Два дневальных - земляки Зайцева - отпускали, правда, ехидные реплики по его адресу, но на них можно было не обращать внимания. Двое других - латыши по национальности - несмотря на то, что большой любви к нарядчику не питали, относились к нему с видимым сочувствием и поступали справедливо. Такое их отношение серьезно сдерживало соотечественников и не позволяло им открыто насмехаться над Иваном. На завтрак нарядчики проследовали в общем строю со всеми. Сразу же после приема пищи они ушли в казарму и продолжили мытье полов.
   ...Устранив мокрой тряпкой следы пребывания своих товарищей в коридоре, Иван сел на табурет, ожидая дальнейших приказаний. Что касается Кулешова, то он все что-то мыл и мыл. Вскоре появился сержант Шувалов. Увидев сидевшего Зайцева, он внимательно проверил качество его труда. Удовлетворившись осмотром, он устремился в соседнюю половину казармы. - Так-то ты моешь, бездельник! - послышался его крик. - Ах, ты, иоп твою мать, не научился за восемнадцать лет мыть полы! Эй, дневальный! Дай-ка ему соду!
   Иван обомлел. Применение соды было еще более суровой карой, чем мыло. Соду было значительно трудней смыть! - Нет уж, - подумал он, - если будут заставлять меня мыть с содой, я ни за что с этим не соглашусь! Пусть что хотят, то со мной и делают!
   Но Кулешов не спорил. Взяв пакет с содой, он растворил ее в воде и начал покорно мыть пол...За этим занятием он просидел в спальном корпусе первого взвода до самого обеда.
   Вечером должна была состояться пересменка, поэтому те, кто готовился к дежурству по роте, после обеда находились в казарме, перечитывая устав внутренней службы. Затем они легли в постели ровно на один час для отдыха перед нарядом. За соблюдением распорядка дня следили дневальные. И как только положенное для отдыха время истекло, они объявили "подъем". Быстро одевшись, будущие дневальные, возглавляемые сержантом, направились на плац, где состоялась процедура сдачи и приема дежурства дежурными по части и знакомство дежурного офицера со всем персоналом подразделений части, которые выполняли обязанности по обеспечению порядка в этот раз. После этого в роту прибыли новые дежурный и дневальные и сменили прежних, которые разбрелись по казарме и занялись, кто чем мог. На этот раз по роте дежурили курсанты второго взвода. Увидев литовцев, Зайцев вздохнул с облегчением. - По крайней мере, все будет хотя бы справедливо, - подумал он.
   И действительно, новые дневальные предъявили к нему лишь те требования, которые не противоречили здравому смыслу. Пол приходилось мыть лишь там, где была грязь. Мыло применять они не заставляли. Даже придирок и насмешек по отношению к обоим нарядчикам со стороны дневальных не было. И Кулешов и Зайцев теперь оказались в равном положении и имели возможность все дольше отдыхать, сидя на тумбочке. Лишь сержант - дежурный по роте - иногда прикрикивал на недавних нарушителей. Так, он ударом ноги разбудил задремавшего как-то Кулешова и сделал серьезное замечание дневальным: - Не зевайте, а то сами окажетесь на полах!
   Те немедленно отреагировали и заставили виновника еще раз промыть туалет.
   Наконец, исполнились ровно сутки с момента начала отбывания внеочередных нарядов. К удивлению Зайцева, в первый день его наказания в казарме не появилось ни одного офицера. - Ну, и хорошо, - думал он, - что старшие военачальники не видят моего унижения.
   Вечер прошел вполне спокойно. И хотя дневальные на этот раз не заставляли нарядчиков по нескольку раз перемывать полы, свои четыре часа без сна Зайцев и Кулешов вынуждены были в основном отсиживать, ожидая очередных вызовов на уборку. В два часа ночи они, наконец, улеглись и забылись крепким сном.
   Наутро все повторилось. Убрав умывальник и промыв полы в спальной части двух взводов, Иван присел на табуретку. Вдруг раздалась команда: - Рота, смирно!
   Зайцев подскочил, держа руки по швам.
   - Товарищ капитан, за время моего дежурства в роте происшествий не случилось, дежурный по роте сержант Базулин! - послышался рапорт дежурного. - Вольно! - подал команду капитан. - Вольно! - отреагировал дежурный. Иван сел. Но он недолго отдыхал в неведении, что за капитан пожаловал сейчас в роту.
   - Курсант Зайцев! Зайдите в канцелярию! - последовал окрик дежурного сержанта.
   Войдя в канцелярию с соблюдением соответствующего ритуала, Иван увидел там хорошо знакомого капитана Вмочилина. - Садись, Зайцев, - пригласил замполит. - Что ты там такого натворил?
   - Ну, я думаю, вы все знаете, товарищ капитан!
   - В общем-то, да. Я вчера весь вечер просидел в условленном месте. Ведь вчера была пятница, но ты что-то не пришел. Тогда я позвонил в роту и узнал у сержанта Попкова, что у вас тут случилось. Зачем ты бил Кулешова?
   - А как бы вы поступили на моем месте, если бы вас сзади ударили по голове?
   - Да, наверное, так же, как и ты. Но знаешь, армия есть армия, и прапорщик Москальчук был по-своему прав. Все-таки стычка у вас была. Я, конечно, мог бы отменить объявленные тебе наряды, но, сам понимаешь, что тогда твои товарищи подумают? Советую быть следующий раз осторожней и на рожон не лезть. А я поговорю с Кулешовым.
   И он отпустил нашего героя.
   Затем в канцелярию был вызван Кулешов, с которым замполит также имел кратковременную беседу.
   На сей раз вызовы к Вмочилину никого в роте не насторожили: основная часть личного состава пребывала на занятиях, а дневальные и дежурный по роте посчитали, что замполит вызвал нарядчиков "на ковер" по случаю их проступка, так как он был обязан каким-то образом на это отреагировать. К вечеру вновь сменился состав дневальных в том же порядке, как и раньше. Как раз исполнилось двое суток с момента объявления нарядов.
   Новые дежурные были, в основном, русские. Лишь один латыш Котанс стоял у тумбочки, относившейся к штрафной территории Зайцева. - Ну, этот покажет мне жизнь! - решил Иван.
   Однако Котанс удивил нашего героя. Он оказался самым справедливым из всех дневальных. Несмотря на открытую неприязнь к Зайцеву, Котанс вовсе не собирался вымещать на нем свой гнев. Он дежурил у тумбочки с двух часов ночи. И когда предшествующий дневальный, изрядно поиздевавшийся над нарядчиком, довел его до полного изнеможения, Котанс, который сменил русского товарища, сразу же отослал Зайцева спать: - Ити оттыхай! Чиста. Работы нет!
   Кулешов же продолжал "пахать", ибо ему опять крупно не повезло: снова в ночь дежурил брянский парень. А это значило, что и мыло, и сода будут востребованы до самого утра.
   После подъема, когда Иван побежал в умывальник за ведром и тряпкой, он вновь, как и в первое утро наряда, столкнулся с бедным Кулешовым. Павел, так его звали, буквально шатался, еле-еле переставляя ноги. Зайцеву даже стало как-то неловко: вот ведь, гады, замучили...- Зачем ты на меня лез? - подумал он, но вступать в разговор не стал. Несмотря на то, что он спал всего около четырех часов, все же до такой степени, как Кулешов, он измотан не был. Лишь к вечеру, когда подходили к концу третьи сутки наряда, Иван почувствовал утомление.
   Несчастный Павел напоминал привидение. Хотя по комплекции он вдвое превосходил курсанта Зайцева, был и выше ростом и крупней, тем не менее, из-за недосыпания его буквально шатало, как былинку под сильным ветром. Дневальных это нисколько не смущало. Нагрузка на обоих ложилась одинаковая, и если бы не мощное телосложение, Кулешов вряд ли бы выдержал предназначенное ему тяжкое испытание.
   Но, как заметил еще раньше Иван, если человек терпит и все покорно выполняет, с ним делают все, что захотят и даже значительно больше того, что теоретически возможно.
   Так случилось и с Кулешовым.
   Вечером состоялась очередная смена дневальных. На этот раз среди них оказались те самые ребята, которые готовились устроить головомойку Зайцеву в умывальнике и в свое время "отоварили" Таманского. Зная, что до конца действия нарядов осталось несколько часов, дневальные решили вдоволь поиздеваться над Иваном. На Кулешова они не обращали внимания, поскольку считали его полностью "своим".
   - А вот гнилой интеллигент у нас сейчас попашет! - смаковали ребята.
   И действительно, Ивану пришлось снова перемыть "кубрик": товарищи установили, что он "недостаточно чист". Затем они направили его в канцелярию и Ленинскую комнату. Когда же Зайцев все это вымыл и приступил к уборке в умывальнике и туалете, обозленные парни, посоветовавшись, решили проделать с ним еще один трюк.
  ...Иван сидел на табуретке и отдыхал после уборки туалета, ни о чем не подозревая. Вдруг послышался окрик: - Зайцев, к дневальному!
  Нарядчик подошел к товарищу. - Иди мыть туалет, Зайцев! - злобно торжествуя, сказал дневальный.
  - Но я ведь только что мыл?
  - Ничего, второй раз промоешь, там грязно!
  Иван вошел в туалет и увидел загаженный унитаз. Причем все было сделано так очевидно нарочно, что его охватил гнев. Посмотрев на веселые лица дневальных, Иван твердо заявил: - Я убирать не буду! Пусть моет тот, кто все это засрал!
  Дневальные буквально задохнулись от злобы. Ох, как хотелось бы им наброситься на Зайцева, бить его, терзать, мучить! Но ведь опасно!
  Осыпая нарядчика потоками нецензурной брани, они кинулись к дежурному по роте: - Товарищ сержант, курсант Зайцев отказывается выполнять приказ!
  - Ах, он, иоп его мать! - возопил дежурный. - Да я его сгною на полах!
  И сержант побежал в туалет.
  - Ты что, мудак, выпендриваешься?! - заорал он на Ивана. - Или в дисбат захотел? Думаешь, тебе сойдет с рук неповиновение начальству? Мало того, что ты распускаешь руки, так еще и дезертировать решил?! Да ты - изменник родины!
  Крики дежурного по роте сопровождались потоками такой грубой брани, что курсант Зайцев окаменел. Взяв себя в руки, он однако продолжал стоять на своем: - Сказал - не буду мыть, значит, не буду!
  Вдруг раздалась команда: - Рота, смирно! Дежурный - на выход!
  Дежурный плюнул и побежал навстречу какому-то очередному военачальнику.
  После рапорта вновь настала очередь Ивана.
  - Курсант Зайцев! В канцелярию!
  Глядя на злобные, торжествующие лица своих недругов, нарядчик побрел к начальству, полный решимости стоять до конца.
  В канцелярии за столом восседал командир роты - капитан Баржин. Отослав в коридор дежурного, он остался наедине с Зайцевым.
  - Что это вы, молодой человек, нарушаете воинскую дисциплину? - обратился он к нарядчику и побагровел.
  - Я дисциплину не нарушаю, товарищ капитан! - заявил Зайцев. - Я честно исполнял все команды и терпел все издевательства, которым меня подвергали!
  - Каким издевательствам?
  - Мытьем полов по нескольку раз, включая применение мыла, перемыванием без того чистых умывальника и туалета!
  - Но ведь это - обязательные требования для нарядчиков! - стал защищать своих дежурных Баржин.
  - Обязательным может быть только то, что необходимо, а когда заставляют мыть чистые полы - это уже издевательство!
  - Но ведь есть устав!
  - А что, в уставе сказано о том, что следует издеваться? Где там записано о применении мыла? - спросил возмущенный курсант.
  - Устав не может предусмотреть все тонкости. На это есть местные военачальники, - поморщился капитан. - Или ты не знаешь, что тебе будет за невыполнение приказа?
  - Что?
  - Дисциплинарный батальон!
  - Ну, что ж, - сказал Иван. - Я все терпел и требую справедливости! Когда эти подонки, дневальные, нарочно нагадили в туалете, а я уверен, что они это сделали нарочно, я понял, что уступать им ни в коем случае нельзя! Мыть уборную я больше не буду! Пусть меня судит трибунал! Не буду - и все! Хоть режьте меня!
  Выслушав Зайцева, Баржин помрачнел. - Ладно, иди, я действительно вижу, что они неправы! Я тебе верю! - пробормотал он, спасая свой авторитет, так как понял, что подчиненные изрядно "перегнули палку".
  Вслед за Зайцевым в канцелярию был вызван Кулешов. Иван пошел к своей кровати и сел на табурет. Разгневанные дневальные вынуждены были молчать: они никак не ожидали такого результата.
  Туалет все-таки был вымыт. Это беспрекословно сделал Кулешов. После беседы с Баржиным он пошел в умывальник, взял тряпку и ведро и руками убрал экскременты.
  Когда вечером рота пришла из клуба (было воскресенье, поэтому в клубе шел фильм "Ленин в Октябре"), хорошо отдохнувшая и выспавшаяся, все довольно быстро узнали о том, что произошло в казарме. Надо сказать, что отношение товарищей к Ивану от этого не ухудшилось. Мало того, они даже начали его в какой-то мере уважать!
  А вот Кулешов пострадал вновь! Когда из роты ушел Баржин, и остались лишь одни срочнослужащие, сержант Попков позвал Кулешова в каптерку. Дверь в нее была растворена настежь, и курсанты, ходившие взад-вперед по коридору, все хорошо видели.
  Иван сидел, как обычно, у своей кровати на табуретке и смотрел в окно, ни о чем не думая. Вдруг раздался дикий хохот, а затем после некоторой паузы, настоящий рев.
  Зайцев очнулся от раздумий. - Господи, что же там опять произошло? - мелькнула мысль.
  В это время в кубрик проскочил красный как рак Кулешов. Ничего не говоря, он подбежал к табуретке и сел, отвернувшись к стене. Послышались приглушенные рыдания.
  Лишь наутро, в беседе с Вицентасом, Иван узнал о том, что случилось. Оказывается, сержанты решили поиздеваться над Кулешовым. Видя его покорность (а таковыми были почти все соотечественники Зайцева), военачальники почувствовали, что им все дозволено. Здоровенный Шувалов спустил штаны и обнажил свой зад. - А ну-ка целуй! - заорал он на курсанта. Столпившиеся сержанты ждали. Кулешов побагровел, надулся, но спорить не стал. Склонившись над задницей военачальника, он громко чмокнул. Все захохотали. - Нет, не так! - снова завопил Шувалов. - Ты в сам зад целуй, а не в ягодицу!
  Покорный Кулешов чмокнул его в анальное отверстие. Вот тогда-то и раздался дикий смех, который вывел из раздумий измученного нарядами и склоками Ивана.
  
  

  ГЛАВА 13

  
  "И Л Е Н И Н Т А К О Й М О Л О Д О Й..."
  
   Прошло три дня. Служба шла своим чередом, и острота недавних событий некоторым образом притупилась. Постепенно на курсантов стали смотреть, как на что-то примелькавшееся. Насмешки над ними со стороны старослужащих воинов части и своих сержантов стали проявляться все реже и реже...Как-то во время политзанятий в учебный корпус пришел замполит батальона майор Жалаев. Проведя учебную беседу, он поинтересовался: - Нет ли у вас вопросов ко мне, товарищи? Может что-нибудь вас беспокоит или вы испытываете какие-либо трудности?
   Курсанты молчали в страхе сболтнуть лишнее. Впрочем, по тону, каким говорил политработник, было ясно, что ему не очень-то хотелось услышать что-то новое и беспокойное. Офицеры обычно рассуждали так: - Зачем я буду убиваться и иметь дополнительные хлопоты? На кой черт мне надо разбирать какие-то там дрязги, склоки, когда я при той же самой зарплате могу в это время заниматься своими личными делами?
   В армии происходило то же самое, что и на "гражданке": работать не хотел почти никто.
   Зайцев, услышав вопрос высокого начальника, вначале тоже предпочел отсидеться и отмолчаться. Но когда пауза затянулась, ему показалось, что Жалаев ждет вопроса вполне серьезно. - Я хочу спросить. Можно, товарищ майор? - поднялся он с места.
   - Да, конечно, - насторожился Жалаев. Он с самого начала почувствовал некоторое раздражение, но оно постепенно сменилось любопытством. - Что же вас беспокоит?
   - Видите ли, мы до сих пор не знаем адреса нашей части и роты. Наши родные так и не получили от нас ни одного письма. Они беспокоятся, переживают. Не дадите ли вы нам адрес нашей части, потому что хочется получать письма из дома? - тихо сказал Зайцев.
   Жалаев надулся и посмотрел на молодежь с таким видом, как будто собирался разрешать вопрос государственной важности. - Конечно, не следовало бы давать вам сейчас такие ценные сведения, - заговорил он, - но, учитывая вашу добросовестность на политзанятиях, я все-таки пойду вам навстречу! - И он продиктовал курсантам почтовый адрес воинской части: индекс, название города, номер части и букву "Г" - шифр роты.
   - А письмо дойдет по этому адресу? - спросил курсант Огурцов, сидевший на первой парте.
   - Конечно, дойдет! Я же не собираюсь вас обманывать! - обиделся майор Жалаев. - Пишите, сами убедитесь!
   После этого он объявил об окончании занятия и гордо удалился с видимым чувством совершенного благодеяния.
   По окончании послеобеденных занятий того же дня воины помчались в магазин части, где продавались почтовые конверты.
   "Военторг", как его называли, располагался в самом конце военного городка, вблизи контрольно-пропускного пункта. Это было небольшое однокомнатное, одноэтажное здание с прилавком, за которым стояла продавщица. На витринах лежали разнообразные товары - от солдатских пуговиц и нашивок до почтовой бумаги, конвертов, хлеба, мяса и так далее. Магазин чем-то напоминал сельскую лавку с набором самых необходимых для жизни товаров. Ассортимент был в общем-то не богатый, но, как заметили Зайцев и его товарищи, на "гражданке" в магазинах и того не было. По крайней мере, под стеклом лежала хоть постная, но говядина, почти всегда бывали куры и свинина. Партия и правительство щедро делились с армией и свое безразличие к жизни гражданского населения не распространяли на краснознаменное воинство. Но самое главное, что наиболее охотно потреблялось офицерами и прапорщиками - водка - в магазине имелась в изобилии. Конечно, и в гражданских магазинах этот напиток давно стал национальной гордостью, но такого количества разнообразных марок водок и вин курсанты не видели нигде. Разумеется, спиртные напитки ни солдатам, ни сержантам срочной службы отпускать не разрешалось, а со временем их вообще убрали под прилавок, чтобы не дразнить молодых людей, привыкших к возлияниям на "гражданке".
   Итак, накупив конвертов и бумаги, молодые воины пошли назад в роту - писать домой письма. Некоторые из них разбрелись по части и стали осматривать местные достопримечательности.
   В общем, ничего особенного увидеть не удалось. Воинская часть представляла собой неправильный прямоугольник, вытянутый с востока на запад, немногим больше одного километра в длину и метров семьсот в ширину. На западной стороне находились две большие двухэтажные казармы, вытянутые по одной линии и разделенные асфальтовой дорогой. В левом, самом большом здании, помещались две учебные роты. Одна - сержантская - на первом этаже и вторая - кабельно-монтажная - на втором.
   В меньшем двухэтажном здании располагались хозяйственная рота (на втором этаже) и техническая рота (на первом). Это были основные подразделения, и попасть в их состав мечтали все воины части, ибо большинство выпускников учебного батальона пребывали на многочисленных объектах, разбросанных по всей стране.
   Перед казармами имелось небольшое пространство в виде асфальтового прямоугольника, на котором строились воины для следования на плац, в столовую или в клуб. Посредине части, перпендикулярно оси, располагались здания учебных корпусов. Их было три. Иногда один из них использовался как временная казарма для приезжавших с объектов воинов, как правило, накануне увольнения в запас. Эти корпуса были окружены кольцом асфальтовой дороги, северная часть которой называлась плацем. По этой дороге воины бегали на стадион во время утренней зарядки или носились кругами на различные расстояния, сдавая нормативы по бегу. Через дорогу от учебных зданий возвышалась большая кирпичная столовая, одноэтажная, но довольно вместительная, способная за один раз принять до пятисот человек. За столовой находился свинарник, на котором работали воины хозяйственной роты, обслуживавшей все объекты части. Напротив столовой виднелся стадион с хорошим футбольным полем и воротами, на которых была надета сетка. Здесь же имелись неплохие асфальтовые дорожки для бега и целый комплекс спортивных снарядов. Стадионом и заканчивалась западная сторона воинской части. С северной же стороны располагался лазарет или медпункт - небольшое двухэтажное кирпичное здание - а за ним стояли: штаб части - длинное одноэтажное здание, тянувшееся с юга на север, клуб с библиотекой и, наконец, у контрольно-пропускного пункта - военторговский магазин. В южной части находились всевозможные объекты охраны, опутанные колючей проволокой, с возвышавшимися на каждом углу вышками, на которых круглосуточно стояли вооруженные автоматами Калашникова часовые. В объекты охраны входили: склад горюче-смазочных материалов, автомобильный парк и хранилища с одеждой и продовольствием (так называемые склады "НЗ"). Вот, в целом, и все достопримечательности военного городка.
  За исключением охраняемых объектов, воины имели возможность свободно бывать везде, и в короткий срок они изучили все это досконально. Учитывая, что добиться увольнения в город было нелегко, персонал городка частенько в свободное от работы и учебы время слонялся по всей территории, так как деваться было больше некуда.
   Так и Иван. Походив по военному городку и рассмотрев все его объекты, он решил вернуться в казарму и написать домой письмо. Но не успел он пройти несколько шагов, как вдруг вспомнил про Вмочилина: - Сегодня же среда, а это значит, что в шесть часов вечера он будет меня ждать в условленном месте!
   Накануне замполит изменил время встречи. Об этом он сказал Зайцеву в тот день, когда в последний раз встретился с ним в ротной канцелярии. Иван, правда, забыл об этом, так как тогда он отбывал наряды и совершенно ни о чем другом не думал. И как неожиданно он вспомнил! Удивительно!
   Курсант посмотрел на часы - половина шестого. Замполит, правда, говорил, что следует придти ровно в шесть и ни в коем случае не раньше!
   - А что, если пойти сейчас, - подумал молодой воин, - подойти незаметно к зданию и подсмотреть, с кем еще там встречается Вмочилин?
   Иван подкрался к третьему учебному корпусу. В этом здании никто из учебной роты не дежурил, и вообще туда курсанты не ходили. На улице было темно, декабрьские сумерки быстро сгустились. Только свет из одного окошка в середине здания да горевшая у входа лампочка были признаками того, что в доме кто-то есть. Обойдя учебный корпус с другой стороны, Иван увидел в светившемся окне людей. Присмотревшись, он узнал капитана Вмочилина и сидевшего напротив него солдата. Лицо собеседника замполита было трудно разобрать, и Зайцев полез через кустарник, окружавший дом, чтобы подойти поближе. - Ах, вот оно что! - изумился он, узнав в сидевшем незнакомце самого активного борца со стукачеством - Кулешова!
   Окна в военном здании были, вероятно, сделаны из тонкого стекла, да и никто не позаботился об их утеплении, поэтому сквозь щели рам довольно хорошо были слышны слова, которые произносили беседовавшие.
   - Хорошо, Павел, - сказал Вмочилин, - а ты точно не помнишь, в какое время они выпивали?
   - Да где-то часов в одиннадцать вечера! - ответил уверенным тоном Кулешов.
   - А как ты думаешь, Зайцев что-нибудь видел?
   - Вряд ли, он так громко стучал, когда ломился к ним в дверь, что они наверняка успели спрятать все стаканы и бутылки!
   - Ну, ладно, тогда запиши то, что мне сейчас рассказал.
   Курсант склонился над бумагой и стал писать.
   - Теперь мне ясно, - подумал Иван, - откуда замполит черпает всю необходимую информацию! - Глянув на часы, он понял, что время подходит к шести. Как раз Кулешов завершил свою работу и встал. Пожав ему руку, Вмочилин открыл входную дверь. Иван быстро отошел от злополучного дома и стал в тень. Послышались шаги. Это Кулешов прошел мимо него, останавливаясь у каждой тени и оглядываясь по сторонам. Наконец, все стихло. Зайцев подошел к входной двери и толкнул ее. Увидев свет, исходивший из открытой двери одного кабинета, он устремился туда.
   Капитан Вмочилин, стоявший возле стола, обрадовался, увидев Ивана. - Молодец! - весело сказал он. - Хвалю за исполнительность! Выполнение приказов военачальников - важнейшая составная часть жизни настоящего солдата!
   Затем он предложил курсанту сесть.
   - Ну, что, товарищ Зайцев, как там обстоят ваши ротные дела?
   - Слава Богу, хорошо, товарищ капитан!
   - Никогда не упоминайте Бога, молодой человек! Ведь общеизвестно, что Бога нет! Это весьма легко и убедительно доказали Маркс и Ленин! Буржуазия для того и выдумала Бога, чтобы дурачить народ! Запомни, Ленин говорил: " Религия - это опиум для народа"!
   - Действительно, Ленин говорил об этом, но он вовсе не доказал отсутствие Бога...
   - Да ты что! - Вмочилин, возмутившись, перешел на резкий тон. - Да разве можно такое говорить?! Достаточно того, что Маркс и Ленин сказали людям правду! А если мы будем обсуждать и, тем более, критиковать учение коммунистических мыслителей, то мы, мой друг, зайдем в такой тупик!
   - Да я ничего доказывать и не собираюсь. Нет Бога, так и нет, что я могу изменить?
   - Вот это - другое дело! - успокоился замполит. - Сразу надо принять верную позицию, а не колебаться, как гнилая интеллигенция: нету Бога, и все тут!
   Затем возникла пауза. Вмочилин обдумывал свой предстоявший разговор, а Зайцев молча ждал. Наконец, военачальник очнулся от раздумий. - Скажи мне, Ваня, что делали сержанты в тот день, когда тебя позвал к ним в каптерку Кулешов?
   - Да не Кулешов, а Цинатс.
   - Ах, Цинатс! Ясно, впрочем, какая разница? Что они там делали?
   - Сидели и чесали языки.
   - А ты ничего у них на столе не заметил?
   - По-моему, там лежал том Ленина из Ленинской комнаты.
   - Ты что, смеешься?!
   - Как это, "смеюсь"? Я говорю вам то, что видел своими собственными глазами!
   - Ты хочешь сказать, что они обсуждали книгу Ленина?
   - Да, именно это я и хочу сказать! Вы как раз на последнем занятии говорили о ленинской книге "Что делать". По всей видимости, сержанты и решили воспользоваться вашим советом в столь позднее время, ибо раньше они никак не смогли бы в спокойной обстановке обсудить рекомендуемую книгу.
   - Я тебя серьезно спрашиваю! - лицо замполита налилось кровью. - Какой дурак в вечернее время будет читать Ленина! Они наверняка там пьянствовали! Неужели ты не слышал звона бутылок и стаканов?!
   - А почему вы считаете, что изучать книги Ленина в свободное время могут только одни дураки?! - пошел в наступление Зайцев.
   Вмочилин понял, что оговорился. - Видишь ли, - с волнением произнес он, - чтобы читать Ленина, необходима определенная подготовка, довольно высокий уровень умственного развития, а таковых данных у наших сержантов, увы, нет...
   - Зачем же вы тогда рекомендуете им читать Ленина? И, тем более, еще и курсантам, большинство из которых не имеют восьмилетнего образования?!
   - Хватит разглагольствовать! - подскочил замполит. - Если мы будем во всех вопросах разбираться, то тогда зайдем в такие дебри, что сам черт ногу сломит! Если партия требует изучать работы Ленина, значит, так и надо! И давай покончим с этим!
   - Хорошо, товарищ капитан, - ответил Зайцев. - Я и не собираюсь говорить об этом. Мне все и так уже давно ясно!
   - Ну, и ладно, - успокоился Вмочилин, не поняв намека курсанта в последних словах. - А о чем говорят прибалты? Не слышал ли ты высказываний кого-либо из литовцев или латышей? - Он склонился ближе к Ивану. - По-моему, у тебя появились друзья из их лагеря?
   - Да вы что, смеетесь?! - поднял брови Зайцев. - Они только на своих языках и разговаривают! А я ж ведь не знаю ни литовского, ни латышского, ни эстонского!
   - А кто тогда с тобой был там, в библиотеке части? - махнул рукой замполит.
   - Да это были просто случайные попутчики.
   - Но ты ведь узнал их имена?
   - Узнал, но что из того?
   - А ты поближе познакомься с ними, расспроси, откуда они, кто их родные, узнай об их настроениях.
   - А если они не станут со мной разговаривать?
   - Надо постараться добиться их расположения. Нам очень важно знать, не замышляют ли прибалты какой-либо антисоветской выходки в роте. Ведь нет ничего опасней, чем антисоветская агитация и пропаганда! Народ наслушается их сказок и начнет громить все кругом! Таких случаев по стране было немало!
   - Все ясно, - сказал Иван.
  - Ну, коли ясно, тогда можешь идти выполнять задание! - и довольный собой замполит открыл дверь. - Будь здоров!
  Что же было ясно Ивану из сказанного Вмочилиным? Да то, что коммунисты, как огня, боялись любой неугодной им информации! Сколь же глубоко они уважали свой народ, если были убеждены в том, что любая сказка способна привести его в мятежное состояние!
  С этими мыслями несостоявшийся осведомитель пришел в казарму.
  Еще на улице он услышал пение и крики, доносившиеся из Ленинской комнаты. - Никак репетиция хора?! - удивился он.
  Немногочисленные курсанты сидели в спальном помещении взвода на табуретах у кроватей. - Значит, не все участвуют в самодеятельности, слава Богу! - подумал Иван. Он очень не любил такие мероприятия и особенно не переносил песен о Ленине.
  Вдруг раздалась музыка, напоминавшая похоронную. Играли на баяне. - Ленин всегда живой! Ленин всегда с тобой! - пели хором воины.
  Из другого же конца казармы, из ротной канцелярии, неожиданно прозвучала несколько иная мелодия. Там, видно, готовилась к выступлению другая группа, которая была, вероятно, малочисленнее той, что собралась в Ленинской комнате, поскольку некоторое время не было слышно ни слов, ни музыки, заглушаемых певшими в передней части казармы. Лишь когда в канцелярии открылась дверь, все стало ясно.
  - И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди!... - донеслись отчетливые звуки курсантских голосов.
  Зажатым между Сциллой и Харибдой, Иван сидел, опустив голову, почти до самой вечерней поверки. Лишь когда сержанты устали и полностью насладились пением, они отпустили своих подчиненных - готовиться к последнему вечернему мероприятию.
  
  

  ГЛАВА 14

  
  "А М Н Е Д А Л И П У Л Е М Е Т..."
  
   На другой день, сразу же после завтрака, воинов построили перед казармой. После соответствующего ритуала капитан Вмочилин обратился к курсантам: - Товарищи! На днях вам предстоит принять присягу! Нет необходимости подробно освещать, сколь важен этот серьезнейший шаг! Вы не только зачитаете присягу родине, но и распишитесь в соответствующем документе об ответственности, если нарушите свою клятву!
   Воины смотрели на своего воспитателя широко раскрытыми глазами.
   - Да! Тяжкую ответственность понесет тот, - продолжал замполит, - кто осмелится изменить своей социалистической родине!
   Далее он охарактеризовал международную ситуацию и с гневом обрушился на американский империализм.
   Иван едва сдерживал смех. Судя по улыбкам на лицах ребят из Прибалтики, они точно также верили в угрозу со стороны США. Большинство же курсантов понуро глядели в землю: их совершенно не интересовало международное положение и, тем более, американский империализм...
   На последнем политзанятии, которое вел майор Жалаев, молодые воины узнали, что Штаты настолько далеки от их воинской части и даже от всей страны - аж за океаном - что никакие угрозы им были теперь не страшны. После опрометчивого урока географии, который преподал им замполит батальона, молодые защитники Отечества поняли раз и навсегда: с той стороны опасность не предвидится. Даже курсант Огурцов, недостаточно политически грамотный, понял полученную информацию так, что не выдержал. - Да что они, товарищ майор, дурачки, чтобы на нас нападать?! Кому мы с вами надо?! - выкрикнул тогда он.
   Политрук, наконец, осознал, что сболтнул лишнее. - Империалисты всегда делают так, что нормальный человек и представить себе не сможет! Им лишь бы убивать да захватывать чужие земли и богатства! - попытался он громким голосом исправить положение.
   - Да что у нас можно взять? - вдруг спросил курсант Соловьев. - Самим скоро есть будет нечего!
   - Что ты болтаешь! - возмутился Жалаев. - Мы - самая богатая страна в мире! А в Америке, действительно, все запасы продовольствия скоро иссякнут! Об этом вы можете спросить подполковника Коннова!
   После ссылки на такой авторитет воины замолчали. Никому не светила перспектива беседы со знаменитым политвоспитателем.
   - И все же Америка крепко далеко..., - с сомнением пробормотал курсант Солдатов.
   - Молчать! Встать - смирно!!! - взревел майор Жалаев. - Совсем обнаглели! Разболтались! Встать! Сесть! Встать! Сесть! Встать! Сесть! - стал орать он. Воины вставали и садились, как требовал замполит. Наконец, он устал, достал носовой платок и вытер пот со лба. - Чтобы мне больше не было разговорчиков, понятно?!- подытожил он свою беседу. Так закончилось знакомство курсантов с политической картой мира, которую большинство из них раньше не знали. Как ни старался замполит батальона, он не только не убедил воинов в агрессивности американцев, но наоборот посеял в их душах сомнение в этом.
   ...Вот почему они совершенно равнодушно внимали замполиту роты, когда он касался международной политики, и терпеливо ждали, когда тот выговорится.
   Наконец, Вмочилин стал подходить к существу дела. - Вчера вечером сержанты провели контрольную репетицию для выявления тех, кто может хорошо исполнять песни, - объявил он, - но результаты, скажу вам, прямо-таки плохие! Ни один курсант не знает полностью ни одной песни о Ленине! И это в нашей-то стране!
   Затем ротный комиссар начал рассказывать о вкладе Ленина в счастливую и безоблачную жизнь советских людей. Информация об этом также уже всем надоела. Основной контингент слушателей едва сдерживал зевоту. Описав все возможные и невозможные достоинства Ленина, Вмочилин улыбнулся и перешел вновь к делу: - Сегодня, товарищи, мы будем осуществлять отбор лучших певцов для подготовки художественной самодеятельности ко дню принятия присяги. Есть желающие участвовать в хоре?
   Курсанты стояли, не шелохнувшись, ожидая какого-то подвоха.
   - Ну, хорошо, - заговорил после паузы замполит. - Я обещаю каждому участнику освобождение от учебных занятий на период подготовки к выступлению! А лучшие из вас получат увольнение в город на выходной день! Ну, как, будут ли теперь желающие?
   Из строя вышли около трети молодых солдат.
   - Отлично! - обрадовался Вмочилин. - Сейчас вы, - он указал на вышедших из строя, - пойдете вместе со мной в Ленинскую комнату, а остальные..., - он обвел взглядом курсантов. - Эй, сержанты, отведите-ка их на занятия в учебный корпус!
   И рота, разделившись на взводы, разошлась по классам.
   Иван, трепетавший от страха перед перспективой стать посмешищем на сцене, на этот раз был избавлен от пения, благо, оказалось достаточно добровольцев.
   На занятиях, которые вели поочередно капитан Баржин и старший лейтенант Поев, курсанты, особенно те из них, которые сидели в середине класса, к ним относился и Зайцев, писали домой письма. Сидевшие спереди не имели такой возможности, ибо находились под наблюдением преподавателей, а сзади располагались сержанты, которые тоже следили за порядком.
   Иван достал чистый лист бумаги, вложил его в тетрадь и, имитируя конспектирование речи своего военачальника, стал кратко излагать события последних прошедших дней в такой интерпретации, что родителям, которые получат письмо, оставалось только радоваться, как счастлив и благополучно устроен их сын. Описав свое восхищение общением с товарищами и исключительной заботливостью командиров, молодой воин попрощался и заклеил конверт. Настрочив домашний и обратный адреса, он спрятал заклеенный конверт в учебную тетрадь.
   После обеда молодые солдаты пришли в казарму, где сдали свои письма в канцелярию ротному писарю. Последний ежедневно отвозил всю почту на главный почтамт города, и оттуда корреспонденция направлялась адресатам. В коридоре казармы находился большой деревянный ящик с ячейками, на которых были написаны большие буквы алфавита от А до Я. Когда кому-нибудь приходили письма, почтальон отдавал их дневальным, а они раскладывали послания по ячейкам, в зависимости от начальных букв фамилий воинов. Сержантам доставлялись письма персонально и без промедления, а курсанты должны были сами их брать. Такая простая процедура организации переписки радовала молодежь. - Хоть в письмах можно высказаться и излить душу! - считали они. Да и письма из дома были как бы форточкой в тот старый, свободный мир, который остался так далеко позади.
   Курсант Зайцев не разделял этих иллюзий. Конечно, он радовался, когда получал письма из дома, но был далек от того, чтобы считать тот мир свободным. Кроме того, как уже было сказано, он был довольно жалостливый человек и вовсе не собирался травмировать своих родных подлинной информацией. Но, как известно, люди одинаковыми не бывают, и многие ребята описывали свою жизнь так, как она шла на самом деле, а некоторые даже наоборот выдумывали всякие страсти. Но к этому мы еще вернемся.
   Вечером к Ивану подошел курсант Котов. - Слушай, Вань, не дашь мне конвертика? Я забыл купить в магазине! - попросил он.
   Понимая, что не это привело к нему молодого воина, Зайцев открыл тумбочку, достал конверт и протянул его товарищу: - На, бери!
   - Знаешь, вот живут люди и горя не знают, - пробормотал Котов.
   - Да, такие люди действительно есть, - согласился Иван.
   - Вот и я так думаю! - обрадовался собеседник, чувствуя поощрение разговора. - Смотри, мы тута пашем, строевой ходим, наряды отбываем, а есть друзья, которые в это время развлекаются...
   - Уж не меня ли ты имеешь в виду, когда я посещаю библиотеку или сижу в Ленкомнате? - возмутился Зайцев.
   - Нет, нет! - смутился Котов. - Я не о тебе говорю! Все знают, что ты тама доклады пишешь. Я имею в виду тех, кто непонятно за что получает благодарности...
   И он стал жаловаться на то, что существует в мире ужасная несправедливость, когда начальство не замечает настоящих тружеников, а поощряет только болтунов и бездельников. Такие разговоры Зайцев слышал не один раз и на "гражданке", поэтому он внутренне удивился: - Неужели парень подошел ко мне только для того, чтобы излить душу?
   Котов продолжал сетовать на горькую жизнь и несправедливость.
   - Послушай, Петь, брось ты думать об этом! Что тебе эти благодарности сержантов или политрука? Сегодня они благодарят, а завтра на полы пошлют...Самое лучшее - это поменьше попадаться в их поле зрения! - посоветовал товарищу Иван.
   - Ты так думаешь? - усомнился Котов. - Однако многие довольны тем, что начальство их хвалит, выслуживаются. Вон, смотри, Огурцов каждый понедельник куда-то ходит после пяти часов, а Семенов (Иван услышал фамилию одного из самых ярых борцов со стукачеством) каждый четверг в это же время ходит как будто в библиотеку. Когда же я попробовал отпроситься, чтобы сходить в клубный буфет, Попков послал меня подальше...
   Иван насторожился: - Как же я не замечал, что товарищи по вечерам куда-то удаляются? Любопытно!
   - Какая память! - похвалил он Котова. - А не видел ли ты кого-нибудь еще?
   - Как же не видел! - обрадовался тот и начал перечислять фамилии курсантов и время их отлучек.
   - Вот это да! Да ему бы в разведке служить! - подумал Зайцев. Он никак не мог предположить, что среди его товарищей может находиться такой талант. Посочувствовав Котову и осудив существовавшую несправедливость, Иван решил попробовать проверить возникшие подозрения по поводу перечисленных курсантов. Все они были самыми рослыми, сильными, агрессивными. Правда, их сила обычно выражалась в коллективной расправе над одним из беззащитных и бессловесных товарищей. Случаев выяснения отношений один на один в роте пока замечено не было. Эти же ребята всегда собирались кучкой, о чем-то шептались, осуждали доносительство и часто громко, во всеуслышание, обещали покарать того, кто на них "настучит".
   В числе "привилегированных" Котов назвал и Кулешова. Это укрепило подозрения. Ведь Иван уже знал, в какую библиотеку ходит парень. Как раз наступило время "уходить в клуб" Семенову. Зайцев прошелся по казарме, надеясь, что тот никуда не ушел. Но Семенова нигде не было.
   - А где Семенов? - спросил он как бы невзначай соседа этого парня по койке.
   - А хрен его знает! - последовал ответ. - Вроде бы отпросился в клуб...
   - Так, теперь ясно, - задумался Зайцев. - Как бы мне все-таки узнать, не с Вмочилиным ли он встречается? Но ведь сержант может не отпустить? Эх, была-небыла!
   Иван присел и схватился за голову, затем подскочил и пошел к сержанту Попкову. Но того почему-то в роте не было. Но это к лучшему! Ведь Попков уже не раз отпускал его в клуб, может заупрямиться. Не подойти ли к замкомвзвода Мешкову?
   - Товарищ сержант, - обратился к нему Иван, - можно спросить?
   - Что тебе?
   - У меня зуб разболелся. Можно, я схожу в медпункт за таблеткой?
   - Иди, но ненадолго. Чтобы через полчаса был здесь!
   - Есть!
   Молодой воин выскочил на улицу и пошел в сторону третьего учебного корпуса, того самого, где он выследил Кулешова и сам встречался с ротным замполитом. Никаких сюрпризов не произошло. В комнате с Вмочилиным сидел Семенов. Едва Зайцев успел его заметить, как замполит любезно с ним распрощался, протянув руку...
   Отойдя в тень кустов, Иван решил полностью использовать предоставленные ему сержантом полчаса. Минут через пятнадцать после ухода Семенова вновь послышались шаги и в комнате, где сидел Вмочилин, оказался еще один герой - курсант Левинский, который проявлял себя очень активным на политзанятиях, убеждая товарищей быть честными, справедливыми, высокоидейными.
   Иван не стал прислушиваться к разговору родственных душ, теперь он окончательно убедился, откуда идут все дрязги, склоки, доносы.
   - Теперь понятно, кому и для чего нужна эта истерия по борьбе с доносительством! - решил курсант.
   Возвратившись в казарму и доложив Мешкову о прибытии, Иван подошел к своей кровати и сел на табурет.
   - Может сообщить товарищам о стукачах? - мелькнула у него мысль. Однако от этого пришлось отказаться. Котов назвал ему восемь фамилий из взвода. Это почти одна треть. А что, если таковых значительно больше? Тогда кого и о чем нужно предупреждать? - И Зайцев решил не мешать событиям идти своим чередом. Жизнь в дальнейшем показала, что он был прав.
   На другой день утром после завтрака в учебном корпусе состоялось очередное политзанятие. На этот раз его проводил капитан Вмочилин. Как обычно, обрушившись на американский империализм и восхвалив Ленина, Брежнева и КПСС, замполит роты высказал свое недовольство поведением "целого ряда курсантов".
   - Что это вы там болтаете об Америке? - вопросил он. - Майор Жалаев был страшно возмущен тем, что вы неспособны понять агрессивной сущности американского империализма!
   Воины задрожали от страха.
   Зайцев же сидел совершенно спокойно. Он, вероятно, был единственным, кто не только не осуждал Соединенные Штаты, но даже любил эту страну хотя бы за то, что ее ненавидели эти подлые лицемеры. - Если уж они так боятся Америки и злобствуют по отношению к ней, значит, это действительно достойное самого глубокого уважения государство, - считал Иван.
   Но на политзанятиях он не произнес ни одного слова об Америке. Понимая, что говорить правду не только чрезвычайно опасно, но и бессмысленно, он, тем не менее, не желал высказывать о ней всякие гадости, которым учили и в школе, и здесь.
   Вот почему он с видимым равнодушием внимал словам Вмочилина. А тот продолжал: - Эй, Огурцов! Чей ты хлеб ешь? Чье ты мясо жрешь? Не своей ли родины-матери? Что тебе Америка? Попался на удочку чьей-либо провокации? - и капитан окинул грозным взглядом трепетавший класс.
   - Да нет, товарищ капитан. Я вовсе не хвалю Америку, - пролепетал Огурцов. - Я знаю, что там одни фашисты!
   - А если знаешь, то чего языком треплешь?! - заорал замполит.
   - А что я такого трепал? Сказал, что мы никому не надо - и все!
   - Ах, ты, дурак, неужели неясно, что все, что вокруг нас - это огромные богатства! Да Америке они и не снились! Потому-то и хотят американцы захватить все наше имущество, а нас с вами превратить в рабов! Неужели это неясно?!
   - Ясно, товарищ капитан, - робко улыбнулся Огурцов.
   - То-то мне! - успокоился политработник. - Научитесь самостоятельно мыслить и умело отделять настоящую правду от лжи, а потом спорьте и задавайте вопросы!
   Вдруг в коридоре раздалась команда дневального по учебному корпусу: - Рота, смирно! - После соответствующего рапорта в класс вошел майор Жалаев. Обменявшись, как это принято в армии, приветствиями, все уселись, и занятие продолжалось.
   - Извините, товарищ капитан, - обратился Жалаев к Вмочилину. - Мне хотелось бы вместе с вами побеседовать со взводом. Вы не возражаете?
   Замполит роты против этого, конечно, не возражал.
   - Итак, молодые люди, вернемся к недавним событиям, - приступил к делу замполит батальона и все, естественно, подумали, что последует пропесочка за непонимание агрессивной сущности американского империализма. Однако к этому Жалаев не возвращался ни разу. Он рассказал о том, что бдительность, хранение государственной тайны - важнейшие стороны жизни советского воина - и привел примеры случаев, когда зарубежные шпионы пытались разузнать секреты нашего оружия, сведения о дислокации воинских частей и их численность. - Вот в прошлом году только в нашем городе было задержано десять шпионов из ЦРУ, пять диверсантов из Западной Германии и даже два шпиона...из Китая. Вся страна начинена вражеской агентурой! - громко сказал он, подняв вверх руку.
   - К чему он это клонит? - подумал Зайцев. - Неужели он и в нас видит диверсантов и шпионов?
   - Дело вот в чем, товарищи, - продолжал замполит батальона. - Среди вас есть немало наивных, неустойчивых людей, которые не умеют держать язык за зубами. Зачем вы смущаете своих родных и близких, сообщая им секретные сведения или их обманывая?
   Воины остолбенели.
   - Что, удивились? - усмехнулся Жалаев. - Мы, политработники, знаем все! Смотрите, что написал домой курсант Киселев, - военачальник открыл тетрадь. - "У нас охраняют склады с бензином", - а вот у Смирнова: "Мама, скоро пойду в караул, мы охраняем особо опасный объект!"
   И Жалаев все читал и читал цитаты из писем курсантов. Учитывая, что большинство воинов в список замполита не попали, постепенно, по мере чтения, в классе стал раздаваться смех.
   - А вот что написал Соловьев, - добрался еще до одного письма политрук. - "Знаете, всем выдали по автомату, а мне дали пулемет..."
   Оглушительный хохот прервал чтение. Не смеялись только двое: курсанты Соловьев и Зайцев.
   Первый, красный как кумач, сидел и смотрел в окно, руки у него дрожали. Второй же расстегнул верхнюю пуговицу гимнастерки и жадно хватал ртом воздух. Казалось, что кто-то душил его. - Над кем смеетесь? Над собой смеетесь! - мелькнула мысль.
  
