Остросюжетный любовно-криминальный роман

 

• Все авторские права на данный текст принадлежат
• Айне Сизовяйнен (babina.lawyer@mail.ru)
• На сайте Библиотека МУЖЕСТВО ЖИТЬ этот текст размещён исключительно в ознакомительных целях

Он мечтает поставить спектакль с живыми девочками вместо кукол. Он - Кукловод. На поиски трёх девочес в город Юрьев Уральский прилетают глава Федеральной службы розыска пропавших Юрий Крайнов и его личная помощница Марьянова. Смогут ли они помешать планам Кукловода?

ЗНАКИ БЕЗРАЗЛИЧИЯ
     история хорошей девочки

Джульетта лежит на зеленом лугу
     среди муравьев и среди стрекоз
     на бронзовой коже на нежной траве
     бежит серебро ее светлых волос
     тонкие пальцы вцепились в цветы
     и цветы поменяли свой цвет
     расколот как сердце на камне горит
     Джульетты пластмассовый красный браслет...
     (Илья Кормильцев)

 

Глава 1. Фея

У вокзала 'Юрьев-2' был свой особенный запах - бедности и запустения, как у готового к сносу здания. Кукловод путешествовал не так много, как ему мечталось в детстве, но вокзалов повидал немало. Обычно они пахли углём, нагретым металлом, несвежей пищей и человеческим потом, но с этим вокзалом что-то было не так. Сквозь обычные вокзальные ароматы едва различимо пробивался запах тлена.
     Вокзал нависал над площадью, как сказочное чудище, в его чреве тянулись кишки подземных переходов, а на фасаде огромными красными глазами, горели цифры электронных часов. Часы показывали московское время, и кукловоду это всегда казалось издёвкой: где они, а где Москва. Здесь, в Юрьеве, живут по своему времени и по своим законам.
     Тем удивительнее, что он заметил её именно здесь. Конечно, он видел эту девочку раньше, но именно на площади у вокзала понял, что она предназначена быть его Феей. У неё было много имён: по классному журналу - Анастасия, подружки звали её Асей, а мать с отчимом - Настей. Кукловоду больше нравилось 'Ася' - коротко, тонко и мягко, как выдох.
     Как она оказалась здесь одна? Вынырнув из толпы, она некоторое время глазела на здание вокзала, а потом столь же стремительно исчезла в привокзальной сутолоке. Кукловод было испугался, что потерял её, но вдруг яркое розовое пятно курточки мелькнуло возле входа в торговый павильон, и он поспешил за ней. Стоя возле витрины, он старательно делал вид, что выбирает сигареты, но на самом деле смотрел на руки Феи. Руки могут рассказать о человеке гораздо больше, чем ему самому хотелось бы.
     У Феи ладошки были узкие, совсем детские, с изящными длинными пальцами, которыми она нервно барабанила по прилавку. Эта привычка и обгрызенные ногти с чешуйками лилового лака подсказали Кукловоду, что дома у неё, должно быть, не всё в порядке. Через несколько дней, стоя в кустах чубушника под окнами Асиной квартиры, он увидел сквозь мутное кухонное окно, как ссорятся её мать и отчим. Они, должно быть, громко орали друг на друга, но до него из-за двойных рам не долетало ни звука, только уродливо, как в пантомиме, кривились их и без того некрасивые лица. Ася в это время пряталась в комнате за занавеской, забравшись с ногами на широкий подоконник. На голове у неё были большие белые наушники. Кукловоду хотелось верить, что из-за них она ничего не слышит. Сам он никогда не стал бы устраивать скандал в присутствии ребёнка, тем более девочки, даже голос не повысил бы.
     У его новой Феи были очень красивые глаза - карие, огромные, печальные, но она неаккуратно подводила их мягким синим карандашом. Кукловоду это не нравилось, и он был уверен, что сможет убедить её отказаться от этой дурной привычки. Феи прекрасны без всякой краски. Да, он позволит ей совсем чуть-чуть красить ресницы тушью и пользоваться светлой помадой. Он купит ей розовый блеск для губ, и ей больше не придётся пользоваться одной баночкой с подружкой, у которой нос распух от простуды.
     Ася стояла слушала музыку, выстукивая ритм носком грязной кроссовки. На ней была всё та же розовая куртка и поношенные голубые брючки.
     Кукловод внимательно следил за Феей через стеклянную витрину закусочной. Перед ним на картонной тарелке дымились беляши, от которых несло помойным ведром. Кофе в бумажном стаканчике на вкус отдавал жжёной резиной. За прилавком восседала размалёванная кассирша.
     Кукловод отмечал это машинально, будто ставил галочки в своей внутренней записной книжке. Он всегда придавал значение мелочам, даже когда его мысли были увлечены Феями. Сейчас он наблюдал за одной из них и упивался каждым её движением.
     Было так холодно, что у девочки пар шёл изо рта. Щёки у неё от холода не порозовели, а, наоборот, побледнели, и от этого глаза казались неправдоподобно большими. С трудом натягивая на озябшие пальцы розовые митенки, она думала о том, что хорошо было бы купить тёплые флисовые перчатки, которые она на днях видела в магазине Когда она попросила у мамы денег, та молча достала из шкафа пёстрые варежки. Конечно, носить их Ася не стала. Не хватало ещё стать посмешищем для всего класса.
     Кукловод вспомнил Асину мать - огромную, бесформенную, как коровья туша, в леопардовых леггинсах и линялой футболке, с опухшими воспалёнными глазами без ресниц. В её тупом, лишённом всякого выражения лице было что-то поросячье. В кого же его Фея уродилась такой красавицей? В отца?
     Тем временем подошёл нужный автобус. Здоровенный детина с перекошенной от беспочвенной злобы физиономией грубо отпихнул девочку от дверей, и она едва не упала, налетев грудью на поручень. Кукловоду стоило огромных усилий не броситься на помощь к Фее, однако она справилась сама - бросила мельком какую-то дерзость и проворно вскочила на заднюю площадку, втиснувшись между двумя крепкими старухами.
     Кукловод залпом допил кофе и, оставив беляши нетронутыми, выскользнул из закусочной. Размалёванная кассирша хмыкнула ему вслед. Кукловоду стоило большого труда не нагрубить ей, но всё же он сдержался. Не стоило привлекать к себе излишнего внимания, тем более, от человеческого мусора вроде этой вульгарной бабищи.
     Возвращалась из школы Ася поздно. Она скорчилась на заднем сиденье автобуса, время от времени осторожно ощупывая больное место - под грудью налился уродливый синяк, но рёбра, кажется, были целы. Поправив наушники, она откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза. Возле дамбы они встали в пробку, автобус дёргался, как припадочный, и Асю порядком укачало. Пытаясь справиться с тошнотой, она тёрла запястье на два пальца ниже края ладони. Этому приёму её научил вожатый в детском лагере после того, как её вывернуло прямо ему на брюки. Вожатый был пижоном, и брюки у него были очень красивые, но парнем он оказался неплохим. А её потом дразнили до конца смены.
     День был более-менее сносным. Учительница русского похвалила стиль её сочинения, хотя за орфографию едва натянула четвёрку. Двойняшки Кобылицыны - крупные прыщавые второгодницы с осветлёнными до кукольной белизны волосами, которых прозвали Кобылами - попались ей только один раз возле туалета, и она ловко прошмыгнула мимо них, не слушая, что они кричали ей в спину. Однажды, ещё будучи в пятом классе, Ася отпустила язвительный комментарий в отношении одной из Кобыл, и с тех пор ей доводилось едва ли не ежедневно терпеть подножки, щипки и оскорбления.
     Утром было хуже: мать запретила ей завтракать в наушниках, и пришлось выслушивать подробности её ссоры с отчимом. Ася надеялась сбежать в школу без завтрака, но мать прикрикнула на неё, схватив за капюшон толстовки и едва не макнув лицом в тарелку с кашей: 'Руслан бьётся, как проклятый, чтобы ты могла жрать нормально, а ты швыряешься едой? А ну ешь!'. После этой гневной реплики мать, к счастью, отвернулась к отчиму и отыгралась на нём. Их вопли были слышны, кажется, в соседнем квартале, и минут через пять соседи начали колотить по батарее. К счастью, Ася в этот момент уже обувалась в прихожей.
     Она открыла глаза и взглянула в окно. За мутным стеклом, в котором отражалась её бледная курносая физиономия, тянулись одинаковые дома, построенные для рабочих завода 'Юрьевские крылья' в ту пору, когда даже мама ещё не родилась. В таком доме когда-то жила Асина бабушка, у которой всегда были вкусные пирожки с картошкой и пушистый рыжий кот Лис. Бабушки не стало три года назад, таким же холодным осенним вечером. Бабушкину квартиру мать продала через полгода, а деньги ушли на несбывшиеся проекты матери: цветочный ларёк, кофейню и магазин детской одежды. Как ни просила Ася забрать Лиса с собой, его отдали сердобольной соседке, а ей на память остался только маленький альбомчик со скучными чёрно-белыми фотографиями молодой бабушки в окружении незнакомых людей с одинаково счастливыми лицами.
     Когда Ася подумала о бабушке, у неё защипало в носу, как будто она отпила из только что откупоренной бутылки с газировкой. Не хватало ещё расплакаться! Водитель сдавленным голосом объявил остановку. Это была Асина улица - кривая, грязная и немного зловещая в ранних уральских сумерках.
     Фея выпрыгнула из автобуса так резво, будто в её старые кроссовки были вшиты пружинки. Кукловод немного отстал, и теперь ковылял по другой стороне улицы, стараясь не терять девочку из виду и лишний раз не попадаться ей на глаза, хотя знал, что его она точно не испугается. Его никто не боялся, да и зачем бояться? Он любит их. Фей. Всех вместе и каждую в отдельности.
     Ася присела на корточки, завязывая шнурок. Наушники соскользнули с головы на шею, волосы растрепались на ветру. Кукловод залюбовался ею. Он знал, что она не спешит домой. Да и кому захочется оказаться в обществе раздражённой матери и вечно пьяного отчима? Девочка шла в противоположную сторону, к Каме, где с незапамятных времён местные школьники жгли костры, а потом целовались, пили пиво и курили в 'краюшке' - покосившемся сарае, когда-то бывшем лодочной станцией. Он сам впервые побывал там уже взрослым, но ему было прекрасно известно обо всех подростковых секретах.
     Кукловод не ошибся. Он вообще редко ошибался, тем более в том, что касалось Фей. Пока Ася вприпрыжку спускалась по извилистой тропинке к пустому пляжу, Кукловод, осторожничая, затаился в зарослях, откуда ему было отлично видно, как девочка юркнула в 'краюшку'.
     Сердце Кукловода отчаянно забилось. Он приподнялся над купами кустов, едва дыша, и огляделся. Неужели она пришла одна? Пришла к нему? Нет, разумеется, она ещё не знает о том, что он здесь, но это же сказочная удача! Вдвоём. На берегу. Только бы Ася никого не ждала здесь! Хотя кого бы ей ждать? Насколько ему было известно, у неё не было ни близких подружек, ни мальчика. Улыбаясь своим мыслям, Кукловод полез вниз по склону. Она сама пришла к нему. Его четвёртая Фея. Осталось только подогнать сюда машину.

Глава 2. Девочки

 

По столу ползала муха. Сначала она бегала туда-сюда по ведомости с фамилиями студентов, потом взлетела и опустилась на футляр для очков. Жена Олега Павловича Романова, преподавателя Юридического Университета, называла такой футляр 'очечником'. Он сам это слово на дух не переносил, оно всегда казалось ему простонародным и стариковским, так и веяло от него запахом корвалола и мази от радикулита.
     У Романова был большой секрет, который он старательно охранял даже от самых близких: он отчаянно боялся признаков подступающей старости. Вот и сейчас, например, ничто не мешало ему свернуть в трубку рекламную газету, которую ему сунули возле станции метро, и, улучив момент, прихлопнуть муху, но он боялся. Боялся, что промахнется, покажется смешным, а от резкого движения снова заболит плечо, которое он вчера как следует натёр разогревающей мазью.
     Он поднял глаза, машинально поправил очки, хотя новая оправа плотно держалась на носу, и стал, игнорируя муху, разглядывать присутствующих. Когда он был моложе, студенты страшно боялись этого пристального взгляда. Каждому в аудитории казалось, что взгляд направлен на него, и Романов сейчас задаст именно ему каверзный вопрос.
     Тяжело вздохнув, Романов вернулся мыслями обратно в день сегодняшний. То, что криминалистика в этой аудитории никому не нужна, он понял давно. Большинство студентов грезили о гражданском, налоговом, земельном и иных прибыльных отраслях права, но никак не об уголовно-процессуальном и криминалистике. В прошлом году его кафедра едва набрала необходимое количество студентов даже на бюджетное отделение, что будет в этом - не хотелось и думать.
     Шло последнее занятие, впереди студентов ждала практика, государственные экзамены и защита диплома, поэтому никто особенно не старался отличиться. Разумеется, студенческое 'сарафанное радио' давно уже сообщило всем интересующимся о том, что Романов - мягкий и понимающий 'препод', придираться не будет, и главное - посещаемость. Если вдруг не сможешь ответить на вопрос, он сам с воодушевлением порассуждает на заданную тему, а потом поставит напротив твоей фамилии жирный плюс.
     Когда на семинаре он задавал теоретические вопросы, студенты в открытую читали текст по учебникам, причём с каждым разом становилось всё меньше желающих носить с собой толстые тома в твёрдых обложках. К середине семестра на группу приходилось две-три книги, которые таскали особо рьяные студенты, и они передавались под столом от одного к другому. К концу семестра учебник открыто путешествовал по аудитории из конца в конец.
     Занятие, задуманное Романовым как интересный практический опыт, не удалось. Идею ему когда-то подсказал бывший студент - следователь Крайнов, который сейчас присутствовал в аудитории. Именно перед ним Романову было больше всего стыдно за провал всей затеи.
     'А что если, - предложил как-то Крайнов за чашкой кофе, - нам раздобыть материалы какого-нибудь громкого интересного дела и предложить их студентам? Посмотрим, найдут ли зацепки самостоятельно. Есть у нас (у кого именно, он не уточнил, но Романову было известно, что Крайнов возглавляет новое федеральное подразделение) одна идейка... Впрочем, об этом пока распространяться не хочу. Если расскажешь о своих планах, так они обязательно накроются медным тазом'.
     Романову идея тогда понравилась, но сейчас он об этом сожалел. Фабула дела, очевидно, была интересна только ему и Крайнову. За студентов было мучительно стыдно. Вот, например, Лиля Милованова, которая в начале семестра из кожи вон лезла, чтобы угодить и понравиться, сидя за первой партой, листала задачник по коммерческому праву. Володя Шишкин, которого Романов уважал за трудолюбие и прилежание, забрался, наоборот, на 'камчатку' и листал книгу в цветной обложке, которая явно не имела ни малейшего отношения к семинару. Всё бы ничего, но рядом с Шишкиным сидел Крайнов, с ехидной улыбочкой заглядывая в книгу. Влюблённые в третьем ряду, слава богу, вели себя пристойно, только держались под столом за руки, шептались да хихикали изредка. Девушка старательно делала вид, что читает раздаточный материал.
     'Сидит и жалеет меня, - почти с ненавистью думал Романов об Крайнове. - Думает что-то вроде: 'Сдал старик, сдал. В моё время за одно слово, сказанное шёпотом, мог за дверь выставить, да и не нужно это было - умел заинтересовать, увлечь, заставить думать не из-под палки... А сейчас одно слово - старик'.
     На самом деле, Крайнов ничего подобного не думал, и улыбка у него была не ехидная. Книга, которую читал сейчас Шишкин, определила когда-то судьбу Крайнова. Весной на пятом курсе кто-то приволок в общагу изрядно потёртый томик и оставил на столике в комнате отдыха. Книга называлась 'Молчание ягнят', и первая же глава настолько захватила Крайнова, что он не только не смог уснуть, пока не дочитал до конца, но и переписал в деканате заявление о выборе кафедры, предпочтя уголовный процесс гражданскому. Украдкой следя за сменой эмоций на лице Шишкина, он не забывал смотреть и на других студентов. Увиденное его не радовало, но и не удивляло. Материалы просмотрели от начала и до конца человек семь-восемь, прочитали внимательно - и того меньше. Крайнов был далёк от того, чтобы обвинять в происходящем Романова. Насильно, как известно, мил не будешь.
     Романов тем временем глянул на часы и решил, что семинар пора сворачивать. Всё равно из затеи ничего не вышло. Он с облегчением подумал о том, что уже через пять минут будет на кафедре пить кофе. Людмила Матвеевна, секретарь, покупала и варила великолепный кофе - ароматный, в меру крепкий, без горечи и кислоты. Крайнов, конечно, тактично обойдёт вопрос о бардаке на семинаре, и ему не придётся оправдываться перед своим бывшим студентом. Из раздумий его вырвал низковатый, но без свойственной курильщицам хрипотцы женский голос:
     - Капли крови.
     Наверное, если бы шепот, доносящийся со всех сторон, на миг не утих, этот робкий голос потонул бы в нём, но влюблённые вдруг замолчали, Милованова прекратила шуршать страницами, а Стариков, хрипящий, как худая гармонь, от неумеренного курения, наконец, прокашлялся и задышал вдвое тише обыкновенного. Романов повернулся на голос, успев отметить, как насторожился Крайнов. Минутой раньше ему казалось, что тот дремлет.
     О каплях крови сказала девушка во втором ряду. У неё были светлые пушистые волосы, нос картошкой и нелепые круглые очки, которые совершенно не шли к её крупному лицу. Романов помнил только, что фамилия у неё, кажется, Маринина. В группе она ничем не выделялась, разве что редко пропускала занятия и вела себя тихо. Романов никак не мог запомнить, как её зовут, и ему пришлось опустить глаза на ведомость. Марьянова Нина Александровна. Точно, Нина.
     - Да, Нина.
     Неудобно вышло. От её взгляда, конечно же, не ускользнуло, что он забыл её имя. Крайнов, наверняка, тоже это заметил.
     - Капли крови обнаружены с внешней стороны двери, при том, что дверь - я проверила по снимкам - открывается вовнутрь, - тихо сказала Нина.
     - И что?
     Раздражение, ещё недавно всецело завладевшее Романовым, уступило место профессиональному азарту преподавателя - нашёлся заинтересованный студент, который, возможно, хоть что-то смыслит в его предмете.
     - Следовательно, дверь была открыта, что расходится с показаниями Крепилова. Он говорил, что не слышал выстрела из-за того, что дверь была закрыта. Но она была открыта!
     - Это хорошо, - подал голос Крайнов. - Но одной этой детали мало. Может быть, кто-то обнаружил что-то ещё?
     Немного удивлённая вмешательством Крайнова в беседу, Нина всё так же тихо, но уверенно продолжала:
     - Под кроватью отца Крепилова были обнаружены очки в футляре. Он положил их туда, собираясь ложиться спать. При этом Крепилов-младший утверждает, что ружьё, из которого застрелился его отец, лежало под кроватью. Напрашивается вывод - станет ли человек, собирающийся покончить с собой, аккуратно класть очки в футляре вместе ружьём, из которого собирается застрелиться?
     Группа затаила дыхание. Несмотря на равнодушное отношение к криминалистике, многим стало интересно, удастся ли Нине решить задачку. Некоторые даже испытали что-то вроде зависти к ней. Вот ведь неожиданность - серая мышка оказалась сообразительнее остальных!
     - Тоже любопытно, но всё же мало, - сказал Крайнов. - Хорошо для Эркюля Пуаро, но плохо для российского судопроизводства.
     В аудитории раздались смешки. Нина вспыхнула. Крайнов увидел, как она крутит серебряное кольцо на пальце. Склонившись к бумагам, она заговорила тооропливо:
     - Нет штанцмарки. Только порошинки. Ведь это ружьё. Если соотнести его с ростом отца, получается, что выстрелить можно, лишь прижимая дуло к подбородку. И никак иначе.
     Крайнов был уверен, что о значении термина 'штанцмарка' знают в этой аудитории трое: он, Романов и Нина.
     - Принимается, - кивнул Крайнов и пояснил для студентов, - штанцмарка - это отпечаток дульного среза.
     - Я могу ещё найти!
     - Хватит, - с улыбкой прервал их Романов. - Через пять минут начинается следующая пара. Вы хорошо поработали...
     Его голос потонул в грохоте отодвигаемых стульев, шелесте страниц и гуле голосов. "Не та у меня дисциплина теперь. Это уж Крайнов точно заметил". Но Крайнов не заметил. Два человека - Крайнов и Нина - не двинулись с места, когда Романов объявил об окончании пары. Крайнов пристально смотрел на Нину. Она рылась в своих заметках, сама не зная, что ищет. Пристальный взгляд Крайнова выводил её из равновесия, и ей не хотелось поднимать глаза. Она не привыкла, чтобы на неё смотрели.
     Наконец, как будто очнувшись, она стала торопливо бросать в сумку вещи. Руки дрожали, и она едва не рассыпала всё содержимое сумки себе под ноги.
     'Слишком волнуется, - отметил Крайнов, - а какая разница? Всё равно нам нужны именно такие люди. Она умеет думать. Она хочет думать'.
     Дождавшись момента, когда за последним студентом закрылась дверь, Крайнов подошёл к столу Романова. Только сейчас, впервые за сегодняшний день, он подумал, как постарел доцент за то короткое время, что они не виделись. Романов снял очки и тёр переносицу двумя пальцами - узловатыми, красными, старческими. Усталые глаза его помутнели, и причиной этого была отнюдь не катаракта.
     - Она мне подходит, - сказал Крайнов и, глядя на удивлённое лицо Романова, улыбнулся.

Забравшись внутрь 'краюшки', Ася прикрыла за собой дверь и огляделась. Сарай был разделён на две равные части наспех сколоченной фанерной перегородкой. В первой половине, перегораживая вход, была навалена куча хлама. Во второй комнатке было сносно: около полугода назад кто-то вынес из неё весь мусор и даже побелил стены. Так как 'краюшка' не закрывалась, оставлять в ней что-нибудь стоящее было опасно, но, если как следует поискать, обнаруживалось много интересного в тайниках - под половицами, в полостях стен и потолка. Однажды, маясь бездельем, Ася отыскала пять или шесть таких тайников. Стены уже успели исписать неприличными словами и признаниями в любви, а поверх всей этой галиматьи кто-то вывел аршинными буквами грозное предупреждение: 'В краюшке не ссать поймаю ноги выдерну'.
     Ася швырнула сумку на старый диван, из которого во все стороны лезли куски поролона, и, ощупав сиденье, присела рядом. Иногда после старшеклассников тридцатой школы между подушками дивана оставалось битое стекло и грязные шприцы, на которые можно было напороться. Наркоманов в 'краюшке' не жаловали, но кто мог запретить им забираться туда ночами? На обивку натрусили сигаретного пепла, сбоку блестело тёмное пятно, от которого исходил кислый запах рвоты, но в остальном диван казался безопасным.
     Здесь, как ни странно, она всегда чувствовала себя гораздо спокойнее, чем дома. Любители выпить и покурить обычно подтягивались часам к шести-семи, когда домой возвращались их родители, и днём Ася часто бывала здесь одна. Раньше, если отчим был дома, она проводила в 'краюшке' всего пару часов, ожидая, пока мать вернётся с работы, чтобы не смотреть футбол или тупые телевизионные шоу. Когда мать уволилась, сарайчик стал её постоянным прибежищем. Здесь, в четырёх стенах на берегу красавицы-Камы некому было орать на неё после пары стаканов 'канистрового' коньяка.
     Девочка надела наушники, зажмурила глаза так, что у неё заломило в висках и выкрутила громкость плеера на максимум. Наверное, когда-нибудь придумают плеер, который позволит заменять мысли музыкой, но пока приходилось обходиться низкими частотами.
     Своего отца Ася помнила смутно. Кажется, он был неплохим человеком, пока не пристрастился к крепкому пиву. Как отец выглядел? Она припоминала только, что у него были рыжеватые усы, пропитанные табачным дымом, и большие руки. Лучше всего она помнила навязчивый сладковатый запах спиртного, который исходил от него вечерами, когда он устраивался в кресле перед телевизором. Отец всегда звал её Ася. Ей это нравилось больше, чем бесчувственное, лающее 'Настя'. Настя - это имя для капризной лукавой девчонки из обеспеченной семьи, которой с восьми лет лет дарят золотые колечки и дорогие шмотки. Ася - это маленький боец в поношенном балахоне и джинсах, купленных на китайском рынке. Ася экономит на школьных завтраках, чтобы купить себе карандаш для глаз в павильоне у вокзала. Ася тайком от родителей продала свои старые учебники, чтобы хватило на более-менее сносные наушники. Удивительно, что маму даже не заинтересовало, откуда они взялись. Наушники запросто могли оказаться крадеными, но мама не обращала внимания на такие мелочи. Асины дела в последнее время её почти не интересовали. Главное, чтобы дочь просила поменьше денег и регулярно ходила в школу.
     Иногда Ася действительно воровала, в основном всякую мелочь: шариковые ручки, жвачку, шоколад. Случалось такое тогда, когда выпросить у мамы деньги становилось невозможным - обычно после праздников или к концу месяца. Воровать она не любила, понимала, разумеется, что это плохо, но ничего не могла с собой поделать, когда желудок был совсем пуст или нужно было писать - чем-то или на чём-то. Социальный педагог, которую за длинную шею и широкий приплюснутый нос прозвали Гусём Хрустальным, выдавала малоимущим школьные принадлежности из специального фонда, но тогда правда о происходящем в семье несчастного выплывала наружу, и длинные языки её одноклассников и учителей мусолили её недели две-три. Если Гусю Хрустальному пришло бы в голову позвонить маме и проверить, действительно ли Асе нужны тетради и ручки, девочке точно досталось бы 'на орехи'. Мол, она изображает нищенку, а краснеть матери. Плавали знаем.
     Отец Аси умер под Новый год. Поутру, накинув куртку, он выбежал в тапочках к киоску за сигаретами, купил пачку 'Явы', тут же распечатал, прикурил и жадно затянулся. Эта затяжка стала для него последней. 'Скорая' забрала его прямо из-под окон квартиры, но из-за праздников в больнице и морге возникла какая-то путаница, и отца смогли опознать только через три дня. Всё это время они лелеяли надежду, что отец жив. Возможно, потерял память или находится без сознания. Мама даже поругивала его, подозревая, что он мог загулять с какой-то Таткой Рыжей. Разъяснилось всё второго января под вечер. Ася из этих страшных дней запомнила только одно: мама приготовила огромную миску 'столичного' салата, он скис, и пришлось спустить его в унитаз.
     Уже через месяц мать запила. Какая-то сердобольная подружка нет-нет да и заскакивала с 'пузырьком' ('Что ты, разве ж это бутылка, так, пузырёк!'), который они вдвоём распивали на кухне, плотно закрыв дверь. Их пьяные голоса доносились до спящей Аси, и она всякий раз загадывала желание: проснувшись, узнать, что отец жив, что похоронили не его, а кого-то другого, который никому не был ни папой, ни мужем, а потому и горевать о нём некому. Желание так и не исполнилось, зато однажды домой нагрянули две суровые, удивительно похожие друг на друга тётки: рты безгубые, как щель в копилке, глаза холодные и суровые. Ася называла их 'опекари'. Тётки заперлись с матерью на кухне без 'пузырька', и Ася, приноровившаяся подслушивать под дверью, отчётливо расслышала только 'заберём девочку'. Не помня себя от ужаса, захлёбываясь рыданиями, она влетела на кухню и повисла на тонкой, жилистой шее матери. Она кричала 'опекарям' злые слова, и её насилу успокоили, отпоив валерианкой.
     Мать после этого взяла себя в руки и перестала пить совсем, даже по праздникам, боясь сорваться. Подружка, которая носила пузырьки, исчезла, зато 'опекари' приходили по очереди, старательно улыбались безгубыми ртами, приносили бесплатные билеты в кукольный театр, но Ася так и не отвыкла бояться, старалась забиться под кровать или за шторку в ванной, только бы не видеть их плоских, лишённых выражения лиц.
     Года два или три они жили очень бедно, но об этом времени Ася, как ни странно, вспоминала с теплом. Мать работала в закусочной на трассе, где Асю пускали играть в подсобку, а повара то и дело совали что-нибудь вкусненькое. Со своим будущим мужем Асина мать познакомилась как раз в той закусочной. Он гнал фуру из Москвы на Урал и остановился, чтобы перекусить водянистым супом, от которого поднимался тяжёлый, неаппетитный дух. По несчастливой случайности заказ ему принесла именно мать Аси. Чем она привлекла его? Своей хрупкостью, покорностью и безропотностью? Усталыми, всегда чуть встревоженными глазами в пол-лица? Так или иначе, 'дядя Руслан' переехал жить к ним. Сам он был откуда-то из-под Соликамска, где остались его мать и сестра-инвалид.
     Поначалу отчим даже понравился Асе. Он показался ей (да и матери) сильным и весёлым, но со временем им обеим довелось разочароваться. Руслан был жесток и глуп, и, как оказалось, любил выпить. Устроившись охранником на автостоянку, он приходил 'с суток' осоловевшим, со стеклянными глазами, залпом выдувал банку пива и заваливался спать. Отдохнув, он приносил с балкона канистру спирта, набирал в графин воды из-под крана и устраивался у телевизора. 'Священнодействую', - с сухим смешком комментировал он, подливая спирт в стакан с водой. После пары стаканов на него находила злость, он ругался сначала с телевизором, а потом с теми, кто подворачивался под горячую руку. Иногда, 'превысив норму', ахал кулаком по столу или метал в форточку цветочные горшки. В такие минуты Ася бежала из дома без оглядки, а мать неловко, бочком, будто приплясывая, выкатывалась в коридор и, глядя, как дочь поспешно обувается, выплёвывала злобно: 'Бросаешь, да, мать бросаешь? Ну, давай, давай, легко тебе!' В такие минуты Асе казалось, что глаза смазали йодом - так их щипало, она поспешно заталкивала шнурки внутрь кроссовок, чтобы не тратить время, и сдёргивала куртку с крючка, всякий раз отрывая петельку.
     Вскоре мать, чтобы найти с Русланом общий язык, начала прикладываться к стакану. Делала она это осторожно, боясь спиться, но от старой привычки у неё вконец испортился характер. К тому же она внезапно сильно располнела, и отчим не преминул ей об этом сообщить, обозвав тупой жирной коровой. Из закусочной мать уволилась давно, почти сразу после появления в их жизни Руслана. Он, видите ли, не мог позволить, чтобы его 'почти жена' разносила гречку и сосиски похотливым шоферам. Асина мама перебивалась случайными заработками: подменяла кассиров в супермаркете, разносила почту, на дому стригла и красила непритязательных знакомых, фасовала печенье, мыла полы. От выпивки и от стресса она стала раздражительной, невнимательной, всё валилось у неё из рук, её постоянно ругали, выгоняли то с одной, то с другой работы, так что вскоре она забросила попытки трудоустройства и сделалась домохозяйкой. Целыми днями сидя в четырёх стенах, опухшая, заплаканная и злая, она совсем опустилась. Руслан попрекал её бездельем, неряшливостью и напрасными тратами, мать напускалась на него за жадность и грубость. Иногда отчим вспоминал о том, что кормит чужую дочь, и в такие моменты Асе хотелось плюнуть ему в лицо. Так проходили их дни: в тяжёлом запахе перегара, ругани и скандалах, безделье и безысходности.
     Ася аккуратно вытерла нижние веки. Плакать нельзя, иначе смажется подводка. В наушниках гремела музыка. Она заглушила скрип открывающейся двери.