  

  ГЛАВА 15

  
  У Ч Е Б Н А Я Т Р Е В О Г А
  
  После того как курсанты узнали о перлюстрации их писем политработниками, ротный писарь ощутил резкое облегчение: теперь он доставлял на центральную городскую почту совсем немного корреспонденции. Даже Зайцев поддался общим настроениям и, хотя содержание его посланий вполне удовлетворяло и адресата и Политический отдел, ибо приукрашивание действительности говорило о его высокой гражданской зрелости, все же сама мысль о том, что его личная переписка кем-то изучается, вызывала апатию. Что касается писем курсантов девушкам или женам, то есть любовной переписки, то политические работники не стали долго об этом распространяться. Майор Жалаев только заметил, что "есть и исключительно непристойные письма", в которых якобы "имеются всякого рода намеки на половую связь", но к этой теме "пока подходить не следует", так как об этом будет сказано на одном из "специальных" занятий, посвященном так называемому "здоровому образу жизни". Это замечание во многом способствовало прекращению "непристойной" переписки. Жалаев, Вмочилин и другие опытные комиссары ликовали: теперь они могли без особого труда за какой-нибудь час изучить всю курсантскую корреспонденцию и не тратить понапрасну свое драгоценное время! Отношение офицеров к Зайцеву значительно улучшилось. Перечитав его письма и убедившись, как высоко ценит он свое командование и созданные "идеальные" условия для прохождения службы, военачальники стали считать Ивана человеком серьезного образа мыслей. Учитывая любовь своих командиров к грубой лести, Зайцев решил узнать, как быстро политические работники перечитывают корреспонденцию и как внимательно изучаются его письма. Накануне очередного занятия, которое должен был вести Жалаев, Иван в письме домой расхвалил его пышными, лестными словами, назвав "гением", "одним из самых талантливых людей на Земле", "самым грамотным политработником части".
  Во время политзанятия замполит батальона выглядел веселым и даже, можно сказать, счастливым. Когда Зайцев отвечал на один из вопросов, политрук смотрел на него как на родного сына, а в конце громко похвалил: - Вот как надо заниматься, товарищи!
  После занятия он построил роту и объявил курсанту Зайцеву благодарность "за безупречную службу на благо Советской Родины", вызвав изумление у взводных сержантов, так как этот "безупречный" воин совсем недавно имел серьезное дисциплинарное взыскание.
  Как-то, когда курсанты выходили на перерыв, младшие командиры обступили замполита. О чем они говорили, Иван не слышал, однако вечером того же дня ему все рассказал курсант Котов, который был свидетелем этого разговора, ибо, исполняя обязанности дневального по учебному корпусу, он как раз во время перерыва мыл пол.
  Сержанты просили политрука не объявлять Зайцеву в дальнейшем благодарностей и возмущались фразой "безупречная служба", напомнив о его недостойном поведении.
  - Вы - плохие командиры, - сказал им Жалаев, - так как видите только внешнее. Мы, политработники, знаем, чем живет человек, нас интересует его внутренний мир. Иногда можно быть внешне образцовым воином, а в душе таить антисоветские мысли! Посмотрите на яблоко, оно со стороны кожуры красное, а внутри - белое!
  Младшие командиры оцепенели. Против таких аргументов им нечего было возразить.
  - Вам надо много учиться, молодые люди, у нас, политработников! - с видимым удовольствием подытожил беседу замполит.
  Таким образом, Ивану удалось использовать любопытство военачальников в своих интересах. В дальнейшем он прекратил их восхвалять, но иногда в переписке подбрасывал ту или иную мысль о событиях в роте. Так, в послании своему другу (родителей он берег и об этом не сообщал) Зайцев очень осторожно описал эпизод с дракой, за которую он получил три наряда на работу. В нем он сообщил о провокации со стороны Кулешова и справедливости старшины, который пусть и наказал его, но не обошел и обидчика. На другой день замполит Вмочилин вызвал сержантов и старшину роты в канцелярию. После непродолжительной беседы, прапорщик Москальчук зашел в казарму и, построив роту, объявил "о снятии взыскания с курсанта Зайцева". Что касается Кулешова, то о нем не было сказано ничего. Более того, вечером ротный писарь зашел в спальное помещение четвертого взвода и сообщил, что записал Кулешову три наряда вне очереди на работу в учетную карточку. Провокатор был вне себя от гнева.
  Как-то в одном из писем другу Иван посетовал на то, что очень долго и часто в роте проводятся строевые занятия в ущерб политической и специальной подготовке. Здесь же он расхвалил высочайший уровень проведения теоретических занятий, интереснейшие политбеседы и выразил сожаление, что воины не могут выкроить хотя бы лишние полчаса на более полезные, чем строевая подготовка, предметы. Это тоже было услышано. Меры, правда, приняли не сразу, но через неделю утренняя строевая подготовка была сокращена на один час, а политзанятия на это же время увеличены. Надо сказать, что такая перемена принесла действительную пользу всем курсантам. У многих из них, в том числе и у Зайцева, были стерты пятки, подошвы и пальцы ног до такой степени, что было больно ходить. Это было связано с высокой интенсивностью строевых занятий, неопытностью молодых солдат, не умевших рационально "чеканить шаг", неумением надевать портянки и не всегда правильно подобранными размерами сапог.
  По вечерам молодые воины посещали медпункт, где им накладывали мази и повязки на воспаленные места, но так как от строевых занятий их при этом не освобождали, раны почти не заживали. С уменьшением времени на строевую подготовку дело пошло на поправку и постепенно кожа на ногах заросла и загрубела настолько, что уже можно было безболезненно ходить строевым шагом.
  Что касается политзанятий, то к ним курсанты легко привыкли и спокойно дремали, не вникая в смысл того, что говорили военачальники. А те, казалось, уже совершенно исчерпали все возможности русского языка по описанию ужасов капитализма, угроз со стороны США и НАТО и преимуществ высокоразвитого социализма. Дополнительный час сначала вызвал у политработников некоторые затруднения, но они быстро нашлись и стали просвещать молодежь беседами о "здоровом образе жизни", биографиями Ленина и Брежнева, а майор Жалаев решил преподать краткий курс истории КПСС.
  Самыми интересными занятиями, а таковых было очень немного, являлись беседы с замполитами о "здоровом образе жизни". Первое такое занятие проводил сам майор Жалаев за неделю до принятия военной присяги. Почему же эти занятия интересовали воинов? Прежде всего потому, что на них рассматривались сугубо бытовые проблемы, цитировались письма военнослужащих всей части, касательно любовных вопросов, подвергались суровой критике "непристойности" и приводились фамилии авторов "позорных" посланий. Это вносило оживление в скучную и монотонную жизнь.
  На первом такого рода занятии присутствовали и ротный и батальонный замполиты. Рассказав об идеальных условиях быта советских людей, о бесконфликтных семьях социалистического общества и о правильных взаимоотношениях между женщинами и мужчинами, Жалаев изрек: - А вот у нас в учебной роте есть курсанты, которые мало что смыслят в вопросах интимной жизни. Вот послушайте, что пишет курсант Кирсанов своей девушке!
  Тут же, ассистируя своему начальнику, Вмочилин открыл тетрадь и зачитал отрывок из письма Кирсанова. Взвод грохнул дружным смехом.
  - Вот, товарищи, в чем заключается его невежество! - возмущался Жалаев. - Он, фактически, призывает свою девушку вступить с ним в половой акт! Какой позор! И это в наше время! Разве уважающий себя молодой человек позволит себе подобное?! Женись, а там уже вступай в близкие отношения! Половая жизнь нужна лишь для того, чтобы иметь детей! - поучал он багрового от стыда курсанта.
  - А, кроме того, разве эта девушка - порядочная? - вторил Вмочилин. - Неужели хорошая девушка напишет такую гадость? - Он открыл опять свою тетрадь и прочитал отрывок из ответного письма девушки Кирсанову.
  Смех на этот раз был не только громче, но и продолжительней.
  - Таким образом, этот товарищ переписывается не с девушкой, а с настоящей проституткой! - заключил майор Жалаев.
  Класс снова взорвался хохотом.
  Критикуемый курсант сидел, "ни жив, ни мертв".
  Постепенно замполит батальона стал переходить к другим авторам писем и ответным посланиям подобного же рода.
  После того как воины вдоволь посмеялись, военачальник стал рассказывать о том, как следует себя вести мужчинам и женщинам в интимных делах. Проинформировав молодых солдат о том, что только в СССР полностью решен вопрос взаимоотношения полов, он дал краткий анализ истории "половой проблемы" в социалистическом государстве. Основателем и родоначальником половой жизни в нашей стране, по мнению Жалаева, был, конечно же, Владимир Ильич Ленин.
  Курсанты были потрясены.
  - Как, неужели Ленин имел баб?! - удивился вслух Огурцов.
  - Да вы что, смеетесь?! Разве Ленин мог допустить такой позор?! - промолвил изумленный Солдатов.
  Даже Зайцев, далеко не такой наивный, как некоторые его товарищи, был удивлен. Правда, он считал, что Ленин вообще не мог спать с женщинами, так как кроме своей революции и марксизма, он ничем больше не интересовался. Но то, что Ленин был первооткрывателем и примером для подражания в этой сфере - было для Ивана откровением.
  Довольный произведенным эффектом, Жалаев сделал паузу и, насладившись изумлением аудитории, продолжал: - Ты, Огурцов, глупый болтун! О каких бабах идет речь? У Ленина была лишь одна жена - Надежда Константиновна Крупская! Вот с ней-то он и жил так, как должен жить настоящий коммунист, верный идеалам социализма!
  - Как же так? - неожиданно вмешался в разговор курсант Соловьев. - Если так должны жить все, то, выходит, никому не нужно иметь детей? Так же вся страна вымрет?!
  Жалаев остолбенел. Такой аргумент им был совершенно не предусмотрен!
  Нашелся Вмочилин. Он пришел на помощь своему начальнику: - Ленин был исключительно занятым человеком. Он не мог иметь детей потому, что сам был отцом социалистического Отечества. Понимая, что при создании нового государства он не сможет полностью посвятить себя воспитанию детей, Ленин сознательно от них отказался. Ведь это же - гений! А мы - простые люди! У нас есть возможность воспитывать детей по-ленински. Вот почему для нас так важен пример Владимира Ильича!
  Жалаев одобрительно оценил выступление замполита рты. Улыбнувшись, он посмотрел на курсантов: - Ну, что, поняли теперь, невежды?
  Но молодые воины были далеки до понимания.
  - Ни за что не могу поверить, что Ленин...Крупскую, ну, так сказать, как бы сказать..., - замялся Огурцов.
  - Я понял твою мысль! - не дал ему договорить замполит батальона. - Ленин был здоровый человек, крепкий мужчина. Он так же, как и все, жил с Крупской. Разве что его интимная жизнь была во много раз правильней. Это была образцовая жизнь!
  - Но вы же сами говорили, что жить с женщиной половой жизнью следует только для того, чтобы иметь детей? - изумился курсант Соловьев. - Так для чего же Ленин...ну, это...спал, скажем, с Крупской?
  - Ах, ты, болтун! - разозлился Жалаев. - Я же учил вас, как следует правильно мыслить! Совсем распустили языки! Неужели неясно, что если Ленин был образцовым семьянином, значит, он таковым и был! Зачем вам надо доказательство, что дневной свет исходит от Солнца? Есть, в конце концов, общеизвестные истины!
  После такого вразумительного объяснения курсанты переглянулись. - Заливает замполит, - тихо сказал Ивану курсант Замышляев, сидевший рядом с ним. - Ленин был революционным товарищем Крупской, а не мужем в общепринятом смысле.
  Такого же мнения придерживались и многие другие воины, но высказываться не решились.
  Политработники посчитали, что мысль о половой гениальности Ленина усвоена и вопрос исчерпан. Далее они приступили к анализу того, как совершают ошибки молодые люди, встречаясь с развратными женщинами. - Вот, например, был у нас такой солдат Иванов в технической роте, - произнес, достав записную книжку, Жалаев. - Он пошел в увольнение в город и встретился там с проституткой. После этого он долго болел триппером, и мы вынуждены были отправить его в госпиталь, чтобы не заразить солдат!
  - Это - тягчайшее заболевание, товарищи, - добавил капитан Вмочилин. - Лечится оно очень трудно, уколы исключительно болезненные! Да и последствия от него тяжкие: вплоть до полного бесплодия, то есть неспособности мужчины иметь детей!
  - Ах, вот от чего бывает бесплодие! - вмешался курсант Огурцов. - Так бы вы нам сразу это и сказали! А то: "революция", "строительство социализма"! Ничего не поймешь!
  - Что ты сказал?! - буквально взревел Вмочилин. - Ты это на кого намекаешь?!
  Огурцов остолбенело глядел на него и молчал.
  А Иван чувствовал, как его разрывает внутренний смех и прилагал неимоверные усилия, чтобы сдержаться.
  Жалаев махнул рукой Вмочилину: - Подожди!
  Вопрос оказался настолько щекотливым, что батальонный комиссар не решился возбуждать страсти. - Ты, Огурцов, не думай, что умнее всех! - сказал он курсанту. - После занятий мы с тобой поговорим на эту тему! А сейчас слушай и не болтай ерунду!
  Как раз в это время прозвенел звонок, и курсанты разошлись на перерыв.
  После обеда молодые воины приступили к изучению уставов. Еще раньше сержанты познакомили молодежь с порядком дежурства по роте, правами и обязанностями дневальных, и они хорошо знали всю диалектику воинских взаимоотношений. Обязанности заключались в беспрекословном повиновении нижестоящих вышестоящим, а права - в теоретической возможности обжаловать несправедливые требования командиров. Таким образом, военачальники совершенно справедливо утверждали, что в Советской Армии существует "тесное единство прав и обязанностей". Это довольно быстро усвоили все курсанты.
  На этот раз молодежь готовили к принятию присяги, поэтому все зубрили ее текст из устава. - Я, гражданин Союза Советских социалистических республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь..., - доносилось из одного конца.
  - Строго хранить военную и государственную тайну..., - бубнили из другого.
  - ...то пусть меня постигнет суровая кара советского закона..., - прочитал Иван и мысленно перекрестился.
  - Рота, встать - смирно! - раздался вдруг крик дневального.
  - Судя по рапорту, в учебный корпус пожаловал сам командир батальона, - догадался Зайцев.
  Действительно, дверь отворилась и перед стоявшими по стойке "смирно" курсантами оказался подполковник Втащилин.
  - Здравствуйте, товарищи курсанты! - поприветствовал он подчиненных.
  - Здравия желаем, товарищ подполковник! - громко прокричали молодые воины.
  - Вольно! - разрядил обстановку комбат и обратился к старшему лейтенанту Поеву: - Зачем подаете команду во время занятий? Устав ведь оговаривает, что это нецелесообразно!
  Поев стоял, не вымолвив ни слова.
  Втащилин сел за стол. - Что, уставы изучаем? - спросил он.
  - Так точно! - ответил Поев.
  - Ладно, садитесь, - снизошел до него комбат. - Я пришел сюда для того, - обратился он к аудитории, - чтобы проинформировать вас о необходимости высокой бдительности и умения быстро и добросовестно вставать по команде "тревога"! Вчера в хозяйственной роте командование части провело учебную "тревогу". Оказалось, что военнослужащие до сих пор не научились вовремя вставать и одеваться! Никто из них не уложился даже в пять минут! Какой позор! Не исключается, что командир части осуществит проверку и у нас. Поэтому вы должны быть готовы в любую минуту выполнить боевое задание! - Замполит вновь повернулся к командиру взвода и вперил в него свой взгляд. - Товарищ Поев, вы провели хотя бы одну учебную "тревогу"?
  - Никак нет, товарищ подполковник! - пролепетал старший лейтенант.
  - Очень плохо, а еще строевой офицер! Что будет, если мы опозоримся? - укоризненно покачал головой Втащилин.
  - Немедленно проведем репетицию боевой "тревоги"! - заявил Поев. - Завтра же утром поднимем весь личный состав!
  - То-то же, - сказал, успокоившись, комбат. - Но разве о "тревоге" предупреждают заранее? Смотрите, ведь все слышали, что завтра вы ее проводите. Где же тогда неожиданность?
  - Есть, товарищ подполковник! - вскричал командир взвода. - Тогда мы проведем "тревогу" послезавтра!
  - Опять раскрываешь тайну, - улыбнулся довольный Втащилин. - Разве можно заранее говорить дату?
  - Так точно, нельзя! - пробурчал Поев.
  - Ладно, готовьте людей к боевой "тревоге", а там видно будет, когда мы ее проведем! - закончил комбат и, показав рукой, что вставать не надо, торжественно удалился демонстрировать свою власть в другой учебный корпус.
  После визита комбата Поев стал рыться в уставах и выискивать все, связанное с "тревогой". Затем, поручив сержантам объяснить воинам, как следует действовать по "тревоге", он побежал в штаб батальона.
  С этого времени только и разговоров было в роте, что об учебной "тревоге"! С утра до вечера курсанты обсуждали, в чем же заключается разница между боевой "тревогой" и учебной. Об этом же им говорили и офицеры и сержанты. Внесли свой вклад в подготовку демонстрации бдительности и боеготовности и замполиты. Их бесконечные нравоучения сочетались с практической проработкой сержантов. Перед ужином сержанты укладывали воинов в постели, а затем поднимали их по команде, требуя быстроты в движениях.
  - Нужно успевать одеться за сорок секунд! - требовал сержант Попков.
  - Я в свое время за тридцать секунд одевался! - похвалялся Мешков.
  Наконец, когда сержанты утомились, была объявлена команда - строиться на ужин. После приема пищи занятия возобновились, и когда наступила вечерняя поверка, курсанты едва держались на ногах от усталости.
  На другой день все возобновилось с прежним усердием.
  Замполиты убеждали воинов в неминуемом нападении на них многочисленных армий США и Китая, а строевые командиры уверяли их в том, что Советская Армия даст решительный отпор агрессорам.
  История с боевой "тревогой" привела к тому, что многие курсанты стали плохо спать, ожидая ответственной команды и боясь оплошать. Некоторые из них жаловались не только на плохой сон, но и на головную боль, ухудшение памяти, в которой плохо задерживались изучаемые уставы и назидания военачальников. Однако ночи сменялись днями, и никакой "тревоги" никто не объявлял.
  Постепенно и эта компания, как и все ей подобные, стала утрачивать актуальность и сходить на нет.
  Вдруг однажды, примерно за час до подъема, раздался громкий крик дежурного по роте: - Рота подъем! Тревога!!!
  Курсанты подскочили как угорелые. В коридоре показался сам командир роты капитан Баржин. Так рано он еще никогда не приходил.
  Чувствуя ответственность, воины стремительно одевались. Стояла тишина, которую лишь нарушала суета метавшихся тел.
  - Э-э-э! Товарищ сэжант! - раздался вдруг громкий крик, и все остановились. К Мешкову медленно подходил курсант Спулис, который, не взирая на то, что сам Баржин наблюдал за обстановкой, не соизволил надеть гимнастерку и оставался в одних кальсонах. - Товарищ сэжант, а какая трэвога, учэбная или нэт?! - спросил он своим звонким, уверенным голосом.
  Все захохотали.
  - Отставить! Отбой! - закричал Баржин.
  - Рота, отбой! - повторил дежурный по роте.
  - Марш в постель! - завопил позеленевший от злости сержант Мешков Спулису. - Я тебе дам, плять, "учэбную трэвогу"!
  
  

  ГЛАВА 16

  
  В О Е Н Н А Я П Р И С Я Г А
  
  Наконец, наступил день принятия присяги. Накануне этого события командир роты капитан Баржин объявил курсантам, что им разрешается пригласить в часть своих родных и близких на праздник, связанный с этим знаменательным днем.
  Вечером перед приездом приглашенных гостей замполит Вмочилин провел беседу с молодыми воинами, в которой убеждал их в необходимости наличия бдительности и сохранения военных и государственных тайн. Короче говоря, чтобы поменьше болтали о делах роты и всякого рода недостатках. Военачальник пригрозил суровыми карами тому, кто будет пытаться опорочить честь и достоинство офицерства, а также славные воинские традиции части и учебного батальона. Все поняли его именно так, как он хотел.
  Утром после завтрака молодежь повели в клуб на торжественное заседание.
  В президиуме на этот раз восседали высшие военачальники части - командир дивизии, генерал-майор, его заместители, включая начальника Политотдела, и многие другие. В основном, это были незнакомые курсантам люди. С любопытством рассматривая президиум, Иван вдруг увидел подполковника Коннова. - Неужели он будет выступать? - перепугался молодой воин. Судя по лицам товарищей, можно было догадаться, что они подумали о том же самом. Но, слава Богу, Коннову слова не предоставили.
  Торжественное заседание вел начальник Политотдела части полковник Прохоров. Когда он огласил регламент, все окончательно успокоились: в числе ораторов товарища Коннова не оказалось. Как в дальнейшем узнает Зайцев, этому видному политработнику никогда не предоставляли слово, если в зале присутствовали высшие военачальники. Местная легенда гласила, что командир дивизии еще десять лет тому назад распорядился после какого-то митинга, где Коннов держал речь, больше не допускать этого оратора к микрофону в его присутствии. А в армии приказ обсуждению не подлежит...
  Итак, на трибуну взошел сам командир части - генерал-майор Гурьев. Речь его была невелика. Поздравив курсантов с завершением прохождения курса молодого бойца и предстоявшим принятием присяги, он выразил надежду, что молодые воины сумеют достойно и добросовестно продолжать славные традиции воинской части.
  Затем с продолжительным докладом выступил начальник политотдела части полковник Прохоров.
  Проанализировав историю советских Вооруженных Сил, он особо подчеркнул колоссальную роль Ленина и коммунистической партии. После славословий в их адрес, политработник обрушился с гневным осуждением на американский империализм, перечислил все враждебные государства (в число которых попал и Китай).
  Список врагов был очень велик: на его представление ушло более пятнадцати минут; опять над залом сгустилась мрачная атмосфера неминуемой войны. Но опытный оратор, попугав аудиторию всеми ужасами иноземного вторжения, вскоре рассеял тучи. - У нас немало верных и надежных союзников, - заверил он напуганных курсантов. - Это - члены Варшавского договора (он назвал пять-шесть стран) и другие могучие державы (он перечислил Камбоджу, Лаос, Ливию и Эфиопию). С их помощью мы сумеем противостоять агрессивному империалистическому блоку!
  Зал разразился бурными аплодисментами.
  - Наконец, у нас есть выдающийся военачальник, верный продолжатель великого ленинского дела - товарищ Леонид Ильич Брежнев! Благодаря его уверенному, гениальному курсу, наша страна не может опасаться никаких агрессоров. Наше дело правое, мы победим!
  Свое выступление главный политработник завершил поздравлением курсантов с днем принятия присяги и выражением твердой уверенности в их высокой бдительности и патриотизме.
  Выступивший вслед за ним командир учебного батальона был немногословен. Отдав дань уважения Ленину, Брежневу и КПСС, он подчеркнул важную роль воинской части и учебного батальона в деле защиты социалистической родины. - Под руководством нашего выдающегося командира части - генерала-майора Гурьева Юрия Николаевича, благодаря его личному вкладу в воспитание командиров и личного состава, мы, вне всяких сомнений, сумеем добиться наивысших результатов! - закончил Втащилин, и зал разразился бурными аплодисментами.
  Вслед за ним выступили еще несколько военачальников, которые тоже отметили выдающуюся роль командира части и выразили ему свою личную преданность.
  Несколько раз пытался встать из-за стола президиума и подполковник Коннов. Однако начальник Политотдела хватал его в эти моменты за рукав и заставлял сесть. А когда в самом конце заседания Коннов опять подскочил, Прохоров тоже встал и что-то сказал ему на ухо. После этого знаменитый оратор успокоился и больше не делал попыток высказаться.
  Завершилось торжественное заседание гимном Советского Союза. Все встали.
  ...В полдень роту разбили на взводы. Четвертый взвод, в состав которого входил Зайцев, был направлен в Ленинскую комнату роты. Когда молодые воины вошли в помещение, они увидели большую толпу людей в гражданской одежде. К своему удивлению, среди гостей Зайцев заметил и своих родителей - отца и мать. Он никак не думал, что они сумеют приехать в этот воскресный день, ибо послал приглашение за три дня до присяги, сразу же после того, как им об этом сказал командир роты. Всего гостей было человек пятьдесят. Учитывая, что учебный взвод состоял из тридцати курсантов, приглашенных прибыло немало.
  Взвод построился, была подана команда "смирно". В таком положении воины должны были простоять весь период принятия присяги. В этом не было ничего необычного, поскольку к ритуалу заранее подготовились.
  Итак, в передней части помещения возвышался стол, на котором лежали пачки подписных листов. Рядом стояли командир роты, замполит роты и командир взвода, одетые в парадную, цвета морской волны, форму.
  Капитан Баржин поприветствовал гостей и обратился к воинам с небольшой речью, в которой кратко рассказал им, каким образом следует осуществлять торжественную процедуру. Об этом уже говорилось не раз, но военачальники, вероятно, решили закрепить полученные ранее курсантами знания.
  Родственники молодых воинов столпились у окон, справа от выстроившейся колонны. Курсанты стояли в три шеренги, по десять человек в каждой. По бокам расположились дневальные, следившие за порядком и самочувствием воинов. Накануне военачальники говорили, что в период приема присяги бывали случаи, когда молодые солдаты падали в обморок, поэтому за ними наблюдали дневальные, которые оказывали им помощь.
   Наконец, застучали барабаны и по взмаху руки капитана Баржина все замолчали.
  - Курсант Антонов! - послышалась команда.
  - Я!
  - Выйти из строя!
  - Есть!
  Названный в алфавитном порядке воин выходил строевым шагом и останавливался у стола, где командир роты протягивал ему текст присяги. После этого новобранец зачитывал вслух присягу и под аплодисменты гостей расписывался на соответствующем листе. Затем следовал приказ - "Встать в строй"! И курсант возвращался к своим товарищам опять строевым шагом
  Наконец, дошла очередь до Зайцева. Услышав свою фамилию, он ватными ногами двинулся к столу. Несмотря на то, что Иван пытался скрыть накопившееся за время стояния волнение, все же ему казалось, что события происходят как будто во сне, в ушах стоял звон, а глаза словно подернулись туманом. Очутившись у стола, он обнаружил, что безнадежно забыл слова многократно выученной присяги. - Вот для чего дается текст, - наконец-то понял он и, взяв протянутый командиром роты лист, начал громко читать.
  После подписания под текстом присяги и аплодисментов Иван вернулся в строй и только тогда успокоился. Вслед за ним один за другим выходили и возвращались его товарищи, но сам процесс стал постепенно надоедать. Неожиданно возникла какая-то суета. Зайцев глянул вперед и увидел, как дневальные выводят из строя курсанта Барткуса. Подтащив его к стульям, они дали ему понюхать нашатырь и, учитывая, что молодой воин уже принял присягу, выпустили его в коридор.
  Минут через пятнадцать произошло еще одно падение: это не выдержал курсант Огурцов. Предвидение командиров подтвердилось.
  Что касается Зайцева, то он не почувствовал никакого дискомфорта и спокойно отстоял до конца церемониала. Впрочем, больше не случилось ни одного падения в обморок. Иван ожидал, что не выдержат напряжения самые худые и слабые, в том числе и он, однако в тех двух случаях его предположение не оправдалось: и Барткус, и Огурцов были крупными и физически сильными парнями. - Значит, такое может случиться с каждым, - решил Зайцев.
  После завершения принятия присяги командиры, стоявшие у стола, поздравили молодых солдат с началом настоящей воинской службы.
  - Теперь вы - полноценные защитники родины! - торжественно произнес замполит Вмочилин.
  Была объявлена команда "вольно", и курсантов отпустили для общения с родственниками.
  Зайцев подошел к своим родителям и позвал их на улицу, потому что постеснялся разговаривать с ними при посторонних. Отпроситься у сержанта оказалось несложно - тот сразу же махнул рукой: - Иди, но к обеду возвращайся!
  Родители Ивана были буквально потрясены тем, что они увидели. Спектакль, подготовленный опытными в таких делах военачальниками, удался на славу. В своем сыне они обнаружили дисциплинированного, серьезного, подтянутого солдата, который, по их словам, не только не уступал, но даже превосходил своих товарищей.
  - А как ты читал присягу! - восхищалась мать.
  - Молодец! - вторил ей отец. - Мы никак не ожидали, что ты за какой-то месяц так повзрослеешь!
  Оказывается, прибыли они в часть в десять часов утра и всю ночь не спали, пока ехали в тряском вагоне пассажирского поезда. Найти воинскую часть оказалось нетрудно. Многие жители города знали, что военные городки располагаются на окраине и указали им путь. А там, в первой же воинской части разобрались, что к чему. По прибытии на контрольно-пропускной пункт их встретил дежурный по части и препроводил в учебный батальон. Там гостей уже ждали капитаны: командир роты Баржин и замполит Вмочилин.
  Сначала они рассказали о том, как проходят службу сыновья и родственники приезжих, а затем после обязательной политбеседы, которую проводил Вмочилин, сообщивший об угрозе со стороны США и НАТО и о гарантиях мира, обеспеченных Советской Армией, им показали местные достопримечательности. По военному городку гостей водил старший лейтенант Поев. Проходя мимо столовой, он сказал им о том, что в два часа дня состоится обед, на который они все приглашаются.
  Чистота территории, аккуратные домики, стадион и клуб произвели на родственников молодых воинов глубокое впечатление. Затем Поев отвел в сторону родителей Зайцева и высказал им свою благодарность за то, что они воспитали "такого сына". Довольные этим Зайцевы ответили тем же, восхитившись порядком в части и учебной роте и "мудрым руководством" командира.
  Поев наслаждался их словами! - С вами хотели бы поговорить командир роты и замполит, - молвил он, улыбаясь.
  Обрадованные такой честью Зайцевы последовали за ним в ротную канцелярию.
  - Ваш сын - прекрасный гражданин нашей родины! - сказал им Баржин. - Не всегда нам удается получить такого хорошо образованного новобранца!
  - Он очень политически грамотен! - добавил Вмочилин. - Умеет писать доклады, прекрасно знает работы Ленина (Зайцевы тревожно переглянулись), словом, является не только добросовестным курсантом, но и отличным помощником своих командиров!
  В ответ последовали подобающие любезности. После непринужденной беседы военачальники отвели родителей Ивана в батальонную канцелярию, где их ожидал замполит батальона майор Жалаев. Он тоже похвалил их сына и выслушал в ответ немало лестных слов, тем более что Зайцевы всерьез приняли те комплименты, которыми одарял Жалаева в письмах их сын.
  Обо всем этом они рассказали Ивану.
  - Вот так да! - удивился он. - Уж никак не подумал бы, что такие значительные военачальники уделят мне столько внимания!
  Но комментировать события он не стал, поскольку не хотел портить своим родителям настроение. И часть, и командиры, и курсанты - все понравилось им. А когда они побывали на обеде в солдатской столовой и попробовали ту пищу, какую ели воины, у них уже не было никаких сомнений в том, что их сын оказался на курорте.
  Конечно, в этот день курсантов никто не поднимал преждевременно из-за столов, тем более что напротив них сидели их родственники. И пища была, безусловно, праздничная: борщ, картофельное пюре с котлетой, компот из сухофруктов. Правда, если отдать дань справедливости, в праздничные дни всегда подавали на стол примерно такую же еду, невзирая на то, присутствовали гости или нет.
  Когда Иван прощался с отцом и матерью, которые уехали домой в тот же вечер, они уверяли его, что были очень рады посмотреть на все своими глазами и теперь будут спокойны: их сын попал в хорошие руки!
  После отъезда гостей курсанты были предоставлены самим себе: до ужина ходили в библиотеку, в магазин, а некоторые даже зашли в соседнюю строительную воинскую часть, вход в которую никем не охранялся. Этот строительный батальон занимал меньшую территорию, чем дивизия связи. Здешними достопримечательностями были: большой пруд, вырытый посредине, и войсковой буфет, расположенный в казарме. Ассортимент продуктов в буфете был несколько иной: более разнообразный набор конфет и печенья, здесь часто продавались какао и натуральный кофе. Но самое главное достоинство заключалось в том, что на территорию стройбатовского военного городка почти не заглядывали свои начальники и товарищи, поэтому иногда было полезно посидеть здесь на скамейке и отдохнуть от монотонной суеты учебного батальона.
  Походив полчаса по территории стройбата, Зайцев вернулся к ужину в свою роту и обнаружил, что его отсутствие осталось никем не замеченным.
  После вечернего приема пищи воинов повели в клуб на просмотр очередного кинофильма, что было предусмотрено расписанием по субботним и воскресным дням. Учитывая праздничное событие, политработники части подготовили курсантам и праздничный фильм - "Сердце матери" - повествовавший о жизни нашего вождя - Владимира Ильича Ленина.
  Не рассчитывая ни на что иное, Иван и его товарищи, удобно расположившись на деревянных креслах, как всегда, погрузились в сон.
  Больше в этот знаменательный день ничего не приключилось.
  
  

  ГЛАВА 17

  
  К А Р А У Л Ь Н А Я С Л У Ж Б А
  
  После принятия присяги воины неучебных подразделений части вздохнули с облегчением: теперь караульную службу будут нести в основном курсанты, им уже вполне можно доверить боевое оружие.
  Первой дежурила учебная сержантская рота, которая приняла присягу неделей раньше. А затем наступила очередь и учебной кабельно-монтажной роты, в которой служил курсант Зайцев.
  Предшествующие курсанты, отдежурив, распустили слухи о всякого рода трудностях и ужасах. Это вообще характерно для "загадочной русской души". Наши соотечественники, в большинстве своем, обладают безграничными способностями преувеличивать. Люди испытывают какое-то патологическое наслаждение от внушаемого ими страха. Так, курсанты сержантской роты стали заходить к своим землякам и описывать жестокость своих военачальников во время проверок караулов, смены караулов, уборки помещений перед сменами. Ухитрялись даже запугать своих товарищей рассказами о трудностях стояния на вышке и постах. Они, конечно же, в своих разговорах, мужественно справлялись со всеми тяготами наряда, но выражали сомнение, что это будет по плечу их собеседникам.
  Иван с презрением относился к такого рода информации и когда к нему подошел рижанин Замышляев с рассказом о впечатлениях его земляка, он не поверил: - Ну, посуди сам, Миша, что трудного в простом стоянии? Ну, хорошо, отстоишь ты два часа, что, убьет тебя кто? Придет смена и отдохнешь в тепле!
  Товарищ с этим доводом согласился и успокоился.
  Не пугали Зайцева и слухи о том, что курсанты не имеют возможности нормально спать во время несения караульной службы. Помня о своих трех нарядах, он считал, что одни сутки можно вполне выдержать и без сна. Конечно, удовольствия мало, но и ужасного в этом ничего нет.
  Когда стало подходить время к караульной службе, усилилась работа командиров по воспитанию "истинных защитников родины". На занятиях по изучению уставов стали тщательно перечитываться материалы, связанные с караульной службой. Обязанности караульного заучивались наизусть. Здесь, конечно, было немало "эксцессов". Большинство молодых солдат имели очень низкий образовательный уровень, ненатренерованную память, поэтому заучивание давалось им нелегко. Сказывалось и недосыпание, и недоедание. Даже Зайцев, который всю свою жизнь что-нибудь учил, замечал за собой плохое усвоение учебного материала и снижение способности к запоминанию. Тем не менее, он без труда выучил все необходимые для несения караульной службы строки из устава и легко пересказал их сержанту Мешкову. Тот остался доволен и переключился на остальных курсантов.
  Наконец, подошла очередь дежурить четвертому взводу. Как ни удивительно, но Зайцев в число первых караульных не попал. - Несение караульной службы - огромная честь! - заявил перед дежурством Мешков. - Поэтому те, кто имели наряды вне очереди на работу, пойдут в караул самыми последними!
  Курсанты с завистью посмотрели на Зайцева. Как всегда, большинство не скрывали своей ненависти к нему. - Опять выделился! - считали они. Но это уже почти не действовало на Ивана. За небольшой промежуток времени ему удалось хорошо разобраться в своих товарищах и постичь сущность взаимоотношений между ними.
  Еще на "гражданке" Зайцев много раз слышал и читал о крепкой воинской дружбе, закаленной совместной службой в армии, о взаимовыручке и поддержке, характерных именно для советских воинов. Возможно, во время войны так оно и было, ибо судить о том, что не удалось ему самому увидеть, Зайцев не мог. А вот в мирное время все обстояло совсем наоборот. Конечно, солдаты общались между собой. Разговаривали, что-то совместно делали, иногда даже делились пищей и помогали друг другу. Но это объяснялось, как правило, вынужденными обстоятельствами, необходимостью. Охватившие общество в конце шестидесятых годов апатия, безразличие к чужой боли, цинизм и шкурничество постепенно пришли и в армию.
  В какой-то мере настроения отчужденности поощрялись и командирами, особенно политработниками. Они, конечно, не были заинтересованы в единстве своих подчиненных, ведь в этом случае воины вполне могли бы выступить совместно против произвола и несправедливостей своих военачальников. Вот почему командиры тщательно выведывали все их разговоры и даже сплетни для того, чтобы сеять рознь и взаимную неприязнь. Однако бравые политработники и другие командиры ничего не смогли бы добиться, если бы сами люди в своей массе не шли им навстречу. Зайцев, беседуя со своими товарищами, не раз ловил себя на мысли, что они очень любят послушать все самое плохое об окружающих и не переносят информации о том, что кому-то из них хорошо. Так, сосед Ивана по койке, курсант Конев, буквально наслаждался, когда слышал что-либо о наказаниях, выносимых его сослуживцам. Он с интересом выпытывал у Зайцева подробности об уборке казармы во время очередных нарядов на работу, обязательно перед сном вспоминал эпизод с Кулешовым, который подвергся унижению со стороны Шувалова, передавал всякие сплетни и слухи. С другой стороны от Зайцева лежал курсант Солдатов, который почти не вступал в разговоры со своими соседями, но, судя по его лицу, можно было сделать вывод, что он был полностью солидарен с Коневым. В конечном счете, Ивану совершенно надоели эти разговоры, и он решил их пресечь. Зная, как мучительны для товарищей сведения о благополучии их сослуживцев, Зайцев стал рассказывать о том, как хорошо он жил на "гражданке", какими богатствами обладал, как ему нравится служба в армии. Каждый вечер он сообщал Коневу о том, какие поощрения ему объявили военачальники. После вызовов к замполиту он рассказывал, как тот хвалил Ивана, как обещал ему в скором времени увольнение в город и даже досрочный отпуск на родину. Конев едва скрывал свою ненависть к собеседнику! Доходило до того, что он после такого рода разговоров долго не мог заснуть и все ворочался с боку на бок. Постепенно ночные разговоры прекратились. Исчерпав свою фантазию, Иван не стал больше ничего нового выдумывать, а товарищей вполне устраивало его молчание: по крайней мере, можно было считать, что он молчит не от хорошей жизни, и хотя бы этим улучшать свое настроение и вызывать здоровый сон.
  Итак, взвод получил указание штаба части готовиться к караульной службе.
  В воинской части имелось шесть объектов, подлежавших охране: пост номер один - у Знамени части, пост номер два - в караульном городке, пост номер три - на вышке, установленной в самой окраинной части городка за стенами казармы учебной роты, пост номер четыре - у автомобильного парка части, пост номер пять - у складов горюче-смазочных материалов и пост номер шесть - у вещевых и продовольственных складов.
  На все посты назначались по три караульных, которые через каждые два часа поочередно сменяли друг друга, поэтому для караула требовалось восемнадцать курсантов. Начальником караула, как правило, назначался командир взвода, а его заместителем - сержант, замкомвзвода. Смену на посты выводили разводящие, сержанты из командиров отделений, их было два. На период караульной службы во взводе оставалось десять - двенадцать человек, из которых два курсанта числились в резерве на случай болезни кого-либо из товарищей. С этими оставшимися продолжались занятия по изучению специальных предметов, уставов, а также проводились политбеседы под контролем одного из оставшихся командиров отделения, словом, учебный график не нарушался.
  Через сутки на дежурство отправлялся другой взвод, за ним еще два, и, наконец, очередь подходила четвертому взводу. Как только каждый взвод отбывал по два раза караульную службу, наступала очередь первой сержантской роты, тоже состоявшей из четырех взводов.
  Первый караульный наряд, в который Зайцева не взяли, прошел, в общем, успешно. Прибывшие из караула курсанты довольно живо обсуждали между собой прошедшие события, и было видно, что ничего отчаянно-страшного они не пережили. И, тем не менее, для тех, кто не побывал в карауле, товарищи приготовили, как это было принято, информацию об исключительно тяжелых испытаниях. После "отбоя" Конев, который пришел с дежурства, вместо того, чтобы сразу же заснуть, попытался завести разговор с Иваном. - Знаешь, Ваня, - начал он, - а караульная служба - очень тяжелая вещь!
  - Ну и что? - удивился собеседник. - Или я не понимаю, что служба и должна быть тяжелой? Мы же пришли сюда не мед пить? Ничего, все справляются, и мы справимся!
  - Так-то оно так, - ответил Конев, - но ведь не каждый может выдержать такую тяжелую жизнь?
  - Думаю, что каждый, - сказал, зевнув, Иван.
  Разочарованный Конев повернулся к нему спиной: разговор явно не удался.
  На следующий день сержанты обстоятельно разобрали все связанные с караулом события. Оказывается, не все воины добросовестно отнеслись к службе. Так, курсант Рыжов не проявил достаточной быстроты при команде "подъем" перед следованием на пост. Курсант Клопов нечетко подавал команды при подходе разводящего со сменой, а курсант Романовский даже заснул на боевом посту и, когда подошла смена, не соизволил появиться на вышке. Сержанты потребовали от нарушителей объяснений. Рыжов и Клопов сразу же осознали свои ошибки и пообещали их больше не повторять. Романовский же спорил, не соглашаясь с тем, что он совершил серьезный проступок. Вместо того чтобы поступить таким же образом, как и предыдущие воины, он утверждал, что не спал на посту, а сидел. Сержант Попков рассвирепел: - Ах ты, гад, еще отпираешься! Да разве не я разбудил тебя пинком под зад?!
  Но курсант продолжал настаивать на своем.
  Все закончилось тем, что сержант Мешков, построив взвод, объявил ему два наряда вне очереди, один - на службу, другой - на работу. В то же время Рыжов и Клопов получили только по одному наряду на службу. Таким образом была решена проблема справедливого назначения следующих караульных. Взвод из тридцати человек делился на три части. А так как постов было шесть и требовалось восемнадцать человек, то к тем, кто должен был заступать на дежурство по графику, добавлялись наказанные.
  В любом случае, если нарядчиков не хватало, сержанты находили повод и объявляли взыскания другим воинам и таким путем восполняли потребности.
  Итак, через три дня взвод вновь заступил в караул. На этот раз судьба не обошла Ивана. Ему поручалась охрана поста номер три, то есть стояние на вышке. Вечером после часового отдыха, повторения устава и многократной чистки сапог, сержанты повели будущих караульных на плац, где они предстали перед дежурным по части, который подверг курсантов опросу на знание устава караульной службы. Убедившись, что молодые воины знают свои обязанности, он отправил их в караульное помещение. Здесь начался прием комнат у старого караула, а прежний и новый разводящие вместе со сменой пошли по постам.
  Ивану было поручено принимать спальную комнату. Пройдя ее вдоль и поперек, Зайцев объявил, что все чисто и территория принимается. Мешков, оставшийся за начальника караула (Поев ушел вместе с разводящими на посты), расписался в книге приема караульного помещения.
  - Что это ты так быстро принял спальню и не заставил ничего перемывать? - удивился сержант Попков. - Смотри, назавтра придет новая смена, тогда узнаешь, как жалеть лодырей!
  - Да ведь чисто, чего же мыть опять? - пробормотал Зайцев.
  - Ладно, твое дело. Смена придет, тогда убедишься в моей правоте, - ответил Попков.
  В это время нарядчики Рыжов и Романовский заставляли мыть пол в столовой какого-то щупленького, маленького курсанта. Вплоть до полной сдачи всего караула новой смене этот паренек все выбегал с ведром и менял воду.
  - Дим, зачем ты его мучаешь? - спросил Иван, подойдя к Рыжову.
  - А ты что не видишь как тут грязно? - удивился тот.
  - Да я что-то не вижу грязи, он ведь уже все вымыл! - посмотрел по сторонам Зайцев и спросил: - Послушайте, ребята, зачем вы над ним издеваетесь? Пользуетесь тем, что он такой слабый, а вы - здоровые лбы? А не боитесь, что на следующий раз с вами поступят точно также?
  Рыжов покраснел. - Слышишь, Игорь, - обратился он к Романовскому, - глянь-ка, Заяц салагу этого жалеет!
  - Пошел ты на фуй! - выругался Романовский на Ивана. - Иди, принимай туда, куда тебя послали, а в наши дела не лезь!
  Зайцев вышел в комнату для дежурных, где сидели сержанты, и вслед за ним выскочил отпущенный Рыжовым прежний караульный. Все-таки они не решились больше его мучить, вероятно из-за страха, что Иван "заложит" их начальству.
  Таким образом, смена заступила на посты, и караульная служба началась. За пять минут до истечения двухчасового срока первой смены сержанты оторвали очередной наряд от чтения уставов, и новые караульные, в составе которых оказался и Зайцев, двинулись на посты. Сменив у Знамени части караульного, разводящий повел остальных на пост номер три. Приблизившись к вышке на расстояние около двадцати шагов, разводящий, услышав крик часового - Стой, кто идет! - остановил смену и громко ответил: - Разводящий со сменой!
  - Разводящий - ко мне, остальные - на месте! - последовала команда часового.
  Попков, подойдя к часовому, махнул рукой Зайцеву. Тот подошел, осмотрел пост и, убедившись, что все пломбы целы, сказал об этом разводящему. После обмена уставными репликами - Курсант Огурцов пост сдал! Курсант Зайцев пост принял! - Иван остался один. Взгромоздившись на вышку, он стал осматривать окрестности. Ничего особенного увидеть не удалось. С одной стороны, у стены, отделявшей воинскую часть от внешнего мира, темнел сосновый лес, который продолжался и за стеной. Напротив, с другой стороны, виднелись двухэтажные казармы учебного батальона и хозяйственной роты, а дальше было темно. Декабрьские сумерки уже давно сгустились, и только свет из окон зданий и лампочка на караульной вышке свидетельствовали о том, что этот мир обитаем.
  Постояв с полчаса на вышке, Иван полез по ступенькам вниз: знакомиться с объектом ближе. Больше часа ходил он взад-вперед и за пятнадцать минут до истечения времени первого дежурства вновь забрался наверх. Имея ручные часы, он ждал прихода смены. Внезапно раздались четыре гудка - проверка сигнализации. В ответ Зайцев тоже нажал кнопку четыре раза, как и требовалось по инструкции. Вскоре раздались отдаленные шаги. Когда развод приблизился на расстояние примерно двадцати метров, Иван крикнул: - Стой, кто идет!
  После этого смена замерла на месте.
  - Начальник караула с дежурным по части! - послышалось от группы людей.
  - Осветите лица! - закричал Иван.
  Действительно, это были Поев с дежурным офицером.
  Подпустив их к себе, Иван отрапортовал.
  - Все нормально? - поинтересовался Поев.
  - Так точно! - ответил курсант.
  После смены развод отправился на другие посты и уже потом, когда все замененные часовые собрались вместе, все они двинулись "гуськом" в караульное помещение. По прибытии туда нужно было два часа дежурить в ожидании очередного смененного курсанта. Лишь только когда он приходил, разрешалось идти спать.
  На этот раз Зайцеву поручили убирать в коридоре. Он быстро вымыл пол и уселся в центральной комнатке. Само караульное помещение состояло из спальни, столовой с умывальником, центральной комнаты, комнаты для отдыха всего караула, комнаты для отдыха начальства, теплушки и оружейной.
  В спальной комнате располагались топчаны, которые представляли собой грубо сколоченные из больших досок высокие столы, на которые разрешалось класть шинели. С собой курсанты принесли из казармы одеяла, выданные старшиной. Спать полагалось в одежде, поэтому на топчанах больше ничего не было. К этой комнате примыкала столовая, представлявшая из себя небольшое помещение с двумя длинными столами со скамьями по обеим сторонам. Здесь же находился шкаф с посудой: алюминиевыми кружками, мисками, ложками и вилками. На полу стояли бачки для жидкой пищи, чая и металлические короба для хлеба. Дневальные по караульному помещению уходили с ними в столовую и приносили еду.
  После приема пищи вся посуда тщательно вымывалась в примыкавшей к столовой комнатке, где находились умывальник и краны с холодной водой. Центральная комната, где сидели дежурные и дневальные из числа караульных, отделяла первую половину караульного помещения от второй, состоявшей из комнатки, где отдыхали военачальники, теплушки, где грелись после сырого и холодного караула смененные часовые, и оружейной, где стояли автоматы отдыхавших и дневальных.
  Просидев с уставом у стола, Иван начал дремать. Чтение воинских уставов не только не отвлекало, но наоборот убаюкивало.
  - Спать здесь нельзя! - послышался окрик сержанта Мешкова. - Что это еще за недисциплинированность?!
  Зайцев открыл глаза и взглянул на часы. Было без пяти минут два. Очередная смена направилась на улицу. Буквально через две минуты в дежурку вошел смененный часовой караульного помещения курсант Случевский. Поставив автомат в стойку оружейной комнаты, он спросил у Попкова: - Что нужно убирать, товарищ сержант?
  - Спроси у Зайцева, - ответил тот и ушел спать в свою комнату.
  - Садись, Вить, чисто везде, - сказал ему Иван.
  - Отлично, - обрадовался Случевский, - поговорим тогда о жизни, все ж мы - земляки, есть что вспомнить!
  - Да чего вспоминать, только душу травить! Лучше поговорим о том, что сейчас у нас происходит, - ответил Иван.
  - Конечно, вспоминать о прошлом не стоит, - согласился товарищ. - Ну, а что можно сказать о нашей жизни? Ведь кругом все одно и то же.
  - А ты расскажи, как стоял на посту, какое получил от этого удовольствие, - усмехнулся Зайцев.
  - А что, мой пост не совсем уж плохой! Хоть и начальство рядом, зато ходить со сменой не нужно. Вышел да и вошел - и все тут! - буркнул Случевский.
  - Зато мне на вышке лучше всех! - похвалился Иван.
  - Это еще почему? - удивился его земляк.
  - Дело в том, что на вышке можно не только стоять, но и сидеть, - улыбнулся Зайцев. - Шинель ведь длинная, подложил под себя, да и сиди!
  - А вдруг заснешь? - засомневался Случевский.
  - А я не боюсь. Шаги развода слышны издалека, успею встать, - ответил Иван. - К тому же у меня есть хорошая книга, я ее в библиотеке взял. Лампочка на вышке светит ярко и можно читать. Знаешь, как тогда летит время!
  - А ты что, читаешь на посту книгу? - удивился товарищ.
  - Да, конечно, - соврал Иван. Ему очень захотелось выглядеть этаким храбрецом.
  - Ну, ты даешь! - восхитился Случевский.
  В это время раздался стук в дверь, и вошли смененные караульные.
  - Марш спать! - приказал Мешков Зайцеву, и тот поспешно бросился в спальное помещение, присоединившись к остальным спящим.
  Не успел Иван задремать, как послышалась команда: - Караул! На выход!
  Быстро выскочив из спальни, надев шинель и вскинув на плечо автомат, Зайцев встал в строй. Осмотрев выправку и сделав ряд замечаний, Попков вновь повел смену на посты. Все повторилось, как и прежде.
  Оказавшись на посту во второй раз, Иван опять обошел всю охраняемую территорию, а затем, почувствовав усталость, залез на вышку и стал смотреть на окна учебного батальона. Как ни странно, спать не хотелось. Ощущалась какая-то тяжесть в голове, но это было терпимое, не мучительное состояние. - Как там дома? - задумался молодой воин. - Скучают, небось, без меня? - Он стал вспоминать свою жизнь на "гражданке", учебу в школе, завод. Вдруг послышался какой-то шум. Подскочив, Иван увидел, как суетятся курсанты в близлежащей казарме. - Как, неужели подъем? - подумал он и взглянул на часы. - Нет, еще без пятнадцати шесть. Значит, в учебном батальоне сегодня "тревога"! Повезло, что мы под нее не попали!
  Сняв автомат и поставив его в угол, он облокотился на перила вышки и стал смотреть в сторону казармы. Там уже все было тихо: видимо, курсанты побежали на стадион. Повернувшись в другую сторону, Зайцев обомлел: буквально в двадцати шагах от него на пост надвигался развод, возглавляемый начальником караула!
  Схватив автомат, Иван заорал: - Стой, кто идет!
  - Начальник караула! - последовал ответ.
  Когда старший лейтенант приблизился, Зайцев уже был в состоянии полной боеготовности.
  - Как несли службу? - грозно спросил Поев, подойдя вплотную к Ивану.
  - Все в порядке, товарищ старший лейтенант! - ответил Зайцев.
  - Как все в порядке? - удивился начальник караула. - А это что у вас выпирает? - И он показал Попкову рукой на грудь Ивана.
  Сержант подскочил, расстегнул пуговицы шинели Зайцева и пошарил у него за пазухой. - Ничего нет, товарищ начкараула, - пробормотал он рассеянно.
  - Как ничего? - усомнился Поев и сам полез рукой за пазуху Зайцеву. - Действительно, - разочарованно сказал он.
  - А что вы ищете? - спросил Иван.
  - Ничего. Марш с поста! - скомандовал Попков.
  Когда все пришли в караулку, Мешков подозвал Зайцева: - Слушай, у тебя нет чего-нибудь почитать?
  - Откуда, товарищ сержант? - удивился Иван. Теперь-то он начал догадываться, в чем тут дело!
  - Ну, что ж, - с раздражением буркнул Мешков, - если нет, тогда иди, промой пол в столовой.
  Зайцев взял ведро и тряпку и пошел мыть чистый пол.
  В половине восьмого утра сержант, распределив между дневальными бачки и коробки, направил их в столовую за завтраком. В число дневальных попал и Зайцев. По дороге молодые воины разговорились.
  - Слушай, Иван, что ты там читал сегодня ночью на посту? - поинтересовался Котов.
  - Да ничего, - ответил Зайцев. - А что такое?
  - Да я слышал, как Попков говорил Мешкову, что ты читаешь во время службы!
  - Это кто-то их обманул, - сказал Иван. - У меня-то и книг никаких с собой нет.
  - А-а-а, - разочаровался Котов, - а я думал - правда...
  - Как ты считаешь, Попков справедливый человек? - спросил вдруг Зайцева Козлов, шедший рядом.
  - Думаю, что нет, - ответил Иван. - Если бы он был справедливым, разве стал бы наказывать невиновных ребят? - И он перечислил случаи, когда командир отделения поступал предвзято.
  Вернувшись в караульное помещение, курсанты стали накрывать на стол. Козлова вызвал Мешков. Он так и не появился в столовой до самого завтрака.
  Когда караул принял пищу, курсанты, недавно прибывшие с постов, расселись в дежурке, перечитывая уставы. Мыть посуду полагалось другим. Иван приоткрыл дверь караулки и выглянул во двор.
  - Эй, Зайцев! - послышалось из дежурки. - Иди-ка сюда!
  Иван быстро захлопнул дверь и предстал перед сержантом Попковым.
  - Ты что, мудак, там обо мне болтаешь?! - со злобой заорал командир отделения. - Ну-ка, марш мыть посуду! Ишь, правдолюбец нашелся, справедливости ищет!
  Зайцев повернулся и пошел в столовую.
  Перемыв тарелки и бачки, он вернулся в дежурку, но не успел и присесть на табурет у стола, как последовала команда: - Караул, стройся!
  На этот раз на посту было очень трудно. Глаза слипались, ноги были ватными. Но, понимая, что нельзя садиться, Иван стал ходить взад-вперед по территории охраняемого объекта и считать шаги. С большим трудом отстоял он и в этот раз, но, зная, что допустить оплошность ни в коем случае нельзя, выдержал нелегкое испытание.
  После смены и отбывания обязанностей уборщика, молодой воин был вновь направлен в столовую части за пищей.
  Возвратившись оттуда и пообедав, Иван решил не выходить из караульной столовой и, зная, что Попков вновь заставит его мыть посуду, стал собирать грязные тарелки.
  - Товарищ Зайцев! - позвал вдруг его сержант Мешков. - Иди-ка сюда!
  Выйдя к нему, Иван отрапортовал.
  - Чего ты там возишься? - спросил замкомвзвода.
  Зайцев огляделся. Попкова не было, значит, ушел на посты. - Да я так..., - замялся он.
  - Давай, садись - учи устав!
  - Есть!
  Последнее стояние на вышке было самым трудным. Ведь днем спать не разрешалось, а Зайцеву и ночью не довелось нормально отдохнуть даже в положенное распорядком время. С большим трудом он отстоял свои последние часы, и когда пришла смена, вздохнул с облегчением: - Начальству не к чему придраться!
  В караульном помещении находился сержант Крадов, командир третьего отделения и второй разводящий. Увидев Зайцева, он обрадовался: - Идите-ка, товарищ курсант, в столовую! Скоро придет смена, и полы должны блестеть как новые!
  Иван уныло побрел в столовую выполнять приказ. Почти полтора часа провозился он "на полах", и когда прибыл новый наряд, силы его покинули. С трудом вышел измученный Зайцев в коридор и буквально свалился на свободное место скамьи.
  Дежурка была на этот раз переполнена. В ней скопились и старые и новые караульные.
  - Иди, сдавай столовую! - приказал Зайцеву Крадов после небольшого разговора со своими курсантами.
  Согнувшись, дрожа от усталости, молодой воин пошел в комнату приема пищи. Там стояли два курсанта из первой учебной роты. Когда Зайцев услышал их речь со знакомым прибалтийским акцентом, он не смог скрыть своей радости: перед ним были латыши! - Товарищ курсант, - сказал один из них, - вот здесь крясна, нужна прамыть!
  Иван взял тряпку и вытер пол, где действительно был песок.
  - Тепер мошешь ити, - сказал другой латыш. - Тут чиста!
  
  

  ГЛАВА 18

  
  Л А З А Р Е Т
  
  На следующий день в учебном классе состоялся разбор прошедшей караульной службы. Сержанты выразили свое удовлетворение тем, что курсанты постепенно осваивают "ратный труд". Особых замечаний по действиям часовых высказано не было. Мешков произнес лишь несколько слов о недопустимости чтения книг, газет и чего-либо подобного "при несении службы по охране государственных и военных объектов". При этом он с укоризной посмотрел в сторону Зайцева. Иван же, глядя на своего командира, также покачал головой в знак согласия со справедливостью его замечания.
  На вечерней поверке сержанты огласили некоторые изменения в графике дежурств. В связи с заболеваемостью гриппом и простудными болезнями были внесены поправки в состав очередного наряда по ротному дежурству. В число дневальных попал и Зайцев.
  Перед самым "отбоем", когда Иван пребывал в умывальнике, к нему подошел курсант Осин. Он поинтересовался, каково мнение товарища о сержанте Мешкове.
  - Очень хороший человек! - последовал ответ.
  Осин несколько растерялся, он, видимо, не ожидал такой оценки, но затем успокоился и спросил: - Почему ты так считаешь? Ведь большинство думают иначе? Разве ты не помнишь несправедливые наряды, которые он объявлял?
  Помня о последствиях подобного разговора во время караульной службы, Иван решил больше не попадаться на удочку товарища. - Мешков не только хороший, но даже отличный человек! - сказал он решительно. - И больше говорить нечего!
  Осин замолчал: такой исход беседы его совсем не устраивал!
  - Как же так, - опять заговорил он, - ведь даже Огурцов его не любит?!
  - Мало кого Огурцов не любит, - возразил Иван. - Это еще не значит, что я должен соглашаться с ним во всем.
  - Стало быть, Огурец - дурак?
  - Если ты так считаешь, то возможно. Поэтому я, тем более, не должен ему подражать! - усмехнулся Зайцев.
  На этом они расстались.
  Весь следующий день прошел в подготовке к наряду. Когда же наступило время дежурить, сержант распределил между курсантами территорию и назначил порядок смены дневальных у тумбочки с телефоном. Имея значительный опыт относительно своих товарищей, курсант Зайцев без труда справлялся с обязанностями дневального. Вместе с ним несли службу еще три курсанта: Огурцов, Конев и Котанс.
  Курсант Огурцов был одним из самых популярных среди товарищей. Физически сильный, рослый, он, казалось, всегда мог за себя постоять. Кроме того, он был и довольно общительным: любил поговорить о жизни, показать из себя заботливого товарища и надежного друга. По отношению к командирам он так же вел себя, как и большинство: заискивал перед ними, изображая из себя наивного дурачка, этакого "деда Щукаря", всячески пытался им угодить. Это считалось делом достойным и на "гражданке".
  Иван не раз замечал, как на заводе, где он работал, трудящиеся беспощадно обличали и осуждали свое начальство в разговорах между собой наедине и реже - в компании. В тех ситуациях они были активными борцами за правду и справедливость, но стоило лишь оговариваемому начальнику появиться перед ними, их поведение резко менялось: те самые герои, изрыгавшие только что всю свою злобу и нецензурную брань, вдруг, как по мановению волшебной палочки, начинали подобострастно улыбаться, заискивать, угождать своим врагам.
  То же самое происходило и в армии. К такого рода "героям" относился и товарищ Огурцов. Зайцев давно это понял и с ним не связывался. Лишь только, когда возникала необходимость поддерживать какие-то отношения, или кто-либо из курсантов подходил поговорить, Иван создавал видимость общения. К его удивлению, Огурцов за весь вечер ни разу даже не пытался начать доверительный разговор. Мало того, он со злобой смотрел на Зайцева и, казалось, чего-то ждал.
  - Ищет возможность придраться к чему-нибудь, - заподозрил Иван. - Зачем ему это надо? Может опять сержанты подучили?
  Лишь ночью, когда Зайцев сменял Огурцова у тумбочки, тот пробурчал: - Любишь вот ты, Иван, всякие сплетни сочинять!
  Тот опешил: - Да с чего ты взял, какие сплетни?
  - Не прикидывайся дурачком. Думаешь, я не знаю, что ты про меня ребятам наговариваешь?! - бросил с раздражением Огурцов.
  - Я ж ведь ни с кем почти не разговариваю! - возмутился Иван. - Когда же я мог про тебя сплетничать?
  - Хоть ты и считаешь меня дурачком, но я умней тебя! - с гордостью сказал Огурцов. - Я все знаю. Стоит только кому-нибудь на меня наговорить, я насквозь вижу сплетника! - И он торжествующе удалился.
  Из последних слов товарища Зайцев понял все: это "поработал" Осин! Но ведь Иван ничего плохого об Огурцове ему не говорил!
  Хотя, впрочем, и не отрицал утверждения Осина о том, что Огурцов дурачок. Значит, товарищ воспользовался этим разговором и передал собственное умозаключение, как слова Ивана! Такой поступок был весьма неожиданным!
  Зайцев хорошо знал о любви советских людей к сплетням. И в школе, и на заводе, да и здесь, в учебном батальоне, товарищи постоянно оговаривали друг друга. Характерным для них в этом было ведение провокационных бесед. Пользуясь неопытностью собеседника или его болтливостью, товарищи часто заводили разговоры о негативных сторонах жизни обсуждаемого, об отрицательных чертах его характера, о его недостойных поступках. И когда собеседник попадался на эту удочку и начинал "наговаривать", товарищ запоминал и вскоре передавал все тому, о ком говорилось. Подобная практика считалась нормой жизни. Натравливание таким образом противников или даже мало знакомых людей друг на друга высоко ценилось в обществе, так как окружающие с интересом наблюдали за дальнейшим развертыванием событий, потасовками, скандалами и прочим.
  С этим наш герой неоднократно сталкивался в жизни. Но вот с ситуацией, когда собственные слова выдавались за слова собеседника, он еще ни разу не встречался.
  - Каков наглец! - негодовал Иван. - Видимо, чувствует свою полную безнаказанность!
  Так оно, скорей всего, и было. Осин был крепким, широкоплечим парнем, и Зайцеву было далеко до него по физической силе. Считая, что Иван не осмелится выяснять с ним отношения, провокатор решил столкнуть его с Огурцовым и насладиться ссорой. Но Осин явно недооценил Зайцева, который вовсе не был "тихоней" и всегда давал сдачи "не отходя от кассы".
  Утром, когда курсанты столпились в умывальнике, Иван подозвал Огурцова и подошел с ним к Осину. - Послушай, Осин, объясни-ка нам хорошенько, когда это я сплетничал на Огурцова? - спросил он оторопевшего курсанта.
  - Я...ты, - растерялся Осин. - Ты...ты...говорил, что он - дурак!
  - Ну, уж нет, друг любезный, я говорил лишь только то, что не собираюсь подражать Огурцову в его осуждении начальства, о чем ты сам мне рассказывал! И дураком ты сам его назвал, а потом приписал свои слова мне! - громко сказал Иван.
  - Кого это я осуждал?! - взревел Огурцов. - То-то завчера...Мешков вломил мне бисты! Ах, ты, мудак! - И он ринулся на Осина, сбив его с ног ударом кулака. Курсанты подбежали и схватили разгневанного дневального за руки. Осин подскочил и тоже попытался ударить Огурцова, но его также схватили и удержали. Повезло, что в это время в умывальнике не было сержантов: не миновать бы драчунам внеочередных нарядов на работу! Было, конечно, ясно, что об этом товарищи донесут военачальникам. Но одно дело услышать о драке с чьих-то уст, а другое - увидеть самому. Кроме того, сержанты, да и офицеры, не были заинтересованы в "выносе сора из избы", поскольку такие поступки говорили о "плохой воспитательной работе" в роте. Поэтому история развития не получила. Что касается Осина, то он больше не был замечен в учебном батальоне в провокационных разговорах и всегда с ненавистью бросал взгляды на Зайцева и Огурцова: они стали для него врагами. Иван же с удовольствием смотрел на разбитую губу товарища. - "Не рой другому яму - сам в нее попадешь"! - вспомнил он известную русскую пословицу.
  Огурцов полностью изменил свое отношение к Зайцеву.
  - Ты, эта, на меня не обижайся, - сказал он ему после обеда. - Я же не знал, что этот мудак брешет!
  - Да ладно! - махнул рукой Иван.
  К вечеру, когда дневальные сдали помещение и освободились от дежурства, Зайцев почувствовал легкий озноб и головную боль. После ужина ему стало еще хуже. - Надо сходить в медпункт, - решил он и подошел к командиру отделения. - Товарищ сержант, - сказал он Попкову, - разрешите сходить в медпункт.
  - Что с тобой? - спросил командир.
  - Да вот голова болит, знобит что-то, - ответил курсант.
  - Погоди-ка, я дам тебе сейчас градусник, - и Попков полез в тумбочку. Он засомневался: не симулирует ли Иван. Однако через пять минут все стало ясно. - Тридцать восемь и пять! - удивился сержант. - Немедленно отправляйся в санчасть!
  Товарищи остолбенели. По выражениям их лиц заболевший понял, что они ему завидуют.
  - Вишь, ищет легкой жизни, - фыркнул Кулешов, проходя мимо. - Температуру и подделать можно!
  Но Иван не стал обращать на них внимание и, одевшись, выскочил на улицу.
  В медпункте царили тишина и покой. Вечером полагалось проводить всевозможные процедуры: перевязку, выдачу таблеток, измерение температуры. Молодой санинструктор рядовой Пинаев раздавал посетителям термометры. В этот вечер он дежурил один. Врачей уже не было. Наложив повязки на порезанную руку старослужащего солдата, Пинаев вышел в коридор посмотреть на градусники. У двух курсантов из сержантской роты температура была нормальная. - Марш отсюда! - крикнул на них санинструктор, и когда они испарились, взял термометр у Зайцева. - Марш..., - начал было он, но осекся и опять посмотрел на прибор. - Ого - го! Тридцать девять и четыре! Ты у меня рекордсмен! - он посмотрел на Ивана. - За полгода службы я еще не сталкивался с такой температурой! Что с тобой?
  - Голова болит и озноб, - сказал Зайцев.
  - А кашель, насморк есть? - спросил Пинаев.
  - Не было, вроде, - ответил Иван.
  - Не было, так будет! - уверенно заявил Пинаев. - Из какой ты роты?
  После получения информации о месте прохождения службы пациента, Пинаев позвонил в учебную роту и сообщил Мешкову, что Зайцев помещается в лазарет. Затем он повернулся к больному: - Иди-ка наверх. Там у нас лежат ребята. Они расскажут тебе, что к чему!
  Иван стал подниматься по ступенькам на второй этаж.
  - Погоди! - крикнул ему вслед санинструктор. - На-ка тебе таблетку аспирина! Выпей, да ложись!
  Забравшись на верхний этаж, Зайцев услышал громкий разговор в коридоре. Пройдя еще немного, он увидел группу солдат, сидевших на табуретках перед маленьким телевизором, на экране которого из-за тусклоты изображения почти ничего не было видно. Увидев нового клиента, солдаты радостно закричали: - Гляди-ка, ребята, салабон! Вот мы ему сейчас устроим!
  Услышав это веселое восклицание, молодой воин понял, что перед телевизором сидят старослужащие солдаты - "старики". Все они были одеты в грязные, засаленные халаты коричневого цвета - больничную спецовку.
  На самом уютном месте напротив телевизора сидел низенький симпатичный паренек. Властно махнув рукой, он указал "старикам" на экран и потребовал замолчать. - Иди в палату, - сказал он новичку, - скажи, что тебя прислал сюда Одинцов! Пусть дадут белье и одежду!
  Зайцев повиновался. Всего в медпункте имелось три палаты. Одна называлась "изолятор". В настоящее время она пустовала. В другой, самой большой, стояли восемь коек. Третья палата с надписью "ЛОР", использовалась, как потом узнает Иван, под склад и запиралась на ключ, который хранился у санинструктора. Зайдя в самую большую палату, Зайцев застал пациентов за уборкой. Три молодых воина тщательно промывали пол. Увидев новенького, курсанты узнали в нем "своего", хотя видели друг друга впервые.
  - Что, заболел? - спросил один из них Ивана.
  - Да, температура больше тридцати девяти, - ответил тот.
  - Так чего же ты ходишь? - удивился другой курсант. - Иди, ложись вон на ту постель!
  - Мне сказал Одинцов, чтобы я взял белье и одежду, - робко улыбнулся Иван. - Кто мне все это даст?
  - Халат я тебе сейчас дам, - сказал высокий, худой парень. Он подошел к шкафу и вытащил оттуда грязный, замусоленный предмет. - На, бери.
  Брезгливо ощупав халат, Иван засунул его под мышку.
  - Это что, моя постель? - спросил он ребят.
  - Да, ложись вот здесь, у тумбочки, сегодня только что выписали одного сержанта. Занимай его постель! - приветливо пригласили Ивана больные.
  - А как же белье? - спросил новичок. - Не ложиться же мне в грязную постель?
  - С чего ты взял, что она грязная? - удивился один из парней. - Смотри, какая она белая!
  - Не надо здесь ломаться! - предупредил Зайцева другой курсант. - Ложись, пока есть место, а то "старики" узнают о твоих претензиях - сразу же пойдешь на полы!
  Иван не стал долго рассуждать. Раздевшись и аккуратно уложив гимнастерку на табурет, он влез в пахнувшую чужим потом постель. Постепенно чувство отвращения прошло, однако головная боль и озноб усилились. Вспомнив про таблетку, Зайцев проглотил ее и закутался в одеяло: вскоре он погрузился в мрачное и жаркое забытье.
  Наутро пришел санинструктор. Зайцев лежал и не двигался.
  - На-ка, померяй температуру, - сказал Пинаев. Посмотрев на термометр, он обратился к больным: - Смотрите, ребята, чтобы на полы его не посылали! Ему хотя бы с неделю нужно отлежаться!
  Команда санинструктора - закон для больных. Авторитет Пинаева никем не оспаривался, несмотря на то, что он отслужил немногим больше шести месяцев. Считались же с ним военнослужащие вот почему.
  В вечернее и утреннее время санинструктор оставался в медпункте единственным представителем администрации. От него зависело, поместить больного в стационар или нет. Часто в лазарет попадали и совершенно здоровые люди, как правило, старослужащие или друзья Пинаева. Вот и на этот раз среди больных оказались гордые москвичи, земляки Пинаева, которые по той или иной причине решили просто отдохнуть от надоевшей роты. Большинство из них чувствовали себя прекрасно и проводили свое свободное время, как им вздумается. Часто они по вечерам запирались вместе с Пинаевым в изолятор, и оттуда доносились приглушенные голоса, звон стаканов, бутылок и пение под гитару.
  Наступил новый, тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. Зайцев встретил его в постели, с которой он вставал лишь тогда, когда нужно было поесть в столовой или сходить в туалет.
  Столовая также находилась на втором этаже. Здесь не готовили пищу, а только ели. Поэтому в комнате приема пищи стояли несколько столов, стульев, да чистые бачки, с которыми больные ходили в войсковую столовую за пищей. Убирался медпункт "молодыми" воинами, которые пребывали там на излечении. Большинство из них попадали в медпункт не потому что заболели (температура у них редко была повышенная), а потому, что необходимо было регулярно поддерживать чистоту в помещении. Но для курсантов медпункт был настоящим раем по сравнению со службой в учебном батальоне. Поэтому они были благодарны Пинаеву за то, что он помещал их туда и беспрекословно выполняли все его указания.
  Лечение здесь заключалось, в основном, в отлеживании. Когда у больного была высокая температура, ему давали аспирин и иногда кальцекс. Часто больные пили какую-то микстуру, а при ангине полоскали горло раствором фурацилина. Впрочем, само нахождение вдали от учебного батальона благоприятно действовало на больных.
  ...Иван уже через три дня после помещения в лазарет почувствовал облегчение: температура спала. Однако оставались головная боль и слабость.
  Иногда на верхний этаж к пациентам заходил начальник здравпункта - капитан Михайлов. Эти рейды назывались обходами. Он смотрел на больных, спрашивал об их самочувствии, а затем уходил вниз.
  Работал здесь и отставной подполковник медицинской службы Северов, который иногда осуществлял прием больных и осматривал наиболее тяжелых, направляя их в гарнизонный госпиталь. Уже на следующий день после попадания в лазарет Иван предстал перед опытным врачом. Послушав Зайцева, Северов вынес заключение, что ничего тяжелого нет, и что температура вызвана простудой и сильным переутомлением. И, тем не менее, он подтвердил необходимость постельного режима для больного.
  В обычных случаях прием осуществляли капитан Михайлов и санинструктор Пинаев. Ежеутренне они выписывали очередных выздоровевших пациентов. Ивана некоторое время не приглашали вниз. Лишь через неделю его вместе со всеми позвали спуститься в процедурный кабинет.
  Раздав градусники, Михайлов занялся изучением листков приема больных. Зайцева он сразу же отослал наверх: рано еще выписываться. Остальные назад уже не вернулись: их всех выписали в связи с выздоровлением.
  Во второй половине дня пришло новое пополнение: шесть курсантов с простудными заболеваниями и два "старика" без признаков заболеваний. Вечером Пинаев со своими друзьями "отмечали" их болезни: запершись в изоляторе, они распевали песни и звенели бутылками.
  За все четырнадцать дней пребывания Зайцева в лазарете, он ни одного раза не мыл пол. С этим успешно справлялись постоянно сменяемые курсанты, которых ежедневно назначал санинструктор дневальными по лазарету. Поэтому воспоминания о лазарете остались у Ивана самые радостные.
  
  

  ГЛАВА 19

  
  П Е Р В Ы Е У В О Л Ь Н Е Н И Я
  
   Появление Зайцева в роте после двухнедельного отсутствия недолго было предметом всеобщего внимания. Вскоре монотонная солдатская жизнь заглушила новый поток злобы, зависти и недоброжелательства по отношению к так называемому "симулянту", как считали почти все воины.
   Уже на третий день после своего прибытия Зайцев оказался в числе дневальных. За время его болезни в учебном батальоне произошли некоторые события. По требованию московского начальства (какого именно, рядовые воины не знали) часть курсантов направили на кабельно-монтажные работы сроком на три месяца. Поговаривали, что на строительство каких-то особо важных объектов под Ульяновском, Ленинобадом и Лениноканом. Точными сведениями курсанты не располагали, потому как все было засекречено. Названия же городов ни о чем не говорили, ибо в СССР трудно было найти населенный пункт, так или иначе не связанный с именем Ленина. Что же касается роты, в которой служил наш герой, то и ее затронули суровые испытания. Правда, из четырех взводов на "объекты" направили только первый и третий, а два других оставили продолжать прежнюю службу. То же самое произошло и в первой роте.
   Сокращение личного состава наполовину привело к тому, что дежурить по роте и ходить в караул пришлось курсантам значительно чаще, чем раньше. Кроме того, в казарменном помещении установилась довольно непривычная тишина. Казалось, что рота впала в спячку. Атмосфера "покоя" частично объяснялась и тем, что четверть состава молодых солдат находились на лечении либо в гарнизонном госпитале, либо в лазарете части. В казарменных помещениях температура воздуха колебалась от плюс четырнадцати до шестнадцати градусов по Цельсию, постоянно открывались двери на улицу, и в коридоре царили сквозняки. Помимо этого, во время дежурства или отбывания очередных или внеочередных нарядов на работу, курсанты все время возились в холодной воде и мерзли. Холодно было и в постели, ибо небольшое и довольно тонкое суконное одеяло почти не грело. Для того чтобы не трястись от холода и заснуть, нужно было накрываться одеялом с головой, согревая свое тело теплотой дыхания. Постепенно курсанты приучились и к этому и спали, ибо усталость "скрадывала" чувство холода.
   Зима в этом году года была не очень суровой, но в январе и феврале температура на улице иногда достигала минуса тридцати градусов. В такие дни гуманные сержанты разрешали накрываться в постелях и шинелями, ибо в противном случае можно было потерять еще немалое количество потенциальных нарядчиков. И без того лазарет войсковой части был переполнен простудившимися курсантами. Многие из них лежали и в гарнизонном госпитале с классическими диагнозами - бронхитом или воспалением легких.
   Ивану, к счастью, удалось избежать этих заболеваний, и поэтому он с удвоенной энергией нес воинскую службу: ходил в наряд по два-три раза в неделю. Надо отметить, что даже для учебной роты такая нагрузка была довольно тяжелой и серьезно изматывала. Сержанты и офицеры это прекрасно понимали.
   Следует сказать, что все советские руководители почему-то страшно боялись любых проявлений народного гнева, или, говоря языком начальства, "беспорядков". Что только не делали и не делают со своим народом наши начальники, а он все терпит и переносит, редко взрываясь ничего не значащей говорильней и быстро, даже без принуждения, успокаиваясь. И, тем не менее, руководители боятся! Чем это объяснить? Или тем многолетним гипнозом, в который погрузился советский народ с октября тысяча девятьсот семнадцатого года и который проявлялся страхом и покорностью большинства перед меньшинством и...страхом меньшинства перед большинством? Этой философии Иван не понимал и вряд ли поймет когда-либо. Он прекрасно знал, что страх подчиненных перед начальством вполне объясним и реален, но в то, что подчиненные способны как-то что-то в своем положении изменить, он не верил. Военачальники, как верные дети своей Отчизны, мало чем отличались от прочих советских руководителей. Они тоже боялись своих подчиненных. Поэтому на период повышенной нагрузки на курсантов Политотдел рекомендовал несколько ослабить контроль над ними. Практически, это означало временное прекращение чрезмерных придирок к воинской выправке, высказываниям, "неправильным взглядам" и прочему. Несколько ослаб в роте и пресс учебных требований: за плохие знания, неуверенные ответы наряды не объявлялись. В дни, свободные от учебных занятий, тем, кто только что завершил дежурство, разрешалось не ходить на просмотр очередных фильмов о Ленине.
   Надо подчеркнуть, что и эти небольшие послабления существенно смягчали трудности и позволяли ощутить какую-то компенсацию за частые наряды.
   Зайцев с особой радостью воспринял возможность не посещать кино и охотно напрашивался на дежурство в эти или предшествовавшие демонстрации фильмов дни.
  Несколько улучшилась и моральная атмосфера в роте. Обычно советские люди в экстремальных условиях не просто раздражаются и нервничают, а в любой момент ищут возможность наброситься на своего ближнего, особенно, если уверены, что не получат отпора. Источник своих бед и горестей они видят не в начальстве и существующей системе отношений, а в своем более слабом товарище. И в этот период особенно усиливается сплетнесочинительство, передача всякого рода оговоров друг на друга, и, наконец, вспыхивают небольшие локальные потасовки, в которых товарищи изливают всю накопившуюся друг на друга злобу и ненависть. Все это Зайцев многократно видел и слышал и в армии, и на "гражданке".
   На этот раз обстановка некоторым образом изменилась в лучшую сторону: отношения между курсантами стали значительно терпимей. Иногда даже слышались шутки и смех. Так, однажды, в промежутке между караульной службой и выполнением функций дневальных, довольно весело прошло занятие по научному атеизму, которое вел замполит роты капитан Вмочилин. Как всегда бравый политрук начал свой урок атеизма с утверждения, что Бога нет. С этим были согласны, в основном, все воины взвода и роты, и, вероятно, всего батальона. Ибо в доказательство Вмочилин приводил не только всем известные изречения Ленина и Маркса, но и доводы житейского здравого смысла.
   - Если бы Бог был, - решительно произнес замполит, - разве он допустил бы все те несправедливости, которые происходят в мире?
   Эти слова все поняли в буквальном смысле. Зайцев, например, оглядевшись по сторонам, пришел к выводу, что Вмочилин целиком и полностью прав. И, хотя военачальник стал говорить о "зверствах американской военщины во Вьетнаме", гитлеровских концлагерях, перед глазами Ивана встала сцена построения голых курсантов на холодном ветру сразу же после первой помывки в бане. Вероятно, и остальные товарищи поняли утверждение замполита таким же образом, ибо во время опроса никто из них не привел в пример ни Германию, ни США. Все упорно утверждали, что все то, что происходит вокруг действительно никоим образом не связано с присутствием Бога, а курсант Антюхов договорился до того, что сказал, что скорей существует черт, чем Бог. Хорошо, что диалектика его мысли так и не была расшифрована вполне довольным таким ответом Вмочилиным.
   Но самую важную часть урока занимала критика буржуазных философов, которые пытались увлечь наивных людей Запада на ложный путь, отвлекавший их от классовой, революционной борьбы за свои права. Вмочилин долго говорил о духовной сивухе, которой отравляют эксплуататоры эксплуатируемых, но так и не привел в пример ни одного имени буржуазных ученых, которых, по-видимому, не только никогда не читал, но и попросту не знал.
   - Товарищ капитан, - вдруг послышался голос курсанта Соловьева, - а что, в царской России не было буржуазных философов?
   - Были, еще как были! - ответил замполит. Он полистал учебник истории КПСС. - Вот, например, Суворов и Бердяев...
   - Как, Пердяев? - спросил кто-то с дальней парты. Раздался смех.
   - Вот именно, Пердяев! - поддержал шутку замполит.- За такую философию его только так и надо звать!
   - А какой это Суворов? - спросил еще кто-то. - Не тот ли, что одержал так много побед, наш знаменитый полководец?
   - Нет, товарищи, успокойтесь, - заверил курсантов Вмочилин. - Это - всего-навсего однофамильцы, ибо не может быть красный командир буржуазным философом!
   Зайцев едва не задохнулся от смеха. Замполит на него вопросительно посмотрел.
   - Да я все еще по Бердяеву! - воскликнул Иван.
   - А..., - многозначительно отметил Вмочилин, - тогда - дело другое!
   Военачальник завершил свое занятие на оптимистической ноте: - Нам не надо небесного рая, мы его построим себе здесь, на земле!
   И это нашло понимание у воинов, поскольку все знали, что политические работники действительно обеспечили себе земной рай.
   Закрепляя благоприятное впечатление от своего урока, Вмочилин сказал: - Я вижу, товарищи, что вы все больше и больше входите в колею воинской жизни. Занимаетесь вы все лучше, хорошо усваиваете глубокие мысли, которые я вам прививаю, и, наконец, хорошо несете воинскую службу. За все это вас следует поощрить. Чего бы вы хотели?
   От неожиданности воины не могли найти слов.
   - Ну, посмелей!
   - Сходить бы в чайную..., - пробормотал курсант Огурцов.
   - Нашел о чем мечтать! - набросился на него Таманский. - Вот если бы сходить в увольнение в город!
   - В увольнение? - вскинул брови замполит. - А что, дело не мудреное! Эй, сержант! - обратился он к Мешкову. - Составь-ка мне список наиболее отличившихся за последние дни товарищей. Я рассмотрю, кого из них можно будет пустить в увольнение!
   - Есть!
   Весь этот и следующий день курсанты обсуждали слова Вмочилина. - Неужели и правда разрешит сходить в увольнение? - спрашивали они друг друга: ведь получить увольнение, будучи курсантом учебного батальона, дело почти неосуществимое!
   Однако через два дня после занятий по атеизму сержант Мешков на вечерней поверке зачитал список всех кандидатов на увольнение. Таковых оказалось шесть человек. Зайцев в этот список, естественно, не попал. Честно говоря, он и не хотел идти в увольнение. Во-первых, потому, что знал, что ему никто этого не позволит, а во-вторых, прекрасно понимал, что военачальники "мягко стелят да жестко спать", ибо даром ничего не дадут. И, наконец, в-третьих, ему просто нечего было делать в холодном и незнакомом городе. К тому же Зайцеву выпала честь нести службу дневальным как раз с субботы на воскресенье, когда и пойдут лучшие курсанты в город. Мысли Зайцева на увольнение не разделялись его товарищами. Большинство из них тяжело переживали, что им не удалось попасть в список счастливчиков, которым они смертельно завидовали.
   Капитан Вмочилин безоговорочно утвердил представленный замкомвзвода список и на следующий день на очередном политзанятии прокомментировал, что в дальнейшем, если воины будут улучшать качество несения службы, они все смогут побывать в увольнении.
   На занятии по изучению устава Зайцев, наконец, получил подтверждение своей мысли о том, что даром увольнение никто не даст. Это стало ясно из слов преподавателя - командира взвода старшего лейтенанта Поева.
   - Что, товарищи, - обратился он к курсантам, - некоторые из вас отличились, получили увольнения. Надо сказать, что это вам не Божий дар! Для того чтобы пойти в город, вам нужно будет тщательно изучить все основные положения устава о поведении в городе, о действиях советского воина в необычной обстановке. Все это вы будете рассказывать дежурному по части. И только, если на все вопросы вами будут даны правильные ответы, вы будете отпущены в город!
   После этой речи число завистников заметно поубавилось. Да и с лиц счастливчиков исчезли радостные выражения.
   - А что, если я ошибусь и неправильно отвечу? - спросил курсант Дашук. - Меня что, не выпустят из части?
   - Безусловно, - последовал ответ. - Поэтому вам и следует хорошенько изучить все уставы, чтобы заработать предоставленное вам право.
   Итак, курсанты приступили к зубрежке уставов, а Иван со своими тремя товарищами стали готовиться после обеда к несению обязанностей дневальных. Смена ротного наряда и вечернее дежурство прошли без происшествий, и на следующее утро молодым воинам представилась возможность узнать, как усвоили уставы их удачливые товарищи и что такое процедура подготовки к увольнению в город.
   Дневальные особенно хорошо знают всю обстановку в роте в день несения службы. Они первыми встречаются со всеми военачальниками, посетившими роту, они отвечают по телефону и приглашают к нему сержантов, если звонят офицеры или кто-нибудь из других рот. Часто курсанты, возвращаясь с занятий или просмотра кинофильма, интересуются событиями в роте и обращаются за информацией к дневальным: те должны знать обо всем!
   Утром после завтрака командир взвода построил увольняемых в коридоре казармы. Рассказав им об ответственности, какая на них лежит в этот период, Поев выразил надежду, что его подчиненные сумеют оправдать возложенное на них доверие. После этого он отпустил курсантов и предложил им добросовестно подготовиться к увольнению. Выход в город для них начинался в девять часов утра, поэтому для подготовки оставалось совсем немного времени.
   С радостными лицами проходили отпускники перед стоявшим у тумбочки Зайцевым. Один из них, литовец Барткус, вдруг остановился. - Эй, Зайцев! - крикнул он. - Видишь, мы в увольнение идем!
   - Ну, и что? - пожал плечами Иван.
   - А то, что тебе никогда не дадут разрешения на увольнение! - усмехнулся Барткус.
   - Это еще почему?
   - А ты имеешь нарушений дисциплина. Ты - плохой солдат! - И румяный курсант торжественно удалился.
   - Ишь ты, дразнит, - подумал Зайцев. - Посмотрим, как ты справишься с вопросами дежурного!
   Действительно, где-то через час в роту возвратился курсант Дашук.
   - Что, не ответил? - спросил его дневальный Котанс.
   - Да разве ты ответишь на эти вопросы?! - возмутился Дашук. - Там экзаменует не дежурный по части, а его помощник - сержант с какой-то польской фамилией....Гржензица, что ли...Он так придирается, что, я думаю, никому из ребят не удастся выйти в город!
   Его слова вскоре подтвердились. Постепенно, один за другим стали возвращаться "счастливчики". Вот и Барткус оказался среди них. Куда девалась вся его спесь! Прокравшись в казарму, он сел на свой табурет у постели и замер. Таким образом возвратились пятеро из шести. Из разговоров с последними вернувшимися Зайцев узнал, что на контрольно-пропускном пункте их подвергли полнейшему осмеянию. Дежурный сержант и старослужащие воины-дневальные не столько интересовались знаниями курсантов, сколько старались лишить их возможности сходить в город.
   - Ишь, салабоны, - возмущались "старики", - мы за всю службу ни разу не побывали в увольнении, а они сразу же попали в любимчики!
   Короче говоря, опытные воины довольно легко добились своей цели и, осмеяв первых четырех молодых солдат, отправили их назад в учебную роту. Затем они еще долго измывались над пятым кандидатом на увольнение и тоже прогнали его в казарму. И только один из шести - курсант Замышляев - сумел побывать в увольнении, но он оказался обязанным этим не своим знаниям устава, а лишь случайности и...Зайцеву.
   А случилось вот что. Иван не помнит, что заставило его так поступить, но, тем не менее, он совершил чрезвычайно дерзкий поступок.
   У тумбочки стоял дневальный Котанс, а Зайцев промывал коридор. Закончив уборку, он подошел к Котансу.
   - Видишь, Иван, - обратился к нему латыш, - хвалились, что в город пойтут, - он показал рукой на расстроенных неудачников, - а получилось, что им хуже всех!
   - Да, быть посмешищем не очень приятно, - согласился Зайцев. - А что, если позвонить на капепе и спросить, чего они там ребят гоняют?
   - Что ты, да сержанты тохта с ума сойдут от злости, не тумай свонить. Они же тепе тохта устроят! - возразил Котанс.
   - Да что ты думаешь, я боюсь? - вскипел Зайцев. - Да я сейчас же позвоню! - И он набрал три цифры.
   - Помдежурного по части сержант Гржензица слушает вас! - раздалось в телефонной трубке. Под пристальным взглядом Котанса Зайцев заколебался. - Что вы там...ребят гоняете? - нерешительно начал он. - Они неплохо знают уставы, а Барткуса довели до того, что он плачет!
   - Ах ты, гад! - раздался крик, и Зайцев сразу же положил трубку на рычаг. Тут же зазвонил телефон. Иван представился.
   - Кто от вас звонил?! - послышался громкий голос. Котанс, стоявший рядом, все слышал и знаками показал. - Не признавайся!
   - Никто! - ответил Зайцев.
   - Это Гржензица говорит! - раздалось вновь из трубки. - Я точно знаю, что звонили от вас! Дайте трубку другому дневальному!
   - Котанс подошел к телефону и представился. Состоялся разговор, близкий по содержанию предыдущему. Помдежурного требовал назвать виновника, но Котанс сказал, что никто не звонил.
   Этим дело не кончилось. Примерно через полчаса в роту пожаловал командир взвода. Он устремился к Зайцеву и потребовал ответа: - Кто звонил на капепе?!
   - Никто не звонил, товарищ старший лейтенант!
   Точно так же ответили и все остальные дневальные. Впрочем, двое из них действительно ничего не видели, поскольку мыли туалет.
   После того как Поев, ничего не добившись ушел, в роте появился старшина - прапорщик Москальчук. Обосновавшись в канцелярии роты, он стал вызывать туда одного за другим всех дневальных и тех курсантов, кто находился в казарме во время злополучного звонка. Первым там побывал Котанс. Он долго не задержался и скоро выскочил под громкие крики старшины.
   - Зайцев! - взвыл Москальчук. Котанс знаками показал, что "все в порядке" и "держись". Иван вошел в канцелярию.
   - Это ты звонил, иоп твою мать?! - заревел Москальчук. - Мы внимательно слушали и запомнили голос! Ну-ка, скажи несколько слов!
   - А что сказать? - спросил перепуганный курсант.
   - Ну, слова присяги, например...
   - Я, гражданин Союза Советских социалистических республик, вступая в ряды Вооруженных Сил..., - стал бубнить Зайцев.
   - Довольно, - остановил его старшина. - Голос был другой. Так ты действительно утверждаешь, что стоял у тумбочки?
   - Да, я все время стоял у тумбочки!
   - В какое время ты стоял? Откуда тогда знаешь, когда все произошло?!
   - Дело в том, что позвонил телефон, и сержант Гржензица...Так, вроде, его фамилия...стал спрашивать, кто звонил...А рядом со мной был Котанс. И не только никто не звонил из роты, но и сюда звонков не было!
   Москальчук пристально посмотрел на Ивана. - Что за чертовщина? Неужели ошиблись? - буркнул он и набрал номер телефона. - Гржензица? А ты уверен, что из нашей роты звонили? ...Ладно... - Старшина положил трубку и вновь уставился на Зайцева: - Гржензица говорит, что на табло автоматической станции горели цифры нашего телефонного номера...Поэтому ошибки не должно быть!
   - А я все-таки думаю, что ошибка, - возразил Иван, - потому что ничего сверхъестественного не бывает! Они там или просмотрели или что-то перепутали!
   - Черт их знает! - заколебался старшина.- Ладно, иди, разберемся!
   После обеда по роте поползли слухи, что кто-то в части совершил террористический акт. Из дому прибежал вызванный по телефону командир роты капитан Баржин. Он также упорно пытался выявить "шпиона" и "террориста". Зайцев вновь предстал перед очередным военачальником.
  - Вы понимаете, товарищ курсант, что произошло?! - вопрошал его Баржин.
  - Я думаю, что произошло недоразумение, - спокойно ответил Иван. Он постепенно привык к событиям и стал приходить в себя.
  - Ну, уж нет, - возмутился командир роты. - У вас под носом действует американский шпион, а вы, иоп вашу мать, водите жалом! Представьте себе, что будет, если об этом узнает командир части! Да это чепе! Шпион в нашей роте!
  - Вы же сами рассказывали, - перебил его Иван, - что американские шпионы могут легко подключаться к телефонам и вторгаться в телефонные разговоры?
  - Да, я рассказывал, но ведь сам-то я ничего подобного не знал! - нечаянно признался Баржин. - Неужели они достигли такого уровня?
  - Все может быть, - ответил Зайцев.
  Через некоторое время в канцелярии появился Вмочилин. Он тоже принял участие в допросе, но ничего существенного не добился.
  - Это - политический вопрос! - возмущался замполит. - Это - не просто шпионаж. Это - попытка...убийства руководства роты!
  - Ну, уж тут ты перегнул палку! - возразил Баржин. - Конечно, если бы это произошло в другой роте...В общем, Вить, давай-ка эту историю прикрывать. Кажется, этот Гржензица напорол какую-то ерунду!
  Вмочилин согласился. Это был реальный выход.
  - Дай-ка я позвоню на капепе. И Баржин набрал номер. - Эй, Гржензица, - буркнул он, - ты продолжаешь утверждать, что кто-то от нас звонил?...Да?...Ты уверен?
  - Он уверен! - оторвавшись от телефона пробормотал Баржин.
  - Дай-ка я, - взял трубку замполит. - Эй, Гржензица, слушай, тут какая-то ошибка! Как нет ошибок?! Ты, знаешь, на роту грязь не лей! - вдруг заорал он, внезапно побагровев. - Позови-ка дежурного!
  Видимо, дежурного по части не было на месте, поэтому замполит положил трубку и стал набирать еще один номер.
  - Так, пригласите дежурного по части, это Вмочилин, - сказал капитан. - Саш, это ты? Это Вмочилин. Слушай, у нас тут получился неприятный инцидент...Ах, ты знаешь...Саш, давай это дело замнем...Как? Что? Поставить? В этом не сомневайся! - Вмочилин глянул на Зайцева и махнул рукой. - Выйди!
   Ивана как ветром сдуло.
  На вечерней поверке, которую проводил сам старшина роты, он сказал много нелестных слов о плохих знаниях курсантами общевоинских уставов. - Ничего не знаете, ничего не можете! - возмущался Москальчук. - Даже полы не в состоянии вымыть! Когда не зайдешь - в роте, как бык нассал! Курсант Барткус! - вдруг взревел он. - Выйти из строя!
  Когда молодой воин, дрожа от страха, предстал перед лицами своих товарищей, старшина, окончательно разозлившись, заорал: - Что, Барткус, небось, батька твой из кулаков?! Все неймется вам, националистам, все мечтаете что-нибудь сотворить против Советской власти!
  И, выдержав паузу, Москальчук громко, во всеуслышание, протрубил: - Рота - смирно! За плохую подготовку к увольнению и личную недисциплинированность объявляю курсанту Барткусу три наряда вне очереди на работу!
  Зайцев посмотрел на Котанса. Тот улыбался и что-то шепотом говорил стоявшим рядом латышам. Ивану показалось, что они изо всех сил старались удержаться от смеха.
  Однако больше об этой истории никто никогда не вспоминал.
  