Глава 3. Личная причина

 

Крайнов битый час торчал в аэропорту Юрьева Уральского у киоска с сувенирами, разглядывая грубоватые поделки из селенита и оникса. Здесь 'в ассортименте' имелись пузатые медведи, котята с глупыми мордами, 'денежные' лягушата с монетками во рту и даже массивная 'Медной горы хозяйка' в селенитовом сарафане, украшенном россыпью разноцветных камней.
     - Будете чё-то брать? - спросила у него крепкая рыжая девица, отрываясь от сборника японских кроссвордов.
     - Нет, спасибо.
     - Ну и ладно, - осклабилась она, показывая крупные, некрасивые зубы, которые росли так криво, что удивительно было, как они держатся во рту, - пойду курну, а то сейчас питерские прилетят. Главное не промохать, а то без выручки останешься. Они это говно резво берут, ещё и добавки просят. Деньги им тратить больше не на что, - зло прибавила девица и, опустив на прилавок защитную сетку, скрылась за стеклянными дверьми.
     Рейс из Петербурга задерживался, ветреная тьма бурлила за окнами, Крайнов расхаживал взад-вперед по крошечному залу прилёта, пока не попался на глаза работнику аэропорта.
     - Вы чего тут? - осведомился он, потирая заспанные глаза и обдавая Крайнова запахом крепкого табака и пота.
     - Я прилетел из Москвы. Жду из Питера... товарища.
     - Не положено. Сейчас трап подадут. Встречающие ждут на улице. Ясно?
     - Ясно, - смирился со своей участью Крайнов и шагнул прямо в дождь и холод.
     Когда он вылетал из Петербурга два дня назад, там стояла изумительная для сентября погода. Восемнадцать градусов тепла, солнечно, безветрие - настоящий курорт. Жители города и туристы расхаживали по Невскому в футболках. В Москве, откуда он прилетел сегодня, было хуже: изредка моросил дождь, но к вечеру город прогревался и становился по-летнему уютным.
     В Юрьеве Уральском, если верить словам старшей стюардессы, было всего плюс два градуса. Когда он спускался по скользкому трапу (о существовании крытых трапов здесь, очевидно, не подозревали), ему в лицо хлестал ледяной дождь со вкусом старой медной монеты. Вопреки всем правилам безопасности автобус не подали, и пассажирам пришлось бежать по лётному полю.
     Под козырьком возле выхода из аэропорта стояла зубастая девушка из киоска и курила. На ней был тонкий свитер, но холода она, казалось, не замечала.
     - Выгнали? - сочувственно спросила она, ловким щелчком отправляя в урну окурок, и тут же достала новую сигарету.
     Крайнов кивнул, чиркнул зажигалкой и убедился, что она не работает. Девушка протянула ему свою - грубую подделку под 'Зиппо', увесистую, как гирька - и понимающе улыбнулась. Крайнов мельком подумал, что ей, пожалуй, лучше не улыбаться вовсе. На кончике его сигареты зажегся долгожданный золотистый огонёк, и он с наслаждением затянулся.
     - Такой уж у нас аэропорт, - откинув голову и выдыхая струю дыма вверх, сказала девушка. - Деревня, что сказать...
     - Ничего, - сказал Крайнов, чтобы поддержать разговор. - В Оренбурге вообще багажной ленты нет. Запускают по несколько человек в комнату, выбираешь там свой чемодан и несёшь его на улицу. Обычно на голове.
     Девушка фыркнула и, оглядев его с головы до ног, вдруг спросила:
     - А вы что, из органов?
     - Похож?
     - Есть в вас что-то такое... Не объяснить, но я сразу отличаю. И военных, и... ваших.
     - Лицо, не отмеченное печатью интеллекта? - пошутил Крайнов.
     - Нет, вы неглупый, это сразу видно. Правда, я не знаю, как объяснить. Просто вижу и всё. Я некоторые вещи умею подмечать и угадывать. Например, вы наверняка сейчас подумали: 'Ну и зубы!' Так?
     Крайнов замялся, хотя смутить его обычно было нелегко:
     - Нет, ничего...
     - А, бросьте. У меня даже прозвище в школе было - Зубы. Думаете, легко в школе с такими зубами?
     - Думаю, нелегко, - честно ответил Крайнов.
     - О чём и речь. Однако я выжила. Покупатели, конечно, не говорят ничего, но косятся. Один тут на днях уставился... Думала, дыру просверлит. Не на всякую красавицу так смотрят, - и девушка опять рассмеялась, в этот раз немного натянуто. - А вы к нам явно не отдыхать собрались, - заметила она. - К родителям?
     - Нет.
     - Значит, по делам. А дело может быть только одно. Вы из-за тех девочек?
     - Каких девочек? - не понял Крайнов.
     - Ну-у-у, - разочарованно протянула 'Зубы'. - Не прикидывайтесь. У нас уже трое пропали.
     - Трое?!
     - Трое, - подтвердила девушка, закуривая третью сигарету подряд. - А вы не знали? Сначала в Молотовском районе, потом в Заречье, а позавчера - в Веретенье.
     Крайнов сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Его вызвали сюда из-за той девочки, которая пропала в Веретенье возле торгового комплекса, и от совершенно постороннего человека случайно он узнаёт, что пропавших, оказывается, трое!
     - А первые две, - аккуратно поинтересовался Крайнов, - когда пропали?
     - Та, что в Молотовском, Зоя Ремизова, дочь моей знакомой, недели три назад. Пропала, представляете, прямо из детской зубной больницы! Стояла в коридоре со всеми, вышла на улицу и не вернулась. Люди думали, перетрусила... Бывает же такое у зубного, сами знаете...
     Крайнов потер лоб. Справа, над глазом, зарождалась пульсирующая боль, которая мучила его последние года два, то отступая, то возобновляясь с новой силой. Она кидалась на него исподтишка, и он замирал, скрученный ею, горстями глотал таблетки, какие попадались под руку, курил, пил кофе, потом отказывался от всего разом - не помогало.
     - А вторая? - тихо спросил он. - Та, что в Заречье?
     - Там я почти ничего не знаю. Ориентировками весь город оклеили... Говорят, домой возвращалась, в общежитие в студгородке. Они не местные, не Юрьевские, совсем недавно переехали. Из Сымлы или Ельницы, что ли...Неприятное место - студгородок. Там почти что лесопарк, дорога одна - вдоль трассы, нормальную дорожку как в мае говном затопило, так до сих пор и не осушили...
     Из здания аэропорта потянулись люди. Нина шла одной из первых - молоденькая, обделённая красотой девочка с застывшим на лице выражением тревожной вежливости. На ней было куцее пальтишко и трогательный беретик с 'вермишелькой'. Она выглядела усталой и расстроенной. В одной руке у Нины была тяжёлая спортивная сумка, которая почти волочилась по земле, другой она так сильно прижимала к груди кожаную папку с бумагами, что фаланги пальцев побелели.
     Увидев её, Крайнов почувствовал странное облегчение и шагнул ей навстречу.
     - Доброй ночи, Юрий Дмитриевич, - Нина слегка улыбнулась, но было видно, что это далось ей нелегко. - Как здесь?
     Эта фраза была их паролем, если одному было известно больше, чем другому. 'Как здесь?' Ответы тоже были стандартными: 'хорошо', если есть гарантия, что пропавший жив, 'плохо', если, скорее всего, погиб.
     - Нормально.
     Он не стал сразу обрушивать на Нину свои догадки, хотя понимал, что всё, что здесь происходит, скорее всего, уже не их дело. Не сегодня-завтра этим займутся следователи, а они, поисковики, полетят обратно в Питер, а оттуда куда-нибудь ещё, где пропали люди.
     - А мне кажется, что нет.
     Улыбка Нины погасла, и на лице не осталось ничего, кроме усталости. 'Странно, - подумал Крайнов. - Обычно усталость старит людей, а Нина, когда сильно устает, становится похожей на подростка'.
     - Всё плохо, - признался Крайнов, когда они отошли подальше от рыжей девушки из киоска. - Здесь, кажется, серия.
     Нина даже остановилась.
     - И что мы будем делать? - упавшим голосом спросила она.
     - Ничего. Следственному передавать. Что мы ещё можем сделать? Поглядим на Каму и полетим обратно. Слетали за государственный счёт в Предуралье развлечься.
     Его душил гнев. Такое уже случалось много раз. Когда поисковикам становилось понятно, что речь идет о преступлении, они сворачивали свою деятельность. В конце концов, каждый должен заниматься своим делом. Это залог успеха. Но в этот раз было очевидно, что их обманули. Когда глава Управления по Юрьевскому краю звонила ему и просила приехать, она не могла не знать, что происходит в городе. Она намеренно солгала ему, потому что считала, что он справится лучше. Она решила за него, что ему делать. Впрочем, она всегда так поступала.
     - И что они говорят?
     - Они не сказали ни-че-го, - с холодным бешенством ответил Крайнов. - Интересно, когда они собирались мне сообщить? Сколько времени хотели держать нас за дураков, оттягивать на себя наши силы? В конце концов, у нас же не Союз, в котором серийников 'не могло быть'...
     - Может быть, они не догадались?
     Она всегда предпочитала думать о людях лучше, чем они были на самом деле.
     - Как? Весь город говорит! Я узнал об этом от девицы, которая торгует всякой фигнёй в аэропорту!
     Они дошли до круглой площади, на которой теснились автомобили. Фонари выхватывали из темноты круглую клумбу, превратившуюся от постоянных дождей в грязную лужу. Вместо дождя с неба посыпал мокрый снег, который в лучах холодного света казался ненастоящим, как в кино.
     - Жди здесь, - коротко бросил Крайнов и пошёл разыскивать служебную машину.
     Нина послушно осталась стоять под дождём у клумбы, где на неё постоянно летели грязные брызги из-под колёс. Она понимала, что Крайнов, занятый невесёлыми мыслями о 'серии' просто забыл и о снеге, и о холоде, и о том, что Нина - человек. Он сам вышагивал без зонта - высокий, прямой, со смешной, немного театральной походкой. Нине он неуловимо напоминал кого-то из декабристов, и она никак не могла вспомнить, кого именно.
     Водитель, молодой кудрявый парнишка, который возил его в прошлом году, стоял под зонтом у шлагбаума и разговаривал по телефону. При свете фонаря было видно, что он улыбается. Заметив, что Крайнов не в духе, парнишка резко свернул разговор и, укрыв его зонтиком, заискивающе спросил:
     - Как долетели? Сотрудницу встретили?
     - Встретил, - буркнул Крайнов и тут же перешёл в наступление, - а ты знал, что у вас серия?
     Выражение лица водителя мгновенно сделалось растерянным и глуповатым. Крайнов вспомнил, что при первой встрече он отрекомендовался не Николаем или Колей, а Коляном. Это имя настолько шло к нему, что крайнов, как ни старался, никак не мог приучить себя называть его хоть немного уважительнее.
     - Ка-какая серия?
     - Не притворяйся дураком, ты в прошлый раз хвастал, что Панферов тебя хочет своим помощником сделать. Было такое?
     Парень кивнул.
     - Так что, сколько у вас девчонок пропало?
     - Три, - нехотя признался парень.
     - Так зачем было врать?
     - Да не врали они, Юрий Дмитриевич, - отозвался Колян. - Говорят, что вы - лучший в России поисковик. А они знали, что за 'серии' вы не берётесь.
     - Твою мать, - выругался Крайнов. - Поехали, а то Нина, наверное, задубела уже...
     Нина замерзла так, что зубы выбивали дробь. Когда Крайнов прислал ей смс: 'Тут холодно, оденься', она никак не ожидала, что в сентябре может быть настолько холодно. Перед посадкой объявили, что в аэропорту Юрьева Уральского минус два градуса. На ней был тонкий джемпер и демисезонное пальто, которое от снега сразу пропиталось влагой, отяжелело и перестало хоть сколько-то согревать. Нина постаралась сосредоточиться на работе. Что они теперь будут делать? Уедут? Вот так сразу?
     Она, конечно, не возражала, когда Крайнов говорил о распределении обязанностей, но в глубине души ей казалось неправильным отказывать в помощи другим структурам, если они просили.
     - Нина! - из подъехавшей 'волги', чёрные бока которой были покрыты толстым слоем грязи, ей махал Крайнов. - Садись назад.
     Ехали молча. Немного согревшись, Нина осмелилась задать вопрос:
     - Юрий Дмитриевич, и что мы теперь будем делать?
     - Что делать? Приедем в Управление, я поговорю, и мы улетим обратно. Сегодня же. У нас ещё девочка в Старой Руссе и два парня в Благовещенске. Пусть сами ищут. Здесь - уголовщина. Не наш профиль. Маньяк.
     - Разве мы знаем? - перебила его Нина.
     - Что знаем?
     - Разве вы можете быть уверены в том, что наша помощь здесь не нужна?
     'Ай да Нина, - мысленно одобрил Крайнов. - И когда научилась так людьми манипулировать?'
     - Мы выполняем свою работу, - ответил он назидательно
     , стараясь, чтобы тон оказался как можно строже. - Каждый свою.
     - Юрий Дмитриевич, - тихо сказала Нина. - А как же 'Каждый человек заслуживает того, чтобы его нашли'?
     - Вот именно, что нашли, Нина! Мы не следователи, мы поисковики.
     Нина сделал паузу, словно собираясь с мыслями, а потом сказала едва слышно:
     - Вы же сами придумали эту фразу. И должны помнить, как она заканчивается.
     Крайнову показалось, что его ударили в лоб кулаком. Боль, которая успела слегка утихнуть за последние десять минут, снова дала о себе знать. Рефлекторно он вскинул руку к лицу.
     - Что с вами, Юрий Дмитриевич? - сквозь шум в ушах голос Нины казался не громче комариного писка.

Крайнов впервые был на приёме у председателя Управления комитета и даже представить не мог, зачем его сюда пригласили. У него была хорошая раскрываемость, но обычных следователей редко вызывали к начальству не в рамках совещания. Обычно те, кого вызывали 'на ковёр' примерно представляли, о чём пойдёт речь, станут их распекать или, наоборот, похвалят. В этот раз ничего не удалось узнать даже через всезнающего секретаря.
     - Вербовать будут, - пошутил непосредственный начальник Крайнова. - Пошлют тебя, Юрка, разведчиком... в Зимбабве. Там знаешь, какие бабве...
     Шутки у начальника были несмешные и что называется 'на грани', но в этот раз он оказался отчасти прав. Крайнова завербовали, только не в Зимбабве. Уезжать из Петербурга вообще не нужно было. На этом плюсы предложения, от которого невозможно отказаться, заканчивались. Крайнову поручали формирование и руководство целым подразделением федерального значения.
     - Нравится тебе аббревиатура ФСРП? - спросил председатель, которого из-за бесцветных холодных глаз, лишённых всякого выражения, и больших залысин на лбу Крайнов про себя окрестил 'комитетчиком'. Он действительно выглядел, как типичный кагэбэшник из фильмов про коварных американских шпионов в СССР.
     - Нет, - честно признался вербуемый. - Трудно произносить.
     - И мне тоже не очень нравится, - нахмурился комитетчик. - Черт с ней, с аббревиатурой, потом что-нибудь другое придумаешь. Сейчас важно команду создать. Понимаешь?
     - Понимаю, - покривил душой Крайнов, который не привык задавать лишних вопросов, сидя в удобных креслах в кабинетах больших чинов. Всё равно потом всё растолкуют. Если не задавать вопросов, объяснение пойдёт быстрее.
     'Комитетчик' говорил отрывисто, как будто Маяковского декламировал:
     - Во-первых, честную. Во-вторых, талантливую. В-третьих, заинтересованную. В-четвёртых, сплочённую. Понимаешь?
     Крайнов кивнул, но яснее не стало.
     - Ты знаешь, сколько людей ежегодно пропадает в России? Сто двадцать тысяч! И пятьдесят тысяч из них - дети... Понимаешь, как это важно? Ты согласен?
     'Федеральная Служба Розыска Пропавших, - вдруг дошло до Крайнова. - Так вот почему он выбрал меня! 'В-третьих, заинтересованную'! Вот почему я! Не соглашайся! Он поймал тебя на крючок. Он предлагает сделать так, чтобы 'твои ягнята замолчали', помнишь? Лектер хренов... Нет. Нет. Я не смогу. Я не должен'
     Он открыл рот, чтобы ответить отказом, но вместо это сказал:
     - Согласен.
     И вот тогда, сидя в одиночестве в холодном, ещё не обжитом помещении, отведённом под штаб, он, убеждая самого себя в правильности принятого решения, записал в блокноте фразу, которая потом стала их девизом: 'Каждый человек заслуживает того, чтобы его нашли - живым или мёртвым'.

- Юрий Дмитриевич! - Нина трясла его за плечо. Слева на него таращился испуганный Колян. Боль отступила, но руки и ноги заледенели. Спазмы. Хорошо бы принять но-шпу или что-нибудь вроде того.
     - Голова. Устал немного...
     Он давился словами. Во рту появилась горечь, как от выкуренной натощак сигареты. Он прочистил горло, оцарапав его сухим, вымученным кашлем. В таком состоянии он к ней не поедет точно. Чтобы ввязаться в борьбу с Элиной на равных, хорошо было бы поспать часок-другой, напиться крепкого кофе и принять контрастный душ, но ему не хотелось терять время здесь, в Юрьеве, когда в частном секторе в Старой Руссе ушла из дома пятилетняя девочка. Она хоть понимает, что, вызвав его сюда, отняла шанс сразу у нескольких пропавших?
     В том, что у Элины придётся 'бросаться на баррикады', сомневаться не приходилось.
     - Есть, где чаю сейчас выпить? - спросил он у водителя резко. - Лучше, если по пути.
     - Под чаем вы подразумеваете чай? - хохотнул Колян.
     Его даже передёрнуло:
     - Конечно, чай. Предлагаешь нализаться перед работой? Так у вас делают?
     Крайнов и сам понимал, что зря спустил на парнишку собак, но накопившееся раздражение требовало выхода. На Нину он никогда не кричал. Работала она хорошо, была ответственной, не елнилась. Кроме того, он давно заметил, что от любого замечания она вся сжималась, лицо у неё делалось несчастным, как у обиженного ребёнка. Весь гнев Крайнова сразу улетучивался, и он искал способ подбодрить её. Нина была из тех, кто сам себя наказывает больше, чем окружающие.
     - Есть шаверма 'Дарья' недалеко от Драмтеатра, - с обидой в голосе сухо отрапортовал Колян. - 'У нас' ничем не хуже, чем 'у вас' в столицах.
     - Поехали, - кивнул Крайнов. - Нам всем нужно выпить горячего. Вон, Нина 'зубами танец с саблями стучит'. Откуда это, Нина?
     - 'Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом', - процитировала в ответ Нина. - Владимир Семёнович Высоцкий. 'Дорожная история'.
     Это была их давняя игра. В свободные от работы минуты они загадывали друг другу цитаты из книг и фильмов.
     Крайнов обратился к Коляну, думая смягчить недавнюю резкость:
     - 'Назад пятьсот, пятьсот вперёд...' Знаешь?
     - Не-е. А что это?
     - Эх ты, это Высоцкий... Не слышал?
     - Слышал, - радостно закивал Колян. - Про акробатиков. И ещё про друга. У деда магнитофон был, с бобинами такой.
     - Молодец, - он похлопал Коляна по плечу.
     Крайнов физически ощущал, как отступает тихое бешенство, от которого его трясло последние полчаса. 'Волга' затормозила возле типичной советской стекляшки с неоновой вывеской 'Дарья' над входом. В зале было полутемно, играла музыка, к аппетитному запаху жареного мяса примешивался резкий хлорный дух.
     - Садись, - приказал Нине Крайнов, - что тебе взять?
     - Чай, - жалобно попросила Нина, стягивая с головы берет. - Большую кружку горячего чая. Пожалуйста.
     Она выглядела плачевно: мокрое пальто, на покрасневшем кончике носа - капля, волосы в беспорядке. Крайнову вдруг невыносимо захотелось пригладить их. Должно быть, они мягкие на ощупь. Тушь у неё размазалась, и он еле удержался от того, чтобы провести подушечкой пальца по её щеке. Он тряхнул головой, чтобы прогнать это наваждение, и поморщившись, спросил нарочито грубо:
     - Что будешь есть?
     - Я есть не хочу, спасибо..
     - Боишься? Зря. Обычный российский общепит эконом-класса. Грязный пол, столики с разводами, пыльные подоконники. Главное, чтобы кормили сносно.
     - Это лучшая шаверма в городе, - с гордостью метрдотеля дорогого ресторана вмешался в разговор Колян. - Вкусно. Не из собак - отвечаю.
     - За неимением лучшего обходись любым, - отрезал Крайнов. - Год мотаемся с тобой, Нина, по городам и весям, а ты всё брезгуешь. Так ноги протянуть недолго.
     В зале кроме них был только пожилой мужчина, который громко распекал кого-то по телефону на узбекском, щедро пересыпая фразы русскими матерными словами. Нина выбрала самый дальний от входа столик, забилась в угол и блаженно закрыла глаза. У неё наконец-то согрелись ноги и прошёл шум в ушах. Поспать бы часика три, потом выпить кофе... Какое там! Сейчас они поедут в Управление, потом Крайнов наверняка захочет посмотреть местность, а сразу после рассвета 'в поле' выйдут поисковики, которых нужно координировать. Нина тяжело вздохнула. Нужно было брать свитер и демисезонное пальто. Это вам не Петербург, хотя нас погода тоже не балует. Суровый Урал оказался ещё суровее, чем она думала. Только если Юрий Дмитриевич не повернёт назад... Не должен. Три девочки.
     - Спишь?
     Колян взял две кружки сомнительного кофе и поджаристую шаверму. Усаживаясь, он едва не опрокинул столик и извинился:
     - Прости, такой я неловкий. Хочешь куснуть?
     'И простой, - подумала Нина, отрицательно мотая головой. - Мы на 'ты', кажется, не переходили'.
     - А ты замужем? - без обиняков спросил Колян между делом, сражаясь с шавермой с помощью тупого пластикового ножа и вилки.
     - Ешь лучше руками, а то испачкаешься, - посоветовал Крайнов, аккуратно опуская на край стола пластиковый поднос. - Держи, - он протянул Нине большую кружку чая и бумажную тарелку с шавермой. - И только попробуй не съесть. Уволю. И даже не говори о деньгах, - прибавил он, заметив, что Нина полезла в сумочку. - В следующий раз купишь мне какой-нибудь пирожок. Как там, в Порхове, помнишь?
     Нина слегка улыбнулась. В Порхов они поехали в самую первую совместную командировку. Поработали тогда плодотворно: девочку-подростка, сбежавшую из дома, удалось найти всего за несколько часов, и до обратного поезда у них оставалась уйма времени. Крайнов предложил погулять по городу. Она побродили вдоль Шелони, сходили на ярмарку, где Нина купила себе забавного деревянного конька с расписными боками, а на обратном пути Крайнов затащил Нину в привокзальную кафешку перекусить.
     Из заявленного в меню кулинарного изобилия в наличии были только борщ и лагман, которые обещали готовить 'не меньше пятидесяти минут'. Махнув рукой, они заказали по чашке чая с пирожками. 'Вы таких никогда не пробовали', - многообещающе сообщила официантка. Пирожки действительно оказались необычными - более жёсткой и несъедобной выпечки Крайнов не пробовал ни до, ни после того. Сидя напротив него, Нина угрюмо макала булочку в чай. Когда они вышли на улицу, она вдруг прыснула и сказала заговорщицким шёпотом:
     - Я им в меню написала 'Пирожки 'Смерть Голиафа'.
     Он посмотрел на неё тогда серьёзно, без улыбки, и она решила, наверное, что он рассердился, быстро оборвала смех и молчала всю дорогу до вокзала. И потом, в купе, тоже молчала, забившись в угол, и слушала музыку в наушниках. Она потом ещё долго не смеялась при нём, считая, видимо, его страшным занудой.
     А Крайнов просто загляделся на её счастливое лицо и подумал, что такие люди должны работать в музее, театре, детской библиотеке, школе (хотя нет, школа тоже жестокое место), где угодно - но не здесь. Ему вдруг стало страшно, что с годами, насмотревшись на смерть и страдания, она утратит способность вот так светло, искренне и радостно улыбаться.
     Уже сейчас Нина едва-едва приподняла уголки губ, и сразу снова стала серьёзной, подвинула к себе тарелку и склонилась над нею, спрятав лицо. Она всегда ела старательно, преувеличенно аккуратно, стесняясь, если допускала какую-то промашку. Порой Крайнову хотелось встряхнуть её за плечи и спросить в лоб: 'Ты почему такая? Откуда это в тебе? Как ты живёшь с этим?'
     Нина была из тех людей, которые просят прощения, если их толкнули. На лице у неё часто появлялась виноватая улыбка, которая жутко раздражала Крайнова в первые месяцы их совместной работы. Если на неё повышали голос, она вжимала голову в плечи и отодвигалась, как будто её собрались бить. Лучше бы она плакала, устраивала истерики, кричала в ответ на крик - он выгнал бы её без зазрения совести. Но она молчала и смотрела на него с выражением такого ужаса, как будто её ошибка уже стоила кому-то жизни. 'Как она станет работать? Зачем я с ней связался?' - думал он, представляя, каким станет её лицо, когда он решится на увольнение. Но совершенно неожиданно мягкотелая, стеснительная, нежная Нина приспособилась выполнять свою работу хорошо. Она не умела кричать, добиваться, грозить, но при этом у неё почти всегда получалось настоять на своём. Иногда Крайнову казалось, что она просто боится огорчить его, если у неё что-то не получится, и поэтому готова добиваться этого любой ценой.
     Нина всегда приходила на помощь и ему, и другим. Поначалу коллеги посмеивались над ней, а он считал, что помощница заискивает перед ним, пытаясь добиться расположения. Крайнов терпеть не мог услужливых людей, считая их лицемерами, но Нина была другой: её услужливость не преследовала никакой иной цели, кроме собственно помощи людям. Благодарности она не требовала. Крайнов постоянно терял шариковые ручки - у неё всегда наготове была парочка. Кто-то поранил руку краем листа бумаги, у Нины оказывался пластырь. Однажды во время поисковой операции в дачном посёлке она отдала девушке-поисковику свои тёплые варежки из собачьей шерсти. Он вспомнил, как она вспыхнула, когда он сунул ей свои перчатки. Глядя, как она греет руки, он думал о том, какие у неё крошечные ладони - они обе могли бы поместиться в одной его перчатке. Тогда она отдёрнула ладонь, когда их руки соприкоснулись, точно так же, как сейчас, когда передавала ему салфетки.
     Как ей объяснить, что его не нужно бояться?
     - Мне нравится Питер, - болтал тем временем Колян, аппетитно похрустывая корейской морковью. - Я бы поселился у вас. Красиво, возможностей - тьма. Не то, что тут... Болото. Возьмите меня к себе, - продолжал он, - я люблю работать. Особенно, если за это хорошо платят, - и он хихикнул.
     Крайнову парнишка нравился всё меньше и меньше, он и сам не мог объяснить почему, наверное, из-за болтовни. Они с Ниной тоже не молчуны, но чувствуют, когда нужно помолчать и дать другому подумать, а этот - Трепло Vulgaris.
     - А ты за деньги работаешь? - спросила Нина неожиданно резко и, выпрямившись, посмотрела на Коляна в упор.
     - Я? - стушевался Колян. - Да нет, какие тут деньги... Вот в столице...
     - Ты неправильную профессию выбрал, Коленька, - звенящим от злости голосом прервала его Нина. - Можешь обвинить меня в чём угодно - от высокопарности до лжи. Стерплю. Мы, Коленька, не за деньги этим всем занимаемся, ты уж прости, - с этими словами Нина встала и пошла к выходу. - Я на улице вас подожду, Юрий Дмитриевич.
     Она встала, одёрнула пальто, подхватила сумку и пошла к выходу, проделав всё это с поистине королевским достоинством. Крайнов удивлённо посмотрел ей вслед. Вот тебе и тихоня! Молодец, что можно сказать. Он снова припомнил первый день их знакомства: Нина с румянцем во всю щёку, в очках и нелепой блузочке в горошек, которая придаёт ей деревенский вид, бросает ему свои аргументы. Один за одним, как мяч через сетку. Ему тогда вдруг показалось, что их в аудитории двое. Он не мог избавиться от ощущения, что единственный раз видел настоящую Нину - азартную, страстную, смелую, забывшую о собственной стеснительности и осторожности.
     - Чего это она? - спросил Колян удивлённо. - Разозлилась-то так? Эти, как их, критические дни?
     Крайнов поморщился. Он и сам не до конца понимал, что именно так задело Нину в болтовне этого дурачка.
     Нина была единственной в команде Крайнова, у кого не было 'личной причины'.
     Он занимался подбором кадров больше полугода. Для начала ему нужен был человек с прекрасными аналитическими способностями. Он просмотрел, наверное, тысячу личных дел, прогнал через собеседования сотню прекрасных сотрудников - следователей, аналитиков, учёных. Всё не то. И вот однажды преподаватель Романов, тот, что годом позже показал ему Нину, обмолвился о некой Марии Михайловне Кущенко, которая живёт на окраине Пушкина в полной нищете. Когда-то Мария Михайловна была одним из лучших молодых следователей Ленинградской прокуратуры, её умом и въедливостью восхищались все коллеги. Она успевала всё: днём докладывала об успешном раскрытии крупного хищения на Калининской овощебазе, а вечером её видели в Кировском театре с сыном Даниилом.
     Кущенко воспитывала Даниила одна. кто был его отец, не знали даже самые близкие друзья. Мальчик рос красивым, сильным - косая сажень в плечах, крупные светлые кудри, огромные голубые глаза. Он был душой компании, прекрасно играл на гитаре и обожал многодневные походы. Он умел восхищаться красотой природы и писал замечательные стихи и песни. Его юность пришлась на начало девяностых, и Мария Михайловна тихо радовалась, что сын не попал в плохую компанию, что случалось в то неспокойное время, к сожалению, нередко.
     Солнечным майским утром 1997 года Даниил с туристической группой ушёл в поход в Карелию. Он встал раньше матери, приготовил ей завтрак и оставил трогательную записку со стихами. Эта записка теперь висела у неё над кроватью, приколотая булавкой к пожелтевшим обоям в цветочек. Никто так и не узнал, что случилось с группой. Не нашли ни людей, ни тел, ни следов... Убитая горем Кущенко подняла на ноги всех коллег, и сама несколько месяцев не вылезала из Карельских лесов. Тщетно. Разумеется, ей хотелось верить, что Даня жив. Страшными бессонными ночами она рисовала его портреты. 'Таким он должен быть сейчас'. Вдруг он потерял память, живёт у чужих людей, создал свою семью... Лучше думать об этом, чем представлять, какими могли быть его последние секунды, если он сорвался со скалы, утонул в болоте, встретил беглого заключённого... Мало ли что могло случиться в Карелии с одиноким туристом! Но как этот красивейший край мог бесследно поглотить десять крепких, молодых юношей и девушек? Одно время Кущенко утешалась самыми безумными теориями: НЛО, искривлениями времени, параллельными измерениями, но её стройный аналитический ум чуждался всякой мистики. Она позволила себе верить в то, что Даниил жив, потому что не видела его мёртвого. Это всё, что она себе позволяла.
     Эту печальную историю Крайнову рассказала седая старушка, иссушенная горем и тоской, которую он сперва принял за мать Марии Михайловны. Уже потом, в ходе разговора, он осознал свою ошибку. Он и представить не мог, что горе может превратить женщину, которой ещё не исполнилось шестидесяти, в глубокую старуху. Каждый, кто видел её нечёсанные седые космы, рваную одежду и беспорядок, царивший в квартире, был уверен, что с горя женщина тронулась умом.
     Он и сам так подумал сперва, но вскоре поймал ясный и твёрдый взгляд огромных грустных глаз, обведённых чёрными полукружьями. А потом она заговорила - твёрдо, рассудительно, хладнокровно. Она снова стала той Кущенко, о которой ему рассказывали. Когда он заговорил о ФСРП, она некоторое время молчала. Глаза её были сухи, руки не дрожали, только в уголке глаза билась маленькая жилка. Уговаривать её не пришлось.
     Слух о том, что Крайнов взял на службу безумную старуху, разнёсся очень быстро. Над ним открыто посмеивались, но неожиданно его поддержал тот самый 'комитетчик'. 'Слышал, слышал о твоих делах, - прошелестела трубка его вкрадчивым, бесцветным голосом. - Одобряю. Кущенко - умница. Все эти хохмачи, которые тебя горе-психиатром называют, сами к ней мотались консультироваться, и она ни разу не отказала! За все годы ни разу!'
     Он боялся первого дня наедине с Марией Михайловной. Он пригласил её, не дожидаясь сбора команды, и она пришла - спокойная, подтянутая, с аккуратной стрижкой и совершенно неестественной улыбкой. Она пыталась улыбнуться, уголки губ ползли вверх, но глаза оставались печальными, и от этого лицо казалось маской. Первым, что она положила ему на стол, было заключение психиатра о полном психическом здоровье.
     Крайнов не искал специально людей с 'личной причиной', они находились сами. Стеснительного Женю - типичного компьютерщика с неаккуратной бородой в растянутом свитере и очках-телескопах - прислал кто-то из друзей 'комитетчика'. Ещё будучи подростком, Женя умудрился взломать сайт одной силовой структуры. Его вычислили, и вместо наказания предложили работать на эту структуру. Листая его личное дело, Крайнов нашёл 'личную причину' компьютерщика. Когда Жене было двенадцать, без вести пропала его мама. Перед выходом с работы она позвонила ему и пообещала прийти через полчаса с пирожными. Женя поставил чайник на плиту за пять минут до обычного времени возвращения мамы. Скоро чайник оглушительно засвистел, закипая. Женя выключил газ и стал ждать. Потом снова зажёг газ. И снова. И снова. Так повторялось много раз, пока не пробило десять. Женя позвонил бабушке, и она примчалась на такси с другого конца города. О том, что случилось с мамой за эти полчаса, никто так никогда и не узнал. Её объявили во всероссийский розыск, но так и не нашли. Стал взрослым, Женя научился не плакать при упоминании о маме, но по-прежнему не переносил свиста и никогда не пил чай.
     Координатор Лиза Царёва пришла к нему сама. Её отец был коллегой Крайнова в следственном отделе. Памятуя о богатырском сложении и зычном голосе следователя Царёва, он никак не ожидал, что его дочь окажется тонкой, как тростинка, с замысловатыми браслетами на запястьях и цветными лентами в волосах, хоть сейчас на вудсток. Мало кто догадывался, что Лизе давно за тридцать. В её личном деле не было ни слова о 'личной причине', но Царёв счёл нужным предупредить Крайнова. Семь лет назад Лиза по весне делала уборку в дачном домике, доставшемся ей в наследство от бабушки. Её четырёхлетний сын Олежка шлёпал босыми ногами по вымытому полу, таская за собой паровозик на верёвочке. Потеряв терпение, Лиза отругала его и выставила во двор. Она не видела его всего десять минут, пока заканчивала мыть пол. Выйдя во двор выплеснуть грязную воду, она не увидела сына. Бросилась на дорогу - никого. Соседка потом сказала, что видела, как мальчик выходил на дорогу и тащил за собой игрушку. Ни Олежку, ни его паровозик никто так и не нашёл... Лиза развелась с мужем и вернулась жить к родителям. В разговоре Царёв упомянул, как однажды, придя домой, нашёл Лизу стоящей в окне четырнадцатого этажа. Остолбенев, он застыл в дверях, а она повернулась к нему, посмотрела печально и сказала: 'Я не могу. Хочется жить. Невыносимо'. Три года назад у Лизы родилась дочь, и всё же иногда она просыпается ночью в холодном поту и бежит к кроватке проверить, не исчезла ли девочка.
     Такая причина была и у него. Маленькая девочка Надя Крайнова. Розовый воздушный шарик в кронах деревьев. Солнце. У жены прыгают губы - не дрожат, а именно прыгают. Он тогда воочию увидел, как это бывает. Растерянная официантка. Милиция. Мелкие купюры хрустят в кармане. 'Верь мне, я её найду'. Жена кивает головой, а в глазах - ужас загнанного животного. Она не понимает ни слова из того, что ей говорят - шок. Ему хочется кричать и ударить кулаком - в стену, в ствол дерева, кому-нибудь в голову. 'Верь мне'. Зря поверила. Надю он так и не нашёл. Никогда.
     У Нины причины не было. Крайнов искал себе помощника - талантливого, молодого и независимого от своего страшного прошлого. Ему хватало своей беды. Нина была как такой, какой он хотел её видеть - ему нужна была тень, которая появляется только тогда, когда ему нужно.

- Ничего, - отрезал Крайнов. - Доедай в темпе и поехали. В управлении заждались, небось.
     - Так вы сами сказали...
     - Знаю, что сказал. Ты её, - он кивнул в сторону выхода, - видел? Она на грани обморока. Девчонка работает, как раб на галерах, а ты ей про деньги.
     И тут же подумал: 'Я не ему это говорю, а сам себе напоминаю'.
     - Ясно. Да, дурак я, - легко согласился он.
     - И не вздумай прощения просить. Только хуже будет.
     Пока Колян расправлялся с остатками шавермы, Крайнов вышел на улицу и закурил. Нина стояла поодаль, отвернувшись.
     - Ты всё правильно сделала, - тихо сказал Крайнов. - Я с тобой совершенно согласен.
     Нина обернулась. Было ещё темно, но ему показалось, что она плачет.
     - Что там? - он кивнул на папку, которую Нина прижимала к себе. - Это по последней девочке?
     - Да. Она племянница главы администрации.
     - Ах вот оно что! Вот откуда столько шума. Потому и нас позвали. А так бы они и дальше тут... сопли жевали. Прости. И что племянница?
     - Я ничего выудить не смогла. Если исходить из этой писанины, примерная девочка. Но, возможно, здесь только то, что прошло через фильтры в администрации. Сами знаете, как это бывает
     - А мне никто и не сказал, кто она. Делали из меня дурака. Отвезли на парковку, где, предположительно, пропала Лена, - он сделал акцент на имени. - Посмотрите туда, посмотрите сюда...
     Дожёвывая на ходу лаваш, из дверей 'Дарьи' вывалился Колян. Как ни в чём не бывало, повернувшись к Нине, сказал:
     - Ух, хорошо. Ну, скажи, вкусно же было?

Глава 4. Серия

К Управлению они подъехали полпятого утра. В темноте высокая башня, подсвеченная неоновой голубизной, казалась зловещей. Паркуясь, Колян вдохновенно рассказывал:
     - Тут у нас энкавэде было когда-то. Говорят, расстреливали прямо здесь, в подвалах. И подземный ход вроде бы есть. А один репрессированный сбежал от охраны и сбросился вниз с башни. Бррр! Нехорошее место.
     На проходной он с важным видом кивнул сержанту:
     - Они со мной.
     Нина едва не фыркнула: каков выскочка! Ни дать ни взять министр МВД собственной персоной. 'Они со мной'!
     Больше всего на свете ей хотелось завернуться в одеяло, проспать часов пять (а лучше шесть!) и немного подышать воздухом. После такого можно было спокойно работать, не поглощая кофе бочками, как топливо. Обрывки мыслей плавали в голове, как овощи в супе. Чтобы соединить их, требовалось колоссальное напряжение. На лестнице Нина споткнулась дважды.
     - Спишь же на ходу, - проворчал Крайнов. - Я говорил тебе, поезжай в гостиницу, отоспись. Пользы от тебя здесь не будет. Впрочем, как и от меня...
     В коридорах Управления было пусто. На третьем этаже им попался только один молоденький следователь с зеленоватым от постоянного недосыпания лицом.
     - Привет! - важно поздоровался с ним водитель. Лицо его выражало крайнюю степень самодовольства.
     Следователь некоторое время рассматривал Коляна, словно соображая, кто бы это мог быть, потом кивнул.
     - Сергей Палыч на месте?
     - Я-то откуда знаю, он мне не докладывает, - буркнул следователь и скрылся в кабинете, возможно, чтобы поскорее избавиться от Коляна.
     - Чёрт знает что такое, - прокомментировал водитель. - Ладно, сейчас узнаем.
     Колян заглянул в один кабинет, откуда почти сразу вылетел пробкой. Вслед ему донеслось чьё-то недовольное бормотание. Постучавшись, он сунул голову в другую дверь, невнятно спросил что-то и разочарованно доложил Крайнову:
     - Сергей Палыч уехал домой. Приедем утром?
     - Я не буду ждать. Мы пойдём к Габдуллаевой.
     У Коляна глаза округлились от ужаса. Генерал-лейтенант юстиции Габдуллаева уже три года была главой Управления Следственного Комитета по Юрьево-Уральской области.
     - Вы что! Да её и нет, наверное, сейчас!
     - Угомонись, - оборвал его Крайнов. - Отдохни немного. Без тебя справимся. Пойдём, - кивнул он Нине.
     В приёмной Габдуллаевой горел свет, но секретаря на месте не было. Дверь в кабинет оказалась приоткрыта. За огромным траурно-чёрным столом под портретом президента, уткнувшись лицом в ладони, сидела женщина в форме. Её круглая голова казалась неестественно большой по сравнению с узкими плечами. Услышав шаги, она поспешно отняла руки от лица.
     - Элина Наильевна, - поприветствовал Крайнов. - Доброй ночи!
     Нина замешкалась в дверях. Она не знала, подождать ей или сразу заходить вслед за Крайновым. Обычно она всюду следовала за ним, но при виде неё на лице Габдуллаевой отразилось явное недовольство.
     - Юрий... Дмитриевич, - сухо кивнула она.
     Это была немолодая худощавая женщина с некогда красивым волевым лицом. Она предпринимала слишком много усилий, чтобы выглядеть молодо: короткая стрижка, яркий макияж, чрезмерная худоба, но всё это почему-то ещё больше старило её.
     Крайнов был уверен, что она специально выдержала паузу перед его отчеством. Она прекрасно помнила его полное имя. Буквально год назад он был здесь, в этом кабинете, и точно так же смотрел на неё сверху вниз. Тогда он говорил о том, что нужно возбуждать уголовное дело по факту убийства. К сожалению, он был прав.
     Габдуллаева молчала, разглядывая Нину, которая, наконец, решилась войти. Начинать разговор при ней она не хотела из-за внезапной, как вспышка боли, ничем не мотивированной ненависти к этой девчонке, и потому тянула время. Нине под её тяжёлым взглядом захотелось уменьшиться до размеров атома.
     ...Интересно, что о ней подумают, если она спрячется за спину Крайнова? Ей вспомнилось, как однажды они вдвоём спускались в подземный переход на станции метро 'Спортивная'. Из перехода валом валили футбольные фанаты, их прижали к стене, и в какой-то момент Нина всерьёз испугалась, что её толкнут и растопчут. Паника навалилась на неё медвежьей тушей. Дышать стало труднее, к горлу подкатила тошнота, потемнело в глазах. Крайнов шёл впереди. Как он почувствовал её страх? Не оборачиваясь, он отвёл руку назад, защищая Нину от давки. Она успокоилась почти мгновенно - поняла, что если будет нужно, он одним движением спрячет её за спину...
     Нина стояла навытяжку и мысленно умоляла Крайнова вспомнить о ней и хоть как-то нарушить гнетущую тишину.
     - Нина Александровна Марьянова, мой личный помощник, - наконец сообразил Крайнов.
     Он не прибавил больше ни слова, но постарался сделать так, чтобы она поняла: эта девчонка значит для него гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. И, если Элине придёт в голову потребовать, чтобы Нина вышла, они выйдут вместе.
     - Хорошо, - выдавила Габдуллаева. - Присаживайтесь.
     Нина сделала было шаг к стулу, потому что ноги плохо держали её, но Крайнов даже не шелохнулся. Она замерла на полпути.
     - Элина Наильевна, вы же знаете, что обманывать меня бесполезно.
     Проглотив гневный ответ, Габдуллаева притворилась удивлённой:
     - Вы о чём, товарищ Крайнов?
     От слова 'товарищ', сказанного таким тоном, за версту несло издевательством.
     - О серии. О вашей серии из трёх пропавших девчонок. Вы знаете, что это серия, но вызвали меня из-за одной, последней. Из-за племянницы главгада, - Крайнов нехорошо усмехнулся. - Вы прекрасно знаете, что нужно предпринимать, кому звонить, но признаваться в том, что у вас серия, не хотите. Статистику испортить боитесь? Или что?
     И снова Габдуллаева удержалась усилием воли. Чуть побледнев, она растянула губы в улыбке:
     - Ну, зачем же вы так, Юрий Дмитриевич? Город у нас большой, почти миллионник. Девочки пропали в разных местах, при разных обстоятельствах, да и мало ли пропадает девушек в России...
     - Много, - бесцеремонно перебил её Крайнов. - Мне об этом известно больше, чем вам. Их, знаете ли, часто находят мёртвыми. В том числе, из-за такого отношения. Я ищу пропавших, а не раскрываю преступления. Я могу хоть сейчас улететь, и мне за это ничего не будет. Я не ваш подчинённый, Элина Наильевна.
     - Вы... забываетесь, - выдохнула, наконец, Габдуллаева. Было видно, что она сдерживается из последних сил, и это нелегко ей даётся.
     Нина подумала, что эта реплика как будто вырвана из контекста чеховской пьесы или романа Достоевского. Эта мысль вызвала у неё невольную улыбку, которую Габдуллаева тут же заметила и истолковала по-своему. Она бушевала. Её впалые щёки побледнели до синевы, сжатые кулаки тяжело опустились на блестящую столешницу.
     - Юрий Дмитриевич, не думайте, что знакомство с ним, - она сделала ударение на этом местоимении, намекая на 'комитетчика', - даёт вам право так вести себя в кабинете главы краевого управления Следственного комитета. И шататься тут со своими... помощницами, - она выплюнула последнее слово, как змею.
     'И она туда же', - устало подумал Крайнов. Он знал, что многие в ведомстве считают Нину его любовницей, но никогда не опускался до опровержений и оправданий. 'Глупая баба, - с яростью подумал он. - вот уж действительно. Не женщина, а баба. Ей бы семечки на завалинке щёлкать, а не управлением руководить. Ума погоны не прибавляют. Можно подумать, что шило в мешке утаишь. Всплывёт твоя серия, даже не беспокойся. Потому что такие, как этот, не останавливаются. Если я, конечно, не ошибаюсь'. Крайнов редко ошибался, и поэтому всегда был уверен в собственной правоте. Иногда эта уверенность пугала его самого: он разучился слушать и принимать чужие мнения, но в этот раз он чувствовал, что прав.
     Намёк, разозливший Крайнова, Нину обидел до слёз. Уткнувшись взглядом в пол, она стояла, как оловянный солдатик, пытаясь справиться с подступающим к горлу комком. Интересно, что скажет Габдуллаева, если её стошнит посреди кабинета? Нина не зря отказывалась от еды. Эти странные приступы тревожили её уже несколько лет. В любой ситуации психологического дискомфорта на неё накатывала холодная, липкая волна: её тошнило, ноги становились ватными, тело сотрясала дрожь, похожая на сильный озноб. Несколько часов после такого приступа у неё ломило суставы и мышцы, как бывает при вирусной инфекции. Крайнов об этом не знал. Да и никто не знал. Ещё не хватало, чтобы её признали негодной к службе по состоянию здоровья.
     - К делу, - нарушила затянувшуюся паузу Габдуллаева.
     'Чёрт с ней, пусть думает, что главная, - мысленно смирился Крайнов. - Сейчас скажу, что мы заканчиваем работу, и уходим. Пусть вызывает москвичей, самые крутые следственные группы. Пусть тащат этих, как их... профайлеров, если они у них есть, а то с тех пор, как Болтагаев умер, я ни одного нормального не видел. Кроме Реброва, конечно. Хотя Ребров не профайлер, просто хороший аналитик. Все остальные косят под доктора Лектера и Клэрис Старлинг одновременно, а на практике - шиш с маслом'.
     - Да, у нас действительно три девочки пропали, - спокойно констатировала Габдуллаева. - Но я всё ещё не вижу оснований объединять их в серию. Первая, - она склонилась над блокнотом, делая вид, что не может найти информацию, - Зоя Ремизова четырнадцати лет пропала из стоматологической поликлиники в Молотовском районе.
     'Актриса Погорелого театра, - тихо злился Крайнов. - Делает вид, что плохо знакома с ситуацией. А ведь помнит всё наизусть! Сама, небось, сто раз перечитала и думала: 'Как доказать, что это не серия?' Никак! Потому что это - серия...'
     - Кто пропадает из поликлиники? Вы, Юрий Дмитриевич, никогда не мечтали убежать из очереди к стоматологу? Просто страх. Передумала.
     - И поэтому не вернулась домой? - с иронией спросил Крайнов.
     - Не поэтому, конечно. Зоя - личность творческая, это не первое её исчезновение. Год назад её уже искали родители, а она, как оказалось, заночевала у бабушки.
     - Три недели там ночует? Хорошо. Следующая. Та, что пропала в Заречье.
     - Рита Алфимова, - быстрее, чем следовало человеку, плохо знакомому с делом, среагировала Габдуллаева. - Тоже странная девочка. Состоит на учёте в ОБПН. Мелкие кражи из магазинов. Отец имеет три судимости за тяжкие преступления, сейчас на свободе, но, думаю, ненадолго. Он живёт в другом городе. Мать попивает, работает завхозом в студгородке. Может быть, её отец увёз? Думаете, из такого дома не хочется уйти?
     - Хочется, - неожиданно легко согласился Крайнов. - Откуда они переехали? Из Сымлы?
     - Из Ельницы, - поправила Габдуллаева. - А вы откуда знаете?
     - Интересовался. Сколько лет Алфимовой?
     - Тринадцать. Теперь о третьей. О... Елене Шавровой. Ей четырнадцать. Она у нас самая... непонятная.
     - 'Самая важная', вы хотели сказать, - жёстко поправил Крайнов. - Конечно. Девочка из рабочего района и несовершеннолетняя воровка - это третий сорт. А вот Шаврова... белая кость.
     - Перестаньте разговаривать со мной таким осуждающим тоном, - скорее устало, чем гневно сказала Элина. - Вы же знаете, так всегда было и будет. Кого ищут, того находят.
     - Не всегда, - вырвалось у Нины.
     Габдуллаева подняла широкую бровь и покосилась в её сторону, как будто впервые её заметив, но Крайнов неожиданно поддержал Нину.
     - Вам бы хотелось в это верить, да, Элина Наильевна? А то ведь погоны полететь могут. Вот только здесь не рвение, а умение нужно. Специалист нужен, а я себя таковым не считаю. У вас серия, Элина Наильевна. Как ни прискорбно, но придётся это признать.
     - Ну, знаете! Не будь вы главой Федеральной службы...
     - ... но за меня заступятся 'самым возмутительным образом', - процитировал известный фильм Крайнов. - Я не Преображенский, а вы не Вяземская. К счастью. И оставим этот спор. Будь Шаврова племянницей самого президента, я бы и тогда сказал вам то же самое. Вызывайте специалистов по серийным преступлениям. Всё.
     Он развернулся и пошёл к двери.
     - Юра, пожалуйста.
     Нине показалось, что она ослышалась. Крайнов резко остановился и как-то неловко, сразу всем корпусом, обернулся. Габдуллаева застыла, сгорбившись, плечи опущены, лицо постаревшее и усталое.
     - Думаешь, я не знаю, что ты любишь, когда тебя просят? Пока мы тут говорим, он, может быть, убивает Лену Шаврову. Она не белая кость, Юра. Она обычная девчонка, которой сейчас очень страшно. Если она, конечно, ещё жива. Я с двадцати лет в органах, Юра. Я начинала общественным помощником, ты же знаешь. Я прошла всю эту вертикаль с самого низа. Я была бита и била сама. И я знаю, что нет ни одного специалиста, который сделает эту работу лучше тебя.
     У Крайнова дёрнулась щека. Нине отчаянно захотелось оказаться где-нибудь в другом месте. Её не покидало ощущение, что она присутствует при очень личном разговоре. Единственное, что она знала наверняка, так это то, что Габдуллаева и Крайнов видят друг друга не в первый раз.
     - Если можешь уехать - уезжай. Мы справимся. Пригласим специалистов из Москвы. И они найдут его. После пятого трупа. Или после пятнадцатого. Давай. А вам, - она повернулась к Нине, - стоит знать, что вместе с Надеждой он потерял всё. В том числе и сердце.
     Удивительно, но Крайнов быстро справился с собой и никак не прореагировал на двусмысленную фразу Габдуллаевой. Он повернулся к Нине и с натянутой улыбкой спросил:
     - Как вы думаете, Нина Александровна, сможем ли мы помочь здесь?
     Нина стояла, как истукан. Крайнов всегда был для неё непререкаемым авторитетом, она привыкла полагаться на его мнение, беспрекословно выполняла его распоряжения и никогда не задавала лишних вопросов. И вот - он хотел услышать её мнение, а оно вряд ли ему понравилось бы. Нина посмотрела на Габдуллаеву. Та уже вполне справилась с собой, только переплетённые, сжатые до белизны пальцы выдавали напряжение.
     - ... живым или мёртвым, - тихо сказала Нина.
     Пока они спускались по лестнице, шли к машине и ехали до гостиницы, Крайнов ни слова не сказал Нине. 'Уволит, ну и пусть, - думала она. - Я сказала то, что думала. Я считаю, что самая крошечная вероятность спасения чьей-то жизни в сто раз важнее его принципов и его отношений... с этой'.
     - Три часа отдыха, - сухо сказал Крайнов. - В девять завтракаем и едем сначала на осмотры, потом координируем поиски. Ясно?
     Нина кивнула. Она знала, что Крайнов терпеть не может, когда люди кивают или мотают головой вместо того, чтобы ответить вслух, но у неё так стучали зубы, что пришлось сцепить их до хруста.
     - Язык проглотила?
     - Нет.
     Когда они уже поднимались в лифте, Крайнов вдруг спросил:
     - Ты меня осуждаешь?
     Нина мотнула головой.
     - Тебе нравится меня злить?
     - Юрий Дмитриевич, я неважно себя чувствую. Зубы стучат.
     - Ты не заболела ли, подруга? - участливо спросил Крайнов, пропуская её вперёд. - Лицо вот красное, трясёшься вся... У тебя градусник есть? Давай, я схожу вниз.
     Нина опять мотнула головой, потом, спохватившись, пояснила:
     - Я тоже раньше думала, что простудилась. Потом поняла: это другое. Тошнота накатывает, дрожь, слабость. Приступы такие. От волнения и недосыпа.
     - Эээ, подруга, похоже на панические атаки! Адреналин шалит. И давно это у тебя?
     - Месяцев шесть...
     - 'Месяцев шесть', - передразнил Крайнов. - Лечиться надо.
     - Можно подумать, вы без меня справитесь, - с натянутой улыбкой пошутила Нина.
     - Думаешь, мне без тебя никуда?
     - Думаю.