  

  ГЛАВА 20

  
  Б О Р Ь Б А С Г Р У Б О Й Б Р А Н Ь Ю
  
   Прошло несколько дней. Служба продолжала идти своим чередом. Наряды на работу сменялись нарядами на службу. Один раз в неделю приходилось отправляться в караул. Зайцев уже усвоил для себя такой ритм: понедельник, среда, пятница - идти в наряд, значит, спать в лучшем случае по четыре часа в сутки.
  Во всем есть и положительные и отрицательные моменты. Так, недосыпание способствовало тому, что в свободные от дежурства дни курсанты засыпали сразу же, как только ложились в постель. Ни холод, ни одеяло, закрывавшее голову, нисколько не мешали спать. Постепенно все стали привыкать к такой жизни. Молодые воины только не могли приспособиться к быстрому поглощению пищи в столовой и никогда не успевали: чем больше торопились, тем хуже были результаты. Большинство курсантов спасались от голода лишь тем, что посещали чайную или покупали что-нибудь из пищи в воинском магазине на деньги, присылаемые переводами из дому. Родители ежемесячно высылали каждому из них по десять - пятнадцать рублей. И этих денег хватало на то, чтобы, по крайней мере, не умереть с голоду.
  Иван никогда не питался один и всегда угощал товарищей. Случаев, когда кто-нибудь покупал или получал из дому съестное и съедал все сам, в роте ни разу не было. Когда приходила посылка, молодые воины в первую очередь угощали сержантов. Но со стороны сержантов вымогательств не было. Все делалось добровольно.
  Жадность не была свойственна Зайцеву, и когда однажды он получил посылку, то в тот же день раздал ее всю товарищам, не оставив без внимания и сержантов. Просто угостил без всяких подхалимажа и лести.
  Надо сказать, что в учебном батальоне, который курировал, по словам политработников, сам командир части, дисциплина была довольно строгой. И не только по отношению к несению дежурства, нарядам, общей выправке, но и к имуществу личного состава. Практически не было случаев воровства. С этим воины столкнутся во время службы в основных подразделениях части. Здесь же такое было неприемлемо!
  Как-то из тумбочки одного из курсантов пропала небольшая карманная расческа. Тот не особенно расстраивался, но однажды об этом проболтался. Узнал командир отделения сержант Попков. Разразился скандал. Взвод трижды строили и внимательно допрашивали, пока дневальный случайно не нашел пропажу на подоконнике. Но и после этого едва ли не каждый день и на каждом построении упоминался случай хищения, и сержанты неутомимо предупреждали о тяжелых последствиях для того, кто осмелится покуситься на вещи товарища. Даже когда курсанты, получив военную форму, сбросили с себя гражданскую одежду в первые дни пребывания в учебном батальоне, их вещи были тщательно собраны, упакованы и отправлены посылками домой. За этим внимательно следил замполит Вмочилин.
  А вот, что касается нецензурной брани, то она, в прямом смысле, заполняла всю жизнь и быт воинов. Слова "плять", "иоп твою мать" стали не просто ругательными, а использовались уже для связки отдельных слов в предложения и употреблялись на каждом шагу. Офицеры и сержанты не только не отставали от молодых солдат, но, порой, даже задавали тон. Что касается политических работников, то они тоже употребляли грубую брань, но значительно реже, чем прочие командиры.
  Так, капитан Вмочилин ругался только, пребывая в гневном состоянии, а майор Жалаев был еще сдержанней: за всю службу в учебном батальоне Зайцев лишь один раз услышал грубую брань с его стороны, да и то на Вмочилина, когда Жалаев разговаривал с ним и не рассчитывал, что его услышат курсанты.
  Однажды сержанты попытались как-то приостановить ругательства между курсантами. На вечерней поверке замкомвзвода сержант Мешков объявил, что "будет наказывать нарядами всех, кто станет ругаться матом". То же самое сказали сержанты и в других взводах. Вероятно, это была очередная компания, на сей раз по борьбе с площадной бранью. На следующее утро в роте царила полная тишина. Сержанты внимательно прислушивались к разговорам подчиненных, а большинство курсантов объяснялись между собой знаками, ибо боялись открыть рот, потому как настолько распустились, что уже без нецензурных слов не могли говорить. Зайцеву же новая компания затруднений не принесла, ибо он почти никогда не матерился, что было еще одной из причин ненависти к нему многих товарищей. Ему было забавно смотреть, как хлопали глазами курсанты, когда сержанты обращались к ним с какими-либо вопросами. Бедные воины так уставали, подыскивая при разговоре литературные слова-заменители нецензурных, что даже покрывались потом!
  Несмотря на старание сдерживаться, выполняя приказ, все же иногда тот или иной курсант допускал промах и забывался. Сержанты были тут как тут! Внеочередной наряд на работу! Благодаря этой месячной компании, Иван ни разу до самой середины февраля не мыл полы - нарядчиков было, хоть отбавляй! Несчастные воины форменным образом страдали. Лишь курсант Замышляев, как и Зайцев, не особенно мучился в сложившейся обстановке. Он с улыбкой взирал на гримасы своих товарищей и иногда открыто насмехался над ними. Как-то он подошел к Ивану и рассказал, что вытворяет его сосед по койке курсант Таманский. Оказывается, он по ночам выкрикивает ругательные слова! Зайцев не поверил: - Не может быть! Или он - сумасшедший?
  Замышляев усмехнулся: - А ты сам послушай!
  - Как же я послушаю? Кто мне позволит подходить к нему ночью? - удивился Иван.
  - А ты подойди к его койке, когда будешь дневальным по роте.
  Иван решил так и сделать. Тем более что на следующий день наступила его очередь идти в наряд. - Слушай, Миша, - обратился он к Замышляеву, - расскажи-ка, как ты погулял по городу во время увольнения.
  - Да что там рассказывать! - ответил курсант. - Шатался один по городу, сходил в кино, в музей, прошелся по магазинам.
  И он стал перечислять все магазины, в которых побывал, и достопримечательности, которые увидел. Запомнил он даже улицы и переулки, где они располагались. Так, кинотеатр "Правда" находился на центральной улице Ленина. В Первом Ленинском переулке был расположен краеведческий музей. На улице Ульянова он обнаружил большой гастроном со скудным ассортиментом продуктов, а на улице Крупской - центральный универмаг, где также не было ничего заслуживавшего внимания. Десять часов из положенных двенадцати курсант провел в городе и обошел пешком практически весь центральный (естественно, Ленинский) район. Он долго перечислял все магазины, кинотеатры, исторические места и улицы, на которых они находились. Зайцев изумился его редкостной памяти: - Вот это да! Как это ты все так хорошо запомнил?
  - Да ничего тут особенного нет, - скромно ответил Михаил. - Разве трудно запомнить названия улиц, названных в честь Ленина и его ближайших родственников? У нас дома те же самые названия! А что, разве у вас центральная улица не носит имя Ленина?
  - Нет, - ответил Иван, - у нас центральная улица - Кирова, зато на улице Ленина стоит горсовет!
  - Ничего, значит, вскоре станет центральной та, на которой располагается орган власти! - заверил его Миша. - Разве наши власти потерпят так долго принижение имени величайшего из вождей?
  В голосе Замышляева прозвучала ирония, но Иван сделал вид, что ничего не заметил.
  - А что, Миша, ты не нашел там себе подругу? - спросил Зайцев товарища.
  - Нет, я попытался было подойти к девчатам, - ответил Замышляев, - но они шарахались от меня, как от прокаженного!
  Услышав это, Иван задумался. Он и раньше знал от ребят, пришедших из армии, что девушки не очень-то жалуют солдат, но чтобы шарахаться?
  Впрочем, в дальнейшем это подтвердится. И по собственному опыту, и по опыту других ребят Зайцев узнает, что у советских людей преобладает мнение, что ни одна порядочная девушка не будет встречаться с солдатом. Вот с офицером - это дело другое! Офицер и замуж может взять да и жизнь обеспечит денежную и привольную...
  Особенно удивительно было то, что в советском обществе, вероятно, самом придавленном и угнетенном со времен Адама, существовали такие понятия, как "гордость" и "самолюбие"! И не только существовали! Гордыня, самовлюбленность, честолюбие спокойно уживались с пресмыкательством перед сильными мира сего, трусостью и лживостью. Люди, видимо, со всей серьезностью относились к официальной пропаганде и были ее покорными жертвами. Несмотря на нищенский образ жизни, изолированность от духовных ценностей (было проблемой даже достать хорошую книгу), основная масса населения верила в навязанную большевиками ерунду типа: "Человек проходит как хозяин по необъятной родине своей..." (Из популярной песни). Рабы верили, что они - хозяева! Рабы верили, что "человек - это звучит гордо!"
  Впрочем, коммунистические идеологи не особенно изощрялись, видя как народ верит каждому их слову, и откровенно объявляли зиму летом, рабовладение - социализмом, а массовые убийства большевиками населения страны - вынужденными репрессиями и гениальной прозорливостью Ленина!
  Классическим примером лицемерия в масштабах страны явилось отношение социалистического государства к женщине. Большего презрения к женщине не выражало в делах ни одно общество, возможно, за всю историю человечества! Только вот до чадры и паранджи у коммунистов не дошло дело. Даже наоборот, согласно официальной доктрине, большевики "освободили женщин от пут Средневековья"! На самом же деле, так называемое "освобождение" женщин обошлось для слабого пола тем, что они были впряжены в телегу, называемую народным хозяйством, и превращены в гужевую скотину! Все отрасли экономики оказались заполненными женщинами, и наши матери, сестры и жены нещадно эксплуатировались на самых тяжелых и грязных участках предприятий и строек. Одновременно в печати, телевидении, радио и кино создавались образы счастливых советских женщин, свободных от "эксплуатации человека человеком".
  - Гордись, страна, где женщина с мужчиной в одном строю свободная идет! - пелось в популярной песне.
  Как ни странно, такая довольно примитивная идеологическая обработка способствовала тому, что женщины в своей неуемной гордыне стали прямо-таки превосходить мужчин (прямо пропорционально их превосходству над сильным полом во всех видах тяжелого труда).
  Кому же были обязаны женщины своей "счастливой" жизнью? Без сомнения - коммунизму и коммунистам! Одной из первых заповедей К.Маркса и Ф.Энгельса было "обязательное привлечение женщин к производительному труду". Также безоговорочно рассматривал женщин как тягловую силу и В.И.Ленин.
  На словах же они, конечно, стремились осчастливить прекрасный пол, "освободить от эксплуатации", но, как всегда, Ленин и его последователи говорили одно, а делали совершенно противоположное, другое. Даже женский праздник, введенный большевиками в стране, свидетельствовал скорей не об уважении, а об издевательстве над женщиной, ибо в день Восьмого марта замужняя женщина большую часть времени проводила на кухне или прислуживала мужчинам за столом. Поэтому, чего можно было ожидать от воспитанных в такой атмосфере девчат?
  Но вернемся к ротному месячнику по борьбе с матерщиной. Постепенно, в четвертом взводе не осталось никого, кроме Зайцева и Замышляева, кто хоть раз бы ни отбыл наряда за нецензурную брань. Однако охота за матерщинниками, и постоянное напряжение поиска постепенно стали надоедать самим сержантам. В добавление ко всему, офицеры вовсе не собирались подвергать себя таким же испытаниям как курсантов: они вовсю ругались, вызывая зависть у молодых воинов! Особенно шумели старший лейтенант Поев и капитан Баржин. Первый как-то вечером после поверки отбрил за что-то старшину. А второй обругал своего коллегу во время разговора по телефону у тумбочки дневального. Курсанты все это хорошо слышали и с усмешками переглядывались.
  На следующий день после разговора с Замышляевым Зайцев заступил дневальным по роте. Ночью он отстоял у тумбочки с десяти до двух часов. После двенадцати Иван решил пройтись по казарме и посмотреть, как спят товарищи. Его мучило любопытство: неужели Замышляев не подшутил над ним и рассказал правду?
  Войдя в спальное помещение, Иван действительно услышал голоса. Несколько бессвязных фраз донеслось от постели курсанта Соловьева. Зайцев подошел ближе. - Ленин...партия...эх...бдительность...шпионы, - бормотал спящий. - Иоп вашу мать, фуй, биста! - послышалось из другого конца.
   Близ расположения кровати Таманского царила тишина. Зато удивили латыши и литовцы. Они совершенно, по-русски, произносили отборные бранные слова! Ни в чем не отставали они от своих русских товарищей!
  Видимо, постепенно укреплялось воинское братство, как об этом говорили политработники. Ни в чем другом оно, правда, не было заметно, но вот, оказывается, в нецензурной брани товарищи преуспели.
  Прислушавшись, Иван убедился, что Замышляев не только рассказал правду, но даже преуменьшил размах курсантских разговоров во сне!
  Сначала Зайцеву показалось, что он попал в сумасшедший дом. Вернувшись поспешно к тумбочке, он присел на нее и схватился руками за голову. - Может быть, я сам схожу с ума? - мелькнула мысль. - Разве может такое случиться, чтобы все были сумасшедшими, а кто-то один нормальным?!
  Однако вскоре в голову пришла спасительная идея: - Они - не сумасшедшие, а просто слабоумные! Разве нормальные люди будут все время ругаться? Надо плюнуть на все и не обращать внимания: время все-таки идет, и служить остается уже на три месяца меньше!
  Наутро он рассказал обо всем, что услышал, Замышляеву и поделился своими умозаключениями. Тот полностью согласился с Иваном: - Да, нужно терпеть и не поддаваться панике! Стоит нам только начать задумываться над происходящим - и можно вполне сойти с ума!
  В конце концов, обстановка заставила сержантов постепенно ослабить контроль за грубой бранью, и вскоре в разговоре курсантов вновь послышались знакомые, милые их сердцам, слова и выражения. Окончательно заглохла компания, когда однажды после ужина сержанты вывели взвод на строевую подготовку: в отместку за то, что они плохо прошли во время утреннего развода перед трибуной командира части.
  Надо сказать, что уже с первых чисел февраля курсанты ежедневно, кроме воскресенья, стали принимать участие в утренней демонстрации своих строевых умений. Сразу же после завтрака все подразделения части строились повзводно и проходили перед трибуной, на которой стояли высшие военачальники дивизии. Ритуал заключался в следующем. Воины выстраивались на плацу на местах, заранее определенных для каждого подразделения. Как только начинала играть музыка, командир части, или в его отсутствие кто-либо из его заместителей, подавал команду: - Шагом - марш!
  Командир учебного батальона, в свою очередь, объявлял: - Учебный батальон! Шагом - марш!
  А поскольку учебный батальон после прохождения двухмесячного курса строевой подготовки был допущен к разводу и стоял первым в списке, то он и открывал весь парад.
  После команды комбата следовал окрик командира первой роты: - Первая рота! Шагом - марш!
  За ним кричал командир первого взвода: - Первый взвод! Шагом - марш!
  И начиналось торжественное шествие.
  Впереди - комбат, за ним - командир первой роты, за ним - командир первого взвода, а уже затем следовал первый взвод, в голове колонны которого шли сержанты, а за ними - курсанты, построенные по росту.
  После того как первый взвод проходил десять - пятнадцать шагов, командир второго взвода подавал команду: - Второй взвод! Шагом - марш!
  Таким же образом продолжали смотр и другие подразделения части. По мере приближения к трибуне командира части военачальники громко объявляли: - Батальон! Смирно! Равнение на право!
  Команда дублировалась поротно и повзводно. И лишь только после прохождения трибуны последней колонной батальонного взвода, объявлялся приказ: - Вольно! - И воины переходили на обычный шаг.
  Взвод, в котором числился курсант Зайцев, заслужил нарекания военачальников тем, что сбился с ноги в момент, когда стоявший на трибуне полковник Худков - заместитель командира части по тылу - громко выкрикнул в микрофон по адресу первой роты: - Что вы, мудозвоны, идете, как в штаны насрали?! Или каши не ели, иоп вашу мать?!
  От такой неожиданности курсанты чуть не свалились на землю, потому как внезапно споткнулись шедшие в первых рядах Огурцов и Рыжов.
  - Спокойно! - быстро нашелся сержант Мешков. - На месте, шагом - марш!
  Благодаря находчивости замкомвзвода, конфузия продлилась недолго, и порядок был быстро восстановлен. Через несколько секунд взвод, как ни в чем не бывало, бодро промаршировал перед трибуной. Но полковник заметил случившуюся заминку. - Еще одни мудаки! - прогремело курсантам вслед. - Так и не научились ходить! Позор!
  Вот почему в этот день разгневанные сержанты решили "помурцевать" молодежь.
  ...Целый час после ужина провинившиеся "чеканили шаг". В конце концов, младшие командиры были удовлетворены. - Взвод! В казарму, шагом - марш! - последовала команда Мешкова, и курсанты с облегчением зашагали в роту, предвкушая отдых.
  Внезапно при подходе к казарме произошел конфуз. Курсант Сочинский, до этого безупречно поднимавший ногу по всем командам сержантов, вдруг, зацепившись ногой за кирпич, случайно оказавшийся на дороге, грохнулся на землю, задев ближайших товарищей. Вслед за ним упали еще полвзвода. - Ах, ты, иоп твою мать! - раздался громкий крик. Все дружно захохотали. Не смогли удержаться от смеха и товарищи сержанты. Напряжение спало, а компания по борьбе с бранью закончилась.
  
  

  ГЛАВА 21

  
  "Ш И Л А В М Е Ш К Е Н Е У Т А И Ш Ь!"
  
   В начале марта вернулись с объектов "особого назначения" командированные курсанты. Казарма опять стала напоминать огромный улей: тишина стояла лишь во время поверки и сна. Прибывшие, несмотря на любовь к говорильне, были немногословны и почти ничего не рассказывали по существу дела о своей работе. Лишь только сообщили, что копали длинные и глубокие траншеи. Потом Зайцев узнал о том, что со всех, кто ездил в командировку, взяли в неком "особом отделе" подписку о неразглашении государственной тайны, чем и объяснялось молчание. Что такое "особый отдел", Иван и многие его товарищи, не знали. Им так и не довелось в учебном батальоне столкнуться с этой своеобразной организацией.
   С восстановлением численности личного состава батальона жизнь курсантов никоим образом не облегчилась. Очередных нарядов на службу и на работу, правда, стало значительно меньше, но зато увеличилось число внеочередных нарядов, так как сержанты возобновили свои мелочные придирки, избежать которых было совершенно невозможно. Так, Иван, по своему физическому развитию был очень худым, и ремень всегда висел у него на бедрах, что вызывало возмущение младших командиров. За это неопытный курсант получил два наряда на работу и стал так туго затягиваться, что нарушалось дыхание.
   Один раз сержант придрался к его сапогам. Пришлось по четыре раза в день наводить на них зеркальный блеск. Тем не менее, один наряд на работу ему был объявлен.
  Но настоящим бедствием для курсантов были белые подворотнички. Нужно было ежедневно пришивать на ту часть гимнастерки, которая соприкасалась с шеей, полоску белой материи. Сержанты тщательно проверяли каждый день после обеда состояние подворотничков. Внимание обращалось не только на чистоту материи, но и на качество подшивки. Зайцев довольно хорошо справлялся с этим делом, и сержанты ни разу не объявляли ему за это нарядов, но вот остальным курсантам доставалось немало...Впрочем, Иван считал, что милость сержантов по отношению к нему в этом вопросе объяснялась чистой случайностью: они и так объявляли ему наряды по другим поводам, поэтому лишний раз подличать просто не было смысла, ибо найти какой-нибудь дефект при подшивке подворотничков не составляло проблемы. Короче говоря, уборщиков территории в учебной роте было более чем достаточно.
   Надо сказать, что, несмотря на то, что курсанты постепенно привыкли к трудностям воинской службы, к несправедливостям они никак не могли привыкнуть. И чем больше изощрялись сержанты в своих придирках и наказаниях, тем больше росли у молодых воинов отвращение к службе в учебном батальоне и желание поскорей перейти в другую роту. В этом не было ничего противоестественного. Советские люди всю жизнь мечтают от чего-либо избавиться. В детстве - от детского сада и школы, в зрелые годы - от работы. Но вот наступает старость, и человек задумывается, что же была его жизнь? Оказывается, лишь иллюзия, сон, мечта о несбыточном избавлении от самой действительности, которое наступает лишь после смерти.
   Таким же мечтам подвержена и армейская жизнь. Курсанты мечтают побыстрей покинуть "учебку", "молодые воины" - стать "стариками", а "старики" - поскорей уволиться в запас. Впрочем, желание уволиться в запас объединяло абсолютно всех военнослужащих срочной службы от старшин и сержантов до только что призванных новобранцев. Служить в Советской Армии не хотел почти никто. Конечно, были исключения из правил, но ведь исключения существуют везде и во всем!
   Зайцеву никогда не случалось видеть солдата, который хотел бы служить в армии, поэтому, если он и читал в каких-либо газетах или книгах о том, как счастливы новобранцы попасть в армию, он понимал это как лицемерие и ложь. У каждого курсанта в нагрудном кармане гимнастерки хранился небольшой календарик, в котором ежедневно вычеркивались прожитые дни. Таковой имелся и у Зайцева. Каждый вечер перед "отбоем" он доставал этот календарь и с радостью замазывал очередной прошедший день: чем больше было этих зачеркнутых дат, тем лучше было его настроение.
   И напрасно замполиты пытались убедить курсантов в огромной важности их службы на благо родины, в ценности службы для них самих, мечты об увольнении из рядов Советской Армии были неуничтожимы. Но одно дело мечтать, другое дело - утратить терпение. Ведь, несмотря на все свое отвращение к службе, воины продолжали добросовестно выполнять свои обязанности и приказания командиров. Однако иногда бывает такое состояние души, вернее, человеку до такой степени все надоедает, что уже никакие угрозы, никакие наказания не способны остановить его. Для того чтобы наступило такое состояние, необходим какой-то внешний толчок, который может перенести человека через ту границу, когда уже невозможно никакое терпение. В этом случае человек с самого начала пытается сознательно найти любой возможный выход без особого ущерба для себя и общества. Безвыходные ситуации почти не существуют. Но найти нужный выход могут далеко не все, а, как правило, очень умные и в какой-то мере циничные люди. Большинство же находят решение в тупиковой ситуации либо в преступлении перед законом, либо в самоубийстве. Такого рода случаев в армии было предостаточно, но вот с бескровными вариантами бегства из рядов Советской Армии Зайцеву удавалось познакомиться очень редко. Вот один из них.
   Как-то к Зайцеву подошел курсант Солдатов. - Знаешь, Иван, - сказал он, - а служить нам сейчас стало значительно трудней! Сержанты совсем зайэбали, житья никакого нет!
   - Надо терпеть, Саша, - ответил Иван. - Всем тяжело! Как-нибудь откантуем оставшиеся три месяца!
   - А я уже больше не могу! - простонал Солдатов! - Завтра опять мыть полы! На этот раз в учебном корпусе! Как мне все это надоело! - И он поведал Зайцеву не только о том, что подвергается несправедливым нападкам сержантов уже который день (этим никого в учебном батальоне не удивишь!), но и что у него дома дела также идут не лучшим образом. Как ни странно, Солдатов был женат и имел ребенка. Женился он за год до службы в армии и вот теперь мучительно ревновал свою жену...В довершении ко всему, он получил письмо от подруги своей жены, в котором сообщалось, что его супруга встречается с мужчинами и вовсе не собирается хранить верность своему мужу.
   Если хотите узнать всю грязь о той или иной женщине, обращайтесь за информацией к ее наилучшей и ближайшей подруге!
   Эту советскую аксиому Солдатов хорошо знал. Он не сомневался, что получил достоверную информацию. Это и переполнило его душу отвращением к военной службе и желанием как-то от нее избавиться.
   Сначала он хотел хотя бы добиться краткосрочного отпуска для того, чтобы съездить домой и разобраться в обстановке, а может и все уладить. Но разве такое возможно в советском обществе? Когда он обратился с просьбой об отпуске к сержантам, те его попросту осмеяли и посоветовали поговорить с офицерами и, прежде всего, с замполитом. Командир взвода старший лейтенант Поев был категоричен: - Какой может быть отпуск? Из-за всякой ерунды мы солдат не отпускаем! Вот если кто-нибудь умрет, и мы получим заверенную военным комиссаром телеграмму об этом, тогда разговор будет другой: дадим пять суток отпуска. Но чтобы отпускать вас улаживать какие-то личные дела? Нет, это невозможно!
   Командир роты капитан Баржин приветливо встретил курсанта. Ему уже сообщил товарищ Поев о состоявшемся разговоре. По-отечески отчитав Солдатова и рассказав ему о необходимости хранить верность своему долгу и социалистической родине, Баржин тоже, в конечном счете, отказал в отпуске. - Я не решаю такие серьезные вопросы, товарищ курсант, - подвел итог разговору командир, - обратитесь к руководству батальона. Если хотите, я сам доложу об этом комбату.
   Солдатов согласился.
   Через три дня его вызвал в канцелярию роты капитан Вмочилин.
   - Что у тебя случилось, Солдатов? - спросил он.
   Курсант рассказал о сути дела.
   - Ну, и что тут особенного? - удивился замполит роты. - Жизнь есть жизнь! У нас было немало случаев, когда жены нарушали верность мужьям!
   Это не облегчило состояния Солдатова. Наоборот, несчастный воин почувствовал сильный душевный дискомфорт. - Товарищ капитан, - взмолился он, - мне плохо! Ни служба, ничто в голову не идет! Что делать? Не знаю!
   - А вот это уже никуда не годится! - рассердился Вмочилин. - Что ты, тряпка что ли? Нужно уметь взять себя в руки!
   - Ничего у меня не получается, - заныл молодой воин. - Я и хотел бы не думать обо всем этом, но никак не могу!
   - Хорошо, - сказал замполит, - я поговорю о твоей беде с замполитом батальона, товарищем Жалаевым, и если он сможет что-либо для тебя сделать, то я об этом сообщу. Возможно, товарищ Жалаев сам найдет время встретиться и поговорить с тобой.
   Через неделю состоялась встреча Солдатова с майором Жалаевым. Последний, учитывая дефицит своего времени, долго курсанта не задерживал. - Мы внимательно изучили вашу просьбу, - сказал он вежливо, - и пришли к выводу, что отпуска предоставить не можем. Для этого нет достаточных юридических оснований!
   Понурив голову, Солдатов вернулся в казарму.
   Сержанты, узнав о плачевных результатах его просьб, стали откровенно насмехаться. - Эх, ты, салага, - хохотал сержант Крадов, - неужели тебе было неясно, что ты ничего не сможешь добиться? Разве можно получить отпуск в учебном батальоне?
   - Дурень ты, дурень, - вторил Крадову Мешков. - Люди по два года, считай, отслужили, а в отпуске ни разу не были! А тебе сразу же, сейчас подавай! Не надо так рано жениться, а то, ишь ты, какие мы самостоятельные стали!
   Младших командиров поддержали курсанты. Со всех сторон посыпались насмешки на голову незадачливого супруга.
   - Вот осел! - смеялся Огурцов. - Не успел жениться, как в армию! Небось, теперь полгорода спит с его женой!
   - Что верно, то верно! - воскликнул Конев. - Бабы такие! Только дай волю - будут йибаться со всеми, кому не лень!
  - Что и говорить, - вставил слово обрадованный возможностью показать свое остроумие Кулешов. - Она, небось, не зря замуж вышла за будущего солдата. Нагуляется вволю, а там и муж с армии придет!
  - А может и еще одного ребенка заделает! - добавил кто-то с ехидством.
  Дальше воины стали с таким издевательством и цинизмом высказывать свои предположения о возможном поведении жены Солдатова, что последний выбежал в туалет. Окружаемый насмешками, всеми презираемый, курсант решил, в конечном счете, обратиться к Зайцеву, видя, что только он один не разделяет взглядов его товарищей. К тому же курсанты не любили Зайцева, а он сам делал, казалось, все возможное, чтобы подогревать их ненависть: вел себя независимо, имел самостоятельные суждения. Создавалась иллюзия, что он никого не боялся. Кроме всего того, о нем сложилось общее мнение как об этаком хитром и коварном проходимце, "интеллигенте", который знает едва ли не все лазейки из трудных ситуаций.
  Направляясь к Зайцеву, Солдатов как бы заключал сделку с самим дьяволом и таким образом отрывался от коллектива, признавая преимущество ума перед грубой физической силой.
  Иван прекрасно понимал, что откровенничая с ним, Солдатов раз и навсегда порывает с товарищами, а это значило, что он оказался в безвыходном положении. Одновременно Зайцев почувствовал, что если он оттолкнет от себя отчаявшегося парня, последствия могут быть самые печальные: Солдатов не скрывал своей готовности пойти на самоубийство!
  - Успокойся, Саша, - сказал Иван после того, как услышал всю историю Солдатова. - В жизни не бывает безвыходных ситуаций!
  - Что ты, Ваня, - запричитал Солдатов. - Мой случай - самый, что ни есть безвыходный! Я действительно не знаю, что делать! Подскажи! Может стоит написать о своем горе министру обороны?!
  - А может, Брежневу? - засмеялся Зайцев, но, увидев, как помрачнел собеседник, перешел на деловой тон. - Ты как хочешь, или уволиться из армии, или пойти в отпуск? Говори напрямик! Ибо если ты уйдешь в отпуск, то за пять дней вряд ли наведешь порядок в семье. Для нормализации жизни нужно постоянно быть дома!
  - Да что ты? Разве это возможно? Конечно, я не хочу служить в армии да и не буду! - вдруг решительно произнес Солдатов.
  - Ну, успокойся, - посоветовал ему Иван. - Давай-ка подумаем, каким образом можно уволиться из рядов Советской армии досрочно...
  - Если бы об этом знали ребята, да разве кто-нибудь служил бы в армии? - спросил с недоумением молодой супруг.
  - Возможности уволиться, конечно, есть всегда! - ответил Зайцев. - Но они часто связываются с определенными моральными сторонами...
  - Какая может быть тут, к черту, мораль?! - вскричал Солдатов. - Говори скорей: я пойду на все!
  - Ну, вот, например, иногда в армии встречаются случаи, когда кто-то из солдат попадает в психбольницу. Тогда даже при выздоровлении их обязательно комиссовывают домой. Сам понимаешь, риск для начальства немалый: где гарантии, что этот воин что-нибудь не натворит, особенно с оружием? А за это их руководство, как говорится, "по головке не погладит"!
  - Да, но для этого надо сойти с ума, - возразил Солдатов.
  - Неужели ты думаешь, что у нас в психбольницах находятся одни сумасшедшие? - засмеялся Иван. - Сумасшедшие как раз здесь! - Он указал рукой на казарму.
  - А как же я вернусь домой с таким клеймом? - простонал собеседник.
  - Я думаю, что никакого клейма не будет! - ответил Зайцев. - Уволят под каким-нибудь номером, зашифрованным списком болезней...А по прибытии домой скажешь, что был ранен на учении!
  - А как же расспросы друзей и родных?
  - Или ты не в Советском Союзе живешь? Заяви, что был на особо секретном объекте и давал подписку о неразглашении. В общем, это уже твоя проблема. Ты попросил назвать способ, я сказал! Коли он аморален, твое дело его не использовать. Я же, как видишь, не собираюсь его применять!
  - Да хрен с ней, с этой моралью! - вскричал Солдатов. - Ты сказал очень нужные для меня слова! Спасибо! Я обо всем хорошенько подумаю.
  Наутро Солдатов, подскочив после подъема, подбежал к сержанту Мешкову. - Ленина видел? - громко спросил он командира и помчался на улицу на зарядку.
  - Что? - оцепенел Мешков и остановился. - Какого Ленина? - Но, увидев, что курсант побежал по коридору, он устремился вслед за ним, делая вид, что ничего не слышал.
  На следующее утро Солдатов спросил товарища по койке о том же самом. А еще на другой день спросил об этом следующего соседа по койке. Постепенно вся рота узнала, что утренний подъем Солдатова сопровождался повторяющимися странностями. Когда слухи об этом дошли до Мешкова, он вспомнил, что и его Солдатов спрашивал о Ленине.
  Накануне одного из очередных подъемов к постели Солдатова подошел, выполняя приказ Мешкова, командир отделения сержант Попков.
  Сразу же, как только последовала команда "Подъем!", Солдатов подскочил и, увидев Попкова, спросил: - Брежнева видел? - Не дождавшись ответа, курсант помчался на улицу.
  - Ах, ты, иоп твою мать! - выругался замкомвзвода, слышавший эти слова. - А ведь ему завтра в караул? Вдруг привидится ему Ленин или Брежнев? Возьмет и пальнет?! - И опытный воин задумался, забыв о зарядке.
  После завтрака Солдатова пригласил в канцелярию роты командир взвода Поев. - Послушай, Солдатов, - обратился он к нему. - Что это ты по утрам все Ленина да Брежнева поминаешь?
  - Да никого я не поминаю, товарищ старший лейтенант, - ответил Солдатов. - Они мне только ночью снятся! Ленин мне говорит, что я скоро стану Брежневым, а Брежнев - Лениным!
  - Похоже, ты уже ими стал! И как часто у тебя такие сны?
  - Ох, и не спрашивайте, - простонал курсант, - каждый день или лучше - каждую ночь! Не знаю, как от них отделаться! Боюсь даже засыпать! Только глаза закрою, а Ленин мне говорит: - Революция, партия, коммунизм! - А потом Брежнев, да так противно, губы свои слюнявые к моему уху наклоняет и: - Г-гам! Укрепление связей между народами..., - пробубнил молодой воин, имитируя причмокивание тогдашнего вождя.
  Поев остолбенел: - Какая непочтительность к таким гениям! - Но сдержался и подумал: - А может Солдатов рехнулся? Неужели та история с письмом так его травмировала?!
  После обеда Солдатова вызвали к замполиту роты.
  Вмочилин сидел в канцелярии вместе с Поевым.
  Пристально вглядываясь в глаза курсанта, замполит попросил рассказать ему о своих снах. Солдатов повторил прежнюю историю.
  - Слушай, друг, перестань притворяться! - возмутился Вмочилин. - Разве я не вижу, что ты совершенно здоров?
  - Да, я здоров, - ответил молодой воин. - Меня только беспокоят плохие сны. От них даже голова болит! Я же ведь не все рассказываю...Иногда я такое вижу, что стыдно сказать!
  - Говори же, от нас нечего скрывать! - потребовал озадаченный Вмочилин.
  - Да я не знаю, как...
  - Говори!
  - Вот, например, Ленин. Мне снится не только, что он говорит. Он раздевается...
  - Что?!
  - Он снимает трусы и достает...
  - Хватит, достаточно! - взревел замполит. - Мне кажется, что ты не вполне здоров!
  - Что вы этим хотите сказать?! - удивился Солдатов. - Я - совершенно здоровый! Как? Вы думаете, что я сошел с ума?! - И он с гневом подскочил со стула.
  - Подожди, - указал ему рукой на стул Поев. - Сядь. Остынь. Ничего такого я не думаю. Посиди лучше здесь немного и подожди: я сейчас приду.
  Целый час он отсутствовал, а когда вернулся, за ним следовали двое высоких здоровенных мужчин в белых халатах. Подойдя к Солдатову, они предложили ему спуститься с ними по лестнице вниз.
  ...Целых два месяца ничего не было слышно в учебной роте о заболевшем курсанте. Постепенно о нем забыли, и рота погрузилась в свою прежнюю повседневную рутину.
  Как-то в мае во время караульной службы сержант Мешков завел разговор о Солдатове. - Вот, гад, домой возвращается! - сказал он, обращаясь к Попкову
  - Да ну? - удивился тот. - Откуда ты знаешь?
  - Да мне вчера Вмочилин об этом сообщил! Предупредил, чтобы я изолировал его от коллектива, а то начнет рассказывать курсантам свои сны...Нужно помочь ему поскорей собрать свои манатки и пусть мотает!
  - Вылечили его или нет?
  - Вроде бы, вылечили...
  - А что у него было?
  - Какой-то реактивный психоз! - Мешков достал бумажку и зачитал: - На почве шизоидной психопатии, отягченной наследственностью! Батька, мол, пьет, да и мать когда-то лечилась в психбольнице...
  - Ну, тогда ясно, - пробормотал Попков.
  Присутствовавшие при этом разговоре курсанты переглядывались.
  В тот же вечер Иван столкнулся в казарме нос к носу с Солдатовым.
  - Здорово, Иван! - похлопал его по плечу мнимый больной.
  - Здорово, Саш, расскажи-ка, как тебе удалось попасть в психушку.
  Солдатов все подробно рассказал.
  - Не раскаиваешься? - спросил, выслушав его, Зайцев.
  - Да ты что! Большое тебе спасибо! Я там жил, как у Христа за пазухой! Питание - отменное! Спать - сколько хочешь!
  - А уколы, таблетки?
  - Да никаких уколов мне не делали. Я поставил санитарам по бутылке "белой", и они сразу же поняли, какой я больной и ни на какие процедуры не направляли. В первый день как меня привезли в дурдом, один старичок-врач задал вопрос: - Что такое: шила в мешке не утаишь? - Я ответил: - Это если на мешок с шилом посадить Брежнева или Ленина, то они тогда так испортят воздух, что будет не продыхнуть! - Психиатр долго хохотал во все горло, а когда успокоился, распорядился: - Поместите-ка его, ребята, в палату к Ленину! - Прав ты был, Иван, когда сказал, что в дурдоме сидят далеко не одни сумасшедшие! В нашей палате сумасшедшим был тот самый Ленин, о котором упоминал психиатр. С виду он ничем особенно от обычных людей не отличался, но однажды во время беседы со мной он по секрету рассказал, что на самом деле он - Гитлер, а не Ленин. Лениным же он себя назвал лишь потому, чтобы скрыть свое преступное прошлое! Тут все стало ясно. Что касается остальных шести человек, то они никаких странностей ни в действиях, ни в словах не проявляли. Только плохо отзывались о партии и правительстве. Ко мне же они относились не только хорошо, но, кажется, даже с пониманием...Через месяц я уже отвечал на все вопросы врачей так, как нормальный человек. Никогда не буйствовал, не возмущался. А с ребятами мы даже иногда выпивали. Пропили моих сорок рублей...Санитары бегали в магазин. А еще через месяц меня выписали - выздоровел...И вот теперь еду домой!
  Зайцев выслушал всю эту историю с улыбкой. Все его предположения подтвердились. - Ну, что ж, - сказал он Солдатову. - Остается поздравить тебя с успешным избавлением от службы и пожелать счастливого пути! Будь же здоров и счастлив!
  Они пожали друг другу руки и расстались навсегда.
  
  

  ГЛАВА 22

  
  Н А Р Я Д Ы Н А Р А Б О Т У
  
   Месяц март был не очень холодным, хотя по вечерам зима еще огрызалась стужей и снегопадом. Днем же светило солнце. Таял снег. На прогалинах, свободных от снега, весело чирикали воробьи. Пахло землей, и в воздухе чувствовалось наступление весны. Так было приятно постоять на солнышке! Особенно, когда доводилось побыть в одиночестве. Зайцев очень редко имел возможность пребывать вне видимости товарищей, от которых ему ничего хорошего ждать не приходилось. И в те минуты, когда он оставался один на один с природой, душа, казалось, отогревалась. Вместе с запахом весны приходило чувство бренности всей этой армейской жизни, ее скоротечности. Иногда думалось, что все это - какой-то страшный сон, болезненный кошмар. Но нет! Стоило только сиюминутному одиночеству нарушиться, и действительность, суровая и грязная, действительность беззащитного советского "салаги", близкого по статусу и уровню жизни к лагерному зеку, вновь возрождалась во всей своей "красе".
   Двенадцатого марта в учебную роту пришел фотограф, так по крайней мере называли сержанты старослужащего воина хозяйственной роты, который принес с собой фотоаппарат и стал созывать курсантов. К удивлению молодых воинов, сержанты нисколько не препятствовали этой процедуре, и все курсанты хотя бы по одному разу сфотографировались. В то время как курсанты позировали фотографу, Зайцев находился на улице, воспользовавшись возможностью побыть одному. Это не осталось незамеченным. Вскоре сержант Попков выбежал из казармы и окликнул Ивана - Эй, Зайцев, ты чего не идешь фотографироваться? Совсем недорого! Одна фотография стоит всего руб-пятьдесят. Иди в казарму!
   Зайцев пошел.
   Но там создалось такое столпотворение, что дождаться своей очереди было не так просто. - А что если пойти на улицу? - спросил Иван Мешкова. - Там же можно сфотографироваться целым взводом! Да и солнечно: фотографии выйдут очень отчетливыми!
   - А ведь это идея! - обрадовался Мешков и позвал фотографа: - Саш, пошли на улицу!
   Все высыпали из казармы.
   Идея запечатлеть на фото весь взвод пришлась сержантам по душе. Построив курсантов, они сначала захотели сфотографировать их, так сказать, в боевом порядке, но затем рассудили, что таким образом далеко не все будут заметны на фото. Тогда решили поставить самых рослых на заднем плане, самых низких расположить посредине, тоже стоя, а курсантов среднего роста посадить спереди. Сержанты же, как сердце и мозг взвода, расположились в центре. В результате получилось коллективное фото, и через неделю у каждого курсанта имелось по фотографии на память о жизни в учебной роте. Помимо этого, молодые воины получили и по индивидуальной фотографии, которую многие из них отправили тут же в почтовом конверте домой.
   Как меняются взгляды людей на события и вещи! Даже внешний вид человека спустя много лет вызывает совсем другие мысли, чем в то время, когда он был запечатлен на фото. На тех карточках, которые получили курсанты, они казались героями, мужественными и сильными. Поэтому эти реликвии отсылались домой с надеждой, что такими их и воспримут близкие люди. Лишь спустя несколько лет, глядя на эти снимки, Зайцев поймет, какими жалкими, робкими, наивными выглядели молодые солдаты. И уж никак не мужественностью и отвагой дышали лица этих парней. На фото были запечатлены беззащитные и затравленные дети!
   Восемнадцать лет! Еще не познавшие жизни, не ведавшие трудностей, а уже оторванные от семьи, от матери и брошенные в варварский котел социалистического общежития!
   Призывая на службу мальчишек и обрекая их на голод, муки и всевозможные лишения, социалистическое государство, ведомое Политбюро ЦК КПСС, совершенно не считалось со здравым смыслом. Разнарядка, план - вот главное. Многочисленная, многомиллионная армия требовала по два раза в год пополнения. Весной и осенью райвоенкоматы получали разнарядки, а уж сотрудники этих учреждений, имевшие солидную зарплату и ни за что, кроме призыва, не отвечавшие, из кожи вон лезли, чтобы выполнить "указание партии" и направить в различные воинские части все новые и новые партии, фактически, государственных рабов.
   Но все это Зайцев поймет значительно поздней, а сейчас, получив фотокарточку, он испытал чувство гордости за то, что вот уже четыре месяца выдерживает все эти требования учебной роты и теперь имеет возможность сохранить на память свой мужественный образ. Радовались и остальные курсанты, но особенно пыжились от гордости сержанты. На фоне своего взвода они казались особенно мужественными. Ну, прямо-таки полководцы последней войны! Впрочем, радость личного состава четвертого взвода была не очень долгой. Вскоре она омрачилась довольно неприятными событиями. Распорядок дня в учебном батальоне не менялся. Все мероприятия, проводимые ранее, повторялись в монотонной последовательности. Это же касалось и учебных занятий. Здесь доминировали политработники. Ежедневно они ухитрялись разнообразить свои занятия все новыми и новыми примерами героизма коммунистической партии и коммунистов (естественно, не рядовых, а руководящих!). Иван никогда не думал, что русский язык столь богат. Ни Лев Толстой, ни Пушкин, ни Некрасов не имели в своем литературном багаже такого богатства хвалебных слов, которые употребляли советские политработники. Словом, Советская страна превзошла в своем творчестве всех и вся, не говоря уже об отсталой и забитой дореволюционной России. Особенно усердствовали советские воспитатели в описании образа жизни В.И.Ленина. Восхваления этого гения прочно вошли в жизненный ритуал, который стал неотъемлемой частью всех политзанятий. Но наряду со всем этим на уроках все чаще и чаще стали упоминать и товарища Брежнева. Не уступая ни в чем радио, телевидению и всем средствам массовой информации, Политотделы воинских частей зорко следили за любыми новшествами в деле восхваления главы КПСС.
   Зайцев заметил, что где-то с середины марта замполит Вмочилин все чаще и чаще стал начинать свои занятия с возвеличивания Брежнева и обоснования его огромной роли в жизни страны. С каждым днем все больше и больше времени уделялось этому новому гению. Однако в один из дней капитан Вмочилин начал очередное политзанятие без упоминания "продолжателя дела великого Ленина". После соответствующего ритуала, который был связан с обменом приветствиями, замполит уселся за преподавательский стол и заявил: - Товарищи! Все вы прекрасно знаете, что боеготовность - самое важное дело для личного состава!
   Курсанты переглянулись.
   Вмочилин продолжал: - А в боеготовности самое важное - высокая бдительность и умение хранить тайну!
   Далее Вмочилин, как всегда, после упоминания о боеготовности и бдительности, включил в свой арсенал известную информацию о подготовке США агрессии против СССР. Обрушившись на американский империализм, замполит долго выговаривал весь свой запас бранных, но литературных, слов, а когда исчерпал его, приступил к делу. - Товарищи! Вот я сегодня увидел у одного из курсантов фотографию личного состава четвертого взвода, - он оторвался от своих записей и глянул на аудиторию. - Скажите, вы имеете такие фотографии?
   - Так точно! - последовал ответ.
   - Я так и думал! - огорчился Вмочилин. - Как же вы допустили подобное преступление? Как вам могла придти в голову такая безумная идея?!
   - А что тут такого? - спросил курсант Соловьев. - Сфотографировались со всеми ребятами - вот и все!
   - Ах ты, дурень! - возмутился политработник. - Или ты не понимаешь, что в воинской части ничего нельзя фотографировать?! И особенно личный состав! Мы иногда закрываем глаза на фотографирование отдельных товарищей. Но чтобы целое воинское подразделение?!
   - Товарищ капитан, - возразил курсант Конев, - да что тут секретного? Откуда кто знает, что это именно наш взвод? Да и кому мы нужны?
   - Что ты такое говоришь! - вскричал Вмочилин. - Но разве американская разведка не охотится за нашими секретами? Вы представляете, что будет, если это фото попадет в руки ЦРУ?!
   Курсанты никак не могли этого представить. Даже Зайцев, привыкший ко всем чудачествам Вмочилина, не понимал, что хочет этим сказать замполит и для чего он раздувает очередной скандал.
  Вмочилин же не унимался. - Я теперь уже почти уверен, что в роте действуют вражеские агенты! - говорил он, захлебываясь от гнева. - И самое страшное, что в паутину враждебной нам деятельности попали советские командиры - наши сержанты!
  Иван взглянул на Мешкова. Тот сидел, "ни жив, ни мертв"! Бледным как смерть выглядел и сержант Попков.
  - Мы проведем тщательное расследование, - продолжал замполит, - и выявим злоумышленников! Мы создадим специальную комиссию и расследуем это дело!
  Весь этот день прошел под знаком поиска вражеского шпиона. Все свободное время курсанты чем-то шептались, собравшись кучками. Тем же были заняты и сержанты. Вечером того же дня после ужина, когда взвод вернулся в казарму, к Зайцеву подошел дневальный и позвал его в канцелярию к замполиту. Вмочилин редко приходил в роту по вечерам. Только что-нибудь чрезвычайное или дежурство по части могли заставить его придти сюда в позднее время.
  - Товарищ Зайцев, - обратился он к курсанту, - расскажите мне все об этой истории.
  - О какой истории, товарищ капитан?
  - О том, как ты предложил сфотографировать учебный взвод!
  - С чего вы это взяли?
  - Мешков рассказал мне обо всем, так что не темни!
  - Действительно, это было мое предложение, - сознался Зайцев. - Я пришел с улицы и, увидев, как много людей фотографируется, предложил всем выйти на солнышко...
  - Зачем?
  - На ярком солнце ведь лучше фотографироваться! Да и лампа-вспышка не нужна.
  - Только и всего? Зачем же было тогда предлагать фотографировать весь взвод? -
  впился глазами в Ивана замполит.
   - Чтобы осталась на память фотография обо всех товарищах. Вот почему я это предложил, - спокойно ответил Зайцев.
   - Но ты представляешь, что будет, если фотография попадет в ЦРУ?
   У Ивана лопнуло терпение. Ему окончательно надоели такого рода истории, и он, не чувствуя за собой никакой вины, решил откровенно высказаться.
   - Знаете что, товарищ капитан, - проговорил он. - Неужели вы считаете меня и всех нас дурачками?
   - Я вас такими не считаю! - отрезал Вмочилин.
   - Так почему же вы говорите такую, извините за грубость, ерунду? Какая Америка? Какое ЦРУ? На кой черт им нужен наш взвод?!
   - Или ты не понимаешь?
   - Ну, допустим, попадет туда эта фотография, что, впрочем, маловероятно, что из этого? Какие тут секреты? Да вы просто хотите раздуть очередной скандал для того, чтобы заставить меня закладывать своих товарищей! - выпалил Зайцев.
   - Ах ты, негодяй! - закричал замполит. - Да ты совсем забыл, какое место занимаешь! Какая наглость! Так оскорблять военачальника!
   - Я не оскорбляю вас, а говорю правду!
   - Сволочь! Мудак! Мало того, что ты обманул меня и перестал ходить в установленное место, так ты еще и грубить! Марш отсюда!
   Вслед за Зайцевым в канцелярию роты был вызван сержант Мешков, а затем и командир отделения Попков.
   На вечерней поверке замполит стоял и молчал. Он, казалось, совершенно не вмешивался в перекличку и не делал никаких объявлений.
   - Неужели обойдется? - подумал Иван.
   - Но его надежды были разбиты зычным окриком замкомвзвода: - Курсант Зайцев, выйти из строя! За недобросовестное отношение к воинскому долгу и личную недисциплинированность объявляю вам два наряда вне очереди на работу!
   Таким образом хитрый Вмочилин выместил свою обиду и злобу на Зайцева через сержантов.
   Предстояло два тяжелых, почти бессонных дня.
   Надо сказать, что Иван, получив наряды, фактически ни за что, не особенно расстроился. После разговора с замполитом он был настолько возбужден, что совсем не хотел ложиться спать и даже был в какой-то мере доволен, что дал достойный отпор коммунистическому функционеру.
   Как бы в унисон его мыслям, военачальники приказали немедленно приступить к отбыванию наряда. - Марш в распоряжение дневальных! - буркнул Попков, подойдя к Зайцеву сразу же после поверки. Иван пошел за ведром. Набрав воды и взяв тряпку, он начал промывать канцелярию, затем приступил к умывальнику и коридору казармы. Дневальными в этот вечер были его земляки, поэтому было ясно, что придется повозиться "на полах" до самого утра. И действительно, только в четыре часа утра ему разрешили лечь в постель, а в шесть последовал подъем, и уборка казармы была возобновлена. Лишь к вечеру, когда замученный своими товарищами нарядчик едва переставлял ноги, сменились дежурный с дневальными, и ему удалось немного посидеть на табуретке. На этот раз дежурили литовцы. Они особых требований не предъявляли. Впрочем, Зайцев об этом хорошо знал и возблагодарил Бога за то, что все так получилось.
   Второй наряд отбывать было легче. Время пролетело незаметно.
   На вечерней поверке все шло спокойно. Проведя перекличку, замкомвзвода отпустил четвертый взвод, но сержант Попков вдруг объявил: - Второе отделение, остаться!
   Когда курсанты второго отделения остались в коридоре одни, Попков без долгих околичностей объявил: - Курсант Зайцев! Выйти из строя!
   Иван посмотрел на него с недоумением и вышел вперед.
   - Зайцев плохо отбывал объявленные ему наряды, - со злобой произнес Попков, - поэтому, взвод, равняйсь - смирно! За недобросовестное отношение к воинской службе объявляю курсанту Зайцеву один наряд на работу!
   И еще сутки Зайцев провозился в казарме, промывая полы.
   Несмотря на то, что на этот раз дневальными по роте были латыши, этот третий день без нормального сна и отдыха был особенно трудным. - Вытерплю. Справлюсь. Не сломают! - внушал себе Иван и упорно мыл пол, не обращая внимания на насмешки и издевательства своих товарищей. Но когда на четвертые сутки сержант Мешков объявил ему еще два наряда с той же формулировкой, что и предыдущие, он едва устоял на ногах и сдержался. Помимо мытья полов в казарме, где было относительно тепло - до шестнадцати градусов - курсантов отправляли на уборку в учебный корпус. Там было особенно сыро и холодно. Не избежал этой участи и Зайцев. Правда, ему повезло: сержанты послали его туда лишь на четвертые сутки. Вода в ведре была ледяной. Сквозь щели в стенах дул холодный, пронизывающий ветер. Пол, как назло, был все время грязный и мокрый, так как курсанты входили в помещение и выходили из него взад-вперед в течение всего перерыва. Поэтому сразу же, как только начиналось очередное занятие, Зайцев брал тряпку и ведро и опять становился на четвереньки, вытирая следы своих товарищей. Так промучился Иван до самого вечера, пока в учебном корпусе никого, кроме дневальных, не осталось. Тогда его вызвали в казарму, где предстояло возобновить уборку.
   И четвертый, и пятый наряды Зайцев отбыл, шатаясь из стороны в сторону. Спать хотелось ужасно. Казалось, стоило ему только прислониться к стене или сесть на табурет, и сон тут же смежит глаза. Но не тут-то было! Мгновенно появлялись дневальные или сержанты и снова обеспечивали его работой.
   К вечеру после пятого наряда Иван почувствовал в себе какой-то перелом. Присев на табурет перед кроватью накануне поверки, он обнаружил, что спать не хочется. Не удивило его и новое объявление "одного наряда вне очереди" от сержанта Попкова. Это уже был шестой по счету...
   ...Седьмой наряд Зайцев отбывал в учебном корпусе, то трясясь от холода, то потея от энергичного надраивания полов.
   На следующий день, продолжая отрабатывать на сей раз уже восьмой наряд подряд, он вдруг почувствовал, что не мерзнет. Правда, болели голова и руки, но холодно не было. - Видно, привыкаю, - решил курсант. - Люди ко всему привыкают...
  Однако привыкание оказалось обманчивым. На следующий день при отбывании девятого наряда, Зайцев почувствовал сильный озноб и вновь стал замерзать. - Может я заболел? - мелькнула мысль. Подойдя к сержанту Попкову, Зайцев попросился в медпункт, сославшись на плохое самочувствие. - А, гад, притворяешься! - захохотал командир. - Попаши-ка лучше на полах, тогда сразу здоровым станешь!
  Так пришлось мыть полы бедному нарядчику пятнадцать дней подряд. Голова и горло болели. Руки, казалось, отваливались, а перед глазами стоял плотный розовый туман. В довершении ко всему, Иван порезал каким-то образом палец, и он загноился. С каждым движением тряпки по полу боль волнами перекатывалась и ударяла в голову...К тому же он отморозил пальцы, когда ходил за водой к колонке, стоявшей метрах в пятидесяти от учебного корпуса, и они онемели. Последние мартовские морозы были не очень сильные, и Иван долго не мог понять, как это он умудрился отморозить пальцы. Впрочем, тогда он ни о чем не думал, а лишь таскал воду и мыл пол как будто в состоянии гипнотического сна.
  Постепенно оштрафованный курсант стал превращаться в некое подобие человека и утрачивать всякие естественные чувства. Так, он впал в совершенную апатию и был близок к тому, чтобы "послать" подальше и дневальных, и командира отделения, и даже замполита. Чувствуя, что силы у него иссякают, и впереди маячит только смерть, Зайцев бросил на исходе пятнадцати суток нарядов ведро и пошел к командиру отделения.
  За это время в роте произошли некоторые изменения. Часть сержантов, отличившихся добросовестным выполнением приказов военачальников, получили право на краткосрочный отпуск на родину. В числе отпускников оказался и командир отделения Зайцева сержант Попков. Вместо него временно был назначен командиром курсант Дашук. Узнав об этом, Иван почувствовал некоторое облегчение: - Уж свой-то брат мне никак не откажет!
  Однако Дашук, пыжившийся от важности и не знавший как оправдать высокое доверие своих командиров, даже не стал слушать Зайцева. - Я не отпущу тебя в медпункт, - заявил он. - Если хочешь, обращайся к Крадову, пусть он решает, а я не желаю за тебя отвечать!
  Иван поплелся к Крадову. - Товарищ сержант, - обратился он к нему, дрожа от озноба, - разрешите мне пойти в медпункт?
  - Ах, ты, падло! - заорал Крадов. - Ты еще о медпункте смеешь просить?!
  Он размахнулся и ударил Ивана кулаком по лицу.
  Это переполнило чашу терпения курсанта.
  - Ах, так! - выпрямился он, почувствовав даже некоторый прилив сил. - Ну, что ж, тогда я не буду спрашивать ничьего разрешения!
  И, повернувшись спиной к Крадову, он медленно побрел из казармы вниз на улицу. Как добирался до медпункта и о чем он говорил с санинструктором, Зайцев не помнил. Очнулся он на больничной койке лазарета лишь на следующий день и только тогда понял, что в самом деле заболел и получил временную отсрочку от бесконечных нарядов.
  