Крайнов дошёл до двери своего номера и остановился. За прошедшие сутки он выпил столько кофе, что спать ему не хотелось совсем. Немного пульсировало в висках, но в целом он чувствовал себя сносно. Стычка с Элиной встряхнула его и придала сил. Конечно, неплохо бы лечь, вытянуться на кровати и закрыть глаза на полчасика, а дальше можно снова в бой. Он же не Нина, его организм и не такое переносил... От одного воспоминания о Нине в голову полезли мысли, которые он всё время гнал от себя. Вот стоит она, Нина, напротив Элины. Закрылась папкой, как щитом, глазенки испуганные, бледная, краше в гроб кладут. В тот момент ему больше всего хотелось схватить Нину в охапку и убежать из кабинета куда-нибудь подальше. Она не дурочка, конечно, поняла, что спор у них с Габдуллаевой вышел не только на деловой почве. Встретились, называется, два одиночества... Ему вспомнилась прошлая поездка в Юрьев. Непрекращающаяся метель, раскрасневшаяся на морозе, хорошенькая Элина. Они пили коньяк из фляжки и ночью ездили на заснеженный берег Камы. Прошёл всего год, а она так сдала. Из-за него? Крайнов отогнал эту мысль. Они же с самого начала знали, что ничего не выйдет.
     Он вновь вернулся мыслями к Нине, в тот день, когда он понял, что не ошибся в ней. Им тогда принесли новое дело. Где это было? Кажется, в Саратове. Должно быть, поздней весной: жара стояла нестерпимая.
     Восьмилетняя Катя Быстрицкая возвращалась из школы, её старшая сестра Оля осталась дома из-за простуды. Катя позвонила в домофон, Оля открыла, но в квартиру девочка так и не поднялась. Подъезд осматривали трижды, в том числе подвал и чердак. Собака след не взяла. И следователи, и поисковики сходились на том, что в момент, когда сестра открыла дверь, девочку схватили сзади и увезли на машине. Крайнов и сам склонен был так думать, пока не вмешалась Нина:
     - Сестра утверждает, что Катя вошла внутрь подъезда.
     - Сестре тринадцать, она подросток. Мало ли что она могла напридумывать. Она может объяснить, почему так решила? Иначе это досужие домыслы, - раздражённо отмахнулся он.
     Ему было душно, местные следователи и оперативники его раздражали, а Нину он тогда считал абсолютно бесполезной. 'И зачем я её взял? Чтобы папки за мной носить? Зачем мне секретарша? Ещё и спорить надумала. Строит что-то из себя... На семинарах задачки решать легко'.
     - Юрий Дмитриевич, а вы всегда можете объяснить то, в чём уверены?
     Крайнов повернулся к Нине и натолкнулся на внимательный взгляд усталых серых глаз. Она смотрела на него так пристально, что Крайнову стало не по себе, он поспешил отвернуться и ответил резко:
     - Всегда.
     - И даже... - Нина замолчала.
     Он так и не узнал, что она хотела спросить. 'И даже, почему считаете, что ваша дочь жива?' Он сам додумал за неё этот вопрос и обозлился пуще прежнего.
     - Девочка не уверена в своём ответе. Ей тринадцать лет. Она может выдумать то, чего не было. У нас не раз были такие случаи. Дети пропадали прямо от двери подъезда - их запихивали в машину и увозили. Хитрый расчёт. Ребёнок позвонил в домофон, родитель думает, что он уже зашёл в подъезд и успокаивается. И в этот момент...
     - Посмотрите протокол допроса сестры, - прервала его Нина. - 'Я знаю, что Катя зашла в подъезд'. Слышите - знаю! Не думаю, не считаю, а знаю. Она уверена.
     - Ты не работала со следователями на допросах?
     - Нет.
     - Ты не знаешь, как они записывают. Там и белое чёрным становится, и вообще бред выходит. И тут так же.
     - Нет. Дальше идёт вопрос: 'Почему вы так думаете?' И девочка отвечает: 'Уверена. Не знаю почему'.
     - Это ни о чём не говорит, - отмахнулся Крайнов. - Нужен был план-перехват - сразу. Сейчас Катя может быть где угодно. Хоть в Москве, хоть во Владивостоке. Если она, конечно... - Крайнов осёкся, вспомнив, что они стоят возле дверей квартиры Быстрицких, и он говорит, пожалуй, слишком громко.
     - Тогда разрешите мне кое-что проверить, - спокойно сказала Нина, хотя на щеках её уже загорелись лихорадочные пятна волнения, - позвольте зайти в квартиру.
     - Я был там, Нина, - устало ответил он ей тогда, - ничего интересного. Люди страдают, зачем им раны лишний раз бередить. Могу подвал тебе показать. Хочешь?
     Это прозвучало, как издёвка. Так отвечают ребёнку, который докучает взрослому, читающему серьёзную книгу, предлагая взамен посмотреть красочный журнал.
     - Подвал само собой, - без тени обиды ответила Нина. - Мне нужна квартира. Любая, но обязательно с домофоном.
     'Фокусница выискалась', - раздражённо подумал Крайнов, но всё же решил предоставить Нине возможность проверить её предположение. Если попытка провалится, это послужит ей уроком.
     Любопытная старушка из квартиры напротив с видимым удовольствием впустила их к себе. Вначале она ушла на кухню, для виду погремела там кастрюлями, а потом вернулась и, не таясь, жадно уставилась на Нину. Крайнов пошёл по лестнице вниз, Нина осталась у зеркала в прихожей - оно было грязным, с многочисленными следами пальцев, сбоку под металлическую скобу была засунута советская открытка с медведем и зайцем. По верхнему краю открытки шли витые буквы 'С 8 марта!', и от этой надписи почему-то веяло тоской и несбывшимися мечтами.
     Нина была уверена, что Катя мертва. Если она вошла в подъезд, её почти наверняка нет в живых - вот почему Крайнов так сопротивляется этой версии. Он и сам не понимает, почему ему так хочется верить, что девочку увезли на машине. Заунывный сигнал домофона вывел Нину из оцепенения.
     Крайнов ткнул в кнопку домофона и закурил долгожданную сигарету. У дверей подъезда на лавочке торчали два мента: один высокий, носатый, с нечистой кожей, второй краснолицый, бритый наголо, с раскатистым голосом. Краснолицый рассказывал очень старый пошлый анекдот, носатый слушал внимательно, время от времени подхихикивая в ожидании развязки.
     В динамике щёлкнуло и зашипело - наверху сняли трубку. 'Входите, Юрий Дмитриевич', - услышал он сквозь треск и помехи голос Нины, с сожалением выбросил недокуренную сигарету и шагнул в подъезд. Лязгнула металлическая решётка, о которую жильцы вытирали обувь при входе. Тёмно-синие стены делали лестницу похожей на тюремную камеру. Из подвала поднимался зловонный влажный дух. На ступенях валялись обрывки газет и рекламных проспектов. Один из почтовых ящиков недавно горел и был закопчён, дверца другого болталась на одной петле. Крайнов нехотя поднимался по лестнице. Ему по-прежнему казалось, что он не должен был принимать участие в дурацком эксперименте, а теперь выставил себя дураком, идя на поводу у помощницы.
     Когда он вошёл в квартиру, Нина и старушка сидели рядом на одинаковых колченогих табуретах. Помощница показалась ему расстроенной, и он позлорадствовал в душе. Теперь он понимал, что это не было разочарованием, просто Нина уже тогда знала, что Кати нет в живых.
     - Всё просто, - сказала она со вздохом. - Хотите проверить?
     Крайнов почувствовал себя дураком, но что-то в голосе Нины заставило его согласиться. Он высунулся из окна и крикнул носатому, чтобы тот позвонил в домофон. В ответ носатый пробормотал нечто невразумительное, но кнопку нажал.
     Трубка запищала, и Крайнов поднял её, не отрывая от Нины недовольного взгляда. Он слышал, как закашлялся краснолицый, носатый недовольно сказал: 'Наше вам с кисточкой'.
     - Попросите его войти, - шепотом подсказала Нина.
     Крайнов передал просьбу носатому и вместе со скрипом двери, услышал другой звук - громкий лязг, который заглушал бормотание носатого, матерившегося себе под нос.
     - Что это? - одними губами спросил Крайнов.
     - Там внизу лежит решётка для вытирания ног. Лежит неровно, поэтому, когда кто-то на неё наступает, она дребезжит.
     Крайнов, ещё не до конца понимая, спросил, но уже без прежнего недовольства:
     - И чего ты этим добилась?
     - Надо проверить. Я хочу поговорить с сестрой.
     - Ах, это ещё не всё... - насмешливо начал Крайнов.
     - Мне надо поговорить с Ольгой Быстрицкой, - твёрдо повторила Нина.
     Старушка во все глаза смотрела на них, как будто они были цирковыми артистами.
     Он помнил это до мельчайших подробностей. Оля, тринадцатилетняя напуганная девочка-подросток с тяжёлой квадратной челюстью и ярко-рыжими буйными кудрями, сидела на стуле, слегка раскачиваясь.
     - Я ничего больше не знаю, - твердила она. - Ничего.
     Крайнов всё ходил вокруг да около, не зная, как задать вопрос, когда Нина вопреки всем правилам ведения допроса спросила:
     - Так она вошла или нет?
     Бросив на Нину упрямый взгляд исподлобья, девочка ответила тихо, но уверенно:
     - Вошла.
     Тут уже и Крайнов не выдержал:
     - У вас внизу лежит решётка. Она дребезжит. Дребезжит же?
     Девочка кивнула и мгновенно переменилась в лице, словно ей всё разом стало ясно.
     - Она дребезжала под нами обеими, мы раньше соревновались, под кем громче звякнет, прыгали на неё с разбегу...
     - А в тот день решётка дребезжала, не помнишь?
     Сглотнув слёзы, Оля ответила шёпотом:
     - Дребезжала. Я ещё подумала, что Катька растёт, всё громче и громче получается... Хотела, когда она поднимется, сказать, мол, ты здоровая стала, мать... Шутки у нас такие были... Когда... она... поднимется...
     Нина спускалась в подвал уверенно, будто кто-то показывал ей дорогу. Носатый и бритый откровенно насмехались: 'Да мы сто раз там всё проверяли...' Нина шагала в темноте рядом, иногда задевая его плечом. В подвале не горел свет, и ей, кажется, было не по себе. Он нарочно не обращал на неё внимания, ему всё ещё не хотелось верить в то, что какая-то девчонка заметила то, что он пропустил.
     На Нине было лёгкое летнее платье, поверх накинута куцая джинсовая курточка. Его внезапно обожгло ревнивой злобой: 'Вырядилась, как на вечеринку!' Она ёжилась и вздрагивала от каждого звука, хотя в подвале не было холодно. 'Ещё и темноты боится, хорошую же я себе помощницу нашёл!' Мысль о том, что пусть в мелочи, но его обошли, не давала Крайнову покоя. Он был тщеславен, и хорошо знал об этом.
     - Что здесь? - Нина вдруг указала на затянутую паутиной дверцу, мелькнувшую в колеблющемся свете фонарика.
     Крайнов спросил:
     - Проверяли?
     - Да что проверять-то, не видите, какую сеть паук сплёл, - обиженно ответил носатый. - Сто лет не трогали.
     Бритый только хмыкнул. Крайнов рта раскрыть не успел, а Нина вдруг скомандовала холодным, безжизненным голосом, именно скомандовала, а не попросила:
     - Открывайте!
     Носатый и бритый забормотали, засопели, лучи их фонариков возмущённо запрыгали по стенам. Крайнов пошёл к двери сам, одним движением сорвал паутину и ощупал висячий замок. Дужка со скрипом повернулась в гнезде. Замок даже не был закрыт...
     Девочка была за дверью. Мёртвая. Крайнов будто ненароком оттеснил Нину от входа. Ему не хотелось, чтобы она видела. Так прикрывают глаза ребёнку, чтобы не испугался. Когда они вышли из подвала, глаза Нины были полны ужаса. 'Как она будет дальше работать?' - подумал он тогда. Потом оказалось, что она работала лучше многих бесстрашных и циничных.
     - Как ты нашла её? - спросил он Нину тем вечером.
     - Не знаю. Когда я увидела эту дверь, я уже знала, что за ней.
     - А как же паутина?
     - У меня в детстве была энциклопедия. Там я прочитала, что паук может сплести огромную паутину за два часа...
     Через месяц, встретившись с Романовым, Крайнов рассказал ему о Нине.
     - Она - прекрасный сотрудник. Только, боюсь, она не привыкнет никогда... ко всему этому...
     - Может быть, и хорошо, что не привыкнет, - задумчиво ответил Романов.

Крайнов вошёл в свой номер, щёлкнул выключателем и огляделся. Стандартная российская гостиница, не лучше и не хуже других: тёмный ковролин, светлые стены, над окном на потолке следы давней протечки. Когда-то в номере, видимо, было разрешено курить, и в воздухе до сих пор ощущался застарелый запах табачного дыма. Крайнов снял ботинки и лёг поверх покрывала. 'Интересно, - подумал он, - а если бы я постучался к Нине, она бы меня впустила?'. За стеной полилась вода. Нина пошла в душ.
     'Мерзкий похотливый старикашка, - усмехнулся Крайнов. - Какие только мысли в голову не лезут. Мой удел - прожжённые бабы вроде той же Элины. А это другой подвид. Тургеневская девушка в правоохранительных органах. Что там говорят? К чистому грязь не липнет? Липнет, ещё как липнет! Обрастаешь всем этим - цинизмом, злобой, похотью... И этот панцирь закрывает тебя от чужих страданий'.
     В двух метрах от него, за стеной, в душе беззвучно плакала Нина.

За завтраком она выглядела лучше, чем ночью. В тёмном свитере и джинсах Нина больше всего походила на школьницу.
     - Что не ешь?
     - Я уже ела сегодня, - тихо сказала Нина. - Больше не хочется.
     - Какие мысли у тебя? Что делать будем?
     - Места надо бы посмотреть.
     Крайнов кивнул. Иногда ему казалось, что единственный способ отучить Нину от смущения и робости - это постоянно говорить с ней о работе. Работая, Нина становилась абсолютно другим человеком - жёстким, волевым, целеустремлённым.
     - Ещё идеи?
     - Пока нет, - честно сказала Нина.
     - Нина, а почему ты пошла на юрфак?
     - Ждёте от меня красивой истории про кого-нибудь, за кого я поклялась отомстить? В фильмах обычно такое рассказывают. Нет. Просто я любила детективы. Знаете, эти холодные и суровые женщины-следователи в идеально отглаженных костюмах... А тут вы с вашим предложением.
     - Хотя бы честно, - усмехнулся Крайнов.
     - Моя очередь задавать вопросы. Почему вы выбрали меня?
     'Ох, Нина, если бы я мог объяснить! Почему ты тогда указала на дверь, затянутую паутиной? Так и я. Увидел в тебе азарт, неравнодушие. И чутьё. А ещё ты выглядела школьницей, и я подумал, что в мире адвокатов-толстосумов тебя заклюют. Да что я... Ты просто мне понравилась. Как человек, не как женщина, разумеется. Хотя почему разумеется?'
     Вслух он произнёс:
     - Ты хотела работать.
     Нина разочарованно вздохнула.
     - А ещё на тебе была нелепая блузка в горошек.
     Она сначала обиделась, а потом прыснула:
     - Вы думаете, легко одеваться модно, когда твоя мама - учитель младших классов?
     Она отшутилась, но Крайнову стало не по себе. Он никак не мог понять, что она за птица. Хорошо зная человека, поневоле начинаешь испытывать к нему более сильные чувства - как привязанность, так и неприязнь. О себе он говорил редко, и от Нины ждал того же. Он не любил окунаться в чужие судьбы, если этого не требовала работа. Из-за этой привычки к поверхностному общению он перестал читать беллетристику и смотреть фильмы, вырабатывая к себе отвращение к человеческим историям. Ему хватало своей. Он не хотел узнавать ничего о женщинах, с которыми спал - ни вечером, ни утром. Он не ходил в курилки и пропускал мимо ушей жалобы коллег на жизнь.
     Словно чувствуя это, Нина никогда не говорила о себе. Во всяком случае, не заговаривала первой. Вот и сейчас она погасила улыбку и сделала вид, что увлечена разглядыванием узора на черенке чайной ложки. Удивительно, но в этот раз Крайнову захотелось продолжить разговор, узнать побольше о той, с кем он проводит столько времени.
     Подошла официантка - размалёванная девица неопределённого возраста в белой нейлоновой блузке с глубоким вырезом и до неприличия узкой синей юбке. Она грохнула на стол перед Крайновым тарелку с паровым омлетом и чашку кофейной бурды и сразу направилась к кухне, покачивая бёдрами. На ногах у девицы были красные туфли с погнутыми внутрь высоченными каблуками, которые, казалось, вот-вот надломятся.
     - Девушка! - окликнул её Крайнов.
     Обернувшись, она смерила его недобрым взглядом.
     - Вы забыли спросить, не хочет ли чего-нибудь моя спутница.
     Крайнову хотелось говорить легко и игриво, но выходило пошло и глупо. Он давно разучился стесняться чего-либо, но присутствие Нины странным образом сковывало его. При ней ему хотелось казаться лучше. Официантка фыркнула, развернулась на каблуках и сделала несколько шагов в сторону их столика. Остановившись на некотором расстоянии, она презрительно оглядела Нину.
     - Я не хочу есть, - пробормотала Нина.
     - Так вы будете что-то или мне весь день тут торчать? Кроме омлета есть только мясная запеканка и вчерашние пирожки.
     - Будьте добры один пирожок.
     Причмокнув языком, мол, 'стоило меня беспокоить', девица зацокала в сторону кухни. Нина укоризненно поглядела на Крайнова:
     - Я всё равно не съем. Я, когда не сплю, почти не ем. Даже чай вот через силу пью.
     Крайнов посмотрел на её припухшие глаза, кирпичный пятнистый румянец и нижнюю губу, которая чуть дрожала, как у ребёнка, который собирается заплакать. 'Зачем я тебя во всё это втравил, девочка?', - подумал он, и ему отчаянно захотелось коснуться её гладкой пылающей щеки.

Глава 5. Кукловод

 

Кукловод проснулся в прекрасном настроении, выглянул в окно и едва в ладоши не захлопал. Ведь сад был усыпан золотыми и красными листьями, которые отражали тусклый свет серого осеннего дня, делая его сказочным - мягким и золотистым. Над Камой висел густой туман.
     Кукловод раздвинул пыльные гардины и густой жёлтый тюль, распахнул створку окна и, мурлыкая песенку, прислушался. В доме было тихо, только внизу на веранде тикали ходики.
     Он жил в старом деревянном доме своих родителей. Он почти ничего не переделывал, каждая деталь оставалась на своём месте, так, как было в его детстве. За стеклом на книжных полках пылились собрания сочинений. Мама любила больше всего Гюго и Диккенса, поэтому фиолетовые и зелёные томики выглядели самыми затёртыми. На полированном письменном столе, покрытом сетью царапин, высилась стопка маминых журналов 'Работница'. Но и это было не главное.
     Главное было - куклы. Они украшали и оживляли дом. Куклы свешивались с потолка в его спальне, сидели на подоконниках, стояли на специальных полочках, которые он сам выпиливал и крепил к стене. Недавно он развесил марионеток по стенам на лестничном марше, и очень гордился этой идеей.
     Внизу, в столовой, было холодно и сыро. Кукловод опустился на низкую скамеечку перед печью, аккуратно сложил в неё заготовленные с вечера сухие поленья, а сверху бросил спичку. Глядя, как пляшет пламя, он жмурился, как кот. Когда огонь в печи разгорелся, Кукловод водрузил на конфорку ковшик с водой для кофе, вытащил из фанерного ящика под подоконником сыр и хлеб и принялся за свою нехитрую трапезу. Он не любил тратить деньги впустую, поэтому ел немного, только чтобы поддерживать силы.
     Откусывая маленькие кусочки от бутерброда, он вспоминал, как суетилась возле плиты мать - красивая, стройная, в простом, но изящном домашнем платье. Волосы у неё были всегда убраны в высокую причёску, и она улыбалась - так любил отец. Отца Кукловод вспоминал редко, а если случалось, то старался забыть как можно скорее.
     Отец был полной противоположностью матери - огромный, грубый, неопрятный, похожий на подгулявшего купчину, героя советской сатиры времён военного коммунизма. Он был вечно всем недоволен, постоянно орал, пел похабные частушки, замахивался на мать и на него.
     В детстве Кукловод был слабым. Он много болел, и мать вынуждена была постоянно брать больничные листы, чтобы ухаживать за сыном. Отец попрекал их тем, что он, инвалид, должен работать, а они, мол, сидят у него на шее. Однажды, рассердившись за что-то на сына, он собрал и сжёг все его игрушки и детские книжки. Уцелела только одна - сказка 'Генри и пять фей', которая случайно оказалась под кроватью. Взамен уничтоженных игрушек мать принесла ему кукол двоюродной сестры - пять девочек в потёртых пёстрых платьях и мальчика, у которого постоянно отваливалась голова. Втайне от мужа она разыгрывала для больного ребёнка спектакли. Самым любимым у Кукловода был 'Генри и пять фей'. В этой сказке отважный мальчик спасал жизни пяти феям, которые находились в плену у злого колдуна (его роль в мамином спектакле всегда исполняла старая муфта), а феи в благодарность наделяли мальчика разными качествами: силой, храбростью, умом, сообразительностью и добротой. Кукловод так часто просил маму показать ему любимый спектакль, что даже сейчас, спустя много лет, помнил каждую строчку сказки.
     Он обожал кукол, но теперь, без матери, они не могли рассказать ему его любимую историю. Иногда вечерами он читал сам себе сказку вслух, но это было совсем не то, чего ему хотелось. Он мечтал поставить спектакль.
     Закончив скромный завтрак, Кукловод ополоснул тарелку под рукомойником, достал из тайника охотничье ружьё и вышел во двор. Воздух был прозрачен и, казалось, звенел от тишины. Кукловоду нравилось жить вдалеке от соседей. Их дома едва виднелись на другом склоне оврага
     Было свежо, трава покрылась инеем, а лужица возле отхожего места затянулась льдом. Как в детстве, он разбил лёд каблуком и засмеялся - так хорошо было у него на душе. Напевая песенку, он подошёл к сараю и прислушался. Порядок.
     В сарае было темно, лишь небольшой луч света пробивался через щель между верхом стены и крышей. Задвинув щеколду, он щёлкнул выключателем и огляделся. Сарай был завален всевозможным хламом до самой крыши, лишь возле западной стены одиноко торчали два сломанных стула, ржавый лодочный мотор и садовый инструмент. Отбросив стулья и ржавые лопаты, Кукловод снова прислушался (осторожность - превыше всего!) и, убедившись, что всё в порядке, с усилием отодвинул мотор. Под ним на грязном полу были отчётливо видны очертания деревянной крышки погреба. Нащупав в кармане электрошокер, Кукловод откинул засов и распахнул крышку.
     Погреб был гораздо больше, чем можно было себе представить. По сути дела, он занимал такую же площадь, как сарай, только под землёй. Тихо жужжал вентилятор и горела одинокая лампочка. На деревянных, наспех сколоченных нарах испуганно застыли три маленькие фигурки. Три феи.
     Скоро он приведёт ещё двоих, и они смогут сыграть сказку.

Подружки посмеивались над Ниной в те редкие минуты, когда она была свободна, и им удавалось встретиться:
     - Ты влюблена в своего Крайнова. Чуть что, сразу 'Юрий Дмитрич сказал'... 'Юрий Дмитрич велел'... А он женат?
     Она отшучивалась и краснела. Крайнов был разведён и у него была дочь. Была.
     Однажды для оформления авиабилета Нине понадобились паспортные данные Крайнова, но она никак не могла отыскать в папке ксерокопию. Он куда-то торопился, поэтому просто сунул Нине паспорт и ушёл. Сделав копию нужной страницы, Нина собиралась отнести паспорт в кабинет Крайнова, но внезапно её одолело любопытство. Ей всегда было интересно, есть ли у начальника семья, но спросить она не решалась, а он говорил с ней всегда только о работе.
     Даже о том, что у него, оказывается, есть дочь, Нина узнала совершенно случайно. В тот день они летели, кажется, в Нижневартовск, и Крайнов должен был приехать в аэропорт прямо с совещания. Он позвонил Нине, когда она уже спускалась по лестнице, пытаясь поудобнее устроить на плече ремень тяжёлой спортивной сумки, и попросил взять с собой его блокнот. Она вихрем влетела в кабинет, выдвинула ящик и сразу увидела рамку с чуть поблекшей фотографией смеющейся девочки лет пяти. В руке у неё был розовый воздушный шарик в форме зайца. Девочка, видимо, дёрнула головой, и изображение получилось немного смазанным. Рассматривать карточку Нине было некогда, она схватила блокнот, мельком взглянула на смеющуюся девочку ещё раз и захлопнула ящик.
     И вот теперь она узнала, что в графе 'Дети' у начальника значится дочь по имени Надежда, и через месяц ей должно исполниться тринадцать лет. Почему он держит у себя старую фотографию? Возможно, он ушёл из семьи, не общается с дочерью, жена не даёт ему видеться с ребёнком...
     - Опять у тебя дрожат руки, - раздался прямо у неё над ухом голос Крайнова, не сердитый, а усталый и равнодушный.
     Именно такой его тон пугал Нину больше всего, потому что означал, что она разочаровала его. Она так и замерла с паспортом в руке, втянула голову в плечи, не решаясь поднять на него глаза.
     - Можно подумать, я тебя поколачиваю за проступки, - насмешливо сказал Крайнов и ушёл к себе.
     Нина рухнула на стул, обхватила голову руками, прижав ледяные ладони к пылающим вискам и лбу. 'Как нехорошо вышло... Подумает ещё, что я на него виды имею. Фу, какое мерзкое выражение - 'иметь виды'. Реплика мещанина с сальными волосами из старой пьески. А вдруг выгонит?' Этого Нина бы не пережила.
     - Мою дочь зовут Надя.
     Нина подняла голову. Крайнов стоял, чуть наклонившись к ней. Лучи закатного солнца освещали его усталое лицо. Внешне он казался спокойным, но Нина научилась угадывать его волнение по чуть прищуренному левому глазу и сжатым до белизны губам. Без всякого предисловия он начал рассказывать безжизненным голосом, словно говорил о чужом человеке. Слова рвались из него наружу, он не делал передышек, будто читая заученный текст:
     - Мы были в зоопарке. Как сейчас помню: весна, солнечно, погода прекрасная, только с Невы чуть тянет ветерком. Мы обошли весь зоопарк, потом решили прогуляться в сторону Петропавловки. Наверное, мы одели Надю слишком тепло, она раскапризничалась, всё время просила пить. У меня была только крупная купюра, всю мелочь пришлось отдать в кассе зоопарка, и ни один продавец не мог дать мне сдачу. Жена злилась на меня, она не любила, когда Надя капризничает. Она просто не привыкла к этому, у нас ведь была такая спокойная, образцовая дочь. Я пошёл искать, где бы разменять деньги. Я ходил от киоска к киоску, и везде получал отказ. Накануне кому-то из продавцов подсунули фальшивку, и они настороженно относились к каждому, кто просил размен. Я вернулся ровно через пятнадцать минут, ни минутой позже. Там, где девчонки должны были ждать меня - у 'Стерегущего' - их не было. Потом я увидел жену. Она металась от человека к человеку, всё спрашивала, не видели ли они девочку с розовым зайцем. Она сказала, что дочь всё просила и просила пить, а рядом было летнее кафе, и жена решила, что можно зайти и попросить воды. В кафе компашка смотрела футбол, они кричали, матерились, и жена решила, что безопаснее будет оставить дочь на улице. Она так решила!
     Нина стояла, опустив голову. Она даже не заметила, как встала со своего места.
     - Жена вышла из кафе через минуту. Она так говорила - через минуту. С водой. Официантка налила стаканчик воды для ребёнка бесплатно. Нади нигде не было. Жена подумала, что она прячется - бегала, кричала.
     Нину трясло, и ей пришлось сцепить руки в замок, чтобы Крайнов этого не заметил.
     - Потом приехал патруль... Я увидел шарик. Её шарик. Он взлетел вверх и зацепился за дерево. Я ничего не сказал. Думал, потом сниму и оставлю себе. Когда Надя найдётся, отдам ей, мол, сохрани на память. Я был уверен, что она найдётся. Я всемогущий, у меня была самая высокая раскрываемость в районе. Тогда я не знал про первые 24 часа...
     Крайнов горько усмехнулся.
     Нина машинально отметила, что Крайнов ни разу не назвал жену по имени. 'Варенька... Манечка... ещё платье полосатое', - вспомнились ей слова Мастера. Она тут же устыдилась этой мысли. У людей горе, а она! Разве она может претендовать на него? Да и хочет ли?

Глава 6. Отчаяние

 

Кама была похожа на Неву - свинцово-серая, широкая, вся в ряби и морщинах. Небо тоже напоминало петербургское - низкое, вязкое, подбитое серыми тучами, словно грязным ватином.
     За Камой зеленело Заречье. Оно казалось бескрайним лесом, лишь кое-где из зелени торчали бело-красные колонны труб ТЭЦ и угловатые крыши многоэтажек. Когда мост кончился, машина врезалась в лесопарк, как нож в масло. Дорога была пустынна, встречных машин почти не попадалось.
     - Это что же, весь район такой? - нарушил молчание Крайнов.
     - Да нет. За студгородком нормальные кварталы начнутся, - ответил Колян. - Бетон-кирпич. Это здесь тишь да гладь...
     - Тут написано, что Риту в последний раз видели на пересечении Заречинского шоссе с Первой Корпусной. Где это?
     - Это близко. Метров пятьсот. Вот, глядите.
     Ржавый указатель подтверждал, что до Первой корпусной аллеи осталось двести метров. Крайнов вышел из машины, закурил и побрёл вдоль дороги в сторону Первой корпусной. Нина поковыляла за ним. В машине она слегка отогрелась, но на улице её вновь затрясло. У неё кружилась голова, и так хотелось спать, что она едва находила в себе силы держать глаза открытыми.
     Эти поездки Крайнова 'на место' были, скорее, чем-то вроде ритуала. Чаще всего он приезжал туда, где, предположительно, исчез человек, уже после того, как там похозяйничали другие. Материальных следов к этому времени обычно не оставалось, но оставались другие - те, которые он искал. Ответы на вопрос 'почему?' и 'как?', а иногда и более важный - 'кто?' Нина в аткие минуты обычно молча ходила за ним по пятам, пытаясь понять, приметить, почувствовать...
     Над лесопарком душным облаком висела тишина, изредка нарушаемая гулом одинокой машины на шоссе. Пахло влажной землёй и опавшими листьями. На минуту Нине показалось, что они уехали за сотню километров от города и наслаждаются прогулкой в лесу.
     - Что скажешь? - спросил Крайнов.
     - Хорошее место. Красивое.
     - Ага. И пустынное. Ты бы рискнула прогуляться здесь одна в четырнадцать лет?
     Нина пожала плечами:
     - Когда мне было четырнадцать, мы с одноклассницами ходили на пикник в лесопарк. У подростков нет рационального страха. Это сейчас я трусиха. А место здесь нормальное.
     - Вот именно, что нормальное. Машины, хоть редко, но ездят. Не лучший вариант для нападения и похищения. Может быть, стандартная схема? Спросил дорогу, посадил в машину, попросил показать, куда ехать... и увёз.
     Нина покачала головой.
     - Рита не наивный ангелок из благополучной семьи. Она прошла огонь, воду и медные трубы. Вспомните, что говорила Габдуллаева. ОБПН, отец-уголовник, пьющая мать. Её увезли насильно, и она наверняка сопротивлялась. Такие дети не сдаются без боя. Они привыкли выживать.
     - Беда в том, что мы знаем лишь место, где Риту видели в последний раз, а не место, откуда она пропала. Вполне возможно, что с момента встречи с тем водителем она успела уйти далеко.
     Они шли вдоль дороги, поглядывая по сторонам. Тишина лесопарка оказалась обманчивой. За деревьями мелькали серые стены типовых пятиэтажек, которые делали каждый город огромной страны похожим на другой.
     Нина остановилась и провела рукой по лицу. На секунду ей показалось, что она вот-вот упадёт лицом прямо в мягкий мох у подножия деревьев и уснёт.
     - Пойдёшь со мной к матери Риты?
     Голос у Крайнова звучал по-отечески мягко, и Нина смутилась. Она не любила показывать слабость.
     - Конечно, Юрий Дмитриевич.
     Как сомнамбула, она шла за ним, стараясь не оступиться.

Мать Риты, которую согласно документам звали Елена Сергеевна Алфимова, открыла им не сразу. Лишь после того, как из-за соседней двери высунулась седая старушечья голова с недобро блестевшими глазами, в квартире раздался грохот, как будто кто-то с размаху налетел на табуретку, зазвенела цепочка (с ней возились чересчур долго), а потом в щель между косяком и дерматиновой обивкой просунулись красные распухшие пальцы.
     - Опять нализалась, чёртова стерва! - прокомментировала старуха, захлопывая дверь. - Спасу нет никакого.
     - Кто? - раздался из-за двери пьяный голос. - Если йоговисты, то катитесь к хренам.
     - Полиция, - соврал Крайнов, чтобы не вдаваться в подробности. - Елена Сергеевна?
     Дверь распахнулась. На пороге, покачиваясь, как пьяный персонаж в комедийном спектакле, стояла крошечная женщина, которую издали легко было принять за ребёнка. Только распухшее красное лицо выдавало в ней взрослую пьянчужку.
     - Ды-а? - выдохнула она, обдав Нину и Крайнова сладковатым запахом ещё не переработанного алкоголя.
     - Мы по поводу Риты.
     - Риты?
     По лицу Алфимовой пробежала судорога, как будто она собиралась заплакать:
     - Рита мертва.
     - Откуда вы это знаете? - вырвалось у Нины.
     - Я - мать, мне ли не знать? - со слезами в голосе ответила Алфимова. - Это я виновата. Она давно говорила, что покончит с собой, если я не брошу пить. Я не смогла, и вот...
     - Рита жива, - горячо возразила ей Нина. - И вы должны помочь нам найти её. Она жива, понимаете?
     - Все вы так говорите, - усмехнулась женщина, от чего её и без того некрасивый рот неестественно перекосился. - Когда мой отец нырнул в прорубь, все тоже говорили, что он от мамы сбежал. Но нифига, по весне вынырнул в Каме, весь раками объеденный.
     Нину передернуло. Ей вдруг стало так тошно, что впору было бежать в туалет.
     - Если вы не верите, то мы верим, - ответил Крайнов. - Нам нужно осмотреть ваш дом.
     - Зачем? - пыталась слабо протестовать Алфимова. - Уже смотрели же.
     - Не бойтесь, мы в опеку не нажалуемся. Нам нужно кое-что посмотреть...
     В коридоре тускло горела не прикрытая плафоном лампочка и остро пахло спиртным. Алфимова, прошмыгнув в кухню, поспешно убирала со стола. Звенели бутылки и стаканы. На стене возле двери в санузел висел календарь с улыбающейся фотомоделью, неудачно загримированной под японскую гейшу.
     - Рита живёт... Жила... Вон там... - мать неловко ткнула пальцем в сторону двери, на которой виднелись свежие вмятины, как будто кто-то колотил по ней ногами.
     - Что это?
     - Поругались, - просто пояснила Елена Сергеевна. - Она заперлась, грозила повеситься. Я испугалась и пыталась к ней... Попасть. Вот так вышло.
     Солнечные лучи, проникая через самоклеящуюся плёнку 'под витраж' на кухонной двери, украсили пол прихожей фантастически орнаментом. И зкомнаты Риты на них пахнуло дешевыми духами из каталогов и жевательной резинкой.
     Комната была маленькой, нелепой, вытянутой, как гроб. На стенах, почти полностью скрывая порыжевшие бумажные обои, висели плакаты рок-групп - обведённые черным глаза, татуировки, кожа, гитары. На стеллаже высились две стопки учебников, покрытые толстым слоем пыли. К одной из стопок был прислонен групповой снимок класса. Риту в её чёрной толстовке и рваных джинсах задвинули в последний ряд, за спину огромного прыщавого парня, так что виднелась только голова - грива чёрных волос с голубыми прядками - и неумело накрашенные глаза. В рамке с сердечками из голубого картона вставлена другая выцветшая фотография: Рита с матерью в цирке возле живого тигра. Когда-то Елена Сергеевна была очень красивой женщиной... Возле книг примостился засаленный плюшевый медведь. Мелкие ракушки в стеклянной пробирке, рядом - самодельная открытка с цветком из папиросной бумаги и неровной надписью розовой гелевой ручкой 'Дарю вам цветочек от сердца и почек' - нехитрые сокровища девочки-подростка.
     На узкой тахте поверх потертого пледа - клубок смятой одежды, пара учебников. Вместо письменного стола - гора барахла, из которой торчат колготки, школьные тетради, женский глянцевый журнал. Интересно, где она делала уроки?
     Нине казалось, что в этом бедламе вообще сложно что-либо найти. Крайнов действовал быстро и ловко, как будто знал наперед, где что искать. Выдвинул несколько книг на полке, и за ними обнаружилась плоская фляжка. Он отвернул пробку, понюхал и поморщился: на него пахнуло дешёвой водкой. Снял с верхней полки розовую, обитую облезлым плюшем шкатулку, открыл, порылся в ней, потом перевернул вверх дном и откуда-то снизу выдвинул крошечный ящичек, в котором оказался презерватив. Пока Нина не без брезгливости разгребала кучу на столе, время от времени обтирая бумажной салфеткой перепачканные пылью ладони, Крайнов обшарил платяной шкаф, залез под кровать и вытянул откуда-то из-за плинтуса завёрнутый в газету порнографический журнал.
     Однако всем этим он остался недоволен. Расхаживая взад-вперёд по комнате, он то тряс пыльные занавески, то ощупывал столешницу снизу, то шарил за плинтусами, вставляя в щель ученическую линейку.
     - Ничего, - наконец подвёл он итог, машинально расправляя смятый плед.
     - Как ничего? Вы столько всего нашли!
     - Ничего сверхъестественного, что указало бы нам путь, - разочарованно ответил Крайнов. - Обычные грязные секретики 'трудного' подростка. В кармане зимней куртки, кстати, должны быть сигареты, - заметил он, и, когда Нина нащупала пачку, не без удовлетворения закончил, - но ничего стоящего.
     - Что же вы искали?
     - Настоящий секрет. Связь со взрослым. Он не случайный похититель, Нина, он знакомый. Эта девочка была слишком аккуратна, слишком многое знала о жизни, чтобы сесть в машину к незнакомцу. Нам пора. Здесь больше нечего ловить. Сфотографируй здесь всё и поехали в Молотовский район. Я хочу увидеть квартиру Зои.
     Пока Нина щёлкала цифровой 'мыльницей', в комнату бочком протиснулась Алфимова. Она успела переодеться в чистую футболку и растянутые тренировочные штаны.
     - Кофе не хотите? - сипловатым голосом спросила она.
     - Нет, спасибо, - мягко отказалась Нина.
     - Нет, - холодно ответил Крайнов. - И вам бы, Елена Сергеевна, бросить пить. Рита вернётся - обрадуется.
     - Она не вернётся. Рита умерла, - и, выхватив из кармана плоскую бутылку дешёвого коньяка, Алфимова сделала несколько торопливых крупных глотков.

Прабабушка танцевала с шифром на выпускном институтском балу у императрицы. Нина почему-то всегда думала, что шифр - красивый газовый шарф, но оказалось, что это штука с монограммой и лентой вроде ордена.
     Портрет прабабушки - очень простое, но миловидное лицо в обрамлении аккуратно уложенных тёмных волос - висел на западной стене между старинными часами с кукушкой и выцветшей японской акварелью. Этот портрет пережил и саму прабабушку, и блокаду, и пять страшных лет после Нининого рождения, когда неё семья питалась супом из бульонных кубиков и безвкусными картонными хлебцами, которыми бабушку снабжал знакомый из Финляндии.
     14 сентября 1941 года, когда бабушке было двенадцать, её мать пропала. Никто не знает, что с ней стало в ужасной блокадной сумятице - погибла ли она под страшной бомбёжкой или выжила, потеряв память? Бабушка искала её всю жизнь, да так и не нашла даже следа. Остался только портрет, с которого, не старея с годами, грустными красивыми глазами смотрела на своих потомков молодая, но очень серьёзная барышня.
     Потом пришла похоронка на прадеда. Бабушка тогда уже жила на Васильевском, в этом самом доме, у своей бездетной тётки по отцу. Тётка Люся была глуповатой и сварливой, любила только кино, платья да конфеты. До войны все считали её пустышкой, а потом уже некому было задумываться о её характере. Каждый день Люся, над который когда-то посмеивалась вся прадедова семья, отделяла половину своего пайка и отдавала племяннице, а если та пыталась возразить, визгливо ругалась страшными словами.
     Люся работала сначала в эвакогоспитале на Суворовском и чудом не погибла, обменявшись сменами с подругой, потом дежурила в больнице Эрисмана, а в конце уже нигде не работала, молча лежала под двумя одеялами, отвернувшись к стене. В марте сорок второго её - длинную, высохшую - увезли на Пискарёвское кладбище.
     Сколько Нина себя помнила, бабушка каждый год в начале марта ехала туда на трамвае и автобусе со своей потёртой коричневой кошёлкой, покупала в стеклянном киоске тонкие, болезненные красные гвоздики, и, вставая на колени прямо в подтаявший снег возле каждой могилы, доставала из газетного свёртка кусочки чёрного хлеба и конфеты. По одной 'пайке' на каждую плиту. Где именно лежит Люся, не знал никто. До утра следующего дня бабушка ни с кем не разговаривала, только стояла у окна и смотрела, как по бульвару идут люди.
     Бабушка выросла красавицей: не очень высокая, статная, с иссиня-чёрной косой толщиною в локоть. Глаза у неё были зелёные, как незрелый крыжовник, и смотрели с хитрецой. Её невозможно было не любить. Она оказывала на людей какое-то гипнотическое воздействие: каждый стремился ей помочь, услужить, отзывались о ней всегда с теплотой. Её окружали толпы поклонников, говорили даже, что тенор из Кировского театра носил ей огромные букеты цветов, а один юноша едва не повесился в дровяном сарае, когда она ему отказала.
     В двадцать два года бабушка неожиданно для всех вышла замуж за едва знакомого рабочего, который был на десять лет старше неё, вдобавок ещё и пил горькую. У Нининого деда было рябое, желтоватое, очень некрасивое лицо с высокими уральскими скулами и злые, пронзительные глаза, которые и привлекли бабушку. Много лет спустя, смеясь, она утверждала, что дед был сибирским шаманом. Он прошёл всю войну, дважды был тяжело ранен и один раз контужен, потом его комиссовали. После войны он пристрастился к бутылке. Выпив лишнего, он страшно ругался и дубасил кулаком в стену, разбивая костяшки пальцев до крови. Бабушку, правда, он никогда не трогал, только бранил да обвинял во всех смертных грехах. Казалось, он ненавидел её за ум, красоту и доброту, но больше всего за то, что у них не было детей.
     Бабушка годами ходила по больницам, ездила в санатории, пару раз её водили к какой-то 'бабке' в Свечной переулок, но время шло, а забеременеть так и не получалось. Врачи в один голос уверяли, что это последствия блокады, и ничто ей не поможет, но вышло по-другому. На тридцать шестом году жизни бабушка узнала, что ждёт ребёнка. В то время выносить и родить ребёнка в таком возрасте было непросто. Беременность протекала тяжело: бабушка едва могла ходить, её постоянно тошнило, по ночам у неё ужасно болела спина и ноги. Дед, правда, почти перестал пить, но от этого только больше стал изводить её мелочными придирками.
     Однажды, отчаявшись добиться от деда сочувствия, бабушка воспользовалась его отсутствием и пошла к часовне Смоленском кладбище. Она не была верующей, не знала ни одной молитвы, поэтому просто остановилась в тени возле заколоченной часовни, наслаждаясь тишиной и покоем. И в этот момент до её слуха донеслись чьи-то рыдания. В высокой траве за часовней кто-то плакал так горько, как будто у него рвалось сердце. Это был не плач, а вой - высокий, нечеловеческий, как у попавшего в капкан зверя. Преодолев страх, бабушка выглянула из-за угла и остановилась, как громом поражённая. Цепляясь за траву, между могил ползал на коленях, бился лбом о землю и дрожал, как в лихорадке, человек. Она узнала его по спутанным в колтун на затылке грязным волосам, по разорванной на локте рубашке, которую он надел утром, чтобы насолить ей, по разбитым кулакам, по всей его несуразной, жалкой фигуре. Зачем он пришёл сюда - замаливать грехи или благодарить за долгожданного ребёнка? Бабушка так и не узнала, она почти бежала прочь, задыхаясь от непривычной тяжести в животе. Много лет спустя, сидя у постели умирающего деда, она задала ему этот вопрос. Он промолчал, сжав губы в нитку, снова став на минуту тем злым, упрямым и жестоким человеком, который много лет портил им обоим жизнь.
     Бабушка считала, что таким его сделала война. Однажды в минуту откровенности дед признался ей, что в юности был добрым и смешливым парнишкой, любил играть на гармони, пел частушки собственного сочинения и слыл первым плясуном на деревне. Он рассказал тогда, что попав на фронт, постоянно ждал смерти, был уверен, что вот-вот погибнет. Один за другим лишились жизни три его брата - молодые, красивые парни. Дед до войны тоже был симпатичным, а когда вернулся летом сорок пятого, то едва не расколотил витрину, в которой увидел своё отражение: из стекла на него смотрел уродец со злыми стариковскими глазами.
     Удивительно, но после рождения мамы деда как будто подменили. Несмотря на то что с бабушкой он по-прежнему ругался, злоба в нём несколько поостыла, он стал мягче, спокойнее и терпимее. В маме он души не чаял. Мама рассказывала Нине, как однажды, когда у неё была скарлатина, дед в два часа ночи побежал на Петроградку пешком и привёл знаменитого педиатра, светило медицины, и что для этого ему пришлось валяться у доктора в ногах. Бабушка, просыпаясь по ночам, часто видела, как он сидит возле маминой кроватки и смотрит на неё, не отрываясь. По её словам, он любил дочь так же сильно, как ненавидел жену.
     Мама придерживалась на этот счёт другого мнения. Однажды, говорила она, жарким июльским днём бабушка потеряла сознание на пляже в Сестрорецке. Мама была совсем маленькой и очень испугалась, но дед испугался ещё больше. Никто никогда не видел у него такого взгляда - он был в ужасе, его трясло, как в лихорадке, прижимая бабушку к себе, он скороговоркой повторял фразу, словно взятую из какой-то пьесы: 'Не оставляй меня, не оставляй'. Когда бабушку привели в чувство (это был обычный обморок из-за жары), он долго кричал на неё, брызгая слюной, и не разговаривал до самого вечера, как будто злился, что проявил перед другими свою слабость.
     Уходя в иной мир, он всё понимал, но улыбался, крепко сжимая одной рукой бабушкину руку, а другой - мамину.
     Нининой маме тогда было восемнадцать. В её лице не было ни единой бабушкиной черты, лишь иногда, улыбаясь, она становилась немного похожей на неё. Мама уродилась в отца: высокие скулы, чуть раскосые глаза, которые придавали лицу суровость, крупный, словно топором сработанный, нос и губы 'сковородником' - верхняя короче нижней, выпяченной, что придавало её лицу вечно обиженное выражение. Она была добродушной, с ямочками на щеках, с постоянной виноватой улыбкой, которую Нина у неё переняла.
     Мама вышла замуж за одноклассника - сутулого, угловатого, с плоским невыразительным лицом, испещрённым следами от прыщей. Наверное, он был неплохим человеком, но Нина этого не помнила. Он работал в конструкторском бюро при 'почтовом ящике', и в девяностом году, когда родилась Нина, вместо зарплаты ему давали технический спирт и ветошь.
     Его убили прямо на рабочем месте. Однажды утром уборщица обнаружила дверь в комнату, где работали инженеры, открытой. Нинин отец лежал на полу, свернувшись в комок. Лицо у него было спокойное, а в голове зияла дыра. Кто и зачем убил рядового инженера, так и не установили. Мама полагала, что, задержавшись после окончания рабочего дня, отец увидел или услышал что-то, чего не должен был знать. Молодой оперативник, отец двоих детей, потерявший у них на кухне сознание от недоедания, посоветовал маме не лезть в это дело, если ей дорога собственная жизнь и жизнь близких. Мама послушалась.

Со стороны Урала принесло низкие клочковатые тучи. Моросил дождь. Колян ехал аккуратно, не отрывая взгляда от дороги, и молчал. С моста открывался красивый вид, и Крайнов невольно залюбовался им. Не в первый раз ему приходила в голову мысль, что города, которые он посещал по работе, были красивыми и интересными, но он не успевал этого заметить, мотаясь по полям, чердакам, квартирам и отделениям полиции.
     Юрьев тянулся вдоль Камы на многие километры. В его промышленном, суровом облике было что-то самобытное, делавшее его не похожим на прочие Российские города. Этот регион считался депрессивным. В советское время Юрьев был городом-миллионником, сейчас же медленно умирал, как поражённый болезнью орган.
     В аккуратно подлатанном, но безликом центре города активно строились многоэтажки, на окраинах же, в заросших чахлыми кустиками логах, ютились одинаково потрепанные 'хрущевки'. Были здесь районы, целиком застроенные домами из дерева, потемневшего под многолетним напором дождей и суровых уральских ветров. Крайнову, родившемуся и выросшему в тесной малосемейке на окраине Ленинграда, казалось диким, что в двадцать первом веке в центре города-миллионника людям приходится существовать в дощатом бараке без удобств.
     Сейчас он имел возможность внимательно рассмотреть целую цепочку таких домов из подгнившего дерева, растянувшуюся по склону холма от Камы к военному заводу и именуемую здесь улицей Калинина.
     Молотовский район возник вокруг градообразующего предприятия - завода 'Юрьевские Крылья' - и выглядел лучше других, несмотря на то, что состоял сплошь из хрущевок. Здесь регулярно красили фасады и асфальтировали дворы, а по весне в уродливые пятиугольные вазоны даже совали цветы.
     Зоя Ремизова жила в одной из светло-зелёных пятиэтажек, выстроившихся вдоль Пролетарского проспекта, как солдаты на параде. Издали они казались ухоженными, но вблизи производили совсем иное впечатление. Мутные стёкла в рассохшихся рамах, балконы, обитые гнилыми досками, исписанные похабщиной стены.
     В этом царстве однообразия и запустения заблудился даже Колян, и теперь, чертыхаясь себе под нос, колесил между одинаковыми бетонными коробками, то и дело высовываясь из окна, чтобы рассмотреть номера домов, неаккуратно намалёванные краской прямо на стенах.
     - А вот в Норильске номера домов пишут огромными цифрами, иначе в метель не разглядеть, - сказал Крайнов. - После этого адреса высадишь нас где-нибудь кофейку выпить, а то сил нет, как спать хочется.
     - Нина посмотрела на него с благодарностью.
     - О, вот! - радостно воскликнул Колян. - Кажись, приехали.
     Возле подъезда на пыльной скамейке сидели две старушки. Одна из них, сморщенная, как урюк, укутанная в два пуховых платка, гладила облезлого и грязного уличного кота, бесстрашно держа его на коленях. Другая, помоложе, с неожиданной яростью ковыряла землю кончиком деревянной палки. Было видно, что появление чужаков оторвало их от спора или даже ссоры, и во взглядах обеих читалась неприкрытая враждебность.
     - Добрый день, - вежливо кивнула им Нина.
     Приветствие повисло в воздухе. Сморщенная старушка спустила кота на землю, отряхнула полы линялого рябинового пальто и уставилась на неё в упор. Вторая даже головы не повернула, только продолжила чертить палкой по земле.
     - Здравствуйте, дамы, - пришёл на выручку Нине Крайнов. - Федеральная служба розыска пропавших. Готовы оказать неоценимую помощь государству?
     Нина удивлённо обернулась к нему. Ещё минуту назад Крайнов тёр ладонью усталое, землистого цвета лицо, говорил вяло, признавался, что силы на исходе - и вдруг в его тоне появился невесть откуда взявшийся задор.
     Сморщенная старушка, хмыкнув, сделала вид, что занята котом, зато вторая вдруг преобразилась на глазах: засуетилась, освобождая место на скамейке, улыбнулась и мелко закивала головой в грязной лыжной шапке.
     - Ремизовых знаете? - без обиняков продолжил Крайнов.
     - Зойкиных родителей-то? Как не знать, это хрущевка, тут все всех знают.
     - И что они за люди?
     - Обычные. Ни бедные, ни богатые. Ни злые, ни добрые.
     - Хорошие, - вдруг подала голос сморщенная старушка с котом. - Да вот только к лучшему, что Зойка-то пропала.
     - Да ну, тёть Дусь, придумываешь всё вечно. Глупости говоришь. Разве ж они плохие люди?
     - Люди-то, может, и хорошие... - загадочно проговорила тётя Дуся и, наклонившись к коту, забормотала ему что-то ласковое и неразборчивое, как младенцу.
     - И всё же Зое жилось нехорошо, так?
     - Да хорошо ей жилось, - вмешалась 'лыжная шапка'. - Комната своя есть, шмотки дорогие, велисопед (она так и сказала 'велисопед'), коньки с колёсиками... С жиру бесятся, с жиру. Разве ж её Катька или Вадим тронули хоть раз, а?
     - Не тронули, - с той же интонацией, что нашёптывала коту, ответила тётя Дуся. - Только у них друг с другом любовь, а девочку побоку. Лучше б не рожали. Оттого она и сбегала уже к бабушке в деревню, и в этот раз сбежала, только подальше. Помяните моё слово.
     - Ты-то, баб Дусь, в её возрасте так хорошо жила? Шоколад, мясо ела каждый день? Платьев и пальтов у тебя сколько было, а? Все на один крючок вешались, небось.
     - 'Пальтов', - зло передразнила её старушка. - Как чай пить, так лэди, а как по-русски нормально сказать, так Фрося Бурлакова. Пальто-то у меня, дорогуша, может, и одно было, да мои родители меня любили. А Зойка эта, даже когда совсем крохой была, за ручку мать никогда не держала. Идут Катька с мужем, обнялись, воркуют, как два голубка, а дитё сзади бежит, едва поспевает, даром, что в машины носятся туда-сюда. Они, Клава, друг друга любят, а Зоя им только мешает. Беда это, ты пойми. Всё. Хватит болтать, - с этими словами тётя Дуся ловко подхватила на руки кота и пошла к двери.
     Клава с недовольным лицом засеменила сзади, пытаясь отряхнуть налипшую грязь с кончика палки.
     - Хорошенькое дело, - протянул Крайнов. - Вот как оно, оказывается.
     Дверь им открыли сразу после первого звонка, ничего не спрашивая. На пороге стояла полная женщина с ярко-рыжими коротко стрижеными волосами. На ней было цветастое платье, на шее - массивная аметистовая шайба. Увидев Нину и Крайнова, она смутилась и, съежившись, отступила вглубь коридора. Радостно-взволнованное выражение исчезло с её лица, как стёртое губкой.
     - Здравствуйте. Мы хотели бы поговорить с Екатериной или Вадимом Ремизовыми...
     - Ну, я Екатерина, что вам? - грубовато отозвалась женщина, теребя аметистовую шайбу. - Если из газеты, говорить не стану, и не надейтесь...
     - Мы из Федеральной службы розыска пропавших, - перебил её Крайнов. - Нужно поговорить.
     - Хорошо, проходите. На кухню, вот сюда. Разуйтесь только на коврике, я только полы помыла.
     Нина нахмурилась. Похоже, что тётя Дуся не соврала: в семье не очень-то опечалены исчезновением Зои. Хотя, оборвала она саму себя, все люди по-разному переживают горе, может быть, у человека такая реакция.
     - Вы уходить собрались? - мягко начал Крайнов. - Мы вас надолго не задержим.
     - С чего вы взяли? Никуда я не собралась, - раздражённо ответила Екатерина, освобождая плюшевый кухонный диванчик от кипы глянцевых журналов.
     - Вы нарядились, я думал, мало ли, в гости собрались...
     - Не время по гостям расхаживать, у меня дочь пропала, уж вам ли не знать. А дома я всегда так хожу. Глупость это - хранить вещи до 'лучших дней'. Никогда не знаешь, когда наступит час 'икс', и вещи вообще не понадобятся.
     Екатерина говорила быстро, нечётко, проглатывая окончания слов. Её фразы налезали друг на друга, как строчки в тетради нерадивого первоклассника.
     - Вы правы. Но дверь всё-таки нужно с осторожностью открывать. Вы ведь нас не знаете. Я, конечно, понимаю, что вы ждёте дочь...
     - Я ждала не дочь, а мужа, - раздражённо выпалила Екатерина и осеклась.
     Повисло неловкое молчание. У Крайнова дёрнулась щека, но он тут же совладал с собой и спросил:
     - Он на работе?
     - Да, но обедать ходит домой. Не потому, что у нас денег нет, просто у него больной желудок, и ему нужно кушать домашнее, - зачем-то пояснила она.
     Нина сжала под столом кулаки. Рыжая женщина раздражала её. Несмотря на сильную полноту, она двигалась мягко и грациозно, словно танцуя. Освободив диванчик и стол, она как ни в чём не бывало взяла красную пластиковую лейку и стала поливать цветы на подоконнике. Казалось, её совершенно не волнует, что приключилось с несчастной Зоей. 'Надо в лоб спросить, - кипятилась Нина, - не они ли с её обожаемым мужем сделали что-нибудь с девочкой'.
     - Почему вы назвали дочь Зоей? - вдруг спросил Крайнов.
     - Что?
     Округлые руки Екатерины замерли. Вода выплеснулась мимо цветочного горшка, прямо на подоконник.
     - Я спросил, почему вы назвали дочь Зоей, - спокойно повторил Крайнов.
     - Почему? - затараторила Екатерина, взяв себя в руки. - В смысле почему... как нравилось, так и назвали... Захотелось. К чему вообще этот вопрос?
     С досадой прищёлкнув языком, она промокнула лужицу на подоконнике салфеткой. Нина успела заметить, что руки у женщины дрожат.
     - Из любопытства.
     - Что? Кто вы вообще такой? Даже менты, которые не хотели принимать у меня заявление...
     - Зоя - это жизнь. Разве она была вашей жизнью?
     У Нины перехватило дыхание. Да что он говорит? С ума, что ли, сошёл? Жалобу захотел? Да и некрасиво это... 'Испанский стыд - это чувство стыда за поступки другого человека', - всплыла у неё в памяти цитата из журнала, который предлагали в самолёте. Может, финский, а не испанский? Какая разница!
     - Да как вы смеете!
     Екатерина выпрямилась и стояла, нависая над ними, с пылающими от гнева щеками.
     - Почему Зоя убежала в первый раз? - невозмутимо задал вопрос Крайнов.
     - Уже натрепали, - неожиданно спокойно ответила Екатерина. - Да, мы живём не так, как другие семьи. Мы много времени посвящаем друг другу, потому что, - она сделала театральную паузу и продолжила с нажимом, - мы любим друг друга, а не сошлись от безысходности или по залёту, как другие. Но это не значит, что мы не заботились о Зое. Мы обеспечивали её всем необходимым. Хочешь ролики - вот тебе ролики, велосипед - пожалуйста, краски и кисти... Вы знаете, сколько стоят принадлежности для рисования? Вы хоть представляете, во сколько людям сейчас обходится ребёнок?
     - К сожалению, нет, - с ледяным спокойствием ответил Крайнов.
     У него опять дёрнулась щека, а Нине вдруг стало жарко. Ещё немного, и она не выдержит. Скажет этой женщине всё, что думает о ней. Перед глазами у неё мелькнуло видение - девочка с розовым воздушным шаром в виде зайца.
     - Зачем тогда заводить такую дорогостоящую вещь? - звенящим от гнева голосом спросила Нина и сама испугалась.
     - Так, всё, хватит. Поговорили. Вон из моего дома, хамло!
     - Прошу вас извинить мою помощницу, она молода и немного погорячилась. Вы же хотите помочь нам найти вашу дочь?
     - Хочу. Но на вас я буду жаловаться.
     - Пожалуйста. Повторяю вопрос: почему Зоя сбежала?
     - Ей... не хватало общения.
     - Поймите, я не обвинять вас сюда пришёл, - тихо сказал Крайнов. - Я пришёл, чтобы найти вашу дочь. Ваши материнские и человеческие качества меня мало интересуют. Мне нужна информация.
     - Зоя сказала, что не хочет жить с нами, - поспешно, словно собираясь нырнуть в прорубь, ответила Екатерина. - Мы, видите ли, не видели в ней личность. Личность. Да она с игрушками спала!
     - Может быть, поэтому и спала, - как будто про себя, пробормотала Нина.
     - Почему вы заявили о пропаже только на следующий день?
     - Вот потому и заявила. Думала, она опять к бабке усвистела. Мы перед её... уходом... крупно повздорили. Она просила, чтобы я сходила с ней к стоматологу. Она их боялась - страсть... С детства, когда ей молочные драли без наркоза, пачками. У неё были очень плохие зубки...
     Черты Екатерины смягчились, и она шёпотом продолжила:
     - Я не пошла. Сказала ей, чтобы шла одна, мол, как малевать, так ты личность, а как в зубе дырку заделать...
     Лицо женщины неожиданно сморщилось, собралось складками, как синтетическая тряпка под раскалённым утюгом. Она сделала один свистящий вдох, другой - и разрыдалась. Она плакала почти искренне, высоко подбрасывая округлые плечи, и Нине очень хотелось ей поверить.
     - Я хотела... полюбить её, но не смогла.
     - Мы осмотрим комнату? - холодно, без тени сочувствия спросил Крайнов и, не дожидаясь разрешения, направился в коридор.
     Нина посмотрела на плачущую женщину с брезгливой жалостью. Выдержав этот взгляд, Екатерина с усмешкой бросила ей:
     - Ты не поймёшь. Мы любим друг друга, и третий нам не нужен, ясно?
     - Если она была вам не нужна, зачем вы завели ребёнка?
     - Чтобы как у всех было, понимаешь? Это страшный принцип - 'как у всех'. Стадное чувство. Осуждаешь? Плевать я хотела на твоё осуждение, моль ты бледная. Иди в рот своему хахалю смотреть.
     Нина встала и быстро вышла. Вслед ей нёсся истеричный хохот Екатерины.
     - Не обращай внимания, - тихо сказал Крайнов, когда она вошла в комнату Зои.
     В маленьком помещении было солнечно, пахло клеем и почему-то переспелыми яблоками. На громоздком столе у окна были разбросаны восковые мелки, 'ванночки' с акварельными красками, блокноты и альбомные листы. В баночке из-под майонеза осталась вода с непонятного серо-бур-малинового цвета. Из воды торчала ручка кисточки.
     - Я и не обращаю.
     - Поэтому ты вот-вот разревёшься?
     - Наверное, я была неправа, разговаривая с ней в таком тоне.
     - Хочешь сказать, мы были неправы?
     Крайнов аккуратно достал кисточку, вытер бумажной салфеткой и пробормотал:
     - Кто-то уже рылся на этом столе. Полиция или сами Ремизовы?
     - Почему вы так решили?
     - Ни один уважающий себя любитель рисования не оставит кисточку вот так в банке - портится ворс. Это азы, этому учат на первых занятиях. Так что, считаешь, что мы неправы?
     - Не знаю. Она мать, у неё пропал ребёнок, мы не должны поступать так, как бы мы к ней не относились.
     - Э - этика, - насмешливым шёпотом ответил Крайнов. - Знаешь, меня ведь разозлило не то, что в их жизни нет места Зое. Не-е-ет. И даже не то, что они завели нежеланного ребёнка и мучили и его, и себя. Важно другое. Она поставила на Зое крест. Похоронила её. Она говорит о ребёнке в прошедшем времени. Ей будет легче, если девочка не вернётся. Вот это - свинство.
     Стены были увешаны рисунками так, что почти полностью скрывали безвкусные обои с крупными голубыми цветами. Лошади, кошки, героини японских мультиков с огромными голубыми глазами, олени, звёзды и даже один искусно выполненный пейзаж - вид на Каму откуда-то из Заречья.
     - Хм, Заречье. Опять Заречье.
     Крайнов задумчиво разгладил ладонью загнутый уголок рисунка. На диване сидел, таращась в пространство глупыми пластмассовыми глазами, пыльный плюшевый тигр. Крайнов прикоснулся к его рыжевато-коричневой холке:
     - Плохо, когда вместо родителей плюшевый друг и нарисованные лошадки, правда?
     - Вы скоро там? - раздался из-за двери голос окончательно взявшей себя в руки Екатерины. - Нечего тут сериал 'След' изображать.
     Крайнов дёрнул щекой, приоткрыл дверь и ровным голосом сказал, ни к кому не обращаясь, в образовавшуюся щель:
     - Сколько нужно, столько и будем.
     Екатерина пробормотала что-то оскорбительное и хлопнула дверью кухни так, что в коридоре с потолка посыпалась побелка. Крайнов тихо прикрыл дверь и повернулся к тигру:
     - Я бы тоже сбежал к чертям из такого дома.
     Нина фотографировала. В маленькой комнате снимки получались плохо, удавалось захватить совсем маленькие куски, поэтому она щёлкала всё подряд. Книжные полки, шкаф с перекошенной дверцей, засунутая между софой и окном старая клетка для хомяка или попугая... Странная комната. Казалось, Зоя пропала не три недели, а три года назад.
     - Дверь в комнату снаружи оклеена обоями. Нет, ты понимаешь, Нина, они делают вид, что в квартире ребёнка просто нет!
     В замке входной двери заскрежетал ключ, заскрипели петли.
     - Кити, ласточка, ты дома? - раздался в коридоре тонкий, слащавый голос, мало похожий на мужской. - Ты почему не встречаешь Вадика?
     - Тьфу, блин, - шёпотом выругался Крайнов.
     Его передёрнуло, но он распахнул дверь и бодро поздоровался:
     - Добрый день, Вадим!
     - У нас гости? - удивился отец Зои.
     Это был полноватый мужчина с изжёлто-бледным, нездоровым цветом лица. Над верхней губой у него темнели тонкие и редкие, как у подростка, усики, глаза лихорадочно блестели, а уголок рта слегка подёргивался.
     - Полиция это, - буркнула Екатерина, промелькнув в дверях кухни.
     - Федеральная служба розыска пропавших, - с нажимом поправил Крайнов.
     - Насчёт Зои? - с дрожью в голосе спросил Вадим.
     Он глубоко вздохнул и театрально отвернулся к двери, якобы скрывая подступающие слёзы.
     - Да, насчёт Зои. Будьте любезны, скажите нам, почему Зоя сбежала из дому к бабушке?
     - Так она у бабушки? - с глупой улыбкой спросил Ремизов.
     - Да не сейчас, тогда, - раздражённо крикнула Екатерина из кухни.
     - Ааа, тогда... Тогда... Да, сбежала...
     Нина поймала себя на мысли, что ждёт, когда Ремизов начнёт прибавлять к словам '-с', как подобострастные персонажи русской классики.
     - Я знаю, что сбежала, - сурово сказал Крайнов. - Почему?
     - Подростковые проблемы, - коротко ответил Вадим. - Я, разрешите, разденусь. Я на обед... эта... пришёл. У меня... эта... гастрит.
     - Нам пора, - сказал Крайнов, поворачиваясь к Нине. - Спасибо. Постарайтесь сделать вид, что вы рады, когда Зоя вернётся, - с этими словами он вышел.
     - Ну что, едем кофе пить? - с радостной улыбкой встретил их внизу Колян.
     - Сейчас бы воздухом подышать, - ответил Крайнов, залезая в машину.