  

  ГЛАВА 23

  
  К Л Я Т В А М Е С Т И
  
   Целых десять дней провел в лазарете курсант Зайцев. Три дня держалась высокая температура. Болели руки и ноги, ломота в суставах мешала спать. Ко всему еще распухли пальцы рук. Санинструктор Пинаев посоветовал держать их под горячей водой, которая периодически подавалась через водопровод в умывальник лазарета. Иван воспользовался советом Пинаева. Действительно, пальцы перестали болеть, однако еще больше распухли. А распухшие места приходилось срезать лезвием бритвы. Целые куски полусгнившей плоти легко и безболезненно отваливались, и постепенно пальцы приобрели нормальный вид. С гнойником, который уже неделю мучил Зайцева, Пинаев справился довольно легко. Взяв обычные ножницы, он вскрыл ими рану и срезал все подозрительные на вид багровые участки кожи вокруг нее. Во время этой процедуры Иван несколько раз покрывался обильным потом: боль была невыносимая!
  - Ничего, не робей, казак, атаманом будешь! - насмешливо произнес вошедший в процедурный кабинет подполковник Северов. - Кто тебя так мучил, дорогой? - Он с сочувствием посмотрел на Ивана. - Неужели ты еще раньше не мог придти в здравпункт, когда только начиналось нагноение?
  - Не мог, товарищ подполковник.
  - Почему?
  Иван вкратце рассказал о том, что сержанты не отпускали его в медпункт, считая симулянтом.
  В это время Пинаев продезинфицировал рану перекисью водорода, намазал ее ихтиоловой мазью и завязал: - Иди с Богом!
  Но подполковник Северов задержал Зайцева. - Подожди, - сказал он. - Сядь. Расскажи мне все, что с тобой приключилось.
  Иван не стал жаловаться и изливать свою злость на несправедливость. Он просто сказал, что получил несколько нарядов на работу и их добросовестно отбывал.
  - Так сколько же нарядов ты получил? - допытывался военврач.
  - Пятнадцать, товарищ подполковник.
  - Что? Как пятнадцать? Всего за службу в батальоне?
  - Да нет, пятнадцать нарядов подряд!
  - Не может быть?! - удивился Северов, но, взглянув пристально на Ивана, возмутился: - Ну, и негодяи! Да кто им дал право так издеваться?! Я сейчас же доложу обо всем командиру части!
  - Товарищ подполковник, не надо, ни в коем случае! Разве вы не понимаете, что тогда произойдет? Все будут говорить, что я выдал своих командиров, что я закладываю товарищей!
  - Вот так все вы! - огорчился Северов. - Когда дело касается разоблачения негодяев, вы боитесь свидетельствовать на них! Впрочем, это ваше дело, коли вы готовы терпеть все эти муки! - И с этими словами он вышел из комнаты.
  - Да, капитально они тебя помучили! - посочувствовал Зайцеву Пинаев. - И температура у тебя держалась не столько от простуды, сколько от переутомления! Я уж думал, не воспаление ли легких! Специально вызвал из дому подполковника Северова! Слава Богу, что все обошлось!
  - Спасибо вам, - сказал Зайцев. - Если бы не вы, конец бы мне настал!
  - Да ладно, - махнул рукой санинструктор. - Такая уж наша служба, чтобы людей спасать!
  Пинаев, конечно, преувеличивал свои гуманистические достоинства. По сути, он был довольно грубым и даже, порой, жестоким человеком. Мягкое отношение к Зайцеву было довольно трудно объяснить.
  Вообще-то Иван обнаружил в себе способность вызывать симпатию у весьма суровых людей. Особенно парадоксально было то, что его никогда не обижали именно те, кого не просто боялись, а, лучше сказать, страшились окружающие. По-доброму относился к нему железный и беспощадный прапорщик Москальчук. Теперь вот и Пинаев. Санинструктор тоже был одним из тех, кого боялись молодые солдаты. Так, однажды он свернул челюсть одному "молодому" воину, осмелившемуся высокомерничать перед ним. Рассказывали, что тот молодой солдат был чуть ли не генеральским сынком и через три месяца после службы в хозяйственной роте его забрали домой, а в роте он продолжал числиться, как проходивший службу, до самой демобилизации. Так вот, тот товарищ, утомленный воинской действительностью, пожелал быть помещенным в лазарет на льготных условиях, то есть не будучи больным. Такие исключения Пинаев делал только для "стариков" и своих друзей. Но для "салаги"? К тому же симулянт вел себя вызывающе: заявил, что болен и знает о том, что в здравпункт часто помещают на отдых и более здоровых людей, чем он. Само-собой разумеется, санинструктор вскипел. Он, как уже было сказано, мощным ударом кулака свернул наглецу челюсть. Однако через некоторое время в медпункт прибежал старшина хозяйственной роты и привел пострадавшего воина назад. Зайдя в процедурную комнату к Пинаеву, старшина сказал ему, что симулянт - сын высокопоставленного военного, и что за свои действия санинструктор может быть сурово наказан. Пинаев не испугался. - Где больной? - громко вопросил он и вышел в коридор. Там скромно сидел пострадавший. - Ну, что, - грозно спросил санинструктор, - будешь жаловаться на меня папочке?!
  - Н...н...нет, - пролепетал молодой воин и показал рукой на вывихнутую челюсть.
  - То-то же! - смягчился Пинаев. - Иди-ка сюда! - И он с размаху ударил его кулаком по лицу, но уже с другой стороны. Симулянт взвыл от боли, но челюсть вернулась на свое место. - А теперь, парень, валяй отсюда! - с гневом промолвил Пинаев. - И смотри, если пожалуешься своему папочке, пеняй сам на себя: тогда лечение тебе уже не потребуется!
  Недавний герой безмолвно покинул медпункт и, несмотря на ужас старшины, присутствовавшего при "лечении", история эта развития не получила. И, тем не менее, для молодых воинов, да и прочих симулянтов, этот урок, слухи о котором разошлись по всей части, сослужил такую службу, что все стали и уважать и бояться санинструктора. И вот этот знаменитый лекарь с добротой, вниманием и уважением относился к Зайцеву! Разговаривая с Иваном, он не обнаруживал ни тени высокомерия, никогда не грубил, словом, относился к нему, как к равному. Чувствуя это, Иван не мог не гордиться собой.
  Вообще-то между людьми существует какая-то необъяснимая, но тесная душевная связь. Так, слабые чувствуют друг друга еще до того, как познакомятся поближе. Точно так же обстоит дело и с людьми сильными. Бывает, одного взгляда, движения руки, сказанного слова становится достаточно, чтобы понять: это свой, это - хищник, а не жертва!
  Что-то такое, видимо, чувствовал в Иване и Пинаев. Несмотря на тщедушное тело, физическую неразвитость, в Зайцеве таился необъятный запас душевной силы. И это роднило его с сильными, независимыми людьми, которые, в свою очередь, ощущали в нем скрытую для большинства, но заметную для них уверенную поступь лидера.
  Итак, курсант Зайцев стал выздоравливать. Как только под воздействием ихтиоловой мази исчез нарыв (а это произошло совершенно безболезненно: Иван наутро обнаружил, сняв повязку с пальца, что рана совершенно очистилась), спала температура и стали заживать обмороженные руки. Но на следующий день он неожиданно почувствовал сильную боль в горле. В течение трех дней эта боль нарастала, и, в конце концов, стало затруднительно принимать пищу. Пришлось вновь обратиться к Пинаеву. Осмотрев горло, санинструктор покачал головой: - Никак стоматит, детская болезнь?
  - А что это? - удивился Зайцев.
  - Да такая штука, вроде инфекции. Дети обычно берут грязные пальцы в рот и заносят туда микробы. Отсюда и заболевание. А вот как она возникла у тебя? Впрочем, ладно.
  Он достал фурацилин, развел его в банке с водой и предложил четыре раза в день полоскать им горло. - А если не поможет, вот тебе марганцовка, - Пинаев протянул Зайцеву небольшой пузырек с черными кристаллами. - Разведешь и будешь полоскать!
  Поблагодарив, Иван удалился и стал выполнять предписанные процедуры. Постепенно прошло и горло.
   Наступило время возвращения в учебный батальон. Иван не без тоски ожидал этого. Слава Богу, что на улице потеплело. Первые дни апреля показали, что весна обещает быть солнечной, а это значило, что отступает самый страшный враг молодого солдата - холод.
  Наконец, Пинаев позвал Зайцева на прием к подполковнику Северову. Вячеслав Иванович, так его звали, осмотрев своего пациента, хлопнул его по плечу и весело сказал: - Свежий как огурчик! Можно выписывать! - Затем, посмотрев на грустное лицо курсанта, он добавил: - Не огорчайся, я для тебя кое-что сейчас сделаю! - И он набрал телефонный номер учебной роты. - Позовите ко мне Поева. Поев? Это - Северов. Слушай. Тут у меня находился на лечении курсант Зайцев. Знаешь? Ну, и хорошо. Так вот. Ваши мясники довели его...Ладно, не перебивай! Довели до бессознательного состояния...Ничего он мне не говорил. Тут без слов все ясно. Я предупреждаю, слышишь, чтобы в ближайшие две недели, ему никаких нарядов не объявляли! Что? Устав? Не думаешь ли ты, что я хуже тебя знаю устав? К тому же, я говорю это дружески...Если я узнаю, что вы не приняли мои слова к сведению, я позвоню командиру! Да нет, не батальона, а части! Ясно? Ну, и лады. Будь здоров!
  После этого разговора военврач пожал руку курсанту Зайцеву и отпустил его в учебную роту.
  Рота встретила Ивана неприветливо, впрочем, как обычно. Товарищи бросали на него косые взгляды, полные зависти и злобы: - Еще бы, целых десять дней прокейфовал, в то время как мы тут вкалывали! Вот симулянт проклятый!
  Некоторые открыто высказывали ему свою злость, поскольку хотели хоть чем-то досадить хитрецу. Сержанты смотрели на него презрительно-насмешливо. Несомненно, Поев довел до них информацию о звонке военврача, и они негодовали по поводу так нежданно-негаданно возникшего у Зайцева "покровителя".
  - Вишь, защитника себе нашел, гад! Небось, настучал ему на товарищей! - прошипел Ивану вернувшийся из отпуска Попков.
  - Не думай, что мы боимся твоего подполковника! - сказал Зайцеву Мешков, встретившись с ним в казарменном коридоре. - Мы подыщем для тебя такие меры, что сам командир части не придерется!
  И действительно, они стали постепенно принимать "эти меры".
  Прежде всего, вокруг злополучного курсанта была создана атмосфера открытой ненависти. Это была не та обстановка, которая сопровождала его первые четыре месяца службы в учебном батальоне. Такую ситуацию Иван не мог предвидеть. Он никак не думал, что может быть хуже, чем есть. А вот, оказывается, может!
  Хорошо организованные сержантами, а может быть, и офицерами роты, курсанты перестали избегать общения с Иваном, и даже наоборот, стремились к разговорам с ним, обливая его потоками самой настоящей словесной грязи! Так, уже через час после его прибытия из медпункта к Ивану подошел Огурцов. - Ну, что, шкура, выдал своих товарищей? - бросил он.
  - Что ты говоришь? Какая чушь!
  - Молчи, плять, я все знаю! Нашел себе покровителей! А, падло...
  - Пошел ты на фуй! - И Иван впервые за свою службу в учебной роте громко выругался.
  - Ах ты, сука! - взвизгнул Огурцов. - Да я тебя...
  - Попробуй! - спокойно сказал Иван и пошел на обидчика.
   Огурцов стушевался. - Ладно, гад, мы с тобой еще встретимся! - буркнул он и отошел.
  Затем начались "встречи" с другими товарищами. Нет смысла приводить все состоявшиеся разговоры, ибо повествование в этом случае превратится в энциклопедию нецензурных слов. Достаточно сказать, что все проклинали и поносили ни в чем не повинного человека самым беспощадным образом. Многие "герои" оглядывались на сержантов и, встречая покровительственные взгляды и улыбки, продолжали в том же духе. Постепенно Зайцев понял, жертвой какой страшной компании он должен стать. Даже те ребята, с которыми Иван иногда обменивался дружескими разговорами, стали его избегать, и хотя они не ругались и не хамили, они оказывали таким путем пассивную поддержку своим сержантам. Надо сказать, что и прибалты, которые казались справедливыми и внутренне независимыми, с презрением и злобой смотрели на Зайцева.
  Со страхом ждал несчастный отверженный очередного наряда. - Вот уж тут они насладятся злобой! - думал он.
  Издевательства продолжались и в учебном корпусе. При опросе курсантов сержанты и офицеры делали вид, что не замечают Ивана. Он стал как бы "пустым местом". В перерыве между занятиями к нему, если и подходили товарищи, то лишь для того, чтобы высказать в глаза какую-нибудь гадость. Вот так проходила дальнейшая служба. Несмотря на терпеливость и большую силу воли, Зайцев с трудом сдерживал свои эмоции. В конце концов, он был не каменным, его душа трепетала от гнева и возмущения.
  - За что? В чем я виноват? - думал он.
  По мере продолжения компании травли Зайцев стал пытаться приспособиться, он рассчитывал на постепенное ослабление этой пытки, так как хорошо знал, что рано или поздно воинам надоест вся эта шумиха и, в конце концов, восторжествует здравый смысл.
  Но конца что-то не было видно...
  Иногда товарищи не ограничивались только грубыми словами и ругательствами. Бывали случаи, когда они, воспользовавшись тем, что Иван стоит к ним спиной, швыряли в него куски мела, тряпки, стекляшки. Когда же он поворачивался к ним лицом, все смеялись и говорили, что это не они бросили, что мы-де "не знаем, кто это сделал" и так далее. Подобного рода сцены проходили и при сержантах, которые одобрительно улыбались.
  Наконец, компания расправы со злоумышленником достигла наивысшей точки. Иван почувствовал это как-то интуитивно, когда атмосфера вокруг него стала вдруг совершенно удушающей. Как раз подошла очередь Ивана заступать дневальным по роте.
  Несмотря на то, что Поев пообещал Северову не объявлять Зайцеву в течение двух недель нарядов, это не распространялось на наряды очередные. И командиры не собирались нарушать график.
  ...Наконец, после соблюдения необходимого ритуала курсанты приступили к выполнению обязанностей дневальных. Оказалось, что наряд - не такая уж страшная вещь по сравнению с общей обстановкой в казарме. Прежде всего, не надо было общаться со своими товарищами ни в учебном корпусе, ни в казарме.
  То, что дневальные почти не разговаривали с Иваном, последнего никоим образом не огорчало: он делал свое дело и не обращал на них никакого внимания. Так бы и прошло без всяких происшествий это дежурство, если бы не одно событие, которое не только усугубило положение травимого всеми курсанта, но и потрясло весь учебный батальон.
  Вечером, когда дневальные проводили завершающую уборку перед сдачей дежурства, в роту неожиданно досрочно вернулись курсанты. - Что-то случилось! - подумал Зайцев. - Ну-ка, даже занятия отменили!
  Проходя по коридору, молодые воины что-то оживленно обсуждали. Увидев Зайцева, Кулешов подбежал к нему и громко крикнул: - А, гад, вот ты где! Ну, что, за сколько продал Крадова?! Говори!
  Ничего не понимая, Иван повернулся к нему спиной и пошел в умывальник. Гул голосов за ним усиливался. Как раз подоспела новая смена. Курсант Травинов, как будущий дневальный, стал придирчиво осматривать умывальник. Он был подозрительно молчалив и только указывал Зайцеву, где, по его мнению, грязно и что следует промыть. Тот выполнял указания сменщика. Вдруг в помещение вошел Барткус и крикнул: - Курсант Зайцев! Ити, тепя зовет комантир рота!
  И тут до Ивана дошло, что он не слышал команды "смирно", которую подают с прибытием любого старшего офицера. Направляясь в канцелярию, он глянул на Барткуса. Последний улыбался во весь свой здоровенный рот: - Счас ты получишь, Саец, за фсе, гат!
  Капитан Баржин стоял у окна. Увидев вошедшего, он со злобой на него посмотрел и промолвил официальным тоном: - Товарищ курсант, расскажите подробней, как вас избил сержант Крадов!
  - Никто меня не избивал! - ответил уверенно Зайцев.
  - Как это никто?! - разозлился Баржин. - Уж если сам командир части наказал виновных, то факт уж тут совершенно очевидный! - И капитан с сомнением посмотрел на курсанта. Но Зайцев действительно ничего не знал. О том, что его ударил Крадов, он не говорил никому, в том числе и подполковнику Северову. Честно говоря, он совсем забыл об этом случае в обстановке травли и издевательств.
  - Я ничего никому не говорил! - ответил он командиру роты.
  - Так значит Крадов все-таки бил тебя? - вопросил Баржин.
  Зайцев промолчал.
  - Хорошо, тогда посмотри на это! - И капитан протянул Ивану листок бумаги, в верхней части которого было отпечатано машинописью: "Выписка из приказа командира части..."
  Затем следовал рукописный текст.
  Зайцев не запомнил дословного содержания документа. В голове стоял какой-то туман. С трудом дошел до него смысл этой бумаги, заключавшийся в том, что два сержанта учебной роты занимались рукоприкладством, одним из них был Крадов. Последний, как сообщал документ, с размаху ударил кулаком по лицу курсанта Зайцева в присутствии всего учебного взвода. Далее сообщалось, что в соседнем взводе совершил аналогичное действие другой сержант и приводились фамилии всех участников конфликта. В заключении командир части констатировал, что виновные сознались в содеянном и по сему подлежали суровому наказанию.
  - Вот видишь, - требовательно произнес Баржин, - здесь указывается, что оба виновных сознались, значит, нет тебе никакого смысла скрывать от нас истину. В этом случае никто не обвинит тебя в доносительстве!
  - Так что вы от меня хотите? - спросил Зайцев.
  - Напиши объяснительную! - приказал капитан и протянул чистый лист бумаги. - Только чтобы в ней была написана одна правда без всяких прикрас!
  Зайцев взял лист и стал писать.
  Он вкратце изложил, как заболел и обратился к сержанту Крадову с просьбой отпустить его в медпункт. Крадов отказал ему в этом, стал смеяться и с размаху ударил его по лицу кулаком, после чего Иван самовольно ушел в медпункт, где его положили в стационар из-за высокой температуры.
  Прочитав объяснительную, Баржин поморщился. - Видишь ли, Зайцев, - примирительно заговорил он, - одно и то же событие можно растрактовать и так и эдак. Ты так написал в своей объяснительной, что положение, которое и без того серьезное, еще больше усугубляется. Пойми меня правильно, Зайцев, - глянул он прямо на курсанта, - я вовсе не собираюсь выгораживать Крадова, но, видишь ли, интересы роты, все-таки не должны забываться. Понимаешь, что будет, если командир части прочитает этот листок?
  Иван понял все.
  - Ведь генерал не ограничится наказанием одного Крадова, - продолжал Баржин. - Ведь и сам ты нарушил воинскую дисциплину, самовольно уйдя в медпункт. Да и мы, офицеры, получается, развалили всю дисциплину в роте...
  - Так бы сразу и говорил, - подумал Зайцев и, глянув на Баржина, сказал: - Хорошо, дайте мне новый лист.
  Теперь Иван написал объяснительную иначе. Оказывается, Крадов вовсе не собирался препятствовать посещению больным курсантом медпункта. Он выслушал Зайцева и в сущности ничего не имел против, однако лишь дружески слегка прихлопнул его рукой. Что небольшая пощечина пришлась по лицу, так это была чистая случайность. Бить Ивана Крадов и не думал, а лишь споткнулся и так получилось.
  Такая объяснительная полностью устраивала Баржина. - Вот это - другое дело! - сказал он. - Запомни, молодой человек, правда - превыше всего!
  Выйдя из канцелярии, Зайцев стал готовиться ко всему самому худшему. В казарме в это время стояла полная тишина. Курсанты, видимо, вдоволь наговорились и теперь ожидали возвращения Зайцева. Стоило ему зайти в спальное помещение и сесть на свою табуретку, как тут же на него буквально кинулся Кулешов. - А, шкура! - закричал он, но тут же осекся. Иван поднял голову и увидел, как машет руками сержант Мешков. Кулешов потоптался немного и ушел.
  - Товарищи курсанты! - послышался громкий голос замкомвзвода. - Если только кто из вас будет донимать Зайцева, и я об этом узнаю, обещаю, что виновному сильно не поздоровится! Товарищ Зайцев! - обратился он к Ивану. - Если вас кто-нибудь обидит, говорите сразу же мне. Не надо идти к командиру части! Я имею достаточно власти, чтобы навести порядок в отношении вас!
  Курсанты многозначительно переглянулись. Слова Мешкова они поняли по-своему. Также воспринял их и Зайцев: зная, что травить ненавистного курсанта прежними методами уже было недопустимо, советский командир изменил тактику. На смену открытой ненависти и злобы должна была придти компания психического воздействия.
  Последующая неделя была совершенно невыносима. Товарищи делали все возможное, чтобы вывести Ивана из себя. И демонстративно отворачивались от него в перерывах между занятиями, и затевали всевозможные разговоры о нем в его присутствии, где в самой грязной форме оскорбляли его. Что только не делалось для того, чтобы спровоцировать драку, но как только до нее доходило, сразу же отступали и прекращали всякие споры и дрязги. На сей раз они действовали настолько изощренно и ловко, что любой сторонний наблюдатель вряд ли бы догадался, что вся эта компания кем-то хорошо организована и спланирована.
  Но молодой человек, подвергавшийся нападкам со стороны коллектива, будучи житейски неопытным, все более и более озлоблялся на своих товарищей.
  Наконец, подошла очередь нести караульную службу четвертому взводу. В список наряда попал и Зайцев. Сержанты не решились заменить его другим курсантом, поскольку это могло броситься в глаза. А так как они решили действовать теперь тайно, "втихоря", то посему и удостоили столь высокой чести неугодного им Ивана.
  Зайцев понимал, что и в карауле его ожидает то же, что и в роте: бесконечные ухмылки, насмешки или презрительное молчание.
  Так оно и случилось.
  Курсанты продолжали делать все возможное, чтобы не давать Ивану ни минуты душевного покоя. И здесь верховодили сержанты. И Попков, и Мешков, и сменивший Крадова курсант Дашук, которому еще не успели присвоить сержантское звание, из кожи лезли вон, чтобы обеспечить Зайцева то ли мытьем пола, то ли чисткой дверных ручек в столовой или умывальнике. Спать ему, фактически, почти не давали. Лишь перед ночным постом Зайцеву удалось полежать около часа на топчане. Но он так и не заснул: болели голова, сердце, мысли путались, а когда пришла пора заступать на пост, им овладела беспощадная и всепоглощающая тоска. Такого состояния Иван еще никогда не испытывал. Удушье, отчаяние и апатия охватили все его существо, когда он оказался на караульной вышке. Ко всему этому примешивался какой-то безотчетный страх. Сознание, которое раньше помогало находить утешение в самых трудных ситуациях, казалось, изменило ему. Трудно описать всю совокупность чувств, которые он испытывал. В душу ворвалось пламя, готовое пожрать его изнутри. Хотелось сбросить с себя свое бренное тело как шкурку, которую меняет каждый сезон змея. Зайцев тряс головой, махал руками, но адский кошмар не проходил. Тогда он схватил двумя руками автомат, достал из подсумка рожок и проверил наличие патронов. Вставив его в отверстие, он снял автомат с предохранителя. Какая-то неумолимая сила толкала его к самоубийству. Сняв штык, Иван упер дуло автомата себе в грудь. Однако длина ствола не позволяла дотянуться до курка. Тогда он стал снимать сапог, и в это время вдруг почувствовал, как к нему возвращается сознание. - Нет! Я не хочу жить! Я не могу так больше жить! - проговорил курсант и стал быстро снимать носок. И тут его вдруг остановила какая-то неведомая сила. Перед Иваном неожиданно предстал в облаке из огненного тумана огромный, едва ли не в два раза больший по росту, чем он, человек, одетый во все черное. Хрипло рассмеявшись и ослепительно сверкнув большими красными глазами, незнакомец громко произнес: - Ты потому хочешь умереть, мальчишка, что струсил! Ты спасовал перед первой же жизненной трудностью! Ты не сумел победить, поэтому ты достоин самой жалкой участи! Очнись, безумец, ты потому страдаешь, что потерял в жизни цель! Я помогу тебе! Твоей целью сейчас должна стать месть! Отомсти тем, кто тебя мучает! Не щади никого: все они - твои враги! Знай: нет ничего слаже мести и торжества от победы над слабыми! Ты силен и докажи свою силу!
  И тут перед глазами Зайцева промелькнули насмешливые, злобные, оскаленные ненавистью лица измывавшихся над ним товарищей.
  - Сдох, собака! - ликовали эти мучители, высовывая языки и маяча перед ним с ужимками и прыжками.
   - Нет! - громко сказал Иван. - Нет! - повторил он и очнулся.
   Перед ним лежал боевой автомат, а рядом сбоку валялись на земле сапог, носок и автоматный штык.
   - Что это было? - подумал Иван. - Неужели сон?
  Ощущений тоски, обреченности, страха как будто не было.
  Наоборот, в душе затеплились чувства радости, надежды и жажды жить. Эта жажда жизни настолько захватила его, что он ощутил всю прелесть теплой апрельской ночи, запах земли, неба, деревьев. И даже карканье ворон, доносившееся со стороны дальних складов, звучало как легкая приятная музыка.
  - Ну, что ж, друзья, - громко, уверенно сказал в окружающей тишине Зайцев и твердо встал на ноги, - теперь посмотрим, кто кого! Теперь я знаю, для чего мне нужно жить и продолжать службу в этой проклятой учебке!
  И он засмеялся в полный голос, ощущая прилив сил и все возраставшую твердость духа.
  
  

  ГЛАВА 24

  
  К О М М У Н И С Т И Ч Е С К И Й С У Б Б О Т Н И К
  
   После караула, когда курсанты вернулись в казарму, атмосфера вражды к Зайцеву нисколько не ослабла. Что касается Ивана, то он как бы заново родился на свет. Злобу товарищей он рассматривал теперь как суровое, но преодолимое испытание и даже считал, что коль скоро окружающие не видят необходимости соблюдать определенные моральные принципы по отношению к нему, то и он имеет право на любые действия касательно их. Зайцева охватило любопытство. Что будет, если он начнет смело и открыто сам разрушать политику сержантов и их приспешников?
   Прежде всего, он решил прорвать блокаду молчания. Вечером после караула Иван подошел в казарменном коридоре к Замышляеву и заговорил так, как будто ничего не произошло. - Что это ты, Миш, не подходишь? Или ты не хочешь со мной разговаривать? - спросил он.
   Миша не ответил и посмотрел по сторонам. Товарищи как будто не обращали на них внимания, но было ясно, что они слушают во все уши.
   - Как же я буду с тобой говорить, - робко переспросил его товарищ, - если ты натворил столько дел?
   - Ты имеешь в виду историю с сержантами?
   - Да.
   - Ну, так вот. Никого из них я не закладывал! И ты это прекрасно знаешь!
   - Нет, не знаю!
   - Ну, хорошо. Откуда я знал, что сержант Кабанов из первого взвода ударил курсанта? Ведь я в это время пребывал в лазарете!
   - Не знаю. Так говорят.
   - А ты подумай хорошенько. Как это я мог сообщить начальству о том, что не только не видел, но и не слышал?
   - Да, тут что-то не то, - согласился Замышляев.
   - Теперь о Крадове..., - продолжал Зайцев. - Когда, где и кому я мог о нем доложить? Ну, допустим, в медпункте...Но как я оттуда доберусь до самого командира части? Или что, он меня персонально навещал в медпункте?
   - Не знаю, - заколебался Замышляев, - можно же было сообщить ему по почте?
   - А как? Ты же ведь знаешь, что все письма курсантов перечитываются политработниками? Разве они пропустили бы жалобу к командиру части? Впрочем, письмо можно было бы послать каким-нибудь образом. Но ведь командир части получил жалобу сразу на два случая в роте, об одном из которых я ничего не знал? - возразил Зайцев.
   - Кто же тогда это сделал? - спросил со страхом Михаил.
   - Не знаю. Но думаю, что ни один курсант этого не стал бы делать, - ответил Иван. - Это работа кого-то из сержантов. Кто-то из них отомстил товарищам за что-то.
   - Что ты сказал? - послышался гневный окрик Кулешова. - Уж не считаешь ли ты, что советские командиры закладывают друг друга?!
   - Иди-ка сюда Кулешов! - позвал его Зайцев. Тот нехотя подошел.
   - Так что, ты считаешь, что это я заложил сержантов? - спросил его Иван.
   - Конечно ты и никто другой! - ответил со злорадством Кулешов.
   - Ну, что ж, пойдем, дружище, в Ленинскую комнату и там поговорим! - предложил Зайцев.
   Кулешов посмотрел по сторонам. Курсанты не скрывали своего любопытства. Понимая, что отказаться не удастся, ибо товарищи поймут это как трусость, Павел пошел вслед за Иваном в предложенное место.
   - Слушай, Павел, - начал Иван, когда они остались одни. - Признайся честно, неужели ты веришь во всю эту ерунду?
   - Верю! - ответил Кулешов, пристально на него глядя.
   - А я вот уверен, что ты прекрасно знаешь, что я не только никого не закладывал, но даже и не думал об этом! - возразил ему Зайцев.
   - Почему? - удивился собеседник.
   - Да потому, что ты не настолько глуп, как пытаешься казаться! Я давно заметил, что ты ведешь двойную игру!
   - Что?!
   - А то. Скажи, приятель, что ты делаешь по вечерам в третьем учебном корпусе?
   - Кулешов побледнел: - В каком...учебном корпусе?
   - Да в том самом, где Вмочилин устраивает встречи со своими осведомителями!
   - Я там не бываю!
   - Нет, бываешь!
   - Откуда ты знаешь?
   - Я лично видел и даже слышал твои разговоры, так как стоял у самого окна!
   Кулешов остолбенел. Он едва не упал, затрясся и присел на ближайший стол. - Слушай, Иван, а ты никому об этом не говорил? - пробормотал он дрожавшим голосом.
   - Пока нет, - ответил Зайцев. - Но если ты будешь продолжать провоцировать меня на драку и подучать к этому ребят, я буду вынужден выйти на вечерней поверке из строя и все публично про тебя рассказать!
   - Нет! Только не это! - вскричал Кулешов. - Даю честное слово, что больше не буду так себя вести! Я расскажу ребятам, что ты не виноват...Только не выдавай!
   - Ладно. Иди себе, отдыхай. Но запомни: только узнаю...
   - Нет, нет и нет! Я обещаю, что буду делать все, чтобы к тебе хорошо относились!
   На том они и расстались.
   Эти два разговора с совершенно разными людьми несколько растопили тяжелую атмосферу отношений с курсантами. Однако до прекращения травли еще было далеко.
   На другой вечер после разговора с Кулешовым к Зайцеву подошел курсант Котов. - Слушай, Иван, - сказал он, - ты не думай, что я тебя осуждаю. Я, по чести сказать, нисколько не жалею этих сержантов! И Крадов, и Кабанов, надо сказать, порядочное дерьмо!
   - Но я их, тем не менее, не закладывал! - ответил Иван.
   - Ладно. Ты на меня не злись, - промолвил примирительно товарищ. - Посмотри на других. Думаешь, они злы на тебя потому, что ты закладываешь?
   - А почему еще?
   - Или тебе не ясно, что это все дело рук сержантов? Нас просто подучили, как следует тебя травить!
   И он рассказал, как сержанты настраивали против Зайцева весь взвод, когда Иван дневалил по роте или мыл полы, отбывая наряды на работу.
   - И все, Иван, потому, что тебя слишком часто хвалили офицеры! - заключил Котов.
   - Расскажи мне, Петя, лучше, как разжаловали Крадова, - попросил Иван, считая, что следует прекратить разговор о доносительстве.
   - А разве ты не знаешь?
   - Нет.
   - Мы сидели на занятиях в учебном корпусе. Вдруг раздалась команда дневального, и все подскочили: сам командир части! Генерал вошел в класс в сопровождении целого отряда из офицеров. Кого там только не было! Командир части показал рукой всем сесть и спросил: - Где сержант Крадов?
   Крадов встал и представился.
   Генерал обратился к нему: - Расскажите нам, Крадов, как вы дошли до такой жизни, что стали распускать руки?
   Крадов оцепенел от страха, он только лепетал: - Нет...Я не распускал...Я не бил...
   - А кто ударил по лицу курсанта Зайцева? - грозно вопросил военачальник. Стоявший у учительского стола Поев побелел как полотно.
   - Я...Зайцева? - лепетал потрясенный Крадов.
   - Бил или не бил? - вновь подал голос генерал.
   - Есть! Так точно! Никак нет! - бормотал Крадов.
   - Признавайся! - закричал стоявший рядом с комдивом замполит части полковник Прохоров. - Ишь, негодяй, еще пытается улизнуть от суровой кары!
   - Если будешь отпираться, передадим дело в военный трибунал! - пригрозил генерал Гурьев.
   - Немедленно сознавайся! - взвизгнул молчавший до этого Поев. - Неужели ты не понимаешь, что только чистосердечное раскаяние может спасти тебя от тюрьмы?!
   - Да. Так точно! Бил! - сознался сержант Крадов.
   - Все ясно! Что и требовалось доказать! - уверенно сказал генерал и объявил: - Взвод! Встать! Смирно! За рукоприкладство, несовместимое с высоким званием советского командира, сержанта Крадова моим приказом разжаловать в рядовые! Направить разжалованного нарушителя на прохождение оставшегося срока службы в третью кабельно-монтажную роту и послать его на объекты военного строительства! - И генерал, нарушая громкими шагами тишину замершей аудитории, быстро подошел к Крадову, вытянул перед собой правую руку и двумя рывками сорвал с него сержантские лычки. Эта сцена настолько потрясла курсантов, что даже после того как высшие военачальники покинули класс, в аудитории не было слышно ни звука. Лишь спустя несколько минут раздались сначала всхлипывание, а затем и рыдание бывшего сержанта Крадова.
   - Прекратите истерику! - приказал Поев. - Рядовой Крадов! Встать!
   Тот повиновался.
   - Шагом - марш в кабельно-монтажную роту, бездельник! - крикнул командир взвода. - Чтобы духа твоего здесь не было!
   Вот как, оказывается, все это случилось.
   - Да, представляю, что подумали обо мне товарищи! - содрогнулся про себя Иван. - Хорошо, что я тогда ничего об этом не знал! Не зря говорят, что Бог не делает, то все к лучшему!
   - Ну, и что, Петя, ты думаешь обо всей этой истории? - спросил он Котова.
   - Знаешь, Вань, я по правде, тогда подумал, что это ты! - ответил Котов. - И нисколько тебя не осуждал! Я просто боялся первым к тебе подойти. Сам понимаешь, затравят сержанты. А теперь, когда ты поговорил с Кулешовым, я понял, что меня никто не осудит.
   - Да ты - настоящий друг! - усмехнулся Зайцев.
   Какой там друг! - улыбнулся Котов. - Просто дело в том, что я ненавижу этих гадов! - Он показал рукой на погоны, имея в виду сержантов. - Ишь, сволочи, совсем замучили ребят! Устав...устав...А сами пьют по три раза в неделю!
   - Да ну? - поразился Зайцев.
   - Или ты не знаешь?
   - Конечно, нет.
   - Так вот, - продолжал Котов. - На этой неделе у них намечается еще одна пьянка!
   - Откуда ты знаешь?
   - Да так. Слышал. В субботу у Шувалова день рождения! После вечерней поверки они вовсю будут пьянствовать!
   - Вот сволочи! - возмутился Иван. - Вольготно себя чувствуют, но ничего, посмотрим, что дальше будет. Как говорится, "сколько ниточка не вьется, а конец у ней найдется"!
   На том они и разошлись.
   В пятницу вечером Зайцев отправился в третий учебный корпус, рассчитывая встретить там капитана Вмочилина. Замполит действительно оказался на месте. На сей раз он принимал курсанта из первого взвода, фамилию которого Иван не знал. Тут было все ясно, поэтому Зайцев не стал подслушивать их разговор и отошел за кустарник, дожидаясь пока прославленный военачальник освободится.
   Как только посетитель ушел, Зайцев огляделся по сторонам и вошел внутрь учебного корпуса. Увидев Ивана, Вмочилин крайне удивился. - Что вы тут делаете, Зайцев? - вопросил он официальным тоном.
   - Я пришел к вам, товарищ капитан!
   - Зачем?
   - Сообщить вам очень интересную информацию!
   - Да ну? - с недоверием посмотрел на него замполит и загадочно улыбнулся. - Садись. Ты что, только сейчас пришел?
   - Да, только сейчас!
   - Никого у меня не видел?
   - Нет.
   - Ну, что ж, - с облегчением промолвил Вмочилин, - тогда рассказывай, что ты узнал такого интересного. Только гляди, не заливай!
   - Нет, заливать я вам не буду! - ответил Зайцев. - Как-то вы мне говорили, что хотели знать, о чем разговаривают курсанты?
   - Да, мне нужно это знать!
   - Но я не имею возможности слушать их разговоры, поскольку товарищи сторонятся меня из-за истории с сержантами...
   - Но ведь ты тут ни при чем? - удивился замполит.
   - Как? Вы знаете, что я их не закладывал?
   - Конечно, знаю.
   - Тогда кто же их заложил?
   - Вот этого я не могу сказать, - с горечью произнес замполит. - Я и сам не знаю, кто на них донес...Мне бы хотелось установить, кто это сделал, но, увы...Я же не могу проверять информацию "особого отдела"!
   - "Особый отдел"? - повторил Зайцев. - А что это такое?
   - Я тебе ничего не говорил! - встревожился проболтавшийся замполит. - Хватит об этом! Я знаю только, что командиру части сообщили о беспорядках из "особого отдела". Чем занимается "особый отдел", это, молодой человек, не нашего ума дело...
   Зайцев задумался: - Значит, "особый отдел"...Что ж, узнаем...
   - Так что ты мне хочешь сообщить? - оторвал его от размышлений Вмочилин.
   - Я не знаю, интересно ли вам это, - начал Зайцев, - но информация касается не разговоров, а только попоек...
   - Попоек? - вскинул голову замполит. - Что, неужели курсанты?
   - Хуже, сержанты! - ответил Иван. - Но вас, вроде бы, это не интересует?
   - Что ты, еще как интересует! - вскричал Вмочилин. - Говори скорей, что знаешь!
   - Я знаю, что сержанты по три раза в неделю собираются в каптерке у старшины, верней, не у самого старшины, а у ротного писаря, где пьянствуют!
   - Да ну! А когда это было? Назови мне дни. Кто конкретно выпивал?
   - Вот этого-то я сказать не могу, так как не знаю...
   - Так что же это за информация? - расстроился военачальник. - Разве я могу ее проверить? Ведь стоит мне только спросить любого из сержантов, выпивает ли он, и последует отрицательный ответ. Вот если бы поймать их с поличным! - И Вмочилин мечтательно вперил взгляд в окно.
   - Я вам скажу, когда будет попойка, и вы сможете их поймать именно так, с поличным! - пообещал Зайцев.
   Замполит подпрыгнул от радости: - Рассказывай скорей, дорогой! Когда же они собираются пьянствовать?
   - Завтра, товарищ капитан. После вечерней поверки. Как только все курсанты лягут спать, сержанты соберутся в каптерке - праздновать день рождения Шувалова!
   - Шувалова? Вот сволочи! А еще прикидывались верными воинскому долгу! - вознегодовал замполит.
   - Только вы, товарищ капитан, не заходите сразу в роту после поверки или до нее. Так вы их спугнете! - посоветовал Зайцев.
   - За это не волнуйся! - заверил его Вмочилин. - Я проверну дело так, как нужно! Тут будь уверен!
   - Ну, что ж, желаю вам успеха! - сказал, завершая разговор, Зайцев.
   - Спасибо тебе, Иван, - ласково молвил замполит и крепко пожал ему руку. Лицо бравого командира излучало радость. Проводив Зайцева до самого выхода, он вернулся в свой кабинет и задумался...
   Ночью на следующие сутки, когда курсанты безмятежно спали, забыв обо всем на свете, в казарме произошло довольно примечательное событие.
   Иван, оказавшийся сразу же после поверки в постели, не спал, а внимательно слушал.
   Минут в пятнадцать одиннадцатого из разных концов казармы в каптерку ротного писаря устремились полуодетые сержанты. Шли они в тапочках на босу ногу и громко шаркали ими по коридору. Еще через пятнадцать минут дверь каптерки с шумом отворилась, и из нее кто-то вышел. Иван вгляделся в освещенный коридор и увидел сержанта Попкова, который входил в спальное помещение. - Вероятно, проверяет, спят ли курсанты, - догадался Зайцев.
   Попков действительно проходил между кроватями и всматривался в лица спавших. Так он добрался и до кровати Ивана. Зайцев притворился, что спит. Командир несколько задержался возле него и, убедившись, что злополучный нарушитель неопасен, пошел дальше по ряду. Наконец, сержант завершил осмотр своих подчиненных и вернулся в каптерку. Оттуда донеслась приглушенная музыка, и, как только захлопнулась дверь, стало тихо. Прошло еще некоторое время. Иван стал зевать и уже подумал, что пора спать, как вдруг со стороны каптерки послышались быстрые и громкие шаги нескольких человек. Дневальный у тумбочки безмолвствовал!
   - Открывайте! - прозвучал зычный окрик Вмочилина, сопровождаемый громким стуком в дверь.
   - Нечего прятаться! Мы и так все знаем! - громко, басисто произнес командир роты капитан Баржин.
   - Открывайте! - еще громче прокричал командир четвертого взвода Поев.
   После этого послышался треск, и дверь каптерки отворилась.
   - Ах вы, иоп вашу мать! - взорвал установившуюся тишину голос прапорщика Москальчука. - Водочку тут попиваете?!
   Дальше последовало чье-то тихое объяснение.
   - Выходите из каптерки, подонки! - выкрикнул замполит. - Марш все в канцелярию!
   После того как раздался стук канцелярской двери, в казарме стало тише. Судя по некоторому шуму, исходившему из командирского кабинета, разборка происшествия затягивалась.
   Что касается курсантов, то большинство из них преспокойно спали и не реагировали на происходившие события. Крики, ругань, исходившие из каптерки в ночное время, были для них делом привычным, поэтому никто не вставал: для наведения порядка есть дежурный и дневальные. Конечно, те воины, кровати которых располагались ближе к месту событий, наверняка слышали крики военачальников, стук, разборки и все прекрасно поняли, но предпочли в происходившее не вмешиваться. Как говорится, война - это дело вождей!
   Вслушиваясь в приглушенные звуки, Иван наслаждался. Впервые за всю свою службу он засыпал с чувством радости и даже счастья: действительно, как сладка месть!
   Наутро рота встала как обычно. И подъем, и зарядка, и ритуал следования на завтрак были прежними. Лишь во время приема пищи было заметно, что Мешков и Попков явно находились не в настроении, плохо ели и, к недоумению молодых воинов, не спешили с подъемом из-за стола, позволив своим подчиненным тем самым хоть раз спокойно поесть. Скромно выглядели младшие военачальники и во время строевых упражнений и в период учебных занятий. Зато капитан Вмочилин весь светился от счастья. Казалось, что даже американский империализм был ему уже не так ненавистен, как раньше, и упомянул он Америку всего-то раз десять! Словом, во взводе царили тишь и благодать! Внезапно прекратились и преследования Зайцева. Как-то незаметно, само-собой. О поведении сержантов ничего нигде официально не говорили. Лишь курсанты, сбиваясь в свободное время в кучки, обсуждали минувшее.
   Вечером к Зайцеву подошел Котов. - Слышал, Иван? - спросил он.
   - Что?
   - Как, неужели ты не знаешь?! - рассмеялся Котов. - А я, грешным делом, подумал, что это ты все подстроил!
   Иван промолчал и лишь нахмурил брови.
   - Да ты не обижайся, - сказал Котов. - Да я бы, если бы так поступил, только бы радовался! Так им и надо, гадам! - И он рассказал Зайцеву о произошедшем.
   - Что толку? - грустно бросил Зайцев. - Ведь Вмочилин не принял к ним никаких мер? Все закончилось одной болтовней!
   - Ох, не говори! - усмехнулся Котов, - Смотри, как они присмирели! Теперь-то, по крайней мере, прекратят издеваться над нами!
   - И то ладно! - кивнул головой Зайцев.
   Так в спокойной обстановке пролетела еще одна неделя.
   Служить в учебном батальоне оставалось всего около полутора месяцев. Погода на улице установилась солнечная и теплая, и жить было значительно легче. Лишь иногда курсантов преследовали мысли: что ожидает их по окончании "учебки" в основных ротах, куда они перейдут? Как там их встретят? Но эти мысли лишь ненадолго омрачали настроение: у молодых воинов все-таки была уверенность, что "хуже, чем здесь, нигде быть не может".
   Иван теперь уже не боялся будущего. Он понял, что для того, чтобы выжить, нельзя бояться. Нужно быть постоянно готовым ко всему, умело переносить трудности, а главное, на каждую подлость отвечать подлостью и в деле мести забыть всякую мораль...
   Но вернемся к событиям в роте.
   Приближался священный для каждого советского человека день - Коммунистический субботник. Конечно, священным он был лишь на бумаге. Таковым его объявляли все официальные средства массовой информации и штатные политвоспитатели. На самом же деле Коммунистический субботник был идеальным примером воплощения социалистической принудиловки в жизнь.
   Как известно из истории, двадцатого апреля тысяча девятьсот девятнадцатого года на одной подмосковной железнодорожной станции тамошние служащие организовали бесплатный субботний рабочий день по расчистке территории от скопившегося мусора. Коммунистическая пропаганда, ведомая В.И.Лениным, использовала этот "великий почин" как повод для ежегодного регулярного бесплатного труда в предпоследнюю апрельскую субботу.
   Надо сказать, что советские люди "с энтузиазмом" восприняли указание партии. Лишь скрупулезная слежка начальников за подчиненными да страх за преследование с их стороны и со стороны партийных комитетов, заставляли большую часть народа соблюдать этот "почин".
   Иван видел, как трудились люди на этих субботниках. Если работа проходила в цехе, на участке завода, то тут приходилось хоть что-то, пусть худо-бедно, но делать. Но если работали где-нибудь в колхозе или на "благоустройстве" родного города, то все откровенно отбывали и не знали как бы поскорее "слинять". Главным здесь было - отметиться о явке, засвидетельствовав свою лояльность существующему режиму, и при первой же возможности улизнуть. Бывали случаи, когда люди открыто вслух выражали свое недовольство тем, что приходилось бесплатно работать в свой выходной день, но, поворчав, они предпочитали выйти и с начальством не ссориться. Постепенно субботники стали превращаться из действительно тяжелого принудительного мероприятия в простую формальность. Даже сами надзиратели, начальники, со временем стали со скептицизмом относиться к этому торжественному событию и спешили быстрей закончить работу, чтобы побыть либо в кругу семьи (что было редкостью), либо в пьяной компании единомышленников (что было делом обычным).
   Как ни удивительно, но именно Ленин и его соратники сумели так дискредитировать саму идею труда, что просто невозможно представить, через сколько веков удастся жителям этой несчастной страны преодолеть психологический комплекс отвращения к труду! Почему же это должно удивлять? Ведь, собственно говоря, революционеры-большевики сами, по своей природе, были бездельники и лодыри. Поездки за границу, организация всевозможных беспорядков, насилий, грабежей для поддержания своей праздной жизни, и, наконец, провоцирование революции и захват власти - вот их стихия. Когда же дело касалось труда, особенно личного, здесь-то они и попадали в затруднительное положение. И не важно, что захватившие власть в стране большевики, порой, не досыпали, когда требовалось укрепить и удержать свою власть, или имитировали фанатизм и энтузиазм, как это успешно делал В.И.Ленин, сущность пролетарских лодырей оставалась прежней.
   Как не украсит ворону павлиний хвост, так не украсило и коммунистов оперение из идеологии, на словах прославлявшей труд.
   - Нынче всякий труд в почете! - уверял народ коммунистический поэт Маяковский.
   - Труд в СССР - дело чести, доблести и славы! - вещали едва ли не на каждом углу партийные транспаранты. Даже в воинской части, где служил Зайцев, на входных воротах висел огромный плакат: - Трудись с полным напряжением сил, воин, не щадя себя!
   В стране даже существовали специальные ордена и медали, которые номинально следовало вручать настоящим труженикам. Видимо, лодыри-коммунисты настолько боялись труда, что оценивали его как героизм! Было даже введено звание Героя социалистического труда! И не важно, что все эти награды вручались лишь родственникам, друзьям или чем-то угодившим начальству "героям", сам факт того, что труд прославлялся, должен бы, казалось, его стимулировать. Но все выходило наоборот. Ей Богу, как в какой-то мистической легенде, когда нельзя было взять нечистыми руками священный сосуд!
   Иван долго думал над тем, почему, несмотря на все усилия пропаганды в стране, у людей все больше и больше пропадала охота работать. Конечно, можно было бы все списать на коммунистов и коммунизм, но, как ни печально, тогда пришлось бы полностью признать свой народ совершенно лишенным исторического лица и права быть субъектом истории. А ведь такое невозможно! Разве можно выбросить из истории те мечты и чаяния русских людей, связанные в прежние времена с действительно тяжкими трудовыми буднями, когда "в поте лица своего" добывали "хлеб насущный"? Разве не дошли до нас сказки о сметливых Емеле-бездельнике или Иванушке-дурачке? О скатерти-самобранке и ковре-самолете, которые по велению магических слов, а вовсе не трудом, выполняли все прихоти своих хозяев? Можно найти много примеров из русского фольклора, подтверждавших стремление многих людей к праздной и незаслуженной жизни.
   Выходит, виноват народ? Конечно, если рассматривать его только с марксистской точки зрения. Но, если под народом понимать всех живущих в том или ином обществе людей, а не отдельных "эксплуатируемых", то, конечно, станет ясно, что далеко не все люди могли бы быть отнесены к тем самым пролетариям, которых прославляли и на которых опирались большевики. И даже среди самих работяг, как было принято в народе называть беднейшую и самую бесправную часть населения, далеко не все были пролетариями. Так на кого же тогда ориентировались большевики? Ответ однозначен: на чернь! Чернь есть везде. Она не только существует в среде простых людей. Чернь есть и среди знати, среди интеллигенции и людей науки. Там чернь еще страшней потому, что обладает силой власти, ума и знания. В то же время и среди рабочих и среди крестьян есть благородные люди. Чем же отличается чернь от остального населения? Исключительно чувством животного эгоизма, порочным стремлением сладко жить за чужой счет и властвовать. Например, избрали люди на какой-нибудь руководящий пост вроде бы политически активного человека. Он очень много обещал своим избирателям, казалось, проникался их бедами и заботами. Но стоило ему только занять высокий пост, и сразу же все обещания забыты. Обзаводится такой избранник машинами, дачами, прислугой и плевать он хотел на несчастных бедствующих людей. Вот этот человек и есть чернь! Вся общественная жизнь запредельных России стран никогда не приводила одну только чернь к власти. Бывали, конечно, всякие политики и там. Но никогда и нигде чернь безраздельно не господствовала. А вот в России наоборот! Именно чернь установила безграничную, беспощадную, безнравственную тоталитарную власть. Вот почему и возникла в стране система, у которой все получалось наоборот, искаженно, как в кривом зеркале.
   Но вернемся к событиям в роте.
   Накануне Коммунистического субботника, а это было в пятницу, девятнадцатого апреля, замполит роты капитан Вмочилин провел во всех четырех взводах политбеседы, на которых призвал курсантов "трудиться с полным напряжением сил, не щадя себя", как о том вещал упомянутый выше плакат. - Никакой империализм не помешает нам одержать решающую победу в экономическом соревновании двух систем! - вещал замполит. - Социалистическая экономика, вдохновляемая энтузиазмом безвозмездного труда, способна творить чудеса!
   После политбеседы в четвертом взводе замполит предложил курсантам задавать вопросы.
   - Можно? - попросил слова Огурцов.
   - Пожалуйста.
   - Товарищ капитан, а что означает слово "безвозмездный"? - спросил молодой воин.
   - Ну, как вам это объяснить, - замялся капитан. - Это такой труд, за который не причитается плата.
   - Так что же, вы хотите сказать, что бесплатный труд может заставить кого-то работать? - удивился Огурцов.
   - Конечно, может! Только не надо заставлять! Люди сами пойдут работать за идею! - торжественно произнес Вмочилин.
   - Как это работать за идею? - спросил курсант Конев. - Что, я в карман эту идею положу?
   - Молчи, лопух! - возмутился замполит. - Вот вы что, за плату завтра пойдете трудиться?
   - Так то же мы - люди подневольные..., - пробормотал кто-то из зала.
   - Хватит говорить ерунду! - вспылил Вмочилин. - На то и государство, чтобы было принуждение! Поэтому вы и служите. И нечего задавать мне такие вопросы! Если бы вы о чем-то существенном говорили, касательно вас лично, тогда другое дело! А то ишь, разболтались!
   Таким образом, замполит пресек демагогию и успешно завершил занятие утверждением, что "завтра курсанты приложат все силы, чтобы доказать свою преданность социалистической родине и партии".
   Помимо политзанятия, командиры еще раз завели речь о субботнике на вечерней поверке. Накануне столь знаменательного события вечером в роту пришли старшина и даже сам командир роты, которые произнесли "яркие и исключительно глубокие по содержанию" речи. После обычной переклички старшина по-простецки рассказал, как трудились "ваши отцы" на субботниках. Он привел примеры героического труда в тылу в годы войны и на фронтах, когда бойцы совершали удивительные подвиги в честь субботника. Затем капитан Баржин, предварительно разгромив американский империализм и восславив Ленина, Брежнева и КПСС, сообщил, чем будет заниматься учебная рота в этот праздник. Оказывается, нужно будет принять участие в уборке складских помещений части, расположенных за столовой. - Ваша задача, - вещал Баржин, - заключается в беспрекословном повиновении своим командирам! Все, что мы скажем - это закон для вас!
   Воины это знали и без слов командира роты, поэтому сразу же после завершения поверки они без особого энтузиазма разошлись по своим постелям.
   Наутро, сразу же после подъема, роту сотрясла громкая музыка, доносившаяся из Ленинской комнаты, где дневальные сразу же после подъема поставили на проигрыватель пластинку.
  - Будет людям счастье, счастье на века,
   У Советской власти сила велика.
   Сегодня мы не на параде,
   Мы к коммунизму на пути.
   В коммунистической бригаде
   С нами Ленин впереди!
  С этой популярной песни и начался праздничный день. Как и обещал командир роты, сразу же после завтрака и торжественного прохождения у трибуны командира части, курсантов повели на хозяйственный двор. Но как только четвертый взвод, ведомый Поевым, прибыл к месту назначения, оказалось, что эту территорию уже заняла хозяйственная рота. Разгневавшись, Поев вступил в пререкания с их командиром, но тот сослался на указание комдива.
  - Что же нам делать? - спросил его Поев.
  - Идите лучше да переложите вон там бревна на другое место! - указал его коллега на отдаленную кучу.
  - Взвод! Шагом - марш! - приказал Поев.
  Когда курсанты подошли к беспорядочной груде бревен, Поев вывел из строя сержантов и приказал им уложить все дрова аккуратно, бревнышко к бревнышку, а сам, сославшись на занятость, удалился.
  Работы оказалось всего на один час. Курсанты легко, со смехом, перекидали бревна и навели полный порядок. Действовали они быстро, надеясь, что чем скорей закончат работу, тем больше будут иметь времени заняться своими делами или побродить по части. Однако не тут-то было! Как только курсанты выполнили приказ, сержанты построили взвод и позвали принимать работу заведующего хозяйственными складами. Им оказался невысокий, коренастый прапорщик с хитрым лицом и бегающими карими глазами. Окинув взглядом работу молодых воинов, прапорщик усмехнулся: - Что же вы, ребята, не тут уложили бревна? Надо же было на пять шагов вправо! - И он указал на место. - Есть! - прокричал сержант Мешков, и работа вновь закипела. Правда, на этот раз энтузиазма было уже поменьше, но часа через полтора дрова оказались аккуратно уложенными на том месте, куда указал завскладами.
  Довольный выполненной работой Мешков послал сержанта Попкова вновь за ответственным лицом. Прапорщик Наперов опять все внимательно осмотрел, обошел груду дров со всех сторон и, остановившись перед строем курсантов, похвалил: - Вот, уже лучше!
  Курсанты заулыбались.
  - Но..., - продолжал заведующий, - вы все-таки сложили кучу не на том месте! Нужно было немного справа! - И он указал рукой на землю.
   Воины растерялись. Заметив это, бравый прапорщик усмехнулся. - Не горюйте, хлопцы, - произнес он. - Ваше дело - выполнять команды, а мы за вас подумаем!
   - Товарищ прапорщик! - обратился к нему сержант Мешков. - А вы нам начертите место, на которое следует укладывать дрова!
   Прапорщик задумался. - Ну, хорошо, - сказал он после долгой паузы, - я начерчу вам план укладки бревен.- И, взяв палку, он стал водить ею по земле.
   После этого воины вновь приступили к работе. На сей раз укладка заняла еще больше времени. Лишь к обеду управились курсанты с заданием заведующего хозяйственным складом. Теперь прапорщик принял их работу, но в казарму не отпустил. - Мне поручено руководить вами весь рабочий день! - заявил он сержанту Мешкову. - Поэтому опять приводите сюда роту после обеда.
   - Что же он собирается нам поручить? - терялись в догадках курсанты. - Неужели есть еще какая-нибудь такого рода работа?
   ...Как только курсанты, ведомые сержантами, вернулись на хозяйственный двор, завскладом повел их к дальней, западной стене воинской части. Там около продовольственного склада виднелись большие лужи, оставленные недавним дождем.
   - Вот вам работа, товарищи курсанты! - заявил прапорщик. - Будете черпать воду из лужи и выливать ее вон туда! - Он указал на близлежащую небольшую яму.
   - А чем мы будем черпать? - спросил один из курсантов.
   - Не волнуйтесь, я это предусмотрел! - успокоил воинов завскладами. Он подозвал к себе сержанта Мешкова и указал ему на большую корзину, полную пустых консервных банок. - Пусть берут это. - Затем, пообещав придти и проверить работу, прапорщик ушел.
   Так, курсанты получили возможность в полной мере насладиться поистине коммунистическим трудом. Они все черпали и черпали воду из лужи, выливая ее в соседнюю ямку. Однако воды как будто не убавлялось. Зайцев заметил, что яма, куда они выливают воду из лужи, явственно сообщается с этой лужей, и сказал об этом сержантам, которые, естественно, сидели на завалинке - "руководили".
   - Нечего болтать! - возмутился Мешков. - Дали задание - выполняй! Нельзя обсуждать приказы командиров!
   В результате, провозившись до самого ужина, курсанты ничего не добились: лужу не удалось вычерпать! А злополучный прапорщик так и не явился принимать их работу!
   Только тогда, когда стемнело, сержанты поняли, сколь серьезно было порученное им задание. Что касается курсантов, то они едва сдерживали свой гнев, обращенный, естественно, друг на друга.
   Наконец, подошло время приема пищи, и сержанты, не допуская лишних разговоров, уверенно повели свой взвод в столовую.
   Этим и закончился славный праздник труда.
  