К Ларисе, матери Елены Шавровой, они приехали уже под вечер. Перед самым закатом неожиданно выглянуло солнце, и город совершенно преобразился. Преобладавшие в его палитре серые, зелёные и голубые цвета уступили место красным, золотистым и бежевым, яркие блики от оконных стёкол легли на серые стены, и даже в многометровых лужах вспыхнули солнечные отсветы.
     Несмотря на пропажу дочери, Шаврова, которая была главой комитета по спорту Юрьевского края, весь день провела на работе и только по просьбе Крайнова согласилась принять их дома.
     - Зачем мы в квартиру едем? - спросил Колян, зевая. - Она же в администрации работает, там и поговорили бы.
     - Я люблю смотреть, как люди живут, - пробурчал, отвернувшись к окну, Крайнов. Было непонятно, шутит он или говорит серьёзно.
     Шавровы жили в многоэтажном жилом комплексе на одной из главных улиц города. Холлы блестели новенькой плиткой и зеркалами. У входа за столиком сидела неожиданно молодая и привлекательная консьержка.
     - К Ларисе Михайловне? Она меня предупреждала, - затараторила девушка, хлопая длинными синими ресницами. - Поднимайтесь вот на том лифте. Боже мой, горе-то какое, - закидывая удочку для продолжения разговора, с плохо скрываемым любопытством проговорила она.
     - Спасибо, - сухо поблагодарил Крайнов и зашагал к лифту.
     В холодном свете люминисцентной лампы его фигура отбрасывала на стену гротескную нелепую тень, похожую на слендермена. Нина едва поспевала за ним, как ребёнок за взрослым.
     В лифте Крайнов расстегнул верхнюю пуговицу рубашки:
     - Душно как-то. Гроза, что ли, будет? Хотя какая гроза при таком холоде...
     Шаврова встретила их в холле. Её широкоскулое смуглое лицо казалось непроницаемым, на длинных волосах блестели капельки воды - видимо, она только что приняла душ.
     - Добрый вечер, - её голос напоминал автоинформатор. - Юрий... Дмитриевич, верно? - и, дождавшись его кивка, она вопросительно повернулась к Нине.
     - Нина, - вмиг пересохшими губами представилась она.
     Нина до смерти боялась таких богатых, властных, сильных женщин, которые смотрели на неё, как удав на кролика. И всё же в этой Ларисе Михайловне чувствовался какой-то надлом. Она слишком нервно вытягивала шею из ворота дорогого свитера, слишком поспешно поворачивала ключ в замке, излишне суетилась в коридоре возле встроенного шкафа с огромными зеркалами.
     - В гостиной будет удобнее, - бросила она, - и не разувайтесь. Терпеть не могу всех этих тапочек и ковриков, что за деревенская привычка!
     Квартира Шавровой, в отличие от жилищ многих влиятельных людей, в которых довелось побывать Крайнову, была обставлена со вкусом и сохранила ту нотку уюта, которая отличает самый роскошный дом от музейного зала. Несмотря на явную любовь хозяйки к резной мебели, позолоте и шелкам, комната не казалась плодом воспалённого воображения внезапно разбогатевшего купца.
     - Хотите чаю? - всё тем же ровным, лишённым всяких интонаций голосом спросила она.
     - Не откажусь, - вдруг согласился Крайнов. - И девочке, пожалуйста. Она очень замёрзла.
     Нина вздрогнула. Крайнов никогда не называл её девочкой, тем более, в присутствии посторонних. Он вообще не терпел ни сюсюкания, ни панибратства. И всё же его реплика возымела должный эффект: лицо Шавровой вдруг неуловимо изменилось. Так тает под солнечными лучами корочка льда на весенних лужах. Её черты смягчились, чуть дрогнула нижняя губа, и глаза стали влажными. Кивнув, она совершенно другим, глубоким, красивым голосом сказала:
     - Минуточку. Черный, зелёный?
     Когда Лариса Михайловна вернулась с подносом и чашками, её губы снова были плотно сжаты, а глаза отливали стальным блеском, но, наклоняясь к Нине, она спросила доверительным тоном:
     - Может быть, имбиря с мёдом? Мне очень помогает не разболеться.
     - Нет, спасибо, - смущённо заёрзала на роскошном стуле Нина, думая о том, как бы не разбить чашку из полупрозрачного фарфора.
     Наполнив чаем чашки, Шаврова присела на козетку напротив них и слегка кивнула головой, как бы приглашая к разговору. В её осанке, в манере держаться, в жестах было что-то глубоко аристократичное, что одновременно располагало и не допускало фамильярности.
     - Лариса Михайловна, - начал Крайнов, - я прекрасно понимаю, сколько раз вы уже говорили всё то, что я хочу от вас услышать. Но я хочу услышать это от вас. А ещё мне будет нужно взглянуть на комнату Елены.
     'Я, мне', - он не зря говорил так. В этот момент ему важно было отгородиться вместе с Шавровой от внешнего мира, установить контакт с ней. Он понимал, что у Елены больше шансов остаться в живых, чем у других девочек, и поэтому хотел получить максимум информации, даже если ему придётся выдавить Ларису, как лимон.
     - Я понимаю, - спокойно ответила Лариса Михайловна. - Элина Наильевна рекомендовала мне вас, как лучшего специалиста в поиске пропавших...
     - Простите, что перебил вас, - с нажимом прервал её Крайнов, - но сейчас я буду вынужден причинить вам боль. Я всё понимаю, но вы должны услышать это от меня, хоть я могу показаться вам и не только вам, - и он взглянул на Нину, - жестоким. Лена не просто пропала. Вам не позвонят с предложением выкупа. Ваша дочь - третья из пропавших.
     Лариса мужественная перенесла эту весть.
     - Так вот почему Элина убрала отсюда своих орлов, - с кривой усмешкой ответила она. - Она знала, что некому требовать выкуп. Это педофил, маньяк? - в голосе Шавровой появились истерические нотки.
     - Я не знаю.
     - Так что вы знаете?! Что вы узнали? Вы же прилетели вчера вечером, так?
     - Я не стану отчитываться перед вами, Лариса Михайловна, - очень спокойно ответил Крайнов. - Я пришёл сюда выслушать вас, а вы теряете драгоценные минуты своей дочери. Не повторяйте чужих ошибок.
     - Что рассказывать? - всё ещё раздражённо, но уже без истерики спросила Шаврова. - Мы поехали в торговый центр. Мне срочно нужны были кроссовки для фитнеса. Я предложила Елене прогуляться по магазинам, но она осталась в машине...
     - Почему? Мне сложно представить девочку, которая откажется от похода по магазинам, - перебил её Крайнов.
     - Лена - очень сложная девочка. Она сильно комплексует из-за внешности. Два года назад у неё сильно стало падать зрение. Пришлось подобрать очки. Я хотела, чтобы Елена носила контактные линзы, но окулист запретил. Что-то там с чувствительностью слизистой... Весной мы установили ей брекет-систему, ну, знаете, эти скобки на зубы...
     Шаврова со свистом втянула воздух - это было слишком похоже на всхлип - и опустила голову, делая вид, что разглядывает что-то в чашке.
     - У Лены есть друзья?
     - Мало. Одна девочка в классе ходит к нам. Юля, кажется. Светленькая такая, с кудряшками. Глуповата, пожалуй, но добрая. Елена не очень контактная девочка, а тут ещё этот перевод... До шестого класса я учила её в обычной школе здесь, в Веретенье. Но педагоги очень слабые, очень. Да и программа оставляет желать лучшего. Мы решили...
     - Вы решили, - мягко поправил её Крайнов.
     - Ну да, да, я решила, что лучше будет в гимназии на Пионерском. Французская гимназия, старинное здание... Не потянули. Просела успеваемость, начались головные боли, ускорился прогресс близорукости...
     Шаврова опять издала полувсхлип-полувздох, сделала большой глоток чая и продолжала:
     - Пришлось перевести её в третью английскую возле 'Крыльев'. Не гимназия, конечно, но сами понимаете, зрение, нагрузки... С программой и учителями вроде бы всё устаканилось, но дети... Понимаете, в Веретенье Елену просто любили. Им было всё равно, кто я, какой пост занимаю, кто Еленин дядя... В гимназии этот вопрос тоже не поднимался, но по другой причине. Там просто не было обычных родителей. В 'тройке' дело обстоит немного иначе. Там очень много способных детей из 'простых' - вы понимаете о чём я? - семей. Разумеется, включился фактор зависти...
     - Я понял, - снова прервал её Крайнов. - Вы пошли в торговый центр. Лена осталась в машине. Вы закрыли её?
     - Что вы! Елена терпеть не могла... - побледнев, Шаврова испуганно зажала ладонью рот, как будто сказала что-то ужасное, - не может закрытых пространств. Даже спит с открытой дверью.
     - Вы ушли, она оставалась в машине. Что дальше?
     - Я вернулась... а её нет! Я, представляете, поначалу испугалась за машину. Хотела её отругать, сказать, мол, разве можно оставлять машину открытой... Я испугалась за машину!
     Лицо Ларисы Михайловны исказилось, как от боли, из горла вырвался сдавленный стон. На ощупь, как слепая, она попыталась взять чашку, но только задела её, и чай выплеснулся на скатерть. Нина бросилась помогать: промокнула лужицу салфеткой, налила в чашку немного воды из графина.
     Шаврова машинально поблагодарила и заговорила вновь. Голос её звучал глухо и влажно от сдерживаемых слёз:
     - Потом я пошла к охраннику. Стала набирать её номер - мобильный валялся тут же, возле выезда с парковки. Никто ничего не видел. Вот и всё. Никогда не прощу себе того, что я кричала на неё, прежде чем уйти. У Елены... у Леночки на подбородке вскочил прыщик, и она так волновалась... А я сказала, я сказала... 'Дура, не надо было лопать вчера шоколад'. Так и сказала. А вдруг это последнее, что она от меня слышала?
     - Не думайте об этом, - посоветовал Крайнов.
     - И что - это поможет?
     - Не знаю, - честно ответил он. - Позвольте, мы осмотрим комнату Лены.

Солнце уже исчезло за домами, и только одинокий красноватый луч подсвечивал пушистые облака на горизонте. Внизу лежал город, и оставалось только удивляться, каким маленьким он кажется с высоты. Комната Елены была похожа на китайскую шкатулку 'designed in England' из тех, что продают в подарочных коробках к Восьмому марта: всюду голубой цвет, серебро, узоры, переливы, цветочки - не хватало только розовощёких ангелочков или пухлых купидончиков. Белое кожаное изголовье кровати отливало перламутром, на голубом покрывале сидела целая семья медвежат Тедди, невесомые серебристые занавески колыхались даже от дыхания. На столе был идеальный порядок: аккуратные стопочки чистых и исписанных тетрадей, на белой полке с резной головкой единорога - учебники строго по высоте. Никаких фотографий, постеров, газетных вырезок с кумирами. Очень стильно и очень холодно. Нина даже поёжилась - настоящие чертоги Снежной королевы.
     - Как в музее, - тихо сказал Крайнов. - Красиво, но неживо.
     Сделав несколько шагов, он распахнул дверцу гардеробной и даже отшатнулся: вещи на плечиках развешаны аккуратно, как в магазине, идеально сложенные футболки, носки обуви выровнены, как по линейке.
     - Идеальный ребёнок.
     - Может быть, Лариса Михайловна прибрала здесь?
     - Лариса Михайловна. Только руками дочери. Леночке отчаянно хотелось заслужить одобрение, понимаешь?
     Нина достала фотоаппарат и сделала несколько снимков комнаты.
     - Я всё увидел, - очень серьёзно, даже озабоченно сказал Крайнов. - Снимай и пойдём.
     Уже уходя, Нина краем глаза заметила небольшое яркое пятно, выделявшееся на фоне пастельных цветов комнаты. Повернув голову, она увидела на одной из книжных полок маленькую игрушку - куклу-марионетку в платье из ярко-зелёного атласа. Эта марионетка причиняла ей чувство смутного беспокойства, но причину она вспомнить не могла. Остановившись, Нина сфотографировала марионетку крупным планом.

Глава 7. Надежда

- Ты поедешь в гостиницу, - сказал Крайнов, едва Шаврова закрыла за ними дверь. - Никаких но, - прибавил он, видя, что Нина собирается возразить, - тебе нужно выспаться, ты уже ничего не соображаешь. Я пойду к Элине, нужно глянуть запись с парковки ещё раз. Там нет ничего особенного, но вдруг я что-то пропустил. Лена просто почему-то вылезает из машины и выходит из кадра, как будто её позвали. Этот человек знал, где начинается мёртвая зона камеры, и сам не попал в объектив.
     - Может быть, ей просто надоело сидеть в машине? - с трудом подавляя зевоту, предположила Нина. - Решила размять ноги.
     - И оставила открытой материнскую 'ауди'? Ты видела эту женщину? Ты бы посмела её ослушаться, будь ты её дочерью? Нееет. Человек, который выманил Лену, был ей либо очень хорошо знаком, либо она просто не могла ему отказать. Инвалид, ребёнок, беременная женщина... Или мужчина в гипсе, который грузит мебель в фургон. Помнишь, откуда это?
     - Из 'Молчания ягнят'. Похищение Кэтрин Мартин. Та же влиятельная мать... Надеюсь, нам повезёт так же, как Клэрис Старлинг.
     - Нам должно повезти больше, - неожиданно делаясь суровым, ответил Крайнов. - У Буффало Билла было много жертв, и выжила лишь последняя. Мне хотелось бы верить, что все девочки ещё живы. Мы не нашли ни одного тела. Это может означать, что он тщательно скрывает тела, конечно, но мне хочется верить...
     Они вышли на улицу. Синие сумерки разбегались от золотистого света фонарей. Высоко в небе мигали огоньки самолёта, заходящего на посадку в аэропорт. Нине вдруг страшно захотелось домой, в Дом с подсолнухами, на скрипучее кресло-кровать, обитое выцветшим коричневым плюшем.
     Колян дремал на водительском сиденье, убаюканный приглушёнными голосами ведущих по местному радио. Крайнов постучал по стеклу и, пошевелив указательным и средним пальцами, показал, что пойдёт в Управление пешком. Нина тоже не прочь была прогуляться до гостиницы, но ноги у неё гудели, как провода высоковольтной линии, а веки сами ползли вниз, словно у уложенной на спину куклы.
     Всю дорогу Нина молчала, погружённая в полудрёму. Чтобы развлечь пассажирку, Колян поймал другую волну, и теперь она вынуждена была слушать 'наш притончик гонит самогончик'. Колян пытался казаться весёлым, он подпевал и время от времени поглядывал в зеркало на Нину, которую кидало из угла в угол на суровых юрьевских дорогах. Ему было неприятно то, что она, как он считал демонстративно устроилась сзади, лишний раз желая ткнуть его носом в различие между следователем (а следователь ли она, кстати?) из Питера и водилой из Юрьева. Злость его выражалась в том, что не щадя подвеску, он на скорости скакал по рытвинам и колдобинам. У Нины и в мыслях не было обижать Коляна, она просто устала и не хотела слышать ни болтовни, ни шансона, ни скрипа старой 'волги' на ухабах.
     - Приехали, ваше величество, - ядовито сказал Колян, останавливаясь перед гостиницей. - На кофе не пригласите? Юрий Дмитриевич-то, пожалуй, не только киношку поехал смотреть к железной Эльке.
     Нину передёрнуло от его развязного тона и внезапного масляного блеска в глазах. Она физически ощутила тошноту и даже поискала глазами урну на случай, если её действительно вырвет.
     - Спасибо, конечно, за предложение... - она сделала паузу и, собравшись с духом, добавила, - но не пойти бы тебе куда подальше с твоими мерзостями.
     И, не дав ему времени опомниться, взбежала по ступенькам к ярко освещённым дверям гостиницы 'Уральская'.
     Пока она поднималась по лестнице, её трясло от омерзения. Откуда-то из необъятных разноцветных глубин памяти выплыла картинка: лето, тесная квартирка на окраине Питера, струящаяся от ветра тюлевая занавеска. Мама с подругами сидит за столом, улыбается, зачитывает имениннице - своей подруге Ирине - стихи собственного сочинения. Гремит музыка: Аллегрова, Буланова, 'Ах, какая женщина...' Мама не любит такие сборища, такую музыку, всех этих пьяных краснолицых гостей в тесной, нелепой одежде 'на выход'. Нет, мама не сноб, она просто безумно далека от всего этого, но она боится обидеть тётю Иру, и потому покорно сидит рядом с ней, мелкими глотками пьёт водку из пузатой стопки (такие когда-то были едва ли не в каждой квартире), промокает лоб бумажной салфеткой и смеётся пошлым, много раз слышанным шуткам.
     Нина оказалась зажатой между двумя потными, сильно накачанными спиртным мужиками на другом конце стола. Один из них, осоловело поводя взглядом по сторонам и безрезультатно пытаясь унять пляску узоров на обоях перед глазами, то и дело наваливается на Нину мягким толстым боком, рыгнув, просит прощения, но тут же, забывая о её существовании, буквально вдавливает её во второго, сидящего справа, мужика. Тот поначалу кажется Нине более приятным: он улыбается, шутит, заговаривает с ней на разные темы, и выглядит трезвее первого. Улучив момент, он приглашает Нину танцевать. Ей этого не хочется, но отказывать она не любит и не умеет, вот почему спустя минуту его влажные горячие пятерни уже стискивают Нинину ладонь и плечо. Ей неприятен исходящий от него запах перегара и пота, горячечное тепло его потных рук, то, как он ловко прижимает её к себе. Нина молча вырывается, стараясь не привлекать к себе внимание. Она не помнит его лица, но ощущение влажных рук, шарящих по её телу, забыть не может. Ей отвратительно до тошноты, и в то же время страшно поднять шум. Пресловутый 'синдром хорошей девочки', о котором говорили на юридической психологии. Тебя тащат в кусты, а ты не решаешься закричать, потому что кричать неприлично.
     Наконец, улучив момент, Нина выворачивается из его рук и почти бежит к маме, плюхается возле неё на диван и замирает, как в детстве, ища защиты. Мама не видела. Она не понимает. Равнодушно скользнув взглядом по скрюченному отвращением и страхом Нининому силуэту, она отворачивается к тёте Ире. Смех. Хриплый голос Аллегровой, утверждающей, что все бабы - стервы. Нина дрожит и борется с подступающими слезами и тошнотой.
     Но он ещё не оставил её в покое. Не стесняясь Нининой мамы, он буквально выдёргивает её из-за стола и пытается тащить на балкон. И тут Нину захлёстывает холодное бешенство. Лицо становится гордым, даже высокомерным, и неожиданно красивым, таким, каким бывает лицо женщины в миг, когда она ставит на место подлеца.
     - Виктор Михайлович, - говорит она, - не кажется ли вам, что будет не очень красиво, если я сейчас, при всех, втащу вам по морде?
     Откуда взялось это дворовое словечко, Нина и сама не знает, но оно действует лучше любых толчков и ухищрений. Потные руки разжимаются, и Нина едва не падает. Протиснувшись мимо обнимающихся под разудалую песню парочек в коридор, она запирается в ванной и давится сухими, злыми рыданиями.

Очень холодно и болит голова. Должно быть, она уснула в том сарае на берегу Камы. Главное, чтобы мама и отчим не заметили её долгого отсутствия, иначе будут орать. Колотить её, мама, конечно, не даст, но сама может дать звонкий подзатыльник... Звонкий... Как звенит в голове. Какой странный потолок, и как он низко над головой... разве это сарай? Потолок волнистый, металлический, как на старых автобусных остановках. Лицо мокрое. Где я? Мама!
     - Проснулась, - незнакомый тонкий голос у самого её уха. Девчоночий голос, гнусавый от насморка или слёз.
     - Эй, ты проснулась?
     Асе потребовалось немного больше времени, чем обычно, чтобы повернуть голову. Шея затекла и болела, как однажды в детстве, когда она во сне свесила голову с кровати. Она лежала в незнакомой комнате без окон с лампочкой под потолком и двухэтажными нарами вдоль стен. На нижних нарах у противоположной стены устроились две незнакомые девчонки. Ещё одна стояла возле неё, ухватившись руками за край нар.
     Тюрьма? Что могло произойти, из-за чего я попала в тюрьму? И разве детей сажают в такие вот камеры? Я ничего не помню! Не могла же я кого-то убить... За кражу ручки меня не могли посадить в тюрьму... А вдруг меня кто-то подставил? Мама!
     - Тебя как зовут? - спросила одна из сидящих на нарах девчонок. Гнусавый голос принадлежал ей. Кажется, она была простужена.
     - Где я? - дрожащим голосом спросила Ася. - Это тюрьма?
     - Хуже, - ответила та, что стояла ближе всех.
     У неё были большие карие глаза, буйные тёмные кудри и маленький шрамик на подбородке. Она казалась спокойнее остальных.
     - Психушка? - испуганно предположила Ася.
     - Обещай, что не будешь орать, - сказала девочка со шрамом. - Он не любит воплей. Куклы должны молчать или говорить шёпотом. Будешь орать - нам всем перестанут давать еду и отключат отопление. Ленка орала, он отключил отопление, и Зойка простыла.
     - Не буду, - прошептала Ася. - А кто он?
     - Он похитил нас и держит здесь, - загнусавила Зойка.
     - Псих, - пояснила девочка со шрамом.
     Внешне она была спокойна, только уголок левого глаза дёргался, как при тике.
     Ася попыталась вдохнуть, но воздуха не хватило. Ей показалось, что из их подземной тюрьмы разом выкачали весь воздух. Он решил убить их? задушить? Она рванула на груди футболку и открыла рот, стараясь втянуть побольше воздуха.
     - Не кричать - помнишь? - прикладывая палец к губам, сказала девочка со шрамом. - Дышишь? Вдохни глубоко, спокойно.
     Ася, наконец, задышала. Первый вдох получился странным, судорожным, как всхлип, но ощущение удушья пропало.
     - Он нас не убивает, - вдруг подала голос третья девочка, кажется, Ленка. - Не убивает. Только иногда мы играем его спектакли... Когда он просит.
     - Ка-какие спектакли? - выдавила Ася, всё ещё тяжело дыша.
     Ответить ей не успели. Что-то тяжёлое прокатилось по потолку и над головой заскрипело. Не выдержав, Ася закричала.