  

  ГЛАВА 25

  
  П Р О Щ А Й, У Ч Е Б Н А Я Р О Т А !
  
   Как-то в один из последних апрельских вечеров в роту позвонили. - Курсант Зайцев! К телефону! - последовал крик дневального. Иван удивился: - Неужели Вмочилин?
   Однако говорил совсем незнакомый голос. - Послушай, Зайцев, - начал неизвестный. - Ты не можешь выйти сейчас на улицу?
   - Зачем?
   - Поговорить надо.
   - А кто ты?
   - Я из хозроты. Спустись вниз, там узнаешь.
   Зайцев заколебался. Понимая, что после недавней истории с сержантами, разжалованными в рядовые, отношение к нему со стороны солдат других рот вряд ли будет благосклонным, он не хотел идти на встречу с загадочным незнакомцем. Однако человек внизу ждет. - А что я теряю? - подумал Иван. - По крайней мере, буду знать, зачем я ему понадобился.
   Времени было достаточно: до ужина оставалось почти два часа, да и сержантам после недавнего скандала не было до курсантов никакого дела, и молодые воины в последнее время свободно разгуливали по вечерам по части, не спрашивая на это разрешения у командиров.
   Зайцев спустился вниз по лестнице. У входа в казарму стоял невысокий, среднего роста, щупленький паренек с погонами рядового. Судя по выцветшей гимнастерке, висящему на бедрах ремню и пренебрежительному виду, молодой человек был из старослужащих. Увидев Зайцева, он махнул рукой, приглашая его идти за собой. Иван пошел за ним. Они проследовали до соседней воинской части - стройбата - и уселись на скамейку в местном сквере.
   - Скажи, Зайцев, - обратился к нему незнакомец, - это правда, что ты заложил Крадова и Кабанова?
   - Нет, я их не закладывал, - поспешно ответил Иван и сам, в свою очередь, задал вопрос: - А зачем тебе это надо? Кто ты?
   - Я - земляк Крадова, - ответил старослужащий воин, - фамилия моя - Головченко. У нас в роте ходят разговоры, что тебя собираются переводить к нам. Ребята боятся, что ты будешь нас закладывать и поэтому отрядили меня поговорить с тобой.
   - Но, допустим, я тебе вру, - сказал Иван. - Разве тот, кто закладывает, в этом признается?
   - Кто его знает? - засомневался Головченко. - Но все-таки мне хотелось бы поговорить с тобой. Нельзя же совсем никому не верить?
   - Вот это да! - подумал Зайцев. - Выходит, есть люди, которые кому-то еще верят! - Он улыбнулся и посмотрел на собеседника: - Как тебя зовут?
   - Петром, - ответил тот, - а тебя - Иваном, я это знаю.
   Откуда он все это знал, Зайцев выяснять не стал, а предложил пойти в буфет и попить чаю. Там они разговорились. Иван рассказал об истории с разжалованием сержантов во всех ему известных подробностях: о том, как Крадов его ударил, как Зайцев попал в лазарет, как он отбывал наряды на работу и подвергался травле со стороны товарищей. Лишь историю с Вмочилиным о попойке сержантов Зайцев рассказывать не стал, так как считал, что имел право на месть, да и Головченко, судя по всему, ничего об этом не знал.
   Посланец хозроты слушал очень внимательно, не перебивая. По завершении истории, он пристально посмотрел на Зайцева и одобрительно покачал головой: - Да, и досталось тебе!
   - Ты мне веришь? - спросил Иван.
   - Да, я тебе верю. Похоже, что ты сказал правду, - ответил Головченко. - Я так и передам ребятам, чтобы они не беспокоились насчет твоего перехода в нашу роту.
   - Но с чего они это взяли? - удивился Зайцев.
   - Ходят такие слухи. Откуда они идут, я не знаю. Но у нас, когда что-нибудь начинают обсуждать, все понимают, что это не случайность. Не было примеров, чтобы слухи не подтверждались!
   Иван понял, что против него что-то затевается. Но что? - Знаешь, Петро, - сказал он Головченко, - я ведь не просился в вашу роту. Со мной об этом даже никто не говорил! Я вообще не знаю, хорошо у вас или плохо. Может быть, у вас еще хуже, чем в учебном батальоне?
   - Удивительно, - заколебался Головченко. - Откуда же тогда идут слухи? Что же касается нашей хозроты, то ты здесь неправ. Это - лучшая рота в части! Строевой не мучают, нарядами не загружают, все работают по разным объектам части. Отработал свое - и отдыхай. Чем не жизнь?
   На этом они и расстались. "Старик" пообещал Ивану вскоре позвонить и как только станет известно что-нибудь новое, сообщить об этом.
   Через пару дней Головченко сдержал свое слово и снова вызвал по телефону Зайцева на улицу. Они опять пошли в стройбатовскую чайную.
   - Хочешь, я устрою тебя служить в штаб части? - спросил Головченко Ивана, когда они уселись за стол.
   - Каким образом? - удивился Зайцев.
   - У меня в штабе служит писарем большой друг. Ефрейтор Таньшин. Если ты не против, я поговорю с ним.
   Иван задумался. Потом встал, подошел к прилавку буфета и купил полкило пряников и два стакана кофе. Поставив все это на стол, он уселся рядом с Головченко и предложил перекусить.
   - Так как, ты согласен? - спросил его старослужащий воин после того как выпил кофе.
   - Согласен, - ответил Зайцев. - Мне ведь все равно не будет никакой жизни, если пошлют на "объект"...А в вашей роте как-нибудь привыкну.
   - Ну, и добро! - обрадовался Головченко. - Тогда я поговорю с Таньшиным.
   Через несколько дней Головченко пригласил Зайцева в штаб воинской части. Было это в субботу, и в штабе никого из офицеров не было. Иван еще ни разу не был внутри этого центрального учреждения дивизии и только, когда нес службу в карауле доходил до штаба вместе со сменой, а потом следовал на посты. Стоять у Знамени части ему не доводилось.
   Войдя в помещение, Головченко отдал честь Знамени, и Иван тоже повторил его жест. Затем они свернули налево в коридор и подошли к одной из дверей. Головченко постучал и открыл ее. - Здорово, Петь! - донеслось оттуда. - Заходите вместе!
   Иван вошел следом. Комната была небольшая, но светлая. Состояла она из огромного окна, у которого располагались два больших письменных стола, стоявших впритык друг к другу. Столы были заставлены двумя телефонными аппаратами, счетами, арифмометром. На каждом из них лежали большущие листовые стекла, под которыми помещались различные документы и фотографии. Небольшой шкаф, напоминавший шифоньер, довершал немногочисленную мебель. Впрочем, в кабинете было еще четыре стула, два из которых стояли за столами, а два других - напротив шкафа - видимо, для посетителей.
   Ефрейтор Таньшин был высоким, крепким, голубоглазым молодым мужчиной, в возрасте примерно двадцати пяти лет. Глянув на Ивана, он жестом предложил ему сесть. - Ну, что, согласен служить в штабе? - спросил он Зайцева.
   - Согласен, - ответил тот.
   - А ты знаешь, чем будешь заниматься?
   - Пока не знаю, но думаю, что научусь.
   - Это хорошо, что у тебя такая уверенность...Но справишься ли?
   - Справится! Справится! - вмешался Головченко. - Он парень способный!
   - Не перебивай меня, Петро, - сурово произнес Таньшин. - Я сам разберусь, справится он или нет!
   После этого Таньшин рассказал, что через месяц-два он будет уволен в запас и что для того, чтобы его поскорей отпустили, необходимо подготовить себе замену. - За полтора месяца ты должен освоить всю работу, - сказал ефрейтор. - И чем скорей это произойдет, тем для нас обоих лучше. Я уволюсь на дембиль, а ты перейдешь в хозроту. Согласен?
   - Да, - ответил Иван.
   - Тогда хорошо, - буркнул Таньшин. - Начнем готовить из тебя специалиста. Сможешь приходить сюда каждый день после занятий в учебной роте?
   - Наверное, смогу, - ответил Иван.
  - Наверное...Мне нужно точно. Поговори об этом с командиром роты, - посоветовал Таньшин, - и сообщи мне завтра, что он тебе скажет.
   Выйдя из штаба, Иван побежал в роту, надеясь встретить там капитана Баржина. Однако его в роте не было. В канцелярии сидел один замполит, капитан Вмочилин. Увидев Зайцева, он расплылся в улыбке: - Заходите, товарищ курсант. С чем пожаловали?
   - Да я хотел поговорить с капитаном Баржиным..., - ответил Зайцев.
   - В его отсутствие я решаю все ротные вопросы! - гордо ответил замполит. - Что у тебя случилось?
   Зайцев сообщил, в чем дело.
   - Ну, что ж, - уверенно сказал Вмочилин, выслушав Ивана, - служить в штабе - дело хорошее!
   - А разве командир роты разрешит мне посещать штаб? - неуверенно спросил Иван.
   - Я разрешаю. Почему же тогда будет против Баржин? - удивился замполит. - Ты мне оказал недавно хорошую услугу, а Вмочилин - человек благодарный!
   - Я и впредь буду вам помогать! - заверил его Зайцев. - Если только еще узнаю что-нибудь, сразу же вам сообщу!
   Вмочилин радостно заулыбался: - Можешь теперь каждый день после обеда уходить на занятия в штаб. Я сам договорюсь с сержантами!
   - Спасибо! - поблагодарил Зайцев и уже хотел уходить, но Вмочилин остановил его. - Ты - молодец, - сказал он. - Сам нашел себе хорошее место! Я, по правде сказать, говорил о тебе с капитаном Розенфельдом, командиром хозроты. Но он ничего существенного не обещал. А вот теперь-то, когда ты пройдешь нужную подготовку под руководством опытного Таньшина, никто не помешает тебе перейти в хозроту!
   - Так вот откуда пошли по хозроте слухи, о которых мне рассказал Головченко, - подумал Зайцев. - Вмочилин разговаривал с Розенфельдом!
   После состоявшейся беседы, уже на следующий день, Зайцев начал официально, с разрешения ротного руководства, регулярно посещать штаб. Как только курсанты пообедали, к нему подошел Мешков и, сославшись на замполита роты, распорядился, чтобы с этого времени Иван каждый день поступал в распоряжение писаря Таньшина. Об этом замкомвзвода известил весь выстроившийся перед ним взвод, особо акцентируя внимание на "распоряжение замполита". Товарищи буквально поедали глазами, полными ненависти, счастливчика Зайцева.
   Ефрейтор Таньшин был очень доволен, что Зайцев получил разрешение начальства. - Отлично! - сказал он. - Мы сразу же приступим к делу, а Розенфельда информировать не будем. Пусть он окажется перед свершившимся фактом!
   - Как же так? - возразил Иван. - Разве можно, чтобы командир роты ничего об этом не знал?
   - Он никогда не согласится с твоей кандидатурой! - отпарировал Таньшин. - Поэтому слушайся старших и делай так, как я говорю!
   После этого разговора они приступили к делу.
  Работа, которую изучал Зайцев, была весьма непростой. Таньшин отправлял должность делопроизводителя хозяйственной части при молодом и неопытном начальнике продовольственного снабжения лейтенанте Потоцком. Учитывая, что офицеры не особенно утруждали себя проблемами делопроизводства, вся тяжесть продовольственного снабжения части полностью ложилась на плечи Таньшина. Теперь она должна была перелечь на Зайцева. Но и это право еще надо было заработать!
   С первых дней своей стажировки Иван старался внимательно и серьезно относиться к любому, даже малозначительному вопросу. Он довольно быстро усвоил нормативы обеспечения продуктами военнослужащих, замены одних продуктов другими, научился быстро и грамотно оформлять накладные на выдачу продовольствия в столовую, вести учетные книги, составлять периодические отчеты. Не умея раньше пользоваться счетами, он уже через неделю так быстро складывал с их помощью и вычитал, что не раз вызывал одобрительные замечания скупого на похвалу Таньшина.
   Как-то раз во время работы в кабинет вошел лейтенант Потоцкий. - Кто это, Таньшин? - поинтересовался он, указывая на Ивана.
   - Это - мой сменщик, товарищ лейтенант! - ответил ефрейтор.
   - Ну, и как он? Справляется? - с сомнением покачал головой начпрод.
   - Еще как, товарищ лейтенант! Думаю, лучше меня будет! - произнес Таньшин и добавил. - С ним вам крупно повезло!
   - Да ну! - усмехнулся лейтенант. - А я уже и не думал, что тебе найдется достойная замена. Ну, что ж...Дай-то Бог! - И с этими словами Потоцкий удалился.
   Еще через неделю Иван так освоился, что Таньшин только руками разводил. - Вот молодец Головченко! - говорил он. - Как помог он мне со сменщиком!
   А Зайцеву терять было нечего. Он понимал, что если не оправдает доверия Таньшина, то тогда плачет по нем кабельно-монтажный объект. А там - "старики". А это значит - произвол, побои, ругань. Словом, ставкой в этой игре была сама жизнь. А когда человек начинает концентрироваться на чем-то, имея перед собой конкретную цель, он способен творить чудеса.
   Так и занимался Зайцев с ефрейтором Таньшиным во все дни, кроме тех, когда выходил на дежурство. Да и в наряды его стали назначать так, что он все время находился в штабе. Например, во время несения караульной службы, его поставили часовым на пост номер один - у Знамени части, а через неделю - дневальным по штабу. Стоять часовым ему было не впервой. Однако у Знамени был самый неудобный пост по части скованности движений. В штаб постоянно входили и из него выходили офицеры и солдаты, и всегда часовому приходилось становиться по стойке "смирно" в ответ на отдание воинами чести Знамени. Отходить в сторону было нельзя. Ночью, конечно, удавалось прохаживаться, чтобы не затекли ноги, но недалеко. Днем же следовало стоять подобно статуе! То ли дело дневальный по штабу! Помыл по указанию дежурного пол и, пожалуйста - отдыхай. И лишь только ночью, на четыре часа, нужно сменить дежурного и занять его место в кабинке у входа в штаб.
   Так продолжалась дальнейшая служба. До обеда Зайцев пребывал в учебной роте и занимался вместе со всеми в учебном корпусе, ибо в это время проводились политзанятия, а их пропускать не разрешалось. Когда же в основном шли занятия по спецподготовке - кабельному делу - Иван уходил на работу в штаб. Зная что Зайцев в дальнейшем будет там работать, командиры посчитали, что ему необязательно изучать профессию связиста. По выходным дням курсантов продолжали водить в местный клуб, где демонстрировались фильмы о Ленине и о войне. К концу учебного батальона клубные работники исчерпали весь запас кинофильмов о вожде Октябрьской революции и перешли к Великой Отечественной войне. Не желая рисковать своим положением, Зайцев аккуратно соблюдал ротный режим и вместе со всеми посещал клуб. Надо сказать, что кинофильмы о войне, которые там показывали, были настолько суровым испытанием, что, порой, превосходили знаменитые сериалы об Ильиче. Местные операторы ухитрялись включать звук так громко, что не было никакой возможности заснуть и приходилось сидеть и смотреть на экран.
   До сих пор остался в памяти Зайцева эпизод, когда на него с экрана со скрежетом и ревом двигался немецкий танк. Вероятно, это и был ключевой момент едва ли не всех советских фильмов о войне, по крайней мере тех, которые демонстрировались в их части.
  Несмотря на страх перед очередным полуторачасовым отбыванием у экрана, воины все же легко переносили его: в конце концов, фильмы показывали не каждый день. Они не могли себе представить, что существует еще более суровое и мучительное испытание - советский театр!
   Вероятно, курсанты чем-то прогневали всемогущего Бога. Скорей всего тем, что постоянно роптали, возмущаясь, что им приходится смотреть всякую ерунду. Возможно за это или за что-нибудь еще они и были сурово наказаны. А все произошло так.
   Сразу же на следующий день после Дня Победы замполит батальона майор Жалаев, придя в учебный корпус на политзанятия курсантов четвертого взвода, объявил, что в субботу все лучшие воины части будут направлены в город на просмотр какого-то спектакля, который демонстрирует в областном драмтеатре знаменитая заезжая труппа.
   В классе возникло оживление. Воины выражали свою готовность оказаться в числе лучших. Зайцев, чувствуя какой-то подвох, молчал.
   На другой день замполит Вмочилин уточнил, что в город пойдут все лучшие воины части и все свободные от нарядов курсанты учебного батальона. - У нас в учебном батальоне не бывает худших, у нас все - лучшие, потому что у вас есть настоящие воспитатели! - гордо добавил замполит. Таким образом, на следующий день курсанты двинулись в театр. Шли по городу строем. Впереди - учебные роты, за ними - оставшиеся подразделения. Шествие, напоминавшее утренний развод на работы, на некоторое время перекрыло автомобильное движение по центральной улице. В конечном итоге командиры подвели весь состав к троллейбусной остановке и стали погружать курсантов повзводно в каждый вагон по мере прибытия очередного троллейбуса.
   Одними из первых сели в троллейбус курсанты четвертого взвода, в составе которого находился и наш герой.
   Следует отметить, что солдаты Советской Армии никогда не покупали билеты в общественном транспорте. С одной стороны, это была их привилегия, а с другой - никто не осмеливался, вопреки общественному мнению, требовать плату за проезд с солдата, получавшего по три рубля восемьдесят копеек в месяц.
   Итак, к половине десятого утра все воины, следовавшие на представление, оказались у здания областного драматического театра.
   Ничего нового здесь увидеть не удалось. Само здание, построенное по единому общесоюзному стандарту, напоминало собой древнегреческий храм с большими круглыми колоннами у фасада. О современности говорили лишь многочисленные барельефы и статуи Ленина и его единомышленников, украшавшие стены сооружения. Рядом со зданием возвышался огромный плакат с надписью "Брестская крепость". Далее следовало письменное сообщение о том, откуда прибыла театральная труппа и кто играет в главных ролях. Стало ясно, что это - театральная афиша, и что воинам предстоит посмотреть спектакль о войне. А пока не прозвенел первый звонок из театра, солдаты должны были находиться на улице, ибо командиры опасались, что воины могут проникнуть в местный буфет и каким-то образом добраться до спиртных напитков. А там и до беспорядков недалеко!
   ...Наконец, солдаты вместе со своими командирами оказались в зрительном зале. Вообще-то внутренний вид театра был довольно богат: стены с резьбой, большие красивые люстры на потолке и бра - на боковых стенах. Зрительный зал разделялся на две части большой ковровой дорожкой, по которой воины проследовали к первым рядам. Эти зрительные ряды состояли из соединенных друг с другом деревянных кресел по сорок штук в каждом ряду. Так, по крайней мере, подсчитал Зайцев, когда уселся на положенное место. Наверху, на заднем плане, располагался полукругом балкон, который в настоящее время пустовал, а внизу под ним были установлены ложи (вероятно, для почетных гостей). Они также не были заняты. Вообще-то в зале было очень немного гражданских лиц. Зайцев насчитал их всего человек двадцать. В основном входили и садились военные, судя по эмблемам, всех видов и родов войск, размещенных в местном гарнизоне.
   Наконец, когда места в зале были заполнены, и установилась тишина, раскрылся пышный, вишневого цвета, занавес. Перед глазами зрителей предстала огромная серая пещера, наполненная людьми, одетыми в военную форму со старыми знаками отличия.
   - Вероятно, это и есть "Брестская крепость"! - догадался Зайцев и поделился своими соображениями с сидевшим рядом Замышляевым.
   - Да, видимо, она самая, - ответил товарищ, но тут же послышался приглушенный окрик Мешкова: - Эй, там! Слушайте!
   Представление между тем началось. Трудно было передать его сюжет, казалось, что все сцены шли самотеком, импровизацией.
   Актеры, выскакивая из подземелья, произносили возвышенные патриотические речи, ругались между собой, что-то кричали. Потом откуда-то доносились выстрелы. Таким образом они имитировали осаду крепости и, отбиваясь от якобы наседавших врагов, проводили между собой бесконечные дискуссии о том, стоит ли сражаться или сдавать крепость неприятелю. Наконец, один из самых голосистых актеров перекричал своих коллег, и было принято решение все же сражаться до конца. Затем все они стали обсуждать, какими же средствами и способами защищаться, затратив только на одно это около получаса...
   Постепенно пьеса стала вызывать зевоту у зрителей. Стало скучно и Зайцеву. Казалось, что спектаклю не будет конца...
   Зрители из гражданского населения откровенно спали. Они вначале попытались выйти из зала, однако руководители театра, предусмотрев это, своевременно закрыли все выходные двери, так что нетерпеливой публике пришлось дожидаться конца.
  Курсантам, как впрочем и остальным воинам, спать было нельзя. Еще перед спектаклем капитан Вмочилин, сославшись на указание самого командира части, сделал всем строгое внушение, как вести себя в зале и как своевременно аплодировать игре актеров. В самом начале курсанты по сигналу офицеров горячо аплодировали, и им вторили остальные воины. Но уже к концу пьесы аплодисменты стали звучать все тише и приглушенней. Когда же актеры после очередного занавеса вновь вышли на сцену и объявили о завершении спектакля, все, забыв об уставе и назиданиях командиров, да и вообще обо всем на свете, ринулись к выходу. У дверей возникла давка. Тут еще кто-то подогрел страсти, сказав, что "сейчас начнется продолжение пьесы". Публика едва не проломила дверь!
   Воины вернулись в казарму совершенно уставшими, но с сознанием выполненного перед командованием долга. К тому же впереди их ждал отдых: на следующий день на спектакль шли уже другие подразделения и те, кто не сумел побывать на нем из-за тех или иных причин.
   Но вечером настроение курсантов резко упало, когда на поверке старшина роты торжественно объявил, что на следующий день в театр вновь пойдет вся учебная рота!
   Второй раз сидеть в зале было просто невыносимо. Заунывные голоса актеров вызывали раздражение и смертельную тоску. Уже не повинуясь себе, курсанты начинали дремать. То тут, то там были видны склоненные головы солдат, да постоянно суетились офицеры, одергивая нарушителей. Дремоту лишь прерывали внезапные крики офицеров: - Первая рота! Хлопать! Вторая рота! Аплодисменты!
   Воины беспрекословно повиновались.
   Так отсидели курсанты и второе представление.
   На третий день молодые воины стали жаловаться на головную боль. Многие из них побежали в медпункт. Однако там, естественно, вакантных мест не было, поскольку и без них многие старослужащие воины, пользуясь знакомствами в лазарете, "заболели" на период гастролей. Часть солдат стали просить командиров направить их в наряд, куда угодно, вплоть до чистки картошки на кухне. Иван же вынужден был вновь отсиживать на спектакле. На этот раз он уже ничего происходившего на сцене не понимал. Опять что-то говорили, командиры подавали команды, воины аплодировали. Оживление в зале вызвала лишь сцена, когда пьяный актер провалился в оркестрантскую. Воины откровенно хохотали. А в конце пьесы, когда этого злополучного актера вели на расстрел, в зале была настоящая истерика, даже офицеры задыхались от смеха.
   На четвертый день Зайцев оказался, к своему изумлению, в компании всех злостных нарушителей воинской дисциплины части. Тех, кого раньше направили на гауптвахту или в наряд вне очереди, вместо наказания послали в театр.
   И опять был спектакль, и опять пришлось жестоко мучиться.
   В части, судя по рассказам окружающих, в это время царил идеальный порядок. Прекратились нарушения дисциплины. Даже самые придирчивые военачальники не могли подыскать повод для наказания: воины, предвкушая спектакль, с готовностью выносили все тяготы и лишения воинской службы.
   Потом еще полгода военачальники поминали театр. Как только кто-нибудь из солдат нарушал или был способен серьезно нарушить воинскую дисциплину, они говорили: - Гляди, придется послать тебя на "Брестскую крепость! - И нарушитель мгновенно становился как шелковый!
   Что касается курсантов, то они по своему статусу были просто обязаны обеспечивать наполняемость зрительного зала, вероятно, согласно договоренности командования гарнизона с областным драмтеатром.
   Когда на вечерней поверке старшина вновь объявил о том, что на следующий день им предстоит посетить знаменитый спектакль, Зайцев понял, что дело плохо...Всю ночь он пролежал в постели, как будто на камнях, и никак не мог заснуть от возбуждения. - Неужели опять придется смотреть эту муть?! Господи, спаси! - бормотал он про себя.
   Избавление пришло совершенно неожиданно. Наутро в учебную роту позвонил ефрейтор Таньшин. Он через дневального подозвал Ивана к телефону. - Послушай, Зайцев, - раздалось в трубке, - с сегодняшнего дня ты больше не курсант! Поздравляю!
   Зайцев опешил: - Как же? Что же...?
   Таньшин продолжал: - Приказом командира части ты переводишься в нашу роту в качестве делопроизводителя хозяйственной части!
   - А как же вы? - спросил потрясенный курсант.
   - А я, - ответил весело Таньшин, - уже через неделю буду дома!

  Ч А С Т Ь 2
  
  
  
  "М О Л О Д О Й" В О И Н
  
  
  

  Глава 1

  
  Х О З Я Й С Т В Е Н Н А Я Р О Т А
  
   Это был незабываемый день, хотя он прошел обыденно и просто. Старшина учебной роты прапорщик Москальчук вызвал Ивана в каптерку и выдал ему под расписку в журнале всю причитавшуюся одежду: шинель, бушлат, зимнюю шапку, парадную форму и все то, что еще не утратило установленных сроков носки. После этого, ни с кем не прощаясь, Иван проследовал в хозяйственную роту, где ему предстояло продолжать выполнение своего воинского долга.
   Хозяйственная рота располагалась на верхнем этаже двухэтажного здания, состоявшего из двух казарм: собственно хозроты и технического подразделения, находившегося на первом этаже и связанного с обслуживанием автомашин воинской части.
   Чувствуя кисловатый запах нестиранных портянок и замечая вокруг себя далекую до "учебки" чистоту, Зайцев, продвигаясь по лестнице, испытывал какое-то гнетущее, необъяснимое чувство тревоги.
   Надо сказать, что россиянина всю жизнь преследует какое-то неуловимое, непонятное чувство тревоги за будущее. Возможно, здесь сконцентрировались и неуверенность в завтрашнем дне и подсознательный страх перед болезнями и смертью, но все-таки большую роль играет, по-видимому, страх перед самой жизнью и особенно перед людьми.
   Ивану же с его репутацией доносчика и любимчика ротного замполита перспектива встречи с персоналом новой роты не радовала.
   - Как отнесутся ко мне ребята? Не повторится ли прежняя жизнь в учебном батальоне? - думал он, понимая, что вынести такую жизнь он уже просто не сможет, что последнее терпение, которое, казалось, стало превращаться в хроническую болезнь и апатию, вдруг с неожиданным переводом в другую роту, совершенно исчезло. Хотелось перемен. Пусть не таких заманчивых, о которых мечтали курсанты, опираясь на слухи о легкой и сытной жизни хозяйственников. - Лишь бы только не травили, - думалось Ивану.
   Однако уже подъем на верхний этаж показал рядовому Зайцеву, что надежды на благополучие весьма призрачны.
   Стоявший у тумбочки дневальный, увидев согбенного под своей ношей Ивана, закричал со злобной улыбкой: - Эй, дежурный! Пидь до мэнэ! Етат стукач появивси!
   Тут же открылась дверь канцелярии, и перед Зайцевым предстал дежурный по роте, судя по нашивкам, сержант. Несмотря на одежду, которую Иван держал, он сразу же приложил к пилотке руку, отдав таким образом честь.
   Сержант небрежно ответил взмахом ладони и знаками показал, куда нужно следовать новоприбывшему. Зайцев пошел за ним.
   В крайнем левом углу коридора размещалась каптерка старшины, а напротив - умывальник и туалет. Именно к старшине привел Зайцева дежурный по роте. В каптерке было тесно. Здесь собралось все руководство хозяйственной роты. За столом сидел капитан Розенфельд - командир роты, рядом с ним старшина - прапорщик Пристяжнюк и завершал компанию ротный писарь, или каптерщик, рядовой из старослужащих. Фамилии должностных лиц Зайцев довольно скоро узнал.
   Дежурный по роте сержант Смеляков вкратце отрапортовал командирам о Зайцеве.
   Розенфельд отстранил рукой дежурного и пристально вгляделся в лицо Ивана. Зайцев выдержал его взгляд и не сморгнул. Командир роты отвернулся и задумался. Иван же с любопытством смотрел перед собой. Капитан Розенфельд, судя по фамилии, был по национальности либо немец, либо еврей. Толстый, невысокого роста, лысоватый, возрастом примерно под пятьдесят. Глаза карие, проницательные и...трусливые.
   Прапорщик Пристяжнюк, румяный, здоровенный молодой украинец, в противоположность Розенфельду, обладал лицом совершенно лишенным признаков интеллекта, но зато беззлобным.
   Пока командир роты думал, Пристяжнюк достал свою книгу, где были записаны все данные воинов роты, и протянул руку к Ивану за документами. Тот понял жест старшины, достал военный билет и учетно-послужную карточку. В тишине каптерки слышалось только поскрипывание пера. Затем документы перешли в руки командира роты, а старшина стал пересчитывать амуницию, которую ему передал Зайцев.
   - Все в полном порядке, - подвел итог подсчета и записей Пристяжнюк. - Теперь все твое имущество будет храниться в этой каптерке, - пояснил он, - и когда потребуется, будем все это выдавать.
   - Выйдите-ка отсюда! - сказал вдруг командир роты писарю и дежурному. Те немедленно удалились.
   - Послушай, молодой человек, - начал Розенфельд, разглядывая послужную карточку Зайцева, - а ты, оказывается, недисциплинированный солдат! Как же ты попал в нашу замечательную и славную своими наилучшими традициями роту, иоп твою мать?!
   Зайцев сначала ничего не понял. Но потом глянул в послужную карточку и увидел, что там в графе "взыскания" записано: "Выговор за невыполнение приказа командира отделения".
   - Я не знаю, товарищ капитан, как попала сюда эта запись! - сказал он совершенно искренне. - Вероятно, я что-то не так сделал...
   На самом деле, Иван не имел никакого представления, за что и почему это взыскание ему записали. Вообще-то делать записи такого рода в учебной, да и других ротах, было не принято. Как известно, Иван за время службы в "учебке" имел немало взысканий, однако в карточке оказалось записано лишь одно. Но, зная, что в советском обществе лучшим признаком гражданственности является смирение и покорность, он не рискнул в свой первый день пребывания в новой роте подвергнуть сомнению или обсуждению действия своих прежних начальников.
   - Что же ты такого не сделал? - вновь спросил Розенфельд.
   - Кажется, плохо промыл туалет, - придумал наугад Зайцев.
   - Что, сильно благородный? Небось, не нравится убирать говно?!
   - Нет, - смиренно ответил Иван. - Просто не было воды из-за аварии и только поздней удалось выполнить приказ командира.
   - Ну, ладно, - смягчился командир роты, - коли прибыл на место новой службы, то служи достойно, не позорь плохими поступками нашу роту! А сейчас - иди! Дежурный покажет тебе твою койку и тумбочку!
   Выйдя из каптерки, Иван пошел по коридору в сопровождении дежурного по роте в другой конец казармы, которая состояла из большого зала, разделенного коридором на две части, в каждой из которых размещалось примерно по сорок коек. Потолок держался на шести массивных прямоугольных колоннах, за которыми следовали кровати, расположенные в две шеренги, а между кроватями стояли тумбочки. Каждая тумбочка принадлежала двум солдатам. Верхняя, выдвижная часть, делилась пополам, а внутри тумбочки было две полки. В верхнем, выдвижном ящичке, хранились: зубная щетка, зубная паста и мыло. Внутри тумбочки разрешалось держать только то, что было связано с воинским бытом: мочалку, бритвенные принадлежности и прочее. Изредка в тумбочку клались письменные принадлежности и почтовые конверты. Изредка потому, что, как правило, товарищи их систематически похищали и если бы не дешевизна этих вещей, то их вряд ли стали бы вообще хранить в таком месте. Первая полка, как правило, принадлежала воину, чья кровать относилась к первой шеренге и примыкала к тумбочке спереди, вторая же наоборот. Впрочем, все во многом зависело от субординации и старшинства обладателей полок. "Старики" и физически сильные солдаты решали этот вопрос в свою пользу и по своему вкусу. А вообще шеренги из кроватей разделялись тумбочками.
   Дежурный подвел Зайцева ко второй шеренге и указал на постель, расположенную напротив окна. Впритык к его кровати стояла другая. Таким же образом размещались и все остальные кровати: по две впритык, а между ними - полутораметровое пространство.
   Самыми удобными считались, как потом стало ясно, крайние и наиболее удаленные от окон кровати, ибо зимой в казарме было весьма холодно, и из щелей окон ужасно дуло.
   Итак, Иван оказался в самой середине правого крыла казармы. Положив в тумбочку все свои туалетные принадлежности, молодой воин обратился к дежурному сержанту: - Товарищ сержант, разрешите идти в штаб?
   - Идите, - последовал краткий ответ.
   Так закончилось утреннее знакомство Зайцева с полупустой ротой, ибо основная масса воинов пребывала на рабочих местах, что совершенно упростило процедуру переселения.
   Появившись в штабе, Зайцев немедленно приступил к оформлению повседневных документов, связанных с интендантской службой. Таньшин, практически, в работе не участвовал. Он часто куда-то уходил, затем вновь появлялся. А к концу дня, когда Иван выписал накладные на выдачу продовольствия со склада в столовую и передал их заведующему продскладом прапорщику Наперову, Таньшин пришел в состоянии заметного подпития, потому как от него разнесся на весь кабинет сильный запах то ли водки, то ли крепкого вина.
   - Ну, что, пошли на ужин! - скомандовал добродушный Таньшин, и они покинули свой кабинет.
   По прибытии в роту, Иван сразу же почувствовал окружавшую его гнетущую атмосферу.
   - Вот он, пидерас! - указал на него рукой дневальный. Бродившие взад-вперед по коридору солдаты с любопытством уставились на Ивана.
   - Эй, ты, потише на поворотах! - прикрикнул на него Таньшин. Тогда дневальный несколько обмяк. Собравшиеся зеваки поспешно разошлись. Стало ясно, что Таньшин обладал достаточным авторитетом, чтобы на время "попридержать" новых товарищей Зайцева.
   - Рота, на ужин собирайсь! - вдруг заорал дневальный. Воины спокойно и чинно, в отличие от учебной роты, вышли на плац. Здесь они аккуратно построились, без всякой вычурной выправки и спешки, которым учили курсантов в "учебке". Иван оказался в середине колонны и, к своему удивлению, обнаружил, что шествие в столовую в хозяйственной роте не только не трудно, но даже приятно. Все с достоинством, неспеша, шли в ногу. Никаких приказов типа "выше нога" никто не отдавал. Шедшие впереди сержанты мало чем отличались от остальных солдат, а замыкали колонну "старики", то есть воины, которым осталось служить не более полугода. Последние иногда совсем разбредались в стадо и даже не шли в ногу, и лишь появление высших офицеров заставляло их создавать видимость военного подразделения.
   Ужин также прошел по-иному. Сидевшие на скамьях воины получили по тарелке с картофельным пюре, а затем, после того, как "старики" выбрали себе наилучшие куски жареной рыбы, все разобрали остальное. Остался кусочек и для Ивана. Ели также спокойно и размеренно. Никто никого не гнал. И как только последний "старик" допил свой стакан с чаем, последовала команда: - Рота, подъем!
   С ужина в казарму уже шли без старослужащих воинов: те, в соответствии с обычаем, разбрелись по части.
   Иван, придя в казарму, нашел там Петра Головченко, того самого, что помог ему перейти в хозроту, и позвал его с собой в клуб попить чаю.
   Вечерняя поверка тоже была больше формальностью, чем нудной повинностью "учебки". Быстро отчитав пофамильно присутствовавших, замкомвзвода, старший сержант Погребняк, объявил "отбой". Иван пошел к своей кровати, разделся и, оставшись в одних трусах и майке, натянул на ступни ног кожаные тапочки. То же самое сделал и его сосед по койке. - Эй, ты, - буркнул он Ивану, - что, перешел сюда по блату? Погоди, тока Таньшин уедет, мы тебе тута устроим!
   Ничего не ответив, Зайцев поплелся в умывальник. Здесь также он услышал немало нелестных по своему адресу замечаний, но молча помыл ноги и ушел.
   И никакие страхи-тревоги не мучили его больше, как только он погрузился во влажное и свежее белье своей постели.
  