В коридоре Управления пахло хлоркой, застарелым табачным дымом, въевшимся в деревянные панели на стенах, и почему-то тушёной капустой. Люминисцентная лампа под потолком, готовясь перегореть, мигала и издавала тонкий стеклянный звук, словно кто-то стучал деревянной палочкой по бутылке.
     Секретарша Габдуллаевой собиралась домой. Увидев Крайнова в дверях, она воровато смахнула со стола в ящик какие-то свёртки и недовольно поджав губы, выпрямилась. Он успел заметить, что на одной ноге у неё сапог, а на другой - туфля.
     - Элина Наильевна вас ждёт, - сказала она и улыбнулась какой-то неприятной многозначительной улыбкой.
     - Спасибо, - сухо поблагодарил он и вошёл в кабинет.
     Элина стояла у окна спиной к нему. Вместо формы на ней был пушистый персиковый свитер и прямая чёрная юбка. Эту женщину он пытался полюбить. Может, к лучшему, что не вышло.
     - Как успехи? - спросила она мягким глубоким голосом.
     - Никак, - сухо ответил он. - Говорили с родителями, смотрели комнаты. Глухо.
     - Ты устал, Юра, - не чувствуя его раздражения, ответила она. - Слишком много всего.
     - Девочек нужно найти как можно скорее, - не слушая её, продолжал он. - Мы до сих пор не знаем, что именно он с ними делает, живы ли они...
     - Помилуй, - прервала его Элина, - если он похищает следующую, значит, предыдущие становятся не нужны. Есть, конечно, доля вероятности...
     - Элина, ты что, пьяна? - резко спросил Крайнов. - Если тебе остальных не жаль, подумай о своих погонах и о Елене Шавровой.
     Элина развернулась и посмотрела ему в глаза. Лицо перекошено от ярости, а нижняя губа дрожит, как у обиженного ребёнка. Она выглядела возбуждённой, хоть и была абсолютно трезва. 'Не такая плохая, как хочет показаться', - подумал он. Ему внезапно захотелось оправдать её - у Нины, что ли, научился этому адвокатству?
     - До моих погон они не дотянутся - руки коротки, - свистящим шёпотом ответила она. - А жалость, Юрочка, коварное чувство. Пожалел кого-то, глядь - уже у него на зубах хрустишь.
     - Я же тебе не злодеев предлагаю жалеть, а жертв.
     - Жертвам, Юрочка, только наша работа помочь может, а никак не слёзы и жалость. Ты подумай над этим. А на вещи надо смотреть трезво, а не тешить себя напрасными надеждами, что найдётся кто-то, кто потерялся давно.
     Крайнов стиснул зубы до скрипа и, развернувшись, пошёл к двери. Завтра он посмотрит плёнку, а на сегодня с него хватит. Действительно, слишком много всего. Удивительно, как Элина умеет попадать в больное место. Если это не помогает ей в работе, то должно пригодиться в жизни.
     - Идите, товарищ Крайнов, отдохните. Может тело к утру найдётся, так работа споро пойдёт.
     Когда он выходил, секретарша ещё возилась со своими свёртками. Второй сапог она так и не обула. Он был готов голову на отсечение дать, что она всё это время проторчала с другой стороны двери.

Нина чистила зубы, когда в дверь её номера постучали. Наскоро промокнув губы салфеткой, она, как была - в голубой махровой пижаме с белым кроликом, с волосами, обёрнутыми полотенцем - помчалась открывать. За дверью стоял Крайнов в расстёгнутой куртке - глаза сузились, как у змеи, на скулах перекатываются желваки. Пройдя мимо неё в комнату, он опустил на письменный стол бумажный пакет, в котором тихо звякнуло, и присел на краешек застеленной кровати.
     У него был абсолютно потерянный вид - она в первый раз видела его таким.
     Спохватившись, Нина залепетала, что ей нужно переодеться, но он только отмахнулся, болезненно сморщившись.
     - Юрий Дмитриевич, вы что... пьяны? - вырвалось у Нины.
     - Ещё нет, - с нервным смешком ответил он. - Там в пакете вино, есть куда налить?
     Нина растерянно обвела комнату взглядом, наткнулась на пыльные гостиничные стаканы на столе и, не задавая лишних вопросов, пошла их мыть. Зашумела вода в ванной. Крайнову через приоткрытую дверь были видны Нинины ноги, обутые в одноразовые гостиничные тапочки. Вот она сбросила тапочку с одной ноги и потерла большим пальцем голень второй. Было в Нине что-то неуловимо детское, и это делало его отношение к ней совсем другим, нежели к Элине.
     Она вышла из ванной, держа стаканы перед собой на вытянутых руках. С них капала вода, и Нина едва не поскользнулась в этих нелепых тряпичных тапочках. Она поставила стаканы на край стола и склонилась над спортивной сумкой, пытаясь что-то найти. Без макияжа, с распаренным после душа лицом, с убранными под полотенце волосами она была совсем некрасива: слишком выделялся крупный нос картошкой; блестели круглые, словно по циркулю нарисованные, щёки без намёка на модные высокие скулы; серо-голубые глаза в обрамлении бесцветных ресниц казались невыразительными. И всё же в ней было что-то неуловимо притягательное, какая-то ей одной свойственная харизма. За её стеснительностью, неловкостью, скованностью сложно было разглядеть природное остроумие и чувство юмора, но он смог. Несмотря на то, что иногда, казалось, она боялась его, только наедине с ним она становилась собой настоящей: шутила, рассуждала, улыбалась, но вдруг, спохватившись, вновь закрывалась в своей раковине.
     Достав из сумки чистое вафельное полотенце, Нина принялась деловито протирать стаканы.
     - Штопора нет, - как бы между прочим заметила она. - Сходить?
     - Не нужно.
     Крайнов снял с горлышка бутылки фольгу и ловко протолкнул пробку вовнутрь ключом от номера. Нина наблюдала за его движениями со своей обычной полуулыбкой. Он налил вино в оба стакана и сразу же почти залпом осушил свою порцию. Нина взяла стакан в руки, поднесла его к носу, покрутила в руках и так замерла, потому что Крайнов, подлив себе ещё, вдруг начал говорить.
     Он говорил один, говорил долго, иногда захлёбываясь словами, которые теснились у него в горле. Говорил о девочках, у которых одно единственное сходство - они лишены любви, им плохо в родном доме. Говорил о своём огромном опыте, о том, что всех, кроме Шавровой, скорее всего, уже нет в живых. Говорил о том, как ему - взрослому, опытному мужине, прошедшему огонь и воду - страшно бывает смотреть на мёртвого ребёнка. Он умолчал о том, что в каждом таком ребёнке он видит тень маленькой девочки, сжимающей верёвку воздушного шарика в потном кулачке. Он умолчал о том, что в каждом трупе девочки-подростка он боится узнать её - свою Надежду.
     Крайнов говорил, как автомат, сообщающий время по телефону - монотонно, ровно, без эмоций. О стакане с вином он забыл, отставив его в сторону, и Нина, заворожённо слушая его, боялась, что он смахнёт его со стола и ему будет неловко.
     Он говорил и говорил, забыв о присутствии Нины, рассуждал вслух, сопоставлял, предлагал аргументы, но давно уже думал о другом. Он думал о том, что разделяет их, о страшных неделях, месяцах и годах, наполненных кровью и грязью, о скелетированных трупах, о пыльных чердаках и подвалах, пахнущих крысиным помётом, о безутешных матерях и отцах, стареющих на глазах, когда их пригибало к земле страшной новостью. Он думал о взрослых и детях, о мужчинах и женщинах, что вышли на минутку и никогда больше не вернулись; о стынущих ужинах, о разложенных диванах, о нагретых дыханием телефонных трубках, в которых безразличные, бесконечно усталые голоса сообщали, что ни в морги, ни в больницы такие не поступали. Он снова ощущал запахи корвалола и валерианки - вечные признаки неизбывного горя. Он вспоминал минуты, когда ему самому становилось не по себе, когда щипало в глазах и перехватывало гортань, когда он поспешно выходил из комнаты под выдуманным предлогом и никак не мог выбить сигарету из пачки, а потом, прислонясь лбом к холодному грязному стеклу очередной лестничной клетки, кусал пожелтевшие от табака пальцы, чтобы не кричать. Он, которого, казалось, уже ничем нельзя напугать!
     Когда Крайнов, наконец, выдохся, и, случайно зацепившись взглядом за стакан, протянул к нему руку, Нина тоже поднесла вино к губам. Она успела снять с головы полотенце, и подсохшие светлые волосы рассыпались по плечам. Лицо у неё, остыв, стало бледным, как мрамор, и только глаза лихорадочно блестели, они были темны и полны боли, как бывало обычно, когда кого-то находили мёртвым, а не живым. Она была отчаянно красива в этот миг.
     - Извини, - хрипло проговорил он.
     Наверное, когда он принёс вино, она вообразила себе нечто совсем другое, а он вместо этого устроил здесь поисковый штаб и кабинет психоаналитика в одном флаконе.
     - Сколько тебе пришлось пережить, - вдруг тихо сказала Нина.
     Крайнов вздрогнул от этого внезапного 'ты', как от удара. Нина встала и подошла к нему вплотную, так, что он ощутил её дыхание на лице. Она пахла детским шампунем и вином, и от этой странной смеси ему сделалось не по себе. Её улыбка была печальна и мудра, как у древнегреческой скульптуры. Она протянула руку к его щеке. Пальцы у неё были в чернилах, как у школьницы. Она коснулась его щеки, и в этот момент зазвонил телефон.
     Нина отпрянула от него. Трубка оказалась у него под локтем, но он кивнул Нине. Ещё не хватало, чтобы кто-то узнал, где он провёл вечер. Им же проходу не дадут. Особенно Элина - ему.
     Нина посмотрела на него с жалостью. Помедлив секунду, она взяла трубку и выдохнула бесконечно усталое 'Алло', от которого у Крайнова сжалось сердце. Бедная маленькая девочка, воспитанная на романах Толстого и Достоевского, петербурженка один бог знает в каком поколении, любимица мамы и бабушки, она слушала его откровения в этом центре нигде, куда она приехала по своей воле. Или не по своей, но просто не могла иначе.
     В трубке звучал металлический голос Элины. От её паточного мурчания, которое Крайнову довелось услышать несколько часов назад, не осталось и следа.
     - Это Габдуллаева. Где Крайнов?
     Она даже не потрудилась поздороваться с Ниной и назвать её по имени.
     - Я... - Нина умоляюще взглянула на него и, не получив ожидаемой подсказки, ответила тихо. - Позвоните ему на мобильный. Давайте я сейчас схожу к нему в номер.
     - Его нет. Он вышел от меня часа два назад. Где его черти носят? Мобильный выключен, - отрывисто и зло чеканила Элина. - Пусть перезвонит мне.
     - Что-то срочное?
     - Срочное, - тон Габдуллаевой смягчился. - Ещё одна девочка пропала.
     - Где... - начала было Нина, но трубка уже ощетинилась короткими гудками.
     - И правда - разрядился, - как ни в чём не бывало сказал Крайнов, глядя на экран мобильного телефона.
     Ему было очень неловко, и он ещё до конца не понял, что произошло.
     - Девочка пропала.
     В словах Нины ему почудился укор, и он обозлился:
     - Вечно ты мямлишь. Зачем Элине наврала? Что такого в том, что я здесь?
     - Что же вы трубку не подняли? - неожиданно ядовито отозвалась Нина. - Мне переодеться нужно. Выйдите, пожалуйста.
     - Ты куда-то собралась?
     - К Элине.
     - Она тебя звала?
     - Нет, не звала, но пропала девочка, и я...
     - Элина на эту девочку... плевать хотела с высокой колокольни. Как 'рубила палки' в своё время, так и продолжает. Однажды многодетного отца закрыла, давно ещё, а он вены вскрыл в изоляторе. Думаешь, он оказался виновен? Чёрта с два.
     - Вы зачем мне это сейчас говорите? - устало спросила Нина. - Считаете, не надо ехать?
     - Надо. Только не к Элине, а к родителям девочки. Собирайся.
     Крайнов вышел. Нина схватила со стола бутылку и с минуту раздумывала, не запустить ли ею в окно.

Нина ждала его в холле, сидя в пыльном плюшевом кресле цвета лягушачьей кожи. Она казалась спокойной, словно кто-то другой пятнадцать минут назад выплеснул вино в унитаз и с остервенением драил стаканы. Она была одета в строгий чёрный костюм, на коленях лежало свёрнутое пальто. Она даже успела накрасить ресницы.
     - Колян сейчас будет, - коротко сказал Крайнов и расположился в другом кресле.
     Телевизор на стене показывал какой-то комедийный сериал. Звук был выключен, и от этого стало особенно заметно, что игра актёров никуда не годится.
     Девушка за стойкой регистрации красила ногти, и в воздухе висел густой запах ацетона. Нину начало тошнить: сказывались бессонные ночи, волнение, недавняя стычка с Крайновым, причину которой она до конца не понимала, но чувствовала, что её вины в этом нет. Предупредив его, она накинула пальто и вышла на улицу. Впервые он не помог ей одеться.
     Воздух был сырой, холодный, пахло прелыми листьями и гарью, на лужицах поблёскивал ледок. Встреча с Коляном не волновала Нину - она знала, что при Крайнове он вряд ли посмеет сделать ей грязный намёк. Она думала о девочках, которые, возможно, спрятаны где-то в этом городе - живые или мёртвые. Они ждут её - или уже нет? Страшно ли им или уже нет? Нина предпочитала думать, что страшно.
     Вместо Коляна приехал какой-то другой парень - длинный, худой, с копной тёмно-русых волос и жёсткой щетиной. Красивый. Подумав об этом, Нина слегка покраснела и порадовалась, что на улице темно.
     - Вы следователь из Питера? - спросил он, подходя к ней.
     Что-то было в нём приятное, располагающее, искреннее, отчего Нина, несмотря на дурное настроение, улыбнулась.
     - Я. То есть я, но не следователь, - она смешалась. - Сейчас позову Юрия Дмитриевича.
     - Не замёрзнете? - он с сомнением поглядел на её пальтишко.
     - Нет, пожалуйста... В смысле, спасибо.
     Нину накрыла волна смущения и нерешительности. Крайнов уже спешил к выходу, проверяя по пути, все ли документы в его папке. На Нину он даже не взглянул и не обернулся, когда она едва не упала, неловко усаживаясь в машину.

Войдя в квартиру родителей пропавшей Анастасии Громовой, Нина сразу уловила душок перегара. Этот густой, сладковатый, похожий на гнилое яблоко запах она знала лучше, чем ей хотелось бы.
     Когда погиб отец Нины, мама едва не сошла с ума. Бабушка в ту пору сильно болела - разом проявились все 'блокадные червоточины' и расшатывали её и без того слабый организм. Матери в школе платили сущие копейки, на которые питаться можно было дважды в день, и то одними серыми макаронами.
     В ту пору, совершенно случайно, разыскивая в 'Старой книге' на Большом проспекте учебник, мама познакомилась с неким Станиславом Петровичем Белкиным. От духоты и недоедания маме стало плохо, и первым, кто бросился ей на помощь, стал этот человек. Он годился Нине не в отчимы, а в деды, но выглядел для своих лет хорошо: жилистый, невысокий, с вытянутым смуглым лицом и тёмными блестящими глазами. Белкин торговал старинными книгами, отыскивая их за бесценок в букинистических магазинах, на развалах, у стариков и продавая втридорога. У него были две комнаты где-то в трущобах на Моисеенко: одна, большая, была от пола до потолка набита книгами, журналами и газетными вырезками, вторая, поменьше, использовалась для жилья. Сначала Станислав показался им приятным интеллигентным человеком. Он был начитан, и любил это демонстрировать, иногда довольно бестактно указывая на чужие ошибки. Он оказался скуп и склонен к накопительству хуже иного старика, но самое ужасное заключалось в том, что Белкин пил. Выпив, он становился одержим: орал, нёс чепуху, вспоминал нанесённые ему обиды и выдумывал небылицы, выкрикивал страшные ругательства, бил посуду.
     Нина почти не бывала у него, она жила с бабушкой, пока мама, ещё на что-то надеясь, пыталась организовать его убогий быт. Приходя по выходным в эту страшную, вонючую коммуналку, которую она ненавидела до скрежета зубовного, Нина постоянно чувствовала запах - густой, сладкий, похожий на запах смеси яблок и чеснока, которым её кормили однажды во время болезни по совету какой-то родственницы. Запах этот смешивался с вонью прогорклого клея и гнилой бумаги, которую издавали в тепле штабеля старых книг, пропитавшихся табачной копотью.
     Белкин пил водку, причём всякий раз делал из этого какой-то отвратительный ритуал: сначала с благоговейной улыбкой открывал бутылку, вдыхал запах и говорил значительно: 'Водка - второй хлеб'. Наливал стопку, поспешно, трясущимися от нетерпения руками делал себе бутерброд, а потом, быстро проговорив что-нибудь вроде: 'Ваше здоровье' или 'За новую Россию', шумно выдыхал, округлял рот, и закидывал туда содержимое рюмки. Вся эта процедура была Нине уже тогда, в детстве, очень противна. Особенно неприятно было, когда, хмелея, Станислав Петрович забывал о своей интеллигентности и начинал отпускать сальные шуточки, звонко хлопать мать по бедру, и, радуясь её смущению, гримасничать. Нине он совал конфеты, всегда либо растаявшие, либо с белым налётом и запахом стеариновой свечки. После трёх-четырёх рюмок, когда мать умоляющим шёпотом начинала выговаривать ему за то, что он много пьёт, Белкин вдруг становился зол, глаза у него темнели, на красном потном лбу обозначалась глубокая складка. Сначала он ругался в пространство, просто, чтобы выплеснуть злобу, потом, стервенея и трясясь, закидывая в себя рюмку за рюмкой, начинал ругать мать и Нину, которую он называл 'байстрючкой'. Иногда доходило до страшного. Как помешанный, Белкин метался по комнате, срывал занавески, громил полки, бил посуду. Один раз он швырнул в мать радиоприемником, но, к счастью, был слишком пьян и промахнулся.
     В тот раз они с матерью выскочили на мороз едва одетые. До смерти напуганная, Нина просто забыла надеть колготки, которые так и остались сохнуть на батарее, и бежала по улице в сапогах на босу ногу. Мама заметила это не сразу. Ей пришлось ловить попутку, а в те годы это было совсем небезопасно. К счастью, на Суворовском нашёлся хороший человек, который согласился довезти их домой без оплаты. По пути он всё успокаивал мать, дрожащую от холода и пережитого страха, пытался шутить и развлекал Нину рассказами о своей дочери. Она запомнила только, что он работал следователем. Ей очень хотелось верить, что это был Крайнов. Спросить у него, не он ли это был, она так и не решилась.
     Через тёмную прихожую, то и дело натыкаясь на обувь, коробки и тюки, Нина вступила в маленькую грязную кухню. Она больше всего ненавидела именно первые часы, когда люди взвинчены страшной новостью, но происходящее ещё кажется им страшным сном, который вот-вот должен закончиться. Смирение, страшное, пригибающее к земле, как град, что побивает тонкие цветочные стебли, приходит много позже и не ко всем. Эти первые удушающие часы приносят с собой инфаркты и панические атаки, истерики и ссоры, литры кофе и десятки сигарет.
     Жёлтые и розовые пластиковые плитки на полу, клеенчатые обои в огромных выцветших розах, похожих на капустные кочаны, на маленьких гвоздиках под сушилкой в ряд развешан 'набор кухонного инвентаря' - ложка, шумовка, половник и ещё несколько загадочных инструментов, которыми редко кто пользуется. Такой же набор с красно-белыми деревянными ручками был и у Нины дома. Когда-то, наверное, эту кухню мечтали превратить в приятный уголок. Над плитой на полке, пушистой от налипшей на засохший жир пыли, символом несложившегося уюта торчал жостовский поднос с пионами в окружении разделочных досок, украшенных узорами с помощью аппарата для выжигания, на крючках болтались засаленные красно-белые прихватки и полотенца с вышивкой.
     За столом, покрытым клеёнкой в красно-белую клетку, сидела немолодая полная женщина. Было видно, что перед походом в полицию она попыталась одеться прилично, но, видимо, вещи давно стали ей малы. Серые брюки трещали по швам на её широких бёдрах, розовая толстовка не сходилась на животе. Светлые волосы женщины были собраны в неаккуратный узел на затылке, красные глаза смотрели невидяще в одну точку.
     Рядом, присев на подоконник, курил, стряхивая пепел в горшок с засохшим столетником, мужчина. Физиономия у него была опухшая, плохо выбритая, под левым глазом желтел след фингала. Когда они вошли, участковый насыпал в чашку растворимый кофе из бумажного пакетика 'три в одном'. Заметив Крайнова, он вытянулся во весь свой гигантский рост и уставился на вошедших с выражением тупого рвения на безусом, гладком, как у девушки, лице.
     - Товарищ Крайнов, - поприветствовал он. - Я - Зайцев, участковый. Вот, мать и отец пропавшей.
     Вместо 'товарищ' у него получалось 'тэрищ'. Отрекомендовавшись, он машинально потрогал золотой ободок новенького кольца на безымянном пальце.
     - Отчим, - не меняя позы и выражения лица, поправила женщина в розовой толстовке. - Руслан. Отец Аси умер.
     - Да что вы в самом деле, - вдруг вмешался отчим. - Не пришла из школы - да. Но она у нас та ещё заноза в заднице, может, с мальчиком гуляет или ночевать к кому пошла.
     Было видно, как ему хочется оказаться на диване с банкой пива в одной руке и пультом от телевизора в другой, но некоторое понятие о приличиях не позволяло заняться любимым делом, когда произошла небольшая неприятность.
     - Она бы позвонила, - ответила мать, вертя в руках чайную ложечку. - Я слышала на рынке, мол, педофил ходит, детей режет. Якобы, и труп в Каме нашли. Это правда?
     - Нет, - коротко ответил Крайнов. - Когда девочка должна была прийти?
     - В семь самое позднее. Мы ужинаем обычно в восемь, а ей ещё уроки делать.
     - Мы посмотрим комнату? - спросил Крайнов.
     - Пожалуйста, - устало сказала мать.
     - Зачем? - снова встрял Руслан. - Что там искать?
     - Да заткнись ты, вша Соликамская! - вдруг зло выкрикнула женщина. - В моём доме, моя дочь пропала, а он тут...
     - Успокойтесь, успокойтесь, - забормотал Зайцев.
     Вместо 'успокойтесь' у него вышло 'успэкэтесь', и он снова схватился за кольцо, как за спасательный круг.
     - Дура психованная, - выругался Руслан и повернулся ко всем спиной, демонстрируя прореху на спортивных штанах.
     - Пошли в комнату, - тихо сказал Нине Крайнов.
     Комната была небольшая, тёмная и тесная - типичная комната в пятиэтажке. Вдоль одной стены громоздилась полированная мебельная 'стенка' с блестящими ручками. Многие дверки были приоткрыты, из них торчали уголки ткани и какая-то бумага. С одной ручки свешивался красно-чёрный вымпел местной футбольной команды. Возле телевизора стопкой лежали журналы и каталоги, поверх них - пластиковый контейнер из-под мороженого, полный подсолнечной шелухи.
     Одна из секций 'стенки' была развёрнута боком, за ней виднелась маленькая тахта, на ней - кипа чистого белья. Рядом с тахтой стояла раскладная парта - столик и стул - за которой, очевидно, девочка готовила уроки. Эта парта подошла бы, пожалуй, для третьеклассницы, но никак не для девочки-подростка. К фанерной стенке секции был пришпилен плакат популярной рок-группы.
     Большой диван, в разложенном состоянии занимавший полкомнаты, был наскоро застелен засаленным клетчатым пледом, на плюшевой спинке в ряд сидели пыльные мягкие игрушки.
     - Асины вещи в этом шкафу, - тихо сказала, заходя в комнату, мать.
     В глазах у неё стояли слёзы, она шмыгнула носом и вытерла лицо рукавом. От неё пахло жареным луком, потом и дешёвым шампунем.
     - Вы сказали, что про педофила неправда... Тогда зачем вы здесь?
     Сделав Нине предостерегающий жест, Крайнов ответил:
     - Не буду вас обманывать, мы подозреваем похищение.
     Женщина задрожала так, что завязки толстовки запрыгали у неё на груди. Закусив губу, чтобы не разрыдаться, она сказала тихо:
     - Я виновата. Я. Давно надо было эту мразь выставить за дверь. Зажили бы как люди...
     - Нам нужно работать, - перебил её Крайнов, открывая дверцу шкафа.
     Кивнув, женщина быстро вышла из комнаты. Нина протиснулась в Асин уголок за шкафом. Выдвинула ящик тахты: там, вперемешку с бельём, лежали нарисованные акварелью открытки, старая кукла с одной ногой, несколько книг и журналов. Она уже хотела задвинуть ящик, когда что-то привлекло её внимание. Зацепившись за бортик ящика, вглубь тахты тянулась толстая нить. Подцепив пальцем, Нина дёрнула за нитку и извлекла на свет маленькую марионетку в жёлтом платье.

- Да не ори ты, дура! - зашептала Рита. - Он пожрать принёс.
     Скрип усилился, и в потолке открылся люк. В подвал хлынул прохладный сырой воздух.
     - Ну что, феечки, как дела? - раздался тихий, вкрадчивый голос - не то мужской, не то женский.
     - Выпусти нас, огрызок собачий! - заорала Ася, вглядываясь в открывшийся квадратный лаз, где нельзя было разглядеть ничего, кроме темноты. - Жить тебе, сука, надоело?
     - Ай-ай-ай, как нехорошо, - затянул голос. - Разве феи так себя ведут?
     - Немедленно выпусти нас, грязная тварь!
     Ася закашлялась, поперхнувшись собственной слюной.
     - Нехорошо, нехорошо, - протянул голос. - Значит, завтрака не будет.
     И люк захлопнулся.
     - Идиотка! - свистящим шёпотом выругалась Рита. - Чего добилась? Голодать теперь будем целый день. Предупреждали же, чтобы вела себя прилично.
     - Рита, ну Рита, - зашептала Зоя. - Она, конечно, виновата, но себя вспомни. Ты тоже орала, и я тоже сидела без еды из-за тебя.
     Ася, наконец, откашлялась. Она собиралась заорать снова, начать колотить кулаками и ногами по чему попало, но вдруг, подтянув колени к самому лицу, разрыдалась. Лена встала со своего места и, опустившись на колени возле плачущей Аси, стала гладить её по голове.

Глава 8. Сказка

 

- Что это? - спросил Крайнов, разглядывая лежащую на Нининой ладони крошечную марионетку.
     - Не знаю, - Нина близко поднесла куколку к глазам. - Но точно такую же, только в зелёном, я видела у Шавровой.
     - Спроси у матери, - и Крайнов снова полез в шкаф.
     На ковре перед ним лежали две мятые пачки сигарет - нехитрые Асины секреты.
     Идти на кухню Нине не хотелось. Там в обществе скучающего участкового смолил сигарету за сигаретой недовольный Руслан и тихо плакала, потягивая разведённую апельсиновым соком водку, Асина мать. Увидев Нину, она привстала, в глазах засветилась надежда. Заметив игрушку в её руках, она постаралась скрыть разочарование.
     - Что это за кукла? Откуда она? - спросила Нина.
     - Не помню, - пожала плечами женщина. - В детстве, наверное, покупали.
     - Вряд ли. Она совсем новенькая. Поглядите.
     - Я не помню, правда. Не знаю, - ответила женщина, выставляя перед собой раскрытую ладонь, как будто желая отгородиться от Нины.
     - При чём здесь кукла? - снова вмешался Руслан. - Вы ещё про трусы спросите, когда, мол, их покупали.
     Нина повернулась к нему, борясь с закипающим гневом. Было в этом тупом, пьющем, опухшем мужике что-то от её собственного отчима Белкина. Нина вдруг ощутила небывалую лёгкость и поняла, что вот-вот ударит кулаком прямо в эту красную жирную морду.
     - Гражданин Копыльцов, - пришёл ей на помощь участковый, - будьте добры, не мешайте группе работать. Иначе мне придётся привлечь вас к ответственности, вплоть до уголовной.
     Руслан пробормотал что-то и снова отвернулся к окну. Нина с благодарностью кивнула участковому и вышла в коридор.
     - Можешь спускаться к машине, - крикнул ей из комнаты Крайнов. - Сейчас в управление поедем. Надо контролировать поисковую операцию.
     Пока Нина надевала пальто, к ней подошёл Зайцев, посмотрел в глаза и тихо сказал:
     - У вас такое выражение было, что я испугался.... вдруг вы его ударите.
     На лице его не было и тени улыбки.