  

  ГЛАВА 2

  
  О Д И Н
  
   Наступил день расставания с Таньшиным. Как-то в конце рабочего дня он зашел в кабинет продовольственной службы сияющий. - Ну, Иван, вот и закончилась моя служба! - радостно произнес он.
   Зайцев посмотрел на своего наставника. - Да, теперь для меня начнутся новые испытания! - подумал он, но тут, вспомнив, чем он обязан ефрейтору Таньшину, подскочил и крепко пожал протянутую руку. - Поздравляю! Желаю счастливо добраться до дома! Дай Бог, чтобы у тебя все было хорошо!
   - Спасибо! - ответил Таньшин и присел на стул.
   - Ты понимаешь, Иван, - заговорил он уже другим, менее торжественным тоном, - что теперь тебе придется не совсем легко! Пока я здесь был, тебе вряд ли грозило что-нибудь серьезное. Но с моим отъездом поостерегись! Конечно, нечего унывать, - приободрил он расстроенного Ивана. - Они тебе ничего особенного не сделают. Но надо будет проявить достаточно терпения для того, чтобы пережить первые полгода хозяйственной роты!
   Далее Таньшин вкратце разъяснил ситуацию. Оказывается, нынешними "стариками" в роте будут ребята, призванные в свое время с Украины - Харьковской, Полтавской и Киевской областей. Как правило, из сельской местности. Городскими были лишь несколько человек еврейской национальности, которых перевел к себе в роту, дабы спасти от издевательств, Розенфельд. По словам Таньшина, нынешние "старики" - далеко не Божий дар! Во-первых, они очень сильные физически, крепкие парни. Во-вторых, у них в роте, да и в части вообще, существует довольно прочное "хохляцкое" землячество. А в-третьих, самое главное, что большинство из них - люди невежественные, грубые и крайне жестокие. - Еще будучи "черпаками" (так называют отслуживших один год), они проявляли свои нравы и пытались захватить власть в роте. Но решительность и осмотрительность, с какой действовали мы, прежние "старики", не позволили им этого добиться, - продолжал Таньшин. - Не знаю, откуда у них эти злоба и ненависть, но за время нашего господства им жилось довольно неплохо!
   - Что же мне делать? Как выжить в такой обстановке? - спросил Иван.
   - Думаю, что тебе следует строго держаться уставных требований: выполнять ротный распорядок, аккуратно убирать помещение роты во время дежурства. А так как после моего отъезда ты получишь лычку ефрейтора, то дневальным тебе не быть. Ты даже не будешь мыть полы сам, а лишь следить за дневальными. Но запомни: избегай заставлять работать по своей команде "стариков". Они сами знают, что нужно делать и как создавать видимость порядка. Их ни в коем случае не трогай, даже если они будут провоцировать тебя. Я имею в виду, конечно, грубость в ответ на их слова. Драться же с ними - это просто безумие! Избегай жалоб на своих товарищей. Я наслышан о твоих "подвигах" в "учебке"..., - Таньшин сделал жест, указывающий, что он не хочет выслушивать никаких объяснений. - Запомни раз и навсегда: Розенфельд не твой союзник! И даже более того, он тебя боится и ненавидит! Лишь только мой авторитет и помощь зампотылу полковника Худкова, перед которым я лестно тебя охарактеризовал, помогли перевести тебя в нашу роту. Розенфельд - типичный советский руководитель-вор! - Таньшин сделал паузу и улыбнулся, глядя на остолбеневшего Ивана. - Я это говорю тебе сейчас откровенно и прямо только потому, что завтра утром меня уже здесь не будет, и тебе следует все это знать. Командир роты боится, что ты - либо "подсадная утка" Политотдела, либо "ОО"!
   - А что такое "ОО"? - спросил Иван.
   - Об этом ты скоро узнаешь. Это - Особый отдел КГБ! Но о нем я тебе ничего говорить не буду. Думаю, что отношения с ним - это дело твоей личной совести! По крайней мере, я убедился, - улыбнулся наставник, - что ты пока не связан ни с теми, ни с другими. Но Розенфельд, в силу своей трусости, все же боится, что через тебя будет просачиваться информация о положении дел в роте!
   - Да ты что?!
   - Именно это есть главная причина того, что Розенфельд любой ценой пытался не пустить тебя в роту! О, то была целая история! Он даже ходил на прием к командиру части с жалобой, что тебя навязали хозроте! Но командир части, к его негодованию, оказался к тебе довольно тепло расположен. Как я слышал, в свое время твои родные, посещавшие воинскую часть, прислали ему благодарственное письмо, где расхвалили командира части и его порядки так, что он хорошо запомнил твою фамилию...
   - Господи, неужели это правда? - изумился Зайцев. - Да я сам ничего не слышал о каком-то "благодарственном письме"! Да еще от моих родителей?!
   - Может ты и не слышал, - с сомнением в голосе пробормотал Таньшин, - но уж мне-то все хорошо известно!
   - Откуда ты так много знаешь? - невольно вырвалось у Ивана.
   - Запомни хорошенько. Мы - штабники - знаем все! Иногда даже такие секреты, какие нам бы лучше и не знать...Вот здесь будь особенно осторожен! Все, что знаем мы, писаря, не должен знать никто из посторонних! Мы - штабники, это особая корпорация, которая обладает не только большими знаниями обо всех событиях в части, но даже солидным влиянием, можно сказать, властью. Никто, ни один офицер части, исключая штабных начальников, не станет добровольно искать ссоры с нами. Запомни, не офицеры здесь решают дела, а опытные и умные исполнители. А таковыми должны быть мы!
   - Но разве "старики" не считаются с таким высоким положением штабиста?
   - Трудно сказать, какую позицию займут нынешние "старики". Обычно с нами считаются все. Даже начальник штаба полковник Новоборцев! А уж его-то здесь все боятся! Бывало, что он по "тревоге" сам бежал впереди всей части и выявлял нарушителей. Вот это - истинный вояка! Однако мы отклонились от сути, времени у нас все меньше. Спрашивай все, что хочешь.
   - А куда спешить, ведь еще не скоро до ужина? - полюбопытствовал Зайцев.
   - Скоро придет начпрод. Затем еще кто-нибудь посторонний. А такие разговоры при них не ведутся! - буркнул Таньшин.
   - А каково положение лейтенанта Потоцкого? Может ли он защитить меня на случай чего?
   - На него не рассчитывай. Потоцкий - молодой офицер и совершенно неопытный. К тому же он не в числе любимчиков зампотылу. Влияние Розенфельда на Худкова во много раз больше. К тому же Розенфельд еще и хитрей. Не надейся на помощь Потоцкого и в работе. Его основная роль - подписывать все необходимые документы. Даже квартальные и годовые отчеты придется составлять тебе самому! Думаю, что с этим ты успешно справишься. Иногда рекомендую советоваться с заведующим продскладом Валентином Ивановичем Наперовым. Надеюсь, ты хорошо знаешь этого прапорщика?
   - Да, - ответил Иван. - А каковы взаимоотношения с писарями остальных служб штаба?
   - Тебе, я считаю, следует занять скромную и незаметную позицию! Но только до поры до времени! Запомни: продовольственная служба - это корень всей воинской части, ибо без хлеба не будет и армии! Но нельзя, конечно, не считаться и с писарем финансового отдела - Сушилой - такова его кличка, и с ребятами из строевой части, там их целых три, включая сержанта. Совершенно нейтральны лишь ординарцы полковника Худкова и полковника Зуева - заместителя командира по технической части. Но и с ними лучше не ссориться. Малозначителен также писарь секретной части. Это, как правило, бесполезный молчун, секреты которого никого не интересуют.
   - А какие наряды несет хозяйственная рота?
   - В основном, это дежурство по роте. Раза три в месяц. Затем дежурство по штабу. Ты уже был дневальным, поэтому знаешь, что это такое. Теперь ты уже будешь только дежурным. Это дело бывает у нас один раз в восемь - десять дней. Все зависит от графика.
   - А как же караул?
   - Для нас это чисто символическая служба. Обычно ходим два-три раза в году, в том числе и в гарнизонный караул. Наряды по работе на кухне также для нас редки. Я, например, за всю свою службу ни разу не работал на кухне. Ведь графики нарядов составляются нами, писарями, потому-то мы и делаем для себя исключения. Ты же сейчас будешь ефрейтором, а это у нас почти как командир отделения, значит, должен быть избавлен от грязной работы.
   - А если "старики" будут заставлять меня мыть полы?
   - А вот здесь ты должен проявить собственный характер! Сломаешься - будешь целый год посмешищем роты! Сумеешь с честью выкрутиться - служба пойдет как надо!
   - А почему Розенфельд так боится Политотдела? Неужели служба в роте такая секретная?
   - Ну, вскоре ты узнаешь, почему. Хотя я тебе кое-что проясню. Прежде всего, где ты видел, чтобы какой-нибудь начальник хотел обсуждения или осуждения установленных им порядков? Известная русская пословица гласит: "Нельзя выносить сор из избы"! И это, тем более, касается каких-то происшествий, сплетен, скандалов...Все, что происходит в роте - дело только роты! Командование должно лишь знать, что всюду тишь и благодать, что воины дисциплинированны, честны, трудолюбивы...Да, еще...Избегай попоек! Даже если будут приглашать "старики". Пьянки молодого солдата вызывают у них дикую ненависть!
   - А если будут просить денег?
   - А вот это уже твое личное дело. Но я считаю, что жадничать не следует. И если есть такая возможность, то иногда не грех и "задобрить" кого-нибудь из них. Особенно запомни таких как Золотухин и Выходцев. Эти громилы - самые сильные и злобные! Их боятся все, кроме, разумеется, "папы" Розенфельда. Но даже если они на твои деньги купят вино или водку, ни в коем случае с ними не пей - дело может печально закончиться. А вообще-то не советую особенно бросаться деньгами, потому как на всех их не хватит, да и приучать к этому упомянутых "друзей" нечего. Впрочем, тут разбирайся сам. Что же касается деятельности Розенфельда, то учти, что здесь-то и есть самая "закавыка"! Хозрота ведь не только занимается обслуживанием воинской части. Едва ли не основная сторона ее деятельности - это ублажение высшего командования части и самого Розенфельда. Посмотри, в роте есть первоклассные каменщики, штукатуры, плотники, даже сапожники, портные и парикмахер. Они не только шьют, чинят обувь, но также строят дома и дачи для военачальников, ремонтируют их квартиры...
   - Как рабы, - пробормотал Иван.
   - Хуже рабов! - резко ответил Таньшин. - Ибо их заставляют не только работать, но также и воровать! Все строительные материалы, краски, колер, - словом, все то, из чего строятся дома офицерского состава, уворованы в соседних строительных организациях!
   - А не опасно ли такое воровство? Ведь могут же поймать?
   - Опасно? Мало сказать! Уже нахождение солдата вне части ночью - преступление! Хотя, впрочем, случаев, когда кого-либо из солдат захватывали с поличным, до сих пор еще ни разу не было! Розенфельд умеет подбирать не только классных работников, но и превосходных воров!
   - А кого он посылает на эти кражи? Не грозит ли и мне подобное задание?
   - Полагаю, что тебе это не грозит. Розенфельд боится тебя. Но на всякий случай запомни: как только тебя поднимут однажды ночью на "задание", значит, предстоит очередная кража. А вот здесь выпутывайся сам!
   На этом и завершилась последняя наставническая беседа. Благодарный Иван со слезами на глазах прощался со своим старшим товарищем.
   Уже рано утром, когда воины по призыву дневального выбежали на утреннюю "зарядку", ефрейтор Таньшин был в пути: его воинская служба закончилась. Одновременно с выбытием прежних "стариков" в роте стали появляться все новые и новые молодые воины, заменявшие выбывших. Во время этой чехарды Зайцев как-то выпал из поля зрения и "стариков" и прочих товарищей. Пока первые наслаждались властью, а годовики-"черпаки" принимали "салаг", им просто было некогда о нем думать. Конечно, грубости и оскорбления отпускались по его адресу, но до существенных конфликтов дело пока не доходило. И Зайцев делал все возможное, чтобы реже попадаться на глаза старших товарищей, помалкивал и безупречно выполнял все служебные требования.
  
  

  ГЛАВА 3

  
  Д Е Н Е Ж Н Ы Й П Е Р Е В О Д
  
   Проходила первая неделя жизни Зайцева в хозяйственной роте. Вся обыденная жизнь воинов касалась Ивана только утром после подъема да вечером по возвращении из штаба. Кроме того, он должен был появляться в роте в обед и перед ужином, чтобы следовать строем в столовую: это было обязательно для каждого воина и особенно молодого. За этим "старики" строго следили: неявка молодых солдат на следование строем всегда вызывала у них раздражение и иногда сурово каралась.
   Уже в первый день пребывания в хозяйственной роте Зайцева командир отделения, к которому был приписан Иван, сержант Смеляков, предупредил его о последствиях неявки и привел пример, когда некий Петухов, опоздавший на обеденное шествие несколько дней тому назад, был нещадно избит "стариками" перед сном в туалете.
   Иван не нуждался в повторении. Было ясно, что с ним здесь не будут считаться. Поэтому он аккуратно выполнял все, что от него требовалось: бегал по утрам на стадион на зарядку, ходил строем в столовую, отбывал утреннюю и вечернюю поверки и почти всегда молчал. "Почти" потому, что иногда все же приходилось отвечать на вопросы "стариков" или сержантов. Так, например, однажды перед построением на обед к Зайцеву подошел ефрейтор Шкурко и спросил: - Скажи, Иван, а что ты получал от начальства за закладывание?
   Понимая, что спорить бесполезно, Иван ответил: - Я не закладывал, а потому и получать мне было нечего!
   - Ха! Так что ж, выходит, люди зря говорят про тебя все это?
   - Выходит, зря. Ты бы лучше позвал этих людей сюда, - спокойно ответил Иван, - и мы бы тогда поговорили. А так, за спиной, можно придумать все, что угодно!
   Этот ответ несколько смутил товарища, да и остальные воины, стоявшие рядом и внимательно слушавшие разговор, притихли и стали растерянно переглядываться.
   Часто имели место и грубые реплики по адресу Зайцева.
   - Стань в третью шеренгу! - заорал на него однажды Золотухин. Зайцев беспрекословно перешел в третью шеренгу.
   - Что, сапоги грязные, стукач?! - крикнул как-то Выходцев, глядя на зеркальные сапоги Ивана.
   - Да вот, недоглядел, - скромно ответил Зайцев, и "старик", смутившись, отошел.
   Бывало, что иногда в строю товарищи били ногами по голенищам сапог Зайцева. Делали они это украдкой, и хотя Иван догадывался, кто его бил, старался ничем не выражать своих чувств, и, в конце концов, товарищам это надоело.
   Возможно, Ивану пришлось бы совсем несладко, если бы в роту не прислали других молодых солдат, выходцев из учебного батальона. Здесь у "стариков" образовалось достаточно широкое поле деятельности, и они почти весь день имели возможность измываться над молодежью. В конце концов, и это надоедало, и опытные воины уже изрядно уставали перед тем, как увидеть Зайцева. Наконец, их отношение к Ивану несколько изменилось в связи с новым событием.
   Вечерами Зайцев пребывал у себя в кабинете продовольственной службы штаба, поскольку у него на первых порах было много работы и чтобы с ней справиться, нужно было дневать и ночевать у письменного стола. Поужинав, он проходил строем до здания роты, а когда все расходились, отправлялся к себе.
   Вот и теперь, накануне выходного дня, он сидел и составлял меню на будущую неделю для солдатской столовой. В нем следовало подробно расписать, что будет представлено на питание на завтраки, обеды и ужины в течение всех семи дней с калькуляцией необходимых норм выдачи продуктов и выхода готовой продукции. Для составления еженедельного меню обычно использовались старые подшивки этих документов либо в качестве образца, либо для механического переписывания. На первых порах это было довольно долгое и утомительное занятие, но постепенно Иван втянулся в работу и даже стал замечать прежние ошибки и недостатки. Так, он обнаружил, что старые меню составлялись небрежно, имелись ошибки в подсчете норм выхода и даже выдачи продуктов. Что касается калорийности, то ее вообще никогда не подсчитывали, и графа "калорийность" не заполнялась. Зайцев устранил этот пробел и с первых же дней своей работы стал аккуратно заполнять все графы, особенно касательно норм выдачи продуктов и их выхода после обработки. Для этого он специально попросил у лейтенанта Потоцкого книгу норм и добросовестно ее изучил, чтобы использовать полученные знания и данные для быстрого оформления накладных на выдачу продуктов со склада на кухню. Что же касается вычисления калорийности, то Иван, обнаружив, что это никакого практического эффекта не дает, а только отнимает массу времени, стал списывать цифровые показатели калорийности из специального методического пособия по составлению меню. И хотя от этих цифр никакого толку не было, все же документ был заполнен до конца и выглядел солидно. Один экземпляр меню хранился в продовольственной службе части, а другой, после того как его подписывали начальник продовольственного снабжения и заместитель командира дивизии по тылу, а потом утверждал командир дивизии, направлялся в солдатскую столовую, где вывешивался на соответствующей доске в центре зала. Надо сказать, что за всю службу Зайцева не было ни одного случая несоблюдения утвержденного командиром меню или каких-либо чрезвычайных дополнений и изменений. Но для того, чтобы не было проблем, следовало изрядно потрудиться. Вот и сидел Зайцев вечерами и корпел над документацией, чтобы не допустить ошибок и не ударить лицом в грязь. Не раз товарищи по роте бросали в лицо Ивану реплики такого рода: - Вот, когда был Таньшин...Вот при Таньшине...- И тому подобное. Постепенно такие упреки стали исчезать. Оснований для сомнений в способностях Зайцева у воинов становилось все меньше и меньше.
   ...В этот вечер Иван едва не опоздал на вечернюю поверку. Закончив переписывать чистовой экземпляр меню, он глянул на часы: двадцать один-двадцать! Боже, осталось десять минут!
   Бросив меню, он подскочил и, едва успев выключить свет и закрыть дверь, помчался бегом в сторону роты. Поднявшись на второй этаж, Зайцев с тревогой глянул на дневального. Тот усмехнулся: - Что так поздно, салабон?
   - Меню составлял, - вяло бросил Зайцев и поплелся мимо него в спальное помещение, но вдруг открылась дверь канцелярии, и оттуда вышел Выходцев. - Иван, иди-ка сюда! - крикнул он. Зайцев подошел. - Зайди-ка в канцелярию, - неожиданно мягко произнес Выходцев, - тут есть до тебя дело!
   Все оборвалось в душе молодого воина. Он знал, что за мягкостью и кротостью в голосе "старика" может вполне таиться какая-нибудь серьезная угроза. Однако делать было нечего, пришлось идти. В канцелярии, кроме Выходцева и Золотухина, было еще несколько старослужащих солдат. - Видимо, опять последует допрос, а там и мордобитие, - подумал Зайцев, однако постарался скрыть свою тревогу и деланно-безразличным голосом спросил: - Зачем звали?
   - Тут тебе послание..., - пробормотал старослужащий воин по фамилии Шевченко, почтальон воинской части. Пристально глядя на Ивана, он протянул ему бланк почтового перевода. Взяв документ, Зайцев стал его тут же читать, не отходя от стола. Оказывается, родители, не забывая своего сына, прислали ему денежный перевод! Пятнадцать рублей! Это для солдата - немалые деньги! Вот уж накупит он себе разных сладостей и продуктов! Радостное волнение охватило молодого воина...
   - Эй, Вань! - послышалось вдруг, и радостные мысли тотчас же улетучились. - Ты что, не слышишь?!
   Зайцев обернулся. На него пристально смотрели "старики".
   - Богато живешь! - бросил реплику Золотухин.
   - С такими грошами можно и оглохнуть! - сказал Шевченко.
   - Ну, с тебя пузырь! Надо как-то обмыть перевод! - пробурчал Выходцев.
   - А в чем разговор? - удивился Иван. Он никогда не был жаден на деньги. - Я мог бы вполне поставить вам бутылку, да вот где ее тут возьмешь?
   После этих слов "старики" изумленно переглянулись. - Ладно, мы пошли, - пробормотал Золотухин и покинул вместе со своими друзьями канцелярию. Там остались только Зайцев, Шевченко и Выходцев.
   Заполнив бланк перевода и приложив к нему военный билет, Зайцев протянул документы Шевченко. Тот взял их, осмотрел и заявил: - Вряд ли я смогу завтра получить деньги на почте!
   - Ну, когда сможешь.
   - Ладно.
   Иван вышел из канцелярии и сразу же попал в строй: в коридоре только что началась вечерняя поверка. А поскольку дверь канцелярии располагалась посредине коридора, Иван незаметно втиснулся в ряды молодых воинов и, услышав свою фамилию, вовремя крикнул: - Я!
   На другой день перед обедом к Зайцеву подошел Шевченко. - Вот, Иван, твои деньги и военный билет! - сказал он и, протягивая их, пристально посмотрел Зайцеву в глаза.
   - Спасибо..., - пробормотал Иван.
   - На здоровьичко! - ответил Шевченко и отошел.
   Зайцев пошел искать Выходцева. Тот сидел на табуретке в спальном помещении и смотрел телевизор.
   - Володь, можно тебя?! - крикнул Иван. Окружающие остолбенело посмотрели на Зайцева. - С какой это стати он так фамильярничает?! - казалось, спрашивали их глаза.
   Выходцев повернулся на зов и, увидев Зайцева, покраснел от гнева. - Ты что, иоп твою мать! - заорал он, но вдруг, что-то вспомнив, подпрыгнул и уже спокойным, даже заискивающим тоном произнес: - Иду, иду, Ваня.
   Они зашли в пустую канцелярию. Иван достал деньги. - Вот, возьми, я ведь обещал. Думаю, что ты сам сумеешь купить бутылку и угостить ребят! - сказал он и протянул Выходцеву две пятирублевые бумажки. Тот посмотрел на деньги и поднял голову, с недоумением глядя на Зайцева. - Да ты что? Это же очень много! Оставь себе! Пятерки хватит! - пробормотал он.
   - Тебе может и хватит, а остальным "старикам"? - возразил Иван.
   - Тогда может ты выпьешь с нами?
   - Нет, не положено, - покачал головой Зайцев. - Я еще для этого молод...
   - Да ты прав, спасибо, - пробурчал Выходцев и засунул деньги в карман. - Ладно, Иван, думаю, мы с тобой за это когда-нибудь сочтемся! - добавил он и вышел из комнаты.
   Вечером, когда молодые воины уже лежали в постелях, из каптерки донеслись хриплые голоса "стариков". Опытные воины распевали под гитару модную тогда в армии балладу - "Как служил солдат службу ратную..."
  
  

  ГЛАВА 4

  
  Д О В Е Р И Е Р О З Е Н Ф Е Л Ь Д А
  
   Наступил июнь - прекрасное время! Тепло. Солнечно. Теперь утром, отправляясь на зарядку, Зайцев не замерзал, хотя воины выбегали на улицу с "обнаженным торсом", то есть голыми по пояс. А вечера были просто опьяняющие, с ароматом трав, цветов и легкой вечерней прохладой после жаркого дня...
   На душе было весело и спокойно. Тем более что после случая с денежным переводом "старики" перестали донимать Зайцева и, даже, если кто из них отпускал какие-либо реплики по его адресу в строю или во время политзанятий в Ленинской комнате, то другие его одергивали. Зато молодые воины явно разозлились. Прекращение травли Зайцева их никоим образом не устраивало. Они с откровенной ненавистью смотрели на Ивана, и если выдавался случай, старались, хотя бы словом, унизить его и обидеть.
   В российском обществе принято иметь на всякий случай своего рода "козла отпущения", над которым можно всегда безнаказанно издеваться. Человек, который однажды допустит "слабинку" и позволит товарищам себя мучить, в конечном счете, становится предметом самых жесточайших гонений. На нем вымещают обиды и гнев все, кому не лень. Он становится как бы громоотводом от ярости "стариков", тем самым обеспечивая покой и благополучие остальных молодых воинов. При появлении в коллективе новичка окружающие пристально в него всматриваются: подходит ли он на роль вселенского громоотвода.
   Так было и с Зайцевым. За ним внимательно наблюдали товарищи всех призывов. И чем дольше они этим занимались, тем явственнее для них становилось, что ставка на Ивана делалась напрасно. А, казалось, чего больше нужно: слабый физически, отпора на кулаках дать не сможет, кроме того, выглядит как "интеллигент". Однако вот "сесть на шею" себе не дает! Особенно, как ни странно, разгневались ребята, призванные из Прибалтики. Ведь именно они создавали о себе мнение еще с учебного батальона, как об образованных, высокоинтеллектуальных людях, которых окружают этакие грубые русские мужланы! Но оказалось, что пороки "черни" свойственны и этим "интеллектуалам"! Хотя, впрочем, среди них были немногие ребята, которые пытались иметь собственное мнение на любой счет и не всегда вписывались в общую картину.
   Иван, зная об отношении к нему товарищей своего призыва, не спешил заводить себе врагов. Не обращая внимания на враждебность сверстников, он стал искать контакты с наиболее влиятельными парнями и среди русских, и среди прибалтов. "Контакт" не получился лишь с латышами. Они, в дополнение ко всему, еще и смертельно ненавидели русских, поэтому избегали любых возможных попыток дружеских отношений с Иваном. Более-менее удавалось иногда перемолвиться словом с литовцами. Они, к счастью, национальным снобизмом не страдали. Довольно терпимо относился к Ивану и бывший курсант Таманский, с которым они вместе пребывали в одном учебном взводе. Здесь сказывалась совместная служба, так как им пришлось пережить немало неприятных сцен в "учебке". Но для упрочения своего положения Зайцеву нужно было хорошо познакомиться с другими новичками хозяйственной роты. А возможностей для этого все никак не предоставлялось...Наконец, сам случай помог ему. Как-то в одно воскресное утро, когда воины после завтрака разошлись по территории части и слонялись без дела, ибо в выходной день они получали полную свободу передвижения по военному городку, к Зайцеву в кабинет штаба постучали. Иван, естественно, был у себя, ибо другого спокойного уголка для времяпрепровождения у него не было. Дверь открылась, и в кабинет вошел молодой солдат по фамилии Шорник. Звали его Вацлав. Призванный из Западной Украины в возрасте двадцати пяти лет, он выглядел внушительно и даже величественно. Высокий, голубоглазый, с приятными чертами лица и густыми каштановыми волосами, он пользовался уважением даже со стороны "стариков", среди которых немногие были старше его по возрасту.
   Впрочем, возраст для советского солдата еще вовсе не значил, что с ним будут считаться. Важен срок службы, вернее, служебный стаж, а уже потом - умение себя поставить. Вот в этом умении Шорнику нельзя было отказать! В роте поговаривали, что Розенфельд взял его специально из учебного батальона для того, чтобы сделать сержантом, ибо в роте имелось вакантное место командира отделения. В общем, парень был весьма незаурядной личностью, и его появление перед Зайцевым явилось полной неожиданностью.
   - Чем ты сейчас занимаешься? - поинтересовался Шорник.
   Зайцев смутился: - Да вот...пишу домой письмо...
   - А не скучно тебе сидеть тут одному да еще в выходной день?
   - Нет. Скучать мне не приходится. Я всегда нахожу себе работу.
   И так, слово за слово, они завели разговор "о жизни".
   Шорник уселся на стул лейтенанта Потоцкого, напротив Ивана, и стал рассказывать о себе. Из разговора Зайцев узнал, что будущий сержант родом из Львова, женат и что жена старше его на пять лет. Шорник показал ее фотографию. - Так себе. Не красавица, - подумал Зайцев. - По крайней мере, такой яркий парень мог бы найти себе жену и получше...
   - Я ее очень люблю, - произнес Шорник. - Она такая замечательная...
   - Ну, что ж, если это так, то значит у вас все в порядке, - тихо сказал Иван.
   Затем Шорник стал расспрашивать Ивана о том, откуда он призвался, как жил до службы, чем занимался, как служил в "учебке". На все вопросы Зайцев обстоятельно отвечал, но постоянно пребывал в недоумении: почему до него снизошел столь авторитетный товарищ? Наконец, у него лопнуло терпение, и Зайцев робко спросил: - Слушай, а что тебя так заинтересовала моя жизнь? Я ведь ничего особенного собой не представляю?
   Шорник улыбнулся. - Я знал, что ты спросишь об этом, - весело сказал он. - Я, действительно, не с каждым стал бы беседовать "по душам"! Ты - это не каждый! Я сразу же, как только тебя увидел в роте, понял, что ты не такой, как они, человек...
   - Почему? - удивился Иван.
   - Кто его знает! Чувствуется, что ты как-то по-другому устроен, что с тобой можно по-человечески поговорить, обсудить разные вещи, недоступные этим скотам!
   Зайцев почувствовал, как в груди разливается тепло. Очень хорошо, что к нему пришел этот парень! В таком случае они будут друзьями! А это очень важно в трудной, полной испытаний жизни солдата!
   - Хочешь, сходим в чайную? - предложил он Шорнику. - До обеда еще далеко, малость перехватим?
   - Пойдем, - согласился старший товарищ, - но вот у меня совсем нет денег...
   - Да это не проблема, - улыбнулся Зайцев. - Деньги у меня есть. Я получил недавно перевод да и свои три-восемьдесят не израсходовал.
   - А разве ты не отдал свой перевод "старикам"?
   - Не весь. Я получил пятнадцать рублей, а отдал десять...
   - Десять рублей?! Ты отдал такие деньги?!
   - Да. А что тут такого?
   - Да ты не представляешь себе, какую щедрость к ним проявил!
   И тут Шорник рассказал Ивану, что он слышал о событиях вокруг его денег в роте. Вне всякого сомнения, "старики" и представить себе не могли, что Зайцев так расщедрится. В части в отношении денег существовали довольно строгие порядки. Здесь когда-то из-за денег приключился довольно крупный скандал. Подробностей уже давно никто не помнил, говорили, что кого-то из "стариков" за вымогательство денег посадили в дисциплинарный батальон, нескольких офицеров снизили в звании, и даже сам комдив получил строгий выговор от министерства обороны! С тех пор генерал внимательно следил за такого рода делами и, если даже возникал слух о воровстве или вымогательстве денег у кого бы то ни было, следовало серьезное разбирательство. - Учитывая поголовное стукачество, можно понять, почему "старики" так боятся вымогать деньги! - подвел итог Шорник. Затем он сообщил, что "старики" говорили ему о том, что они явно ошиблись, поверив, что Зайцев - стукач! - Не может такой человек закладывать! - не раз говорил при всех с уверенностью Выходцев. - За всю службу никто из "молодых" и "пятерки" нам не дал!
   Так Иван еще раз убедился, что его бескорыстие в который раз оказало ему существенную помощь...
   - Что ж, пойдем, - предложил он Шорнику и встал из-за стола.
   - Пойдем, - согласился тот. - Но может лучше возьмем с собой что-нибудь поесть прямо сюда?
   - Пожалуй. Тогда я схожу в буфет, а ты здесь посиди. Чего нам туда идти вдвоем? - пробормотал Зайцев.
   - Знаешь, может...винца возьмем? - неожиданно спросил Шорник.
   - Вина? Да ты что?! Разве можно нам выпивать?! - вскричал Зайцев. - Да и где мы его купим?
   - Не волнуйся, - поднял руку старший товарищ. - Я сам схожу и все устрою. У меня здесь есть знакомства в военторге. Давай деньги!
   Иван протянул пять рублей: - Хватит?
   - Вполне! Я мигом! - И будущий сержант проворно выскочил за дверь.
   Зайцев присел на стул и задумался. - Вот так да! Вот уж познакомились! Что же делать, если и вправду Шорник принесет вино? Пусть тогда пьет один! А я рисковать не буду! - решил он.
   Буквально через пятнадцать минут появился Вацлав. В руках он держал свертки с пряниками, конфетами и пастилой. Закрыв дверь, он извлек из кармана брюк поллитровую бутылку красного вина. - Вот, "Рубин", как раз по нашим возможностям! Крепкое и всего руб-четыре! - торжествующе молвил он, отдавая Зайцеву сдачу.
   - Знаешь, Вацлав, - тихонько сказал Иван, - пей-ка ты лучше один. А я пряников погрызу...
   - Нет-нет! - возмутился Шорник. - Выпей хоть граммочку!
   - Послушай, не обижайся, - мягко возразил Зайцев. - Для меня это очень опасно! Понимаешь, узнают "старики", тогда не миновать беды! Могут даже из штаба выкинуть, если попадусь...
   Короче говоря, Иван убедил товарища, что тот и без него справится с вином. Шорник в два присеста, из горлышка, опорожнил бутыль и стал закусывать пряниками. Зайцев с изумлением смотрел на человека, который без труда выпил целых поллитра и даже не моргнул глазом! Мало того, он не обнаруживал никаких признаков опьянения, лишь только слегка покраснел. Но вот когда Шорник заговорил, Зайцев понял, что каким-то образом вино на него подействовало: язык новоявленного друга стал несколько заплетаться...И тем не менее речь будущего сержанта не утратила ни стройности, ни логичности.
   - Знаешь, Ваня, - сказал он вдруг как-то между прочим. - А завтра наши парни попрут на колерную, красть!
   - Куда?
   - Да на колерную фабрику. Здесь рядом с частью расположено несколько заводов, где производятся строительные материалы, масляные краски и колер. Наши ребята периодически все это воруют!
   - Зачем?
   - Для разных целей. Например, покрасить караульное здание или произвести где-либо ремонт...
   - Так для этого же специально отпускают материалы по нормам?
   - Отпускают...Государство ничего не жалеет для армии, понимаешь? Сюда поступает самая лучшая краска, в том числе импортная...
   - Так зачем же красть еще и отечественную?
   - Тьфу ты, неужели не понимаешь, что лучшая краска сгодится самому начальству, а ту, что украдут, можно использовать на ремонт казарм!?
   Тут все стало ясно. Иван вспомнил разговор с Таньшиным накануне его отъезда.
   - Значит, не обманывал меня прежний делопроизводитель. Выходит, действительно советские руководители - сплошные воры! - подумал он и спросил: - Так кто же пойдет воровать? Наверное, одни "старики"?
  Шорник засмеялся. - Как бы не так! Лишь один "старик" пойдет на дело! В основном, задание будут выполнять "черпаки". Им и таскать весь груз!
  - А молодых не берут?
  - Крайне редко, да и то не многих. Только тех, которым особенно доверяет Розенфельд. Или, если хочет кого-то проверить.
  Так проговорили Зайцев с Шорником до самого обеда, а когда они уходили в роту, Иван почувствовал какую-то смутную тревогу, переходившую в грусть.
  ...В эту ночь Ивану что-то не спалось. И на правый бок он поворачивался, и на левый, а все никак не мог успокоиться. Кровать скрипела при малейшем движении, и однажды кто-то из "стариков" прокричал: - Кто там, иоп вашу мать, ворочается?! Что, бисты захотел?!
  Иван замер. Наконец, он вроде бы задремал. Ему приснилось, как он вернулся домой, как ему открыла дверь обрадованная мать, а он совершенно неожиданно, без приветственных слов, достал из кармана бутылку вина "Рубин" по руб-четыре. Отец смотрит и удивляется: - Ты что, сынок, пьянствовать в армии научился?!
  Вдруг что-то произошло. Иван почувствовал, как его кто-то потянул за руку. Он мигом вскочил с кровати и увидел перед собой дневального. - Быстро одевайся! - прошипел тот. - И без звука!
  Зайцев оделся.
  - А теперь выходи из казармы!
  Иван выбежал на улицу. Там уже стояли товарищи. - Восемь человек! - насчитал Зайцев. Возглавлял компанию "старик" по фамилии Криворучко.
  - Слушай, Заец, - прошептал он. - Сейчас пойдем на колерную. Не вздумай шуметь! Делай все так, как мы!
   - Но я же никогда там не был? - пробормотал Иван.
   - Ничего. Побудешь. Иди за нами. Там все объясним. Но только, чтобы ни слова, понял?
   Иван пошел вместе со всеми. Воины быстро пересекли освещенный электрическими лампочками плац и подошли к пустырю, расположенному за ротной казармой. Здесь, среди кустарника, парни нашли пролом в стене, в который они все быстро пролезли, и оказались за пределами части.
   Обнаружив себя на другой территории, Иван вначале здорово струхнул. Однако постепенно стал приходить в себя. Чувство уверенности пришло, когда он глянул на часы. Два ночи. Тихо. Только слышен писк сверчков, да легкий ветерок колышет листву деревьев. Тонкий цветочный аромат наполняет воздух, да яркая луна освещает путь, создавая необычную, таинственную обстановку. От мыслей о прелести природы Ивана отвлек небольшой шум. Воины полезли на какую-то высокую бетонную стену. Вот уже один из них скрылся на другой стороне, за ним - второй, третий...
   - Погнал! - подтолкнул Ивана Криворучко и тот, не дожидаясь напоминаний, быстро подтянулся на руках и спрыгнул в темную глубину. Вся компания оказалась на территории известного завода строительных материалов.
   - За мной! - махнул рукой кто-то из "черпаков". Парни быстро пошли вперед.
   - Слушай, Заец, - проговорил вдруг шепотом Криворучко, - стань здесь и подожди. Мы сейчас вернемся. Как только получишь мешок, сразу же взваливай его на плечо и мотай к стене. Там перебросишь и дуй назад в часть! - И опытный воин скрылся.
   Прошло около получаса. Иван присел на бревно, лежавшее у какого-то небольшого кирпичного здания, и стал смотреть в небо. Звезды, как бриллианты, сияли в черной мгле. Луна лукаво подмигивала своими впадинами...Вдруг откуда-то из глубины завода донесся треск, затем раздался грохот и по асфальту застучали чьи-то бегущие ноги. - Ах ты, иоп твою мать! - заорал кто-то незнакомым голосом. Невдалеке от Ивана располагался какой-то сарай, и на нем висела электрическая лампочка, благодаря которой все было видно вокруг шагов на пятьдесят. Внезапно из темноты перед Зайцевым появился Криворучко, который мчался как сумасшедший, ухитряясь при этом тащить на себе большущий мешок. - Стой, плять! - раздался крик а за ним и оглушительный выстрел. Иван оцепенел. Криворучко отпустил мешок, упавший на землю, и помчался к стене налегке. Он молниеносно подтянулся на руках и, буквально, перелетел на ту сторону.
   В свете лампочки показался сторож: толстый седой старик. Он держал наперевес ружье и смотрел на стену, за которой скрылся беглец. - Ах, иоп твою мать! - послышалось Зайцеву. Сторож подошел к мешку. - Утек, падло, ишь, сколько краски сбистил!
   Иван стоял как столб, боясь пошевельнуться.
   Еще немного поругавшись, сторож взвалил куль на спину и пошел с ним прочь.
   Он проходил как раз мимо Ивана, который от страха совершенно потерял способности не только двигаться, но и соображать. Однако ничего не произошло. Сторож, видимо, и не подозревал, что кто-то еще находится на заводе и не глядел по сторонам. Наконец, он обогнул сарай и скрылся в глубине завода. Постепенно его шаги затихли. Зайцев присел на бревно. От напряжения он лишился всех сил. - А если сторож вернется? - неожиданно мелькнула мысль. - А вдруг у него собака?!
   Оцепенение немедленно прошло. Иван подскочил и как угорелый побежал к заводской стене. Перемахнув через нее, он, не разбирая дороги, помчался, как на крыльях, в сторону воинской части, несколько раз падал, вскакивал и снова устремлялся вперед.
   Лишь оказавшись в постели, Иван почувствовал, как проходит сжимавший его душу страх. Однако он до самого утра не смог сомкнуть глаз и, пролежав как бревно, встал при общем подъеме с головной болью.
  
  

  ГЛАВА 5

  
  К А К В Ы Я В Л Я Л И Ш П И О Н О В
  
   Распорядок дня в хозяйственной роте был внешне таким же, как и в учебном батальоне. Тоже - подъем в шесть утра, затем - зарядка, умывание, следование всей ротой на завтрак, построение перед ротной казармой и прохождение строем перед командирской трибуной до конца плаца, после чего проводился "развод на работы".
   "Разводом" и отличался распорядок дня основных подразделений от "учебки", в которой курсанты сразу же после торжественного шествия отправлялись на учебные занятия.
   Рабочий день в хозяйственном подразделении длился, как правило, по восемь - десять часов и больше, в зависимости от того, какое задание выполнялось. Так, Зайцев мог заниматься делом вообще весь день, а поначалу было просто необходимо действовать энергичней, стараться не только качественно и грамотно оформлять документы, но и возможно быстрей. Все зависело от него самого. Захочешь отдохнуть после ужина, значит, придется поработать, не разгибая спины, целый день. Если же, скажем, неохота сегодня интенсивно вкалывать, то тогда можно оставить часть работы на вечер. Однако и спешить на работе было невыгодно: оставалось свободное время, и в голову лезли всякие неприятные мысли. Иван очень боялся оставаться наедине со своими переживаниями, ибо впереди он не видел никакой светлой перспективы: до конца службы еще далеко, а что предстоит испытать за оставшиеся полтора года - один только Бог знал! Будущее страшило Зайцева точно так же, как почти каждого гражданина страны Советов. Иногда в голову приходили мысли о том, что же будет с ним после армейской службы? Эта тревога об отдаленном будущем была весьма смутной и поначалу заглушалась желанием избавиться от тяжкой воинской повинности и как можно скорей ее отбыть. Как ни странно, мысли Зайцева совпадали со взглядами Шорника на перспективу. Появившись вечером в штабе, тот рассказал Ивану о последних событиях в роте и поинтересовался, отчего у Зайцева такой хмурый вид. - Да плохо спал, - вяло пробормотал Иван. - К тому же что-то упало настроение. Стал думать о будущем, но ничего хорошего не надумал...
   - Откуда нам ждать хорошей жизни? - удивился Шорник. - Мы сами должны создавать себе хорошую жизнь! Смотри, я вот, например, не унываю...Однако, кто знает, с кем сейчас моя жена?
   - Да, твое дело несколько похуже, - согласился Иван, хотя в душе он никак не мог представить себя на месте Шорника, так как о женщинах и женитьбе ему не приходилось серьезно думать.
   - Ладно, оставим скучные мысли, - сказал Шорник. - Давай вернемся на землю. Расскажи-ка, как тебе удалось оправдать доверие Розенфельда?
   - Откуда ты знаешь?
   - Я все знаю. Я же работаю с ребятами на стройке, так от них и узнал.
   - А они никому не скажут?
   - За это можешь не бояться. На стройке подобраны, в основном, свои ребята. Мы ведь строим дом Розенфельду. Так что они ничего не разболтают. Ну, как тебе понравилось первое задание?
   - Помилуй Бог! Да я едва оттуда удрал!
   - Да ну? А ребята говорили, что на этот раз они притащили краски больше, чем обычно...
   - Так ты разве не знаешь, что нас "засек" сторож?!
   - Нет.
   - Ну, так слушай.
   И Иван рассказал со всеми подробностями историю его похода на злополучный завод. Шорник внимательно слушал, нахмурившись, однако в самом конце повествования, когда Зайцев сообщил о своем страхе и бегстве назад в роту, он вдруг хлопнул в ладоши и громко захохотал. Он долго не мог успокоиться, и на его глазах даже выступили слезы.
   - Что тут смешного?! - возмутился Иван, когда товарищ перестал смеяться.
   - Ох, Ваня, ну и потешил же ты меня! - промолвил Шорник, вытирая ладонью руки слезы. - Давно я так не смеялся! - И он, глядя на Зайцева, добавил: - Брось ты обижаться! С кем не бывает! Я тебя понимаю...Смешно мне вот только...Что я могу поделать?
   - Ладно, смейся себе, если так нравится. Скажи мне только, а не врут они, что в самом деле добыли краску? - спросил озадаченный Иван.
   - Нет, краску они действительно достали, ибо сегодня днем мы красили ею караульное помещение. Видимо, воровали те, оставшиеся на заводе. Их ведь сторож не "засек". Они, скорей всего, затаились, а потом выполнили поставленную задачу.
   Затем Шорник рассказал Ивану о том, как солдаты похищают материальные ценности на заводах. Умение красть - это большая наука! Здесь, в хозяйственной роте, этому неплохо обучают! Как и в случае с Иваном, ребята, как правило, действуют небольшими группами. Почти всегда спереди и сзади такой группы шествуют так называемые "часовые", которые при необходимости "стоят на стреме". Если кто-нибудь из участников набега создаст шум и окажется замеченным сторожем, он отвлекает его внимание на себя, бежит с грузом как можно дальше, а потом его бросает. Сторож, удовлетворенный найденным мешком похитителя, надолго теряет бдительность. Этим немедленно воспользуются остальные участники "операции". Иногда специально применяется отвлекающий маневр, когда опытный вор идет прямо на сторожа, рискуя быть подстреленным, увлекает его за собой и порой даже устраивает с ним борьбу (такое бывало однажды с Золотухиным), а затем успешно удирает, в то время как его товарищи беспрепятственно наполняют свои мешки строительными материалами и банками с краской.
   - Какая удивительно изощренная система! - промолвил Зайцев по завершении рассказа. - Выходит, они все-таки успешно справились с заданием!
   - В этом нет сомнения, - ответил Шорник.
   - Скажи, а что же они теперь обо мне подумают, после того как я позорно сбежал? - с тревогой спросил Зайцев.
   - А ничего! Ты же был вынужден убегать. Они все прекрасно знают. За тобой наверняка был "хвост"!
   - Ты думаешь? Розенфельд, небось, зол на меня за то, что я ничего не стащил?
   - За это не беспокойся. Я думаю, что "папа" послал тебя на "дело" вовсе не для того, чтобы что-то от тебя поиметь. Новичок обычно не оправдывает такие ожидания. Розенфельд, скорей всего, хотел тебя проверить.
   - А как?
   - Тут Шорник замялся и покраснел: - Слушай, Вань, у тебя больше не осталось денег?
   - Есть, а что?
   - Может, я возьму еще бутылочку "красненькой"?
   - Да ради Бога, только без меня! - И Иван протянул ему деньги. Шорник выбежал из кабинета. Когда он вернулся, Иван закрыл ключом дверь, чтобы никто не видел, чем они занимаются. Окно уже было заранее зашторено.
   Потягивая из стакана вино, Шорник продолжил разговор. Прежде всего, он рассказал о том, что Розенфельд подбирает надежных солдат. Самые преданные у него, как правило, люди гонимые и травимые, но выгодные лично ему. Например, хороший парикмахер, портной, сапожник. Они всегда могут оказать личную услугу "папе". Таковых Розенфельд, без всяких колебаний, переманивает из любых подразделений, где только не встретит. Эти люди обычно не служат в "учебке". Стоит им туда попасть сразу же из военкомата, Розенфельд всеми правдами и неправдами переводит их в свою роту.
   - А как же командование? - удивился Иван. - Неужели начальство спокойно взирает на такое открытое нарушение воинских норм?
   - Э, дружок, - рассмеялся Шорник, - ты, видно плохо знаешь жизнь. Когда есть связи, деньги, знакомства, проблем не бывает! Попробует, скажем, зампотылу отказать в чем-нибудь Розенфельду. Он пойдет к комдиву. Откажет комдив - он до министерства обороны доберется, а там - звонок в часть, и какой-нибудь начальник с большими погонами даст команду, и все решится так, как "папе" нужно. Впрочем, к министерству или ЦК ему совсем не надо обращаться: и здесь в части вряд ли кто-нибудь станет с ним спорить!
   - А как же тогда со мной? Он же не сумел ничего добиться? Я же перешел в роту?
   - Не обижайся, но эта история - такая мелочь! Ради тебя Розенфельд не стал бы обращаться к большим начальникам...
   - Неужели "папа" так влиятелен?
   - Еще бы! Ведь он не только себе строит дома силами солдат своей роты! Гляди - и замполиту части, и заведующему вещевыми складами, и даже...заведующей библиотекой какие хоромы отстроили! Если нужно комдиву или зампотылу устроить какое-нибудь дело, они - сразу же к Розенфельду. А тот, чего угодно, хоть птичьего молока достанет...Вот почему им даже невыгодно мешать "папе" устраивать свои дела!
   - Ну, а как все-таки Розенфельд проверяет подозрительных?
   - Погоди, я еще не рассказал о том, как он подбирает кадры. Итак, по степени преданности первыми идут лично выгодные ему люди. Эти в проверке не нуждаются. Затем, на второй ступени преданности стоят хорошие специалисты широкого профиля: каменщики, плотники, слесари, повара. На третьей ступени располагаются просто физически крепкие, но изъявившие свою преданность Розенфельду, ребята. Они годятся для переноски грузов и усмирения возможных беспорядков, если кто-то проявит неповиновение "папе". На самой же низшей ступени, как я полагаю, помещаются спортсмены и музыканты, так называемые "творческие люди", а также штабные писаря или "хозяйственные люди". Спортсмены нужны для того, чтобы воинская часть не отставала от других соседних частей в спортивных состязаниях. Гром спортивных побед необходим военачальникам для того, чтобы "пускать пыль в глаза" часто приезжающим инспекторам министерства обороны. Музыканты организуют и проводят мероприятия по художественной самодеятельности и этим тоже прославляют свою роту и часть. Что же касается штабных писарей, то это, увы, больное место Розенфельда. Здесь и он иногда дает "промашку", ибо уж очень трудно выявить из массы курсантов человека, склонного к делопроизводству и, тем более, к хозяйственной работе. К музыкантам и спортсменам у Розенфельда несколько подозрительное отношение. С одной стороны, он доволен их достижениями. Например, отличной игрой в футбол "черпаков" Крючкова и Поповича. Их игра принесла части первое место на городском чемпионате. Но с другой стороны, его коробит их высокомерие и самовлюбленность. Если же говорить про штабников, то они у Розенфельда доверием не пользуются. Как я уже сказал, он не всегда подбирает их в штаб, ибо это прерогатива штабных служб и заместителя командира части по тылу. Помимо того, что иногда нужно считаться и с ними, Розенфельду просто не по силам подбирать и эти кадры. Офицеры, я полагаю, с радостью согласились бы доверить ему и эту сферу, лишь бы самим не нести ответственности. Наконец, штабники знают довольно много всяких секретов из жизни командования части и так тесно связаны с высшими военачальниками, что, порой, обладают исключительно большим влиянием. Поэтому иногда бывает опасно ссориться с ними даже Розенфельду!
   - Так как же он проверяет своих солдат на надежность? - перебил его Зайцев.
   - Погоди, прежде всего, подумай, кому могут доносить на самого Розенфельда?
   - Ну, допустим, командиру дивизии...
   - Да ты что! Разве кто осмелится пойти специально для доноса на прием к комдиву? Наивный ты человек! Генерал этим просто не будет заниматься!
   - Тогда кому же?
   - Да Политотделу! Ведь в каждой части есть Политотдел именно для доносительства! Начальник Политотдела и его сотрудники имеют своих представителей в каждой роте, офицеров-политруков. Те, в свою очередь, обеспечивают себе необходимую информацию о быте воинов от осведомителей, которых вербуют из солдат своих рот.
   - Ах, вот как! - воскликнул Иван, вспомнив Вмочилина и его "работу".
   - Что же касается нашей роты, - продолжал Шорник, - то у нас официального замполита нет. Поэтому должен быть неофициальный, а у него - свои осведомители...
   - Выходит, что Политотдел имеет необходимую информацию и из нашей роты?
   - Думаю, что иногда имеет. Но Розенфельд с этим успешно борется и сводит до минимума достижения советских комиссаров!
   - А как он выявляет осведомителей?
   - Да очень просто. Например, даст задание одному из "стариков" - сходить с подозреваемым ночью на какой-нибудь завод, скажем, для воровства стройматериалов...
   - Как меня?
   - Верно, как тебя.
   - А что потом?
   - А потом, в недельный срок, он узнает, просочилась или нет информация об этой "операции" в штаб.
   - А как он узнает?
   - Ну, вот этого я точно сказать не могу. Полагаю, что рано или поздно, но наверняка в течение недели, командир части или замполит на очередном совещании отметят, что бывали случаи, когда солдат хозяйственной роты видели в самовольной отлучке там-то и там-то. Однажды на такого рода совещании Розенфельд получил нахлобучку за то, что его воины пьянствовали в день Советской Армии и сразу вычислил "стукача". Но я предполагаю, что Розенфельда информирует о полученных сведениях сам замполит части полковник Прохоров!
   - Так, значит, он выдает своих осведомителей?
   - Мне об этом рассказывал один "старик" перед уходом на "дембиль". В части был такой случай. Послал как-то Розенфельд ребят воровать на одном заводе деревянный брус. Те успешно справились с задачей, но по дороге встретили какую-то женщину. Как она там оказалась в позднее время, черт ее знает! Ну, в общем, воины втроем ее "обработали"! Когда они вернулись в роту, то скрыли от Розенфельда случившееся. Однако через два дня замполит вызвал к себе "папу" и устроил ему грандиозный скандал с угрозами передать дело в трибунал, снять с работы и тому подобное. Розенфельд долго и упорно искал источник утечки информации, однако безуспешно, ибо насиловали бабу трое, а присутствовало при этом шестеро! Мало того, через несколько дней "старики" устроили в роте попойку, и опять Прохоров оказался в курсе, устроив Розенфельду нагоняй. Вот уж тогда "папа" запрыгал!
   - А что же было дальше?
   - А дальше, - Шорник посмотрел на часы, - дальше...Впрочем, не буду долго "тянуть канитель". Вот Прохорову потребовалось построить своей дочери дом. А, как известно, в нашей стране проблема - не только купить стройматериалы, но и нанять строителей! Кроме того, все это чрезвычайно дорого. Вызвал замполит к себе Розенфельда и давай его уговаривать: помоги, мол, выручи! А тот в ответ: - Да разве можно использовать советских солдат по личным делам военачальников?! А как же политические принципы и воинские уставы? - Так ли это было или иначе, но, в конечном счете, "папа" Розенфельд обуздал мудрого военачальника. В офицерском городке стал поспешно выкладываться бетонно-кирпичный фундамент, который быстро вырастал в дом. А перед этим из хозяйственной роты внезапно, без каких-либо объяснений, был переведен в дальний казахстанский филиал один москвич по фамилии Зубков. Такой, вроде бы неприметный и добродушный парень. Но с той поры информация из роты перестала просачиваться!
   - Страшные вещи ты рассказываешь! - передернул плечами Зайцев. - Так что, выходит Розенфельд избавился от ротных осведомителей?
   - От осведомителей Политотдела, думаю, да, - задумчиво произнес Шорник, - но вот от "особого отдела" он вряд ли когда избавится!
   - А разве у нас есть люди "особого отдела"?
   - Есть, дружище, но об этом поговорим в другой раз, - и Шорник, поглядев на часы, встал. - Пошли: пора на поверку.
   Зайцев вышел из-за стола, затем выключил свет и закрыл кабинет. Еще один день армейской службы был вычеркнут из календаря.
  
  

  ГЛАВА 6

  
  Ш Т А Б И Е Г О С Л У Ж Б Ы
  
   Постепенно Зайцев втянулся в штабную работу. Уже не нужно было скрупулезно по нескольку раз пересчитывать записанные цифры, не к чему было и спешить: аккуратность и строгая последовательность действий, выработанные за месяц текущей работы, позволяли неплохо экономить время. Иван прекрасно знал без всяких справок и плановых записок, какой объем работы предстоит ему на сегодняшний день. При этом он умел отделять главное от второстепенного и, прежде всего, выполнять неотложные дела. Впрочем, он никогда не откладывал без необходимости даже незначительные мелочи. Ведь, накопившись, и мелкие дела создают трудности.
   Текущая работа была многообразной. В течение дня Зайцев выписывал продовольственные документы воинам части, выезжавшим в командировки, отпуска или на другие места службы. Такими документами являлись: продовольственные аттестаты, удостоверяющие, до какого срока воины получали продовольствие или денежную компенсацию; денежные ведомости, передаваемые в финансовый отдел для выплаты воинам, направляемым в отпуск, денежной компенсации и продовольственно-путевых денег на период нахождения солдат в пути; различные справки.
   Направляемые в командировку или отпуск военнослужащие с утра, а в экстренных случаях и в течение дня, заходили в кабинет продснабжения, имея при себе выписки из строевой части штаба, в которых указывалось, на сколько дней они уезжали. Денежная компенсация рассчитывалась умножением числа дней командировки или отпуска на восемьдесят семь копеек (столько стоил дневной солдатский паек), а за дни следования в пути выплачивали один рубль тридцать копеек, если же солдаты сопровождали воинские грузы, то за день следования им полагалось по одному рублю семидесяти копеек.
   Обычно в каждом отделе штаба существовало свое расписание, в котором определялось время, необходимое на те или иные операции, прием посетителей и так далее.
   У Зайцева тоже имелось такого рода расписание, но он его никогда не придерживался. Кто бы к нему не пришел, и в какое бы ни было время, он сразу же отбрасывал все дела, принимал посетителя и решал его проблемы, связанные с продовольственной службой. Кроме того, надо было заносить в книги учета продовольствия все, вновь поступившее в часть, и списывать выданные в столовую из продовольственного склада продукты на основании накладных, которые периодически приносил в штаб заведующий продскладом прапорщик Наперов.
   Приходные накладные Наперов оформлял сам непосредственно в пункте получения продовольствия. А вот расходные накладные выписывал Зайцев. При оформлении этих документов следовало быть особенно внимательным. Здесь каждая ошибка могла привести к серьезным последствиям. На столе, под стеклом, у Ивана помещалась таблица продовольственных норм, которые определяли рацион солдата. Здесь все было четко расписано. Например, воину полагалось в день сто пятьдесят граммов мяса в свежем продукте, двадцать граммов сливочного масла. Там же определялось количество хлеба, крупы, овощей и т.д. А в примечании указывалось, в какой пропорции следует производить замену мяса мясными консервами, рыбы - рыбными консервами, овощей и фруктов - сухими овощами и фруктами. Эту таблицу и нормативы Ивану нужно было знать назубок.
   Накладные выписывались в соответствии с меню, где было расписано, что солдатам предстоит есть. А поскольку меню составлялось на неделю вперед, оформление накладных не требовало больших усилий.
   Во второй половине дня в штаб приходили заведующий продовольственным складом прапорщик Наперов или начальник продснабжения лейтенант Потоцкий и забирали накладные.
   По средам Иван приступал к работе над меню, а в четверг переписывал черновик на чистый бланк и утверждал документ руководством. В пятницу меню передавалось в столовую. Туда его уносил лейтенант Потоцкий, который довольно редко пребывал в своем кабинете. Обычно он появлялся утром, здоровался с Иваном (при этом молодой воин всегда вставал в знак приветствия), затем, перекинувшись с подчиненным парой-другой фраз, военачальник удалялся, предупредив, что если его будут искать, то он находится в столовой, на складах или на свинарнике, то есть там, где его почти невозможно было найти.
   Во второй половине дня начпрод приходил в штаб уже в более веселом расположении духа и, обдавая Зайцева винно-водочным ароматом, интересовался: - Ничего тут особого не произошло?
   Как правило, ничего не происходило, и шеф после недолгого разговора удалялся снова. Иногда он появлялся перед ужином, подписывал накладные или давал какие-то неопределенные указания, но такое случалось не всегда. Часто начпрод подписывал накладные уже после того как они возвращались назад Наперовым. Для выдачи продовольствия было вполне достаточно подписи одного Ивана.
   Вообще-то в армии, в отличие от "гражданки", отношения между людьми, в том числе и чиновниками, значительно упрощены. Бывает, порой, достаточно слова по телефону или непосредственного устного указания, и дело двигается. Все знают, что тот или иной человек, пообещав, непременно подпишет соответствующие документы. Конечно, и здесь есть бюрократы и всевозможные зануды. Но обычно они сосредоточены в финансовом отделе, то есть там, где выдаются деньги. Меньшая обюрокраченность армии по сравнению с "гражданкой" объясняется, по-видимому, тем, что здесь велика текучка кадров: солдаты часто меняются, состав штабных писарей, от которых, в основном, и зависит, быть или не быть волоките, через год-полтора обновляется, а возраст военных чиновников невелик - от восемнадцати до двадцати трех лет, редко старше. Что же касается офицеров, то лишь единицы не поддаются влиянию молодого окружения и серьезно вникают в свою работу. Правильно сказал в свое время наставник Зайцева Таньшин, что штабные писаря, состав которых немногочислен, определяют очень многие дела.
   Основная масса писарей была сосредоточена в строевой части штаба, где велся учет всех воинов от солдат до командира части, издавались приказы командира дивизии, которые записывались аккуратным почерком в специальную книгу. В строевой части оформлялись командировочные документы, выписывались увольнительные записки и маршрутные листы. Словом, это был кадрово-организационный отдел. Его возглавлял капитан Козлов, человек небольшого роста, краснощекий и лысоватый. У него в подчинении находились: сержант Смеляков, командир отделения, в которое входил Зайцев, старослужащие воины ефрейтор Данихленко и рядовой Мануйленко, а также молодой воин рядовой Балобин, которого взяли из учебного батальона для подготовки на смену одному из "стариков". Главным куратором строевой части был сам начальник штаба полковник Новоборцев.
   В тыловую часть, помимо продовольственной службы, входила и вещевая служба. Ее временно возглавлял прапорщик Лагуткин, в связи с выбытием, по неизвестным Зайцеву обстоятельствам, бывшего начальника, какого-то молодого офицера. Поскольку прапорщик Лагуткин занимал по совместительству должность и начальника вещевого склада, он почти не появлялся в штабе и основную работу с документацией осуществлял писарь-вещевик Педоренко, из старослужащих.
   Тыловую часть курировал заместитель командира дивизии по тылу полковник Худков. У Худкова был личный ординарец - рядовой Таманский, тот самый, с которым Зайцев служил в одном взводе учебного батальона. Таманский попал в ординарцы чисто случайно. Когда Розенфельд подыскивал себе специалистов из числа курсантов, он обнаружил в личном деле Таманского запись, что тот работал раньше на стройке прорабом. Такая дефицитная должность не осталась незамеченной. И хотя "папа" Розенфельд уже подобрал для своей роты необходимое число солдат, он не мог не взять строителя-профессионала и определил его до поры до времени в штаб ординарцем.
   Таманскому не нужно было вести никаких бумаг, писарем он не являлся. Его делом было бегать на посылках у Худкова да периодически промывать в кабинете своего военачальника пол.
   Имелась в штабе и секретная часть. Ее возглавлял прапорщик Добророднов, у которого в писарях состоял старослужащий воин рядовой Базулин.
   Еще один писарь из "стариков" - рядовой Остапенко - работал под руководством начальника финансовой части майора Ачкасова.
   Для последних двух служб специальных кураторов не определяли. Они, вероятно, подчинялись напрямую командиру дивизии.
   Особняком от всех служб штаба стояла техническая часть, писарь которой не входил в состав хозяйственной роты, а числился в техническом подразделении, располагавшемся в том же здании, что и хозяйственная рота, только на первом этаже. Здесь писари долго не задерживались, так как, будучи шоферами по профессии, они не владели в полной мере писарскими навыками и часто совершали ошибки в работе. Их главный куратор - заместитель командира дивизии по технической части полковник Зуев - не особенно церемонился: как только что-либо не выполнялось или обнаруживались какие-нибудь ошибки, писарь возвращался на шоферскую работу, а ему на смену присылали нового. Что касается Политотдела части, возглавляемого полковником Прохоровым, то в его состав воины срочной службы не входили. Вероятно, работа здесь была настолько высококвалифицированной, что не допускала непрофессионалов.
   Помимо замполита Прохорова, в Политотделе работали: знаменитый подполковник Коннов, по всей видимости, ответственный за агитацию и лекционную деятельность; майор Подметаев, заместитель замполита; капитан Сиротин, заведующий клубом воинской части и прапорщик Обалдуйский, ответственный за комсомольскую работу.
   Штаб был сосредоточением всей кадровой и интеллектуальной деятельности воинской части. В архитектурном же плане он был очень неказист: длинное деревянное одноэтажное здание. Посредине него располагалось крыльцо. Сразу при входе с правой стороны находилось помещение ежедневного дежурного по штабу. В глубине штабного коридора, прямо напротив входной двери, маячил вооруженный автоматом Калашникова часовой, стоявший рядом со свернутым и зачехленным в специальный стеклянный футляр главным святилищем части - ее Знаменем. Это и был пост номер один, на котором ежедневно через каждые два часа сменялись часовые.
   Каждый военнослужащий при входе в штаб отдавал воинскую честь Знамени, а затем следовал в глубь здания по своим делам.
   Пост номер один как бы разделял штаб на две части. Слева от Знамени по коридору тянулись кабинеты: писаря вещевой службы, начальника продовольственного снабжения, заместителя командира по технической части и писаря технической части.
   Напротив, также слева направо, шли кабинеты начальника финансовой части, заместителя командира части по тылу и командира дивизии. Коридор заканчивался туалетом.
   Справа от Знамени вдоль этой же стены тянулись кабинеты строевой части и секретной службы (первого отдела).
   Вдоль противоположной стены располагался кабинет начальника штаба.
   Высота здания штаба вместе с крышей составляла примерно пять метров.
   В обычный будничный день штаб был многолюден. По коридору носились взад-вперед воины всех званий, в кабинетах кипела бумажная работа, а у высших военачальников шли совещания. В выходной же день штаб замирал и поражал своей пустотой и мрачностью. Лишь редкие писари, просиживавшие в свободное время в своих кабинетах, дежурный по штабу со своим дневальным да часовой у поста номер один не позволяли жизни совершенно заглохнуть.
   Штабники, несмотря на то, что они довольно долгое время служили под одной крышей и вынуждены были постоянно в процессе работы сталкиваться друг с другом, не особенно между собой ладили. Так, строевики, наполнившись чванливостью и высокомерием, считали себя как бы местной гвардией, от которой зависят судьбы всех остальных смертных. Писарь-вещевик был замкнутым человеком и без крайней необходимости из своего кабинета не выходил. Писарь по финансам был настолько занят своей бумажной работой, что едва успевал вовремя сходить на очередное построение перед приемом пищи. Практически, ни с кем из своих коллег не общался и писарь секретной части. Технари, будучи воинами другой роты и выполняя работу, связанную с движением автомобильного транспорта части, считали себя людьми другого мира и, фактически, игнорировали своих коллег из хозяйственной роты.
   Так и жил штаб со своим персоналом разрозненными островками, на каждом из которых существовали свои особые требования и порядки.
   Иногда в кабинет к Зайцеву заходил Вася Таманский, у которого было много свободного времени. Обычно они обсуждали жизнь, вспоминали учебный батальон. Особенно любил Василий рассказывать про свою былую работу строителя-прораба.
   - Вот когда попили водочки! - мечтательно говорил он. - А баб у меня сколько было, Ваня! Не счесть!
   Разговоры "о бабах" отличались у него однообразием. Основной их сюжет легко просматривался: вечеринка, попойка, взгляд по сторонам - на него смотрит миловидная девушка, которая, естественно, теряет от Васиного взгляда голову, затем следует выход в соседнюю комнату, долгий поцелуй и поваливание красотки на пол...Самое интимное продолжение описывалось многословно, но опять же чисто механически, как по единому шаблону. Складывалось впечатление, что женщины понимались им как безмозглые куры, приманку которым разбрасывал этакий разудалый петух!
   И, тем не менее, несмотря на такого рода разговоры, Таманский вовсе не был простым болтуном. Иногда он показывал Ивану фотографии своих девушек с дарственными надписями или приносил письмо от очередной подруги, которая самым нежным образом к нему обращалась. Вася гордился своей сексуальной мощью и сразу же по прибытии в хозяйственную роту стал заводить знакомства со всеми встречавшимися на его пути женщинами. Он обзавелся телефонными номерами и звонил из кабинета своего шефа, как только тот его покидал. Ивану он говорил, что не может спокойно слышать женский голос, что уже во время разговора по телефону испытывает чувство настоящего наслаждения. Таманский был уникальным образцом такого рода в воинской части. Солдаты обычно избегали разговоров о женщинах и при поверностном наблюдении казалось, что они совершенно не интересовались слабым полом и даже, более того, были к женщинам безразличны.
   Надо сказать, что и советское общество как-то незаметно, подспудно воспитывало своих граждан в полном пренебрежении к сексуальной жизни. В школах и других учебных заведениях вопрос взаимоотношения полов осторожно обходился, детям внушали, что жизнь мужчины с женщиной есть что-то второстепенное, излишнее, без чего можно вполне обойтись. Лишь родители, мечтавшие иметь от своих детей внуков, иногда робко пытались советовать взрослым детям: - Женись, сынок - или: - Ищи себе хорошего мужа, доченька...
   А для чего нужна семья и что представляет собой интимная жизнь, видимо, совсем не понимали даже солидные по возрасту и опыту члены общества. Случаи супружеской измены или беспорядочной половой жизни в разговорах советских людей рассматривались либо как позор и разврат, либо как безумие.
   Не удивительно, что такая система взглядов "на гражданке" проникла и в армию. Здесь военачальники и, прежде всего, замполиты убеждали своих подчиненных, что "скотское желание" есть дело глупое и позорное, что солдат не только не имеет права любить женщину, но и совершенно не нуждается в этом. Если же солдат был женат, то командиры смотрели на него с сочувствием, как на человека больного. Впрочем, к ним точно также относились и их сослуживцы, получившие накануне службы соответствующее "воспитание".
   Таманский же был оригинал! Он плевать хотел на своих командиров и систему воспитания. Темперамент требовал от него соответствующих действий, и он подчинялся голосу природы. Однажды он пришел в кабинет к Зайцеву и попросил позвонить по телефону.
   - Пожалуйста, - ответил Иван. - Только ты сможешь позвонить лишь в офицерский городок. А звонки в город возможны только через коммутатор части.
   - Я знаю. У меня есть некоторые номера офицерских жен и дочерей!
   - Ну, тогда звони...
   - Валя, это ты? - заговорил Таманский, набрав какой-то номер. Что отвечала ему Валя, Зайцев не слышал, да у него даже не возникало мысли подслушивать, тем более, что он был занят оформлением накладных.
  Но было ясно, что Василий завлекал какую-то женщину. Разговор с его стороны сводился к восхвалению красоты собеседницы, как он ее впервые увидел и был потрясен, какая у нее замечательная фигура и как прекрасны ее глаза. Наконец, после всех "ахов" и "охов" Таманский предложил девушке встретиться с ним...Что ответила его собеседница, было неясно, только вот Вася схватил чистый лист бумаги и стал что-то на нем писать. - Валечка, - захлебываясь от волнения, бормотал он, - ты позвони мне как нибудь...А по номеру три - шестьдесят один!
  Иван покраснел: Таманский назвал номер телефона продовольственной службы!
  Когда Вася положил трубку, Зайцев с гневом произнес: - Зачем ты дал ей мой номер?
  - А что тут такого? - возразил товарищ. - Она позвонит, а ты меня позовешь...Я же тут, рядом!
  - Ну, ты даешь! А если в кабинете будет Потоцкий?
  - Так что из этого? Я же не собираюсь свергать Советскую власть! Скажешь ей, чтобы позже позвонила.
  И Таманский с выражением полного торжества на лице вышел из кабинета.
  На другой день предчувствие Зайцева нашло свое оправдание. Где-то около четырнадцати часов в штаб пришел лейтенант Потоцкий. - Товарищ Зайцев, - обратился он к Ивану, - поздравляю вас с присвоением вам воинского звания ефрейтор!
  - Спасибо! - встал со стула Иван. - А разве уже есть приказ по части?
  - Да, как раз сегодня. Так что ты у нас теперь прочно занимаешь пост делопроизводителя хозчасти!
  Но не успел Зайцев обдумать случившееся, как Потоцкий перевел разговор в другое русло. - Вот что, Иван, - сказал он. - Ты будь тут осторожней. У нас в части случилось небольшое "чепе"!
  - Что такое?
  - Да знаешь, дежурный по части сегодня, перед самым подъемом, "засек" на теплице женщину, которая там ночевала с солдатами!
  - Да ну?!
  - Да, именно с вашими "стариками"! Дежурный по части проходил около столовой и видит, вдруг мелькнула какая-то тень из стеклянной теплицы. Он внимательно пригляделся - ба! Да это же женщина в ночном платье, почти голая! Таких историй у нас еще не было! Поэтому дежурный побежал звонить замполиту. Полковник Прохоров живет тут рядом, и он сразу же прибежал. Захватив с собой дневальных пропускного пункта, военачальники пошли к теплице. Ворвавшись с двух концов, они вытащили оттуда молоденькую девчонку вместе с рядовым Криворучко. Правда, те уже были одеты. Криворучко арестовали и посадили в "капезе", то есть в камеру предварительного заключения, а девицу, после длительного допроса, сдали милиции, которую оперативно вызвали.
  - Вот так да! А что замполит спрашивал у девицы?
  - Дежурный по части слышал почти все. Прохорова интересовали мельчайшие подробности, вплоть до того, каким образом Криворучко спал с девицей!
  - Симпатичная хоть была девка?
  - Знаешь, очень даже красивая. Белокурая, с большими голубыми глазами! Она сказала, что уже давно ходит в нашу часть, и что завлек ее туда рядовой Сорока!
  Сорока был киевским евреем. В роту его привлек Розенфельд, а работал этот "Дон Жуан" поваром в столовой.
  - Думаю, что Розенфельд не отдаст своего любимца на расправу! - усмехнулся Зайцев.
  - Кто его знает, - промолвил уклончиво Потоцкий. - С одной стороны, вроде бы и нет свидетелей, что с ней спал Сорока. Но, с другой стороны, девица утверждает обратное...И хотя она признает, что с ней также спал и Криворучко, но требует, коли обо всем узнали власти, чтобы женился на ней Сорока. Все же он проживает как-никак в Киеве, а не в какой-нибудь глухой деревне, как Криворучко!
  - Что она - дура что ли? - спросил Иван.
  - Черт ее знает! - ответил Потоцкий. - Видишь ли, я не к тому говорю, чтобы передавать тебе какие-то сплетни...Я беспокоюсь, чтобы ты как-нибудь не погорел с такими девками! Понимаешь, здесь так много развратных женщин! Остерегайся их...
  В это время зазвонил телефон. - Слушаю! - сказал Потоцкий, подняв трубку. Вдруг он остолбенел и пристально посмотрел на Ивана. - Да, да, хорошо, - строгим голосом промолвил лейтенант. - Даю его...Возьми трубку, Зайцев!
  Иван взял трубку: - Слушаю!
  - Ты что, дорогой, не узнаешь?
  - Нет!
  - Не валяй дурака! Не ты ли мне дал свой телефон?
  Тут Зайцев вспомнил: - А это ты, Валя?
  Лицо у Потоцкого вытянулось.
  - Да я, ты же обещал, что мы встретимся!
  - Да не я, Валя, а Вася тебе обещал. Он только что вышел. Позвони ровно через час.
  - А, извините, - ответила уже другим тоном собеседница. - Тогда я позвоню позже...
  
  

  ГЛАВА 7

  
  К А К С П И С А Л И К О Н С Е Р В Ы
  
   Уже на следующий день, прочитав приказ по части о присвоении ему звания, Зайцев пришил к своим погонам лычки ефрейтора. Появившись в роте перед построением на обед, он сразу же стал объектом для насмешек товарищей. "Старики", правда, не особенно ехидничали. Так, Криворучко, усмехнувшись, промолвил: - Вон, глядите, герой наш идет! Без пяти минут генерал!
   Да Шкурко хлопнул Ивана по плечу и сказал: - Большим человеком становитесь, ефрейтор Зайцев!
   Даже фраза Выходцева о том, что "лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора", никого из старослужащих не вдохновила.
   Вот "молодые" воины, ровесники Ивана, старались как можно ядовитей посмеяться над ним. Особенно изощрялись латыши. - Иван, - промурлыкал с улыбкой Туклерс, - ох, какой ты стал важный! Небось не забывает своих людей Политотдел!
   - Ничего, Зайцев, - вторил ему Фреймутс, - еще один донос - и ты уже сержант!
   Окружающие дружно захохотали. Не смеялись только Шорник и Таманский. Они сделали вид, что ничего не происходит. А это - самое умное в советском коллективе - не обращать внимания на язвительные слова товарищей. Все очень любили подтрунивать друг над другом, и в процессе этого товарищи прощупывали, кто более всех, болезненней на них реагирует. Если таковой находился, то тогда его начинали беспощадно и беспрестанно травить. Безусловно, предпочитали измываться над тем, кто не мог "дать сдачи". Но это касалось "молодых" воинов, или представителей своей среды. Насмешки "молодых" над "стариками" были недопустимы. "Старики" почти не считались даже с физически сильными "салагами". Они всегда могли обуздать их общими усилиями. "Старики" были сильны своей сплоченностью, дружбой и общими привычками, выработанными в процессе совместной службы. "Молодые" же воины еще не привыкли друг к другу, до привилегированного класса пока не дожили, да и "старики" с командирами всячески способствовали их разобщенности и не допускали сближения "молодежи", понимая, что это угрожает их господству.
   Зайцев не обращал внимания на насмешки товарищей, по крайней мере, внешне, и сосредоточился на своих мыслях.
   - Эй, ты, иоп твою мать! - услышал он вдруг крик. - Чурка иобаная, я тебе щас дам, "русская свинья"! - Это Таманский, не вытерпев оскорблений по адресу Ивана, набросился на Туклерса.
   "Старики" были тут как тут. - Что ты, иоп твою мать, кулаками размахиваешь?! - заорал Выходцев. - Бисты захотел?!
   - А чего он, - присмирел Таманский и отошел от Туклерса, - еще "русской свиньей" называет?!
   - Ты что, немец, язык распустил?! - прокричал Шевченко. - Давно что-ли, падла, полы не харил?!
   - Да я ничего...Я так..., - промямлил Туклерс и втиснулся в толпу, прячась подальше от глаз старослужащих.
   - Рота, становись! - прогремел голос замкомвзвода сержанта Погребняка. Установилась тишина. - Шагом - марш! - И хозяйственники двинулись в столовую.
   После обеда Зайцев вернулся в штаб и занялся делом. Он быстро оформил накладные, отложил их в сторону и взял бланк еженедельного меню. Вчера он поленился подготовить черновик, и вот теперь нужно было наверстывать упущенное. Но не успел Иван набросать и нескольких строчек, как входная дверь заскрипела и открылась. На пороге стоял Таманский. - Ну, как жизнь? - поинтересовался он.
   - Да все по старому, - ответил Зайцев. - Видишь, пишу, готовлю новое меню.
   - Меню? - покачал головой Таманский. - Так что, ты определяешь, что нам есть?
   - В какой-то мере...
   - А нельзя ли внести на следующую неделю хотя бы пару раз горох? Да уменьшить овсянки?
   - В общем-то, можно.
   - Сделай, будь другом!
   - Ладно, постараюсь.
   Тут Таманский сменил тему разговора и сел за стол Потоцкого. - Знаешь, Иван, чем закончилась история с бабой, которая побывала в теплице?
   - Этой, что хотела выйти замуж за Сороку?
   - Ну, да, той самой.
   - Так чем же?
   - Розенфельд все замял. Оказалось, что эта девка спала чуть ли не со всем городским гарнизоном! А Сорока с Криворучко ее якобы даже не касались. В теплицу она пришла, пытаясь соблазнить Криворучко, но тот устоял! А Сороки там вовсе не было!
   - Понятно. Выходит, никого не собираются сажать на гауптвахту?
   - Нет. Вроде бы никого. Розенфельд так повернул дело, что воины нашей роты оказались совершенно ни к чему не причастны!
   - Ну, и ладно. Что нам, собственно, от всей этой истории? Замяли - да и хрен с ней!
   - Да я тоже так думаю.
   Еще немного поломавшись, Таманский протянул руку к телефону. - Ну, я это, позвоню, не возражаешь? - попросил он.
   - Звони, хрен с тобой, - сказал Зайцев. - Только не давай никому мой телефонный номер, чтобы не было конфузий.
   - Ладно, - ответил товарищ. - Постараюсь, чтобы к тебе не звонили.
   Иван еще вчера рассказал ему про состоявшийся с Потоцким разговор и создавшуюся смешную ситуацию.
   - Марина, это ты? - спросил по телефону Таманский. - Как твои дела?
   И начался очередной разговор по известному уже шаблону. Вася восхвалял красоту своей собеседницы, отметив, что до сих пор ничего подобного не видел: какая фигура, какие глаза, ноги - просто чудо! Он беспрерывно говорил около получаса.
   Иван уже давно перестал слушать и переключился на работу. Он уже почти заполнил черновой бланк, как дверь открылась, и в кабинет вошел лейтенант Потоцкий. Зайцев еще утром с ним здоровался, поэтому он спокойно продолжал работу, как будто ничего не случилось. Таманский же встал со стула в знак приветствия, но телефонную трубку не положил. - Марина, я позвоню тебе завтра. Ладно?...Да, дорогая, мне пора идти дежурить...Да...да...До свидания! - Он стал поспешно завершать разговор. Наконец, трубка была положена, и Таманский, уступив место Потоцкому, отошел от стола и сел на стул, предназначенный для посетителей.
   Потоцкий с усмешкой посмотрел на него. - Что, влюбился, молодой человек? - спросил он.
   - Да нет, товарищ лейтенант. Просто решил поговорить о жизни, - ответил Василий.
   - Смотри, Таманский, - сказал начпрод поучительным тоном. - Сорока и Криворучко тоже "поговорили": чудом избежали гауптвахты!
   - Но я же не собираюсь водить девок на теплицу, - возразил Таманский.
   - На теплицу или в курятник - какая разница? Главное, что потом скандала не оберешься! Да еще, смотри, других ребят в свои "амуры" не втягивай! - Потоцкий посмотрел на Зайцева.
   - Нет уж, никого в свои дела я вмешивать не собираюсь, - пообещал Василий. - Тут хотя бы самому чего-нибудь добиться...
   В это время из коридора донесся крик полковника Худкова: - Таманский!
   Вася подскочил и помчался бегом к своему военачальнику.
   Потоцкий посмотрел на Зайцева. - На-ка, возьми, почитай вот это! - произнес он и протянул Ивану голубенькую брошюру.
   - Что это?
   - Методические материалы по подготовке к написанию квартального отчета о расходовании продовольствия.
   - Хорошо. А когда нужно будет готовить отчет?
   - За второй квартал мы должны закончить к пятому июля.
   - Хорошо. Я почитаю. - И Иван взялся за брошюру.
   - Только не спеши, - посоветовал начпрод, - времени у нас еще достаточно. Думаю, что за неделю ты разберешься, что к чему...
   - Да, конечно, - ответил Иван. Он понял, что составлять отчеты в министерство обороны отныне придется ему...
   - Ладно, я пошел, - закончил разговор Потоцкий. - Если меня будут искать - я инспектирую свинарник. - И он удалился.
   Иван раскрыл брошюру. Так вот как составляются отчеты! Оказывается, нужно всего-навсего проставить в графах бланка цифры, которые есть в приходно-расходной книге, затем обобщить их, подробно объясняя, какие были взаимные замены (например, крупы - на овощи, мясо - на консервы) и имели ли место сверхнормативные расходы. Как
  просто!
   Впрочем, нужно было закончить составление меню. Иван отложил брошюру в сторону и взялся за черновик. В это время постучали в дверь. - Что за черт?! - пробормотал Зайцев. - Как возьмусь за меню - обязательно кто-нибудь придет! Войдите! - крикнул он.
   На сей раз пришел заведующий продскладом прапорщик Наперов. - Что это вы сегодня так рано? - воскликнул после взаимных приветствий Зайцев. - Обычно накладные приносит вам сам Потоцкий?
   - Я хотел бы поговорить о накладных, - ответил Наперов. - Там нужно внести небольшие изменения.
   - Какие изменения? - удивился Иван. - Все расписано в соответствии с меню! Разве я допускал в накладных ошибки?
   Наперов пристально на него посмотрел. Вообще-то, Валентин Иванович был довольно неплохим, добродушным человеком. Среднего роста, круглолицый, розовощекий. Глаза у него были хитрые, маслянистые. На лице почти всегда была приветливая улыбка. - Хитер как лис! - подумал Иван.
   - Вот что нужно сделать, Ваня, - ласково произнес Наперов. - Ты перепиши сегодняшние накладные.
   - Зачем?
   - Да надо выписать на кухню некоторое количество мясных консервов...
   - Так я же уже выписал мясо, а консервы по меню не предусмотрены...
   - Не торопись, - поморщился Наперов. - Ты сделай так. В графе "картофель" поставишь четыре с половиной килограмма. Мяса же уменьшишь на такое количество, которое соответствует четырем с половиной килограммам консервов...
   - А куда же я дену картофель? - не понял Иван.
   - А картофель запишешь внизу в прочие графы ручкой и проставишь прежнее количество!
   - Так что же получиться: дважды картофель?
   - Ну, и что. Допустим, ты выписывал накладную и неправильно сначала посчитал...
   - Да что я - дурак?
   - Ту, иоп твою мать, опять двадцать пять! Пиши, как я говорю! Все должно быть законно! Пусть будет дважды картофель! Я и выдам столько картофеля, сколько в накладной!
   - Выходит, что за четыре с половиной килограмма картофеля у солдат будет отнято изрядное количество мяса! Ибо если переводить консервы в мясо, то уж цифра будет слишком велика!
   - Да что ты волнуешься? Мы же потом, когда накладная будет использована и вернется к тебе сюда назад, на место отпечатанного слова "картофель" напишем ручкой: "мясные консервы", и все станет на свое место!
   Тут Зайцев понял, в чем дело. Оказывается, вся эта работа с накладной нужна лишь для обмана заведующего столовой прапорщика Полищука. Тому вручат накладную, он пойдет к Наперову на продовольственный склад, и Валентин Иванович добросовестно выдаст ему продукты, согласно документу. Что касается мясных консервов, то они будут списаны с книги учета продовольствия, так и не поступив на кухню. Видимо, прапорщику Наперову захотелось поесть солдатских консервов...
   От этих размышлений Зайцев покраснел, его мучило внутреннее возмущение от такой наглости завскладом. - Небось и так ворует продовольствие, а тут еще и меня решил впутать в свои аферы! - подумал он.
   Пока Зайцев молчал, Наперов преспокойно перелистывал какие-то принесенные с собой документы. Наконец, оторвавшись от них, он глянул на Ивана: - Ну, что, давай, переписывай!
   Зайцев вздрогнул: - Еще не хватало, чтобы он тут командовал!
   - Не буду я ничего изменять! - решительно возразил он.
   - Почему?
   Иван взял себя в руки и подавил внутренний гнев. - Нечего себя выдавать, - подумал он. - Прикинусь-ка я простачком, посмотрим, что дальше будет...
   - Видите ли, товарищ прапорщик, я совершенно ничего не понимаю! - уже спокойно сказал он. - Зачем заменять картофель на мясо, а мясо - на консервы? Почему все это не записать в графы, специально предназначенные для этих продуктов? Не пойму я ничего!
   - Не такой уж ты дурак! - разозлился Наперов. - Я тебе все подробно объяснил! Выполняй! Зачем тебе думать?
   - Вы мне не начальник! - отрезал Зайцев. - У меня есть начпрод. Пусть он и приказывает!
   - Ванечка, дорогой, так я ж и не собираюсь командовать! - перешел на дружеский, заискивающий тон завскладом. - Не обижайся из-за пустяков! Нам с тобой придется еще немало послужить вместе. Зачем нам ссориться?
   - Я и не думал с вами ссориться. Но вы ведь втягиваете меня в неприятную историю?
   - Ни в какую историю я тебя не втягиваю! - снова рассердился Наперов и покраснел. - Так у нас всегда было! Когда мне нужно покрыть ущерб, я обращаюсь к вам, и мы таким образом списываем недостачу!
   - Так что, выходит, и Таньшин так выписывал?
   - А ты как думаешь, разве Таньшин не понимал, что с командованием лучше не ссориться?
   - Да причем тут командование?
   - А притом...
   - Выходит, что списанные консервы расходятся командованию?
   - Знаешь, ты очень много любишь рассуждать! - заговорил уже жестким тоном Наперов. - Куда расходятся консервы - не твое дело! Хочешь спокойно служить - делай, как я тебе говорю!
   - А как же солдаты? Что же они будут есть, если мы станем отрывать у них каждый кусок?
   - Да ты что? - удивился Наперов. - Солдаты? Да какое тебе до них дело?! Ту, иоп твою мать, я думал, что ты тоже хочешь что-либо от меня получить, а ты о каких-то солдатах!
   Далее прапорщик Наперов прочел Зайцеву целую назидательную лекцию о том, что такое для него товарищи, и что такое командиры. Точка зрения Наперова была хорошо знакома Ивану еще по "гражданке". Он и раньше замечал, что советские люди с глубоким презрением или, в лучшем случае, с полным безразличием относились к себе подобным или к тем, кто занимал на служебном месте более низкую ступеньку. Что касается начальства, то в их присутствии люди были - ну, прямо, сама любезность! И хотя подчиненные редко любят своих начальников, больше им завидуют, все команды руководителей выполняются беспрекословно. Редко встречается человек, который уважает других людей, считается с ними, несмотря на их должностное положение. Такие люди всегда плохо живут. Обычно их жестоко и бессмысленно притесняют. Но все-таки бескорыстные и человеколюбивые люди есть! Надо сказать, что начальники всех рангов избегают иметь своими подчиненными подобных филантропов. В силу общественного воспитания да и, пожалуй, общественной психологии, они просто не могут понять, что можно вот так жить только потому, что человек искренне желает другому добра. Их мучает страх, а не собираются ли "возмутители спокойствия" завладеть их должностями, создав о себе иллюзию порядочности и перетянув на свою сторону окружающих людей. Точно также рассуждают и простые люди, которым бескорыстно помогает филантроп. Они не верят в искренность человеческих чувств! Иван видел на примере своего отца, как тот помогал многим людям в беде, ходил к начальству заступаться за несправедливо обиженных, а в результате наживал себе врагов со всех сторон! Начальники злились, что он "лезет не в свои дела", а простые люди считали, что он "рвется к власти". Из-за всего этого Ванин папа за всю жизнь так и не смог добиться хотя бы хорошей квартиры, в то время как сам очень многим помог с жильем. Что же касается тех, кого он облагодетельствовал, то они считали, что все так и должно было случиться, что его поступки - дело само собой разумеющееся, а его неудачи - результат неумения жить! Словом, на благодарность советских людей вряд ли можно было рассчитывать. Благодетель понимался ими почти также как дурачок!
   Так и прапорщик Наперов. Он никак не мог понять, что от него хочет Иван. У Валентина Ивановича не возникло даже мысли, что Зайцев действительно думает о товарищах или беспокоится об общественном благе. Подобное даже не могло придти ему в голову! По крайней мере, ясно, что власти ему не требуется, ибо он ее здесь никогда не получит, консервов для себя он не просил, так что же ему надо?
   Заведующий продскладом был очень озадачен. - Ну, так как, Иван, будешь переписывать накладную? - спросил он.
   - Нет. И не просите, - ответил Зайцев. - Пока начпрод мне не прикажет, я ничего переписывать не буду!
   - Ну, ладно, - пробормотал удивленный Наперов. - Коли тебе требуется приказ Потоцкого, - и он встал, - тогда я пойду к нему!
   После ухода заведующего продскладом, Иван долго не мог заставить себя приступить к работе. Ничто не шло в голову. - Вот, гад, - думал он про Наперова, - решил, видимо, меня прощупать! Но я, слава Богу, не такой дурак!
   За невеселыми мыслями застал Зайцева лейтенант Потоцкий, который как-то неожиданно возник перед ним. - Что ты, Зайцев, - спросил он его, - неужели заболел?
   - Нет, не заболел, товарищ лейтенант. Просто, наверное, переутомился за день писанины, - оторвался от размышлений Иван.
   - Готова накладная?
   - Да, готова, можете забрать.
   Потоцкий взял документ. - Так ты не внес изменений, о которых говорил Наперов? - спросил вдруг он.
   - Нет. Да ведь он говорил такую чепуху..., - начал было Зайцев. Но Потоцкий перебил его. - Вот что, Иван, послушай меня и не глупи! - серьезным тоном заговорил он. - Валентин Иваныч дал тебе нужный совет, а ты должен ему следовать!
   - А как же законность?
   - Причем тут законность?
   - Но ведь это - неприкрытое воровство!
   - Послушай, Иван, я не заинтересован в неприятностях для тебя! Ты мне нужен! Ты способный парень. Умный человек. Нахрена тебе надо думать, что и как? Есть командиры, они за тебя подумают! Я не хочу, чтобы ты здесь плохо кончил. Понимаешь? Надо списать продукты? Значит, так тому и быть! Думаешь, мне не приходится иногда кривить душой, когда на пути встают высшие командиры? Поверь, Наперов не такой простой человек, как тебе кажется! Со временем ты это узнаешь. Он еще не такой негодяй, как некоторые...И списывает он...так...чепуху...Посмотри - в соседнем стройбате солдаты каждый день жрут шрапнель или овес, а в книгах-то все тоже, что и у нас...Наше начальство - в сто раз порядочней! Если ты беспокоишься о товарищах, то, поверь, им сто раз плевать на тебя! Поэтому делай, как я говорю, и будем считать, что ничего не произошло.
   Иван представил себе лица товарищей, их злобные насмешки и потянулся к арифмометру: - Есть, товарищ лейтенант!
   - Ну, вот и ладненько, - заулыбался Потоцкий. - Я же говорил, что ты - умный и толковый парень!
  
  

  ГЛАВА 8

  
  И М П О Р Т Н О Е М Я С О
  
   Прошло два дня. Накладные уже давно вернулись в продовольственную службу, и Зайцев аккуратно написал чернилами на слове "картофель" "консервы мясные", чтобы затем произвести списание их с книги учета. За это время прапорщик Наперов ни разу не показался в штабе, и все деловые взаимоотношения осуществлялись через Потоцкого. Ивана все еще мучила совесть. Несмотря на разъяснения начпрода, он все еще считал себя предателем по отношению и к своим товарищам, и к заведующему столовой. Прапорщик Полищук иногда заходил в штаб к Потоцкому. Он производил впечатление веселого, добродушного и даже по-своему обаятельного человека. Роста он был немного выше среднего, худощавый, сероглазый. Бросался в глаза острый, с горбинкой, нос. Когда Петр Иванович прищуривал глаза, он напоминал хищную, готовую к стремительному броску птицу.
   Зайцев очень часто замечал еще "на гражданке" у работников торговли и людей, связанных с материальными ценностями, черты такого рода. Трудно описать или выразить словами эту "изюминку". Но совершенно очевидно, что при отсутствии этой внутренней хищности, человеку нечего было делать в советской торговле и снабжении. Имелась эта хищность и у прапорщика Наперова, и у полковника Худкова, и даже у бесшабашного лейтенанта Потоцкого она постепенно проявлялась все ярче и ярче. Кто знает, может это и было выражением того, что в народе называется "умением жить".
   Все же Зайцев с уважением относился к Полищуку и последние дни в его присутствии чувствовал себя как-то неловко. Несколько осложнились и отношения Ивана с Потоцким. Последний стал испытывать к Зайцеву какое-то смущение, возможно, даже стыд. Все реже стал бывать начпрод в собственном кабинете и после утренних взаимоприветствий и официальных малозначительных фраз, он удалялся на территорию части, где "инспектировал" подведомственные ему сферы.
   Как-то в середине дня, когда Иван просматривал бланк квартального отчета, раздался треск в селекторном телефоне и послышался громкий голос командира части: - Молодой человек! Зайдите ко мне!
   Зайцев окаменел. Его вызывает сам командир дивизии! Недолго думая, он выскочил в коридор и подбежал к командирской двери.
   - Тук - тук - тук! - постучал Иван в дверь, согласно установленному этикету.
   - Войдите! - послышалось из кабинета.
   Зайцев ворвался внутрь и, приложив руку к пилотке, отрапортовал: - Товарищ генерал! Ефрейтор Зайцев по вашему приказанию прибыл!
   - Вольно! Подойдите сюда, товарищ Зайцев! - произнес громким бархатным голосом комдив. Это был тот самый голос, который вызывал безграничное почтение и трепет у десятка тысяч воинов дивизии. Голос решительного, энергичного, умеющего повелевать человека. Именно таким и представлял себе настоящего военачальника Иван.
   Робкими шагами подошел он к командирскому столу. Генерал Гурьев улыбнулся, и у Ивана сразу спала с души какая-то тяжесть. Комдив оказался добрым и обаятельным человеком. Зайцеву удалось хорошо разглядеть его вблизи. Командир был невысоким - немногим выше среднего роста, но стройным и подтянутым. Лицо - в морщинах, волосы седые, видимо, ему уже было за шестьдесят. Но комдив не выглядел стариком.
   Часто бывает, что люди подвижные и энергичные сохраняют все признаки молодости до тех пор, пока имеют возможность проявлять свою активность. Внешне генерал был немного похож на товарища Брежнева, облик которого все хорошо знали по многочисленным портретам и телепередачам. Да и орденские планки, украшавшие грудь командира, ненамного уступали по величине брежневским, что говорило о больших заслугах военачальника.
   - Ну, как вам служится, молодой человек? - спросил отеческим тоном командир.
   - Большое спасибо, товарищ генерал! Очень хорошо! - громким голосом ответил Зайцев.
   - Ну, что ж, коли хорошо, то и хорошо, - вздохнул Гурьев и заговорил уже другим, деловым тоном. - Вот что, товарищ Зайцев, сходи-ка в теплицу и спроси там у Полищука с килограмм огурцов. Скажешь, что я распорядился!
   - Есть! - ответил Зайцев. - Разрешите идти?
   - Идите!
   Повернувшись к двери на каблуках, согласно ритуалу, Зайцев вышел в коридор и побежал как угорелый на улицу. Промчавшись мимо окон командира дивизии и обогнув штаб, Иван перешел на спокойный шаг и направился к столовой. Добравшись до нее, он не стал искать Полищука, а повернув за угол, подошел к теплице.
   Зайцев впервые приходил сюда не как посторонний, а по делам.
   Теплица представляла собой небольшое одноэтажное сооружение, длиной около тридцати метров. Собственно, это был крепко сколоченный металлический каркас, сплошь заставленный стеклом. Издалека казалось, что теплица целиком сложена из стекла. У входа в нее на завалинке сидели двое старослужащих воинов. Их фамилии Иван не знал. Увидев Зайцева, парни оживились. - Глянь-ка, Заец! - громко воскликнул первый, здоровенный верзила. - Чего тебя черт принес? - поинтересовался другой, поменьше ростом.
   - Да вот командир прислал меня в теплицу, - скромно сказал Иван.
   - Командир? Что, сам генерал?! - изумился верзила. - Брешешь, небось, падла!
   - Нет. Командир вызвал меня и приказал принести килограмм огурцов. Он, правда, сказал доложить прапорщику Полищуку..., - пояснил Зайцев.
   - Зачем Полищуку?! - в один голос прокричали солдаты. - Мы и без него справимся! - И они вошли внутрь теплицы. Иван двинулся вслед за ними.
   Теплица изнутри выглядела еще более внушительно, чем с улицы. Вдоль стен тянулись длинные канавки с черноземом, из которых по специально протянутым веревкам, обви