Элина уехала домой отсыпаться. Её новый зам, щуплый, похожий на кузнечика мужчина неопределённого возраста по фамилии Шершнёв, Крайнову понравился. В его сухих, подвижных руках, во внимательном взгляде, в манере говорить, читалась жажда деятельности, уравновешенность и уверенность в успехе. Несмотря на то, что поиск пропавших не был его задачей, он уже связался с полицией, МЧС и добровольной дружиной, выяснил, когда поисковые группы смогут выдвинуться, а теперь говорил по телефону с кем-то насчёт возбуждения уголовного дела.
     Кивнув вошедшим, он ещё некоторое время внимательно слушал собеседника, потом поблагодарил и повесил трубку.
     - Возбуждаем дело, формируем следственную группу, - пояснил он после приветствия. - Вы будете привлечены к расследованию в качестве, - он замялся, - консультантов. Медлить больше нельзя.
     - Медлить нельзя было ещё после Шавровой, когда уже была видна связь, - не вытерпел Крайнов.
     Шершнёв не обиделся, напротив, понимающе закивал лобастой головой:
     - Все мы задним умом крепки, Юрий Дмитрич, все. Дочь моя с Шавровой в одном классе учится. Хорошая девочка была... Хотел сказать, хорошая девочка...
     - Я сразу по прилёту доложил Габдуллаевой, - перебил Крайнов, - что серия здесь, весь город уже говорил, а она мне лапшу на уши вешала.
     - Юрий Дмитриевич, не время обидами меряться. Повернуть вспять время невозможно. Похищены четыре девушки. Трупы не найдены. Есть идеи?
     - Есть. Четыре девочки из разных социальных слоёв. Две из условно неблагополучных семей, одна из среднего класса, ещё одна... Шаврова. Разные учебные заведения, разные круги общения. Родной отец есть только у Зои и у Риты, Ритин отец пребывает в местах не столь отдалённых, у Анастасии - отчим. Алфимова шатенка, Ремизова и Громова - светло-русые, Шаврова с мелированием. Продолжать?
     - А общее, общее-то есть что-нибудь, Крайнов?
     - Есть. Родители не уделяли им должного внимания. Это всё.
     - Негусто.
     - Если бы третьей жертвой не стала Шаврова, было бы ещё меньше. Сколько, интересно, ещё вы намеревались тянуть?
     - Юрий Дмитриевич, сделанного не воротишь. Давайте не будем конфликтовать.
     Нужно работать. Полиция и добровольцы выйдут на поиск, как только рассветёт. Два отряда будут искать вдоль Камы и в Заречье. Ещё один отряд обследует чердаки и подвалы возле торгового центра, где пропала Шаврова. Для вас мы что-то можем сделать?
     - Да. Отпустите нас поспать до рассвета.
     - Пожалуйста. Спите. Утром на связи.
     - Я буду в Заречье, Нина - на Каме. Нина?
     Крайнов повернулся, чтобы спросить Нину и увидел, что она спит, уронив голову на грудь.
     - Бедная девчонка, - участливо покачал головой Шершнёв. - Взяли бы мужика покрепче себе, а? Что ребёнка мучить?
     - Эта девчонка даст фору любому мужику покрепче, - сердито сказал Крайнов и, аккуратно коснувшись Нининого плеча, тихо сказал, - пойдём. Тебе нужно хоть немного поспать.
     Ему было очень стыдно за то, как он вёл себя в гостинице.
     Мать Кукловода была красавицей до самого последнего дня. Даже когда на её неподвижном лице живыми оставались только глаза, она не утратила своей самобытной чалдонской красоты. В те редкие минуты, когда Кукловод и его мать не раздражали отца, он называл мать варначкой, а его - варначонком. До недавнего времени Кукловод считал эти слова ласковыми прозвищами, пока не узнал из словаря Даля, что так называли беглых каторжников.
     Несмотря на то, что мать Кукловода окончила институт и преподавала в школе химию, любила книги и театр, на дне её светлой и широкой души сохранился осадок дремучего средневековья. Несмотря на безудержный, садистский нрав отца, мать категорически запрещала ему заходить на кухню, дотрагиваться до утвари и швейных принадлежностей. В её системе координат мир делился строго на мужской и женский. Если ей был нужен топор, она отправляла за ним в сарай Кукловода, а прежде чем взяться за рукоять, несколько минут беззвучно шептала что-то. Однажды она полчаса кричала на сына, надумавшего самостоятельно приготовить себе яичницу.
     Она любила его особой, тревожной, болезненной любовью, но при этом требовала от него беспрекословного подчинения отцу. Кукловод так и не узнал, действительно ли она одобряла суровые методы отцовского воспитания. Когда после очередного жестокого урока он вбегал в комнату и зарывался заплаканным лицом в цветастый подол материнского платья, она довольно твёрдо отстраняла его голову полной белой рукой и ровным, лишённым интонаций голосом предлагала поразмыслить над своим поведением.
     Сорвалась она лишь однажды, в тот день, когда Кукловод охромел. Тогда она так страшно кричала на отца, что, кажется, тот даже немного испугался. Он помнил этот солнечный день во всех подробностях, как будто всё это случилось вчера.
     Друзей у Кукловода никогда не было. Их дом стоял на отшибе, за оврагом, земля в этом месте никуда не годилась, хоть по документам и принадлежала колхозу. Ближайшие дома стояли по другую сторону оврага, на солнечном склоне. Соседки недолюбливали его мать, считая её высокомерной и недалёкой, а их мужья открыто побаивались отца Кукловода. Вспышки отцовской ярости были непредсказуемы. Однажды он увидел в окно, что соседская собака забежала в огород, выскочил на крыльцо и застрелил её из ружья. Сосед был настолько подавлен и напуган случившимся, что наплёл участковому полной ерунды, из которой следовало, что собака, якобы, взбесилась и едва не загрызла отца Кукловода. С того случая соседи предпочитали издали приветствовать мать и отца осторожными кивками, а детям открыто запретили водиться с Кукловодом.
     Его это не очень огорчило - он любил сидеть дома. Дома были книги и тишина, можно было забраться в дальний угол и выдумывать свои сказки. В сказках Кукловода хрупкие феи награждали его своими дарами, и он становился неуязвим для чудовищ. У чудовищ был сиплый голос отца.
     В то утро мать ушла принимать экзамен у старшеклассников. У Кукловода учебный год уже закончился, и сколько он не просил маму взять его с собой, она была неумолима - он будет ей только мешать. Отец к тому времени уже получил справку об инвалидности и работал надомником. Он то плёл рыболовные сети, то вытачивал из дерева балясины и набалдашники для карнизов, то чинил обувь. В работе его постоянно что-то не устраивало, он ругался с артелью и начинал искать себе новое занятие. Кукловод терпеть не мог оставаться дома с отцом. Когда он трезвел и принимался за работу, то был ничуть не менее опасен, чем во хмелю. Любая мелочь могла вывести его из себя. Не дожидаясь, пока отец встанет с постели, Кукловод без разрешения убежал к Каме, на причал. На самом деле, это был никакой не причал, а гнилые, заброшенные мостки, с которых черпали воду лет двадцать назад. Сейчас там никто не бывал, и Кукловод, забравшись на самый краешек, мог вдоволь любоваться рекой и придумывать новые сюжеты сказок. Непременно с феями.
     В тот день ему ужасно хотелось спать. Накануне вечером отец сильно напился и шумел часов до трёх ночи, пока мать насилу не угомонила его. Кукловод уснул почти под утро, а в семь часов уже был на ногах и ходил хвостом за матерью, умоляя взять его с собой в школу. Сначала он бродил по берегу, вырезая перочинным ножиком фигурки из ивовых прутьев, но к обеду ему стало совсем невмоготу, он прилёг на нагретые солнцем доски и мгновенно уснул.
     Проснулся он в ужасе. Тени были длинными, день клонился к вечеру, и он с ужасом подумал о том, что скажет и сделает отец, когда он заявится домой. Наутро после обильных возлияний отцу постоянно что-то требовалось - то влажное полотенце, то брусничная вода, то рассол. Сам он в подпол в таком состоянии лазать не мог, и потому гонял либо жену, либо сына. Отец вообще не любил, когда они отлучались из дома надолго без определённой цели. Жену он, очевидно, ревновал, а сына считал бездельником. И вот теперь он, наверное, уже носится по дому в поисках Кукловода, ругается страшными словами, колотит поленом о дверной косяк...
     Мальчик вскочил на ноги, сделал шаг, и внезапно сильная боль пронзила обе его ноги. Он вскрикнул и взглянув вниз, увидел, что одной ноги нет. Его правое колено с размаху врезалось в доски, а левая нога почти до колена скрылась в дыре. Гнилые мостки попросту проломились под ним! В первый момент боль была такой ослепляющей и нестерпимой, что он решил: ногу отрезало. Минуту спустя, когда к нему вернулась способность хоть как-то соображать, он смог аккуратно вытащить ногу. Она была ярко-красная, вся в занозах и горела огнём.
     Как он дошёл по мосткам до берега, Кукловод не помнил. Знал только, что, искровенив руки, вырезал из ивы костыль-'рогатку' и почти пополз, опираясь на неё, вверх по склону. Туда, где его ожидал отец. Глупо было надеяться, что он его пожалеет. Наверное, только накажет за глупость. Только бы не добрался до 'Генри и пяти фей'!
     Отец увидел его в окно и, скатившись по лестнице, уже издали начал поливать отборной бранью. Кукловод, почти ослепший от адской боли, заплаканный, раздавленный, доковылял до калитки. Уже во дворе тонкая 'рогатка' сломалась, и он рухнул в грязную лужу. Отец замолчал, усмехнулся и ушёл в дом.
     Когда мать вернулась из школы, сын не выбежал ей навстречу. 'Он наказан', - коротко пояснил отец и скрылся в своей мастерской. Когда мать приготовила ужин, то всё же решилась спросить у отца, где Кукловод.
     ... А Кукловод, измученный болью, холодом и страхом, сидел в темноте на дне погреба. Когда ему, наконец, удалось вползти в дом, отец схватил его за плечо и прокричал в распухшее от слёз лицо:
     - Мне нужен рассол!
     - Так и сходи за ним! - вдруг неожиданно для себя дерзко ответил Кукловод.
     Отец потащил его к сараю за волосы, изредка останавливаясь, чтобы приложить головой обо что-нибудь. Его не волновало, что нога у сына посинела и распухла, что он кричит и умоляет оставить его в покое. Затащив Кукловода в сарай, отец распахнул крышку подпола и почти столкнул его вниз.
     Он успокоился только тогда, когда сын дрожащими руками протянул ему из подпола банку с мутноватым рассолом. Сделав несколько жадных глотков, отец успокоился и повеселел.
     - Что там у тебя с ногой, дурень? - спросил он почти ласково.
     - Очень больно, папа...
     - Вот и славно, холод тебе будет полезен!
     Отец улыбнулся во весь рот и захлопнул крышку люка над головой Кукловода.

Глава 9. Поисковики

 

Поиски было решено начать в девять утра. Нина проснулась в половине девятого, наскоро умылась и привела себя в порядок. За ночь комната выстыла. Она уснула без одеяла, и после пробуждения её так трясло от холода и адреналина, что, ожидая звонка Крайнова, пришлось закутаться в пальто. Крайнов не объявился, зато позвонила администратор и томным, тягучим, как расплавленная карамель голосом сообщила, что госпожу Марьянову ожидает координатор Митрофанова. Выбегая из номера, Нина запуталась в наплечном ремне сумки и едва не упала. Она не верила в приметы, но день начинался не слишком хорошо.
     На первом этаже пахло театральным буфетом: кофе, коньяком и ещё чем-то ароматно-сладким вроде шоколадной глазури - удивительно, но этот запах её не раздражал. Кроме администратора в холле был только один человек, сначала показавшийся Нине юношей. Выставив острые коленки, обтянутые поношенными джинсами, он сидел в кресле, погрузившись в игру на экране мобильного телефона.
     - Мне сказали, меня ожидает Митрофанова, - негромко сказала Нина администратору и, прежде чем та успела показать глазами, уже осознала свою ошибку: подняв голову, юноша оказался женщиной средних лет.
     - Вы Марьянова? - недоверчиво спросила координатор, поднимаясь.
     Голос у неё был хриплый, но красивый и глубокий, как у солистки рок-группы. Она и внешне напоминала кого-то из известных исполнительниц русского рока: небольшого роста, с коротко стрижеными, выбеленными волосами, с миловидным волевым лицом.
     - Я, - кивнула Нина, теребя ремень сумки.
     - Удивительно, - вдруг тепло улыбнулась Митрофанова, - я вас совсем другой представляла, а вы совсем девочка.
     В этой маленькой женщине-травести было столько доброжелательности, и Нина, наверное, впервые не расстроилась из-за того, что её назвали девочкой. Митрофанова тем временем сунула мобильный в один из многочисленных карманов линялой охотничьей куртки и по-мужски под прямым углом протянула изящную длиннопалую ладонь:
     - Татьяна.
     - Нина.
     Пожатие у Татьяны было крепкое, но деликатное. Больше вялых пожатий мелких чиновников Нина, пожалуй, ненавидела только демонстративно крепкие, от которых кольцо впивалось в соседние пальцы. Так любили здороваться мужчины, которым хотелось придать себе веса в её глазах. Сжимая девушкам ладони до белизны, такие типажи обычно пялятся в вырез блузки.
     - Нина, у нас чэпэ, - виновато улыбаясь, сказала Татьяна, - наш с сыном пикапчик не завёлся. Он давно капризничал, и подвёл в самый ответственный момент. Петя будет здесь минут через двадцать вместе со всеми. Может быть, это и к лучшему, место там дикое. Чем больше рассветёт, тем лучше, никто ноги себе не переломает в зарослях.
     - Хорошо, - просто согласилась Нина.
     Мысль о том, что поездка в тряской холодной машине откладывается, несколько взбодрила Нину. Последние пять минут она постоянно боялась, что её стошнит на глазах у едва знакомого человека, поэтому отсрочке новых мучений она была несказанно рада.
     - Вы как себя чувствуете, нормально? Вы бледная очень, - словно читая её мысли, заметила Татьяна. - Хотите кофе? Через дорогу в стекляшке варят отличный.
     В 'стекляшке', некогда бывшей универмагом, а теперь превратившейся в подобие крытого рынка, несмотря на ранний час, было не протолкнуться. Усадив Нину за высокий столик возле витрины, за которой в стылых сумерках мелькали габаритные огни машин, Татьяна минут на пять растворилась в толпе, но вскоре шустро выскочила откуда-то сбоку, неся на вытянутых руках два бумажных стакана.
     - Я вам капуччино взяла, он тут самый вкусный.
     - Спасибо, - машинально поблагодарила Нина, с наслаждением обхватывая горячий стаканчик ладонями с двух сторон. - Сколько я вам...
     - Ой, да перестаньте, ради бога, - отмахнулась Митрофанова, снимая крышечку со стакана и делая глоток, - от этих денег я не обеднею и не разбогатею, а для вас очень хочется сделать что-нибудь приятное.
     Нина смущённо улыбнулась и осторожно сделала глоток.
     - Вам бывает страшно? - вдруг безо всякого вступления спросила Татьяна. - Так, знаете, что кричать хочется?
     Нина посмотрела на неё с недоумением.
     - Ах, извините, есть у меня такая привычка... Я часть слов думаю про себя, а часть говорю вслух, и мне кажется, что я уже всё объяснила, а люди не понимают. Я хотела спросить, вы когда видите людей... когда их находят... неживыми... как вы с этим потом живёте?
     Нина поставила стаканчик на стол и со свистом втянула воздух через стиснутые зубы. Волна тошноты накатила на неё, перед глазами замелькали зелёные искры. Это была больная тема. Очень больная. После той девочки из подвала, которую она нашла за покрытой паутиной дверью, ей почти каждую ночь снились кошмары - тёмные подземелья, по лабиринтам которых она убегала от невидимого противника с беличьей маской вместо лица.
     В детстве у неё была маска белки - откровенно страшная личина из коричнево-рыжего плюша, которую кто-то подарил маме в честь рождения дочери. Маленькая Нина боялась этой маски, как огня. Если мама надевала её, думая развлечь малышку, девочка оглашала всю коммуналку истошным рёвом. Уже потом, лет в шесть, она нашла маску в чемодане с ёлочными игрушками и, убедившись, что мама и бабушка не смотрят, швырнула её в форточку. Это был первый и последний раз, когда Нина нарушила запрет выбрасывать что-либо в окно.
     - Я знаю, каково это, - тихо сказала Татьяна. - Один раз я вышла прямо к старичку... Мы искали его два дня по лесам. Он сидел на пригорке, как живой, рука к ягоде тянется. Сильная такая рука, рабочая... Он тихо умер, без боли и страха, наверное, и лицо у него было такое, знаешь... Как будто он вдруг понял, как всё устроено. Тихое, спокойное лицо... и улыбка. Я своих крикнула, но минуты две ещё сидела на корточках рядом с ним. Просто не могла пошевелиться... Мне показалось, что он мне улыбался. Мне.
     - Бывает, - прошептала Нина, - такое страшное.
     - А ещё был мальчик в коллекторе, - как будто забыв о Нине и о том, что они сидят в кофейне, продолжала Татьяна. - В канализации. Они сначала проветривали долго, долго. А потом я спустилась. Просто больше никто бы туда не пролез, чтобы его вытащить. Меня спустили, и тут я заорала, что задыхаюсь. Они тогда меня выдернули на поверхность и ждали, пока газ выйдет. Но я сейчас думаю, что газ ещё в первый раз вышел. Просто мне стало страшно. Знаете, такое бывает: испугаешься и воздух в лёгкие не идёт.
     - Знаю, - кивнула Нина.
     - Он такого цвета был, такого цвета, - говорила Митрофанова, не замечая, что её сильный голос перекрывает музыку и гул в зале. - Я такого никогда не видела. И вот у него лицо было другое совсем. Страшное. Удушье - страшная смерть.
     Девушка с неестественно яркими, почти лиловыми губами на выбеленном по последней моде лице, которая сидела рядом с Митрофановой, порывисто встала и, выдернув вилку ноутбука из сети, демонстративно перешла к другому столу, сочно постукивая высокими каблуками. Татьяна непонимающе обернулась и, вдруг осознав, что произошло, тихо бросила ей вслед:
     - Дай-то бог, девочка, чтобы мне не пришлось искать тебя...
     Нина завороженно смотрела на Татьяну. Говорят, что характер оставляет отпечаток на лице. Это правило действует не всегда: Нине доводилось видеть злобных, как целая свора уличных псов, хорошеньких женщин и добряков с лицами с плаката 'Их разыскивает полиция'. В лице Митрофановой было благородство и бесконечная доброта - настоящая, честная, суровая доброта русской женщины, которой многое довелось пережить.
     - Я тоже видела, - неожиданно для себя самой заговорила Нина. - Всяких. Мы находили... Я одну девочку помню, она была совсем как живая... Она заблудилась и замёрзла. Сначала заснула, а потом замёрзла. Она тоже была спокойная. Очень.
     ...Они искали её совсем в другой стороне. Какая-то подслеповатая бабка, якобы, видела её в сельмаге в соседней деревне, и они обследовали не тот квадрат. Полдня потеряли, а зимой световой день для поисковика на вес золота. Эти полдня бы не спасли девочку, она замёрзла ещё ночью, и её нашли два парня, сами почти пацаны, которые тянули кабель. Она хорошо их запомнила: тот, что повыше, весь в веснушках, словно его обрызгало шоколадом. Он был бледный, как полотно, и эти веснушки казались совсем тёмными. У него были совершенно безумные глаза. Это он её нашёл... Второй был коренастый, плотный, с круглым, типично русским лицом. Глаза у него подозрительно блестели. Он спрашивал, сколько девочке лет, и всё время забывал добавить 'было'. Крайнов почти бежал по полю: его нескладная высокая фигура мелькала между сугробами далеко впереди. Нина тоже пыталась бежать, но горло перехватывало, казалось, что в морозном воздухе совсем не осталось кислорода...
     - Нина, - Татьяна тронула её за рукав. - Наши подъехали, можно выдвигаться.
     Нина кивнула и стала пробираться к выходу вслед за Митрофановой.
     - Я, когда возвращаюсь с такого поиска, - вдруг, обернувшись, жарко зашептала Татьяна, приблизив красиво очерченные губы к самому Нининому лицу, - запираюсь на час в ванной. Лежу в горячей воде, курю и стараюсь ни о чём не думать. Пить не пью. Боюсь привыкнуть.
     У самого выхода из 'стекляшки' она ещё раз остановилась и тихо сказала Нине:
     - Петечкин отец пропал восемнадцать лет назад. Ушёл на работу и не пришёл обратно, - она сделала паузу и вдруг добавила, - а у меня тогда молоко ушло. Раз - и всё. Врачи сказали, на фоне стресса.
     - Его нашли?
     - Нет, - почти спокойно сказала Татьяна. - Какое там! Мне, знаете, хотелось думать, что он сбежал от меня к другой. Лучше так думать, чем придумывать себе всякое. Но он не мог уйти, просто не мог - он любил нас больше жизни. Я, знаете, всё думаю, вдруг он живёт где-то под другим именем... Потерял память. Работает, детей растит. Может, даже в Юрьеве... Тогда такой бардак творился, даже если бы его нашли, не факт, что я бы об этом узнала... Лучше так думать. Иначе спятишь.

Ася лежала с закрытыми глазами, изо всех сил стараясь не заплакать. Это было тяжело, но обычно ей помогал один фокус, почерпнутый в какой-то девчачьей книжке. 'Девочка становится взрослой, когда начинает красить глаза. Тогда ей нельзя больше плакать'. Это была, конечно, глупость, но иногда она срабатывала. Не сейчас, конечно. Ася зажмурилась посильнее, но только выдавила слёзы из-под век, а потом их было уже не остановить - они сбегали по скулам, щекотали уши и никак не хотели заканчиваться.
     Ася постаралась вспомнить что-нибудь хорошее. Например, о маме. Ей пришлось порядком потрудиться, пока она, наконец, не извлекла из недр памяти одну яркую красивую картинку. Лето, солнечный день, ветер с Камы пахнет свежими огурцами и чисто выстиранным бельём. Мама стоит на набережной и улыбается. На ней короткое белое платье с бирюзовой вышивкой по вороту. Оно очень идёт ей, это платье, и она кажется Асе самой красивой в мире женщиной. Она даже сейчас красивая, когда подолгу не пьёт...
     Мама машет Асе рукой и кричит, смеясь, когда ветер задувает ей на лицо пряди волос:
     - Аська, беги сюда! Ну же, давай!
     Ася медлит. Неделей раньше она упала возле продуктового магазина и сильно разбила коленки. С тех пор она побаивается бегать, да и ходит аккуратнее, чем прежде. Как знать, какие сюрпризы готовит земля? Бежит, бежит человек и - ап - споткнулся на ровном месте...
     - Беги, я ловлю! - кричит мама. - Ничего не бойся!
     И Ася бежит: сначала робко, затем быстрее и быстрее, убеждаясь, что бежать легко и безопасно, когда на финише стоит, улыбаясь, мама...
     - Эй, ты спишь? - кто-то трогает её за плечо.
     Эта прыщавая девица, кажется, Лена. Ася ещё утром разглядела её как следует и убедилась, что это девочка не из простых - с головы до ног в настоящем 'адидасе' (не то что дуры Кобылицыны, одна из которых нарисовала белым корректором полоски на чёрных кедах с рынка), в ушах серьги с камнями, на шее - золотой крестик, а зубы закованы в эти металлические штуки. Кто-то говорил Асе, что выравнивание зубов стоит больших денег.
     - Что тебе надо? - сердясь, что её оторвали от сладких воспоминаний, спросила Ася.
     - Ты не спи днём, лучше поговори с кем-нибудь. Иначе ночью будешь лежать с открытыми глазами, а это ад.
     Ася посмотрела на Лену, и та слегка улыбнулась. Было видно, что это даётся ей нелегко.
     - Тебя Лена зовут?
     - Да. А тебя?
     - Ася.
     - Ася... а это от какого имени?
     - Анастасия.
     - Я всегда думала, что Анастасия - это Настя. Мне Ася больше нравится, как-то по-домашнему, - и она смолкла.
     Ася неожиданно разозлилась:
     - Ты бы на меня даже не посмотрела, будь мы не здесь, а где-нибудь в кино, например. У меня нет золотых украшений и денег на скобки. А ядерный взрыв на роже даже за большие деньги не поправишь, да?
     Лена покраснела, и прыщи от этого стали ещё заметнее, на глазах у неё выступили слёзы. Асе вдруг стало стыдно за свои слова, но просить прощения она не любила.
     - Зачем ты так? - стараясь не всхлипывать, тихо спросила Лена. - Я же не виновата, что у меня мама богатая. А лицо правда никак не удаётся вылечить совсем, то клеща ищут, то стопятьсот анализов - и ничего. Но дома оно лучше, совсем чистое... почти. Он просто есть даёт то, что мне нельзя: колбасу, лапшу эту сухую... Ты зря так, я могла бы дружить с тобой, если бы мы встретились... до этого. У меня вообще-то нет подруг...
     - Характер говнистый? - нарочито грубо перебила её Ася.
     - Да нет вроде. Я общаюсь с одной девочкой... Юлей. Она хорошая, но я ей не нравлюсь. Она хотела бы иметь крутых подруг. Со мной она ходит только потому, что я могу заплатить за кино или кафе. Понимаешь?
     Лена больше не могла сдерживаться - слёзы буквально брызнули у неё из глаз.
     - А ещё я очки в машине оставила, и теперь плохо вижу очень... Он забрал меня без очков...
     - Что там у вас? - к ним подошла Рита. - Что опять за вопли? Мы так, чего доброго, и без ужина останемся. Ленка, успокойся. Тут, конечно, не мамочкин кабинет, но не усложняй нам жизнь. А ты, - и она недовольно оглядела Асю, - постарайся соблюдать порядок. Нам бунтари не нужны. Он псих, - она понизила голос, - а с психом нужно либо соглашаться, либо... рыть себе норку два на два.
     - Главная, что ли? - спросила Ася с такой угрозой, что Лена испуганно схватила её за руку. - Псих-то он псих, но плясать под его дудку я не собираюсь.
     - Ася, он нас не трогает, совсем, ни в каком смысле, - забормотала Лена. - Иногда выводит одну наверх. Платья там меряет всякие... дурацкие. У него там столько кукол... Столько... Как в кукольном театре на Уральской. Он и нас наряжает, как кукол...
     - Помолчи, - оборвала её Рита. - Да, он нас не трогает, и поэтому лучше его не злить. Это сейчас он нам пожрать не даёт, а потом... Мало ли. Он Ленке уже говорил, что, мол, ошибся, когда её брал, не подумал, что у неё с лицом такое.
     - Он сказал, - звенящим от страха голосом пояснила Ленка, - что у них прыщей не бывает. Так и сказал. Он, кажется, думает, что мы - куклы.
     - Жесть какая, - сказала Ася, поежившись.
     Рита вдруг растеряла всю свою браваду: у неё задрожал подбородок, и она прижала к нему ладонь, чтобы скрыть это.
     - Однажды он, заставляя меня надеть платье, заломил мне руку назад. Было больно, очень больно, - глухим голосом сказала она. - Я закричала. И он сказал мне: тебе не должно быть больно, вам не бывает больно.
     - Как он похитил тебя? - спросила Ася, чтобы отвлечь Риту от страшных мыслей.
     По её манере говорить, по размашистым, уверенным движениям и привычной грубости Ася угадывала в ней типичное дитя улиц, такое же, как она сама. Как она могла попасться этому психу? Ладно она, Ася, она ведь знала его и потому подпустила близко, но Рита! Эти курицы Лена и Зоя, воспитанные в тепличных условиях, наверное, думают, что все вокруг хорошие, но Рита!
     - Я знала его, - едва слышно ответила она.
     У Аси вдруг закружилась голова. Она посмотрела на Риту и прочла в её глазах то же обжигающее, страшное понимание: если они знают его, он их так просто не отпустит.

'Рено логан', в котором ехали Митрофанова, её сын и Нина, вела хрупкая девушка с копной рыжеватых кудрей, огромными, словно в фоторедакторе нарисованными, зелёными глазами и хорошеньким личиком эльфа. Впрочем, это не мешало ей выстраивать многоэтажные словесные конструкции, когда кто-нибудь пытался их подрезать или ехал, по её мнению, слишком медленно.
     В конце концов даже Татьяна не выдержала и сделала ей замечание:
     - Галка, ты бы поумерила пыл. У меня даже Петька таких слов не знает.
     - Знаю, - обиженно пробубнил нескладный очкастый Петька и вновь уткнулся в карту, которую изучал.
     - Начнём от улицы, где жила пропавшая Громова. Одним концом улица выходит прямо к Каме, там есть небольшой пологий спуск. Машины, конечно, наверху придётся бросить, съезжать опасно, там берег ползучий.
     - Да ну, съедем, - лукаво улыбнулась Галка. - И не такое видали.
     - Нет, не съедем, - твёрдо заявила Татьяна. - Нечего жизнью зря рисковать. Тебе не хватило Семёныча, который на зимнем поиске едва не утонул? Ты его из полыньи вытаскивала? Нет. Вот и не геройствуй.
     - Да, не я вытаскивала, - обиженно проговорила Галка, - но я тоже не чай с баранками пила в это время. Между прочим, мальчишку мой отряд нашёл. А Семёныч непонятно зачем туда полез, я, например, с пяти лет знаю, что там тёплый сток с комбината, и на лёд надежды никакой.
     - Спорить я с тобой, Галина, не намерена. Пока я здесь главная, я отвечаю за каждую жизнь. И Семёныч тогда на лёд полез вопреки моим указаниям. Тормози у обрыва.
     Из чистого озорства Галка, как будто восприняв указание 'тормозить у обрыва' буквально, вывела машину к самому краю и затормозила в метре от бездны. Татьяна только неодобрительно покачала головой, а Нина вздорогнула.
     - Послушай меня, Галина. Ты - толковый поисковик, и мы тебе множеством найденных обязаны. Но риск этот излишний ты лучше брось. Хочется риска - прыгни с тарзанки. Здесь у нас не шуточки, а серьёзное дело. И адреналина, между прочим, предостаточно.
     Когда обиженная Галка отошла на почтительное расстояние, чтобы поздороваться с другими поисковиками, Татьяна вполголоса сказала Нине:
     - Она хорошая девочка, но иногда заносит. Тела она не реже моего находила, а всё вот такая, в догонялки со смертью играет. Нехорошо...
     - Мам, начинаем от 'краюшки'? - спросил Петька.
     Он уже успел натянуть поверх свитера брезентовую штормовку и теперь выглядел, как студент в стройотряде.
     - Думаю, да. Мужики в заросли лазают, а мы пойдём берег осмотрим. Сейчас ещё Кир с братом подтянутся, они в здании речвокзала пошукают.
     - А я? - спросила Нина.
     С сомнением взглянув на короткие ботиночки и тонкое пальтишко Нины, Татьяна спросила:
     - А вы сами в поле работали когда-нибудь?
     - Работала, - немного обиженно ответила Нина. - И зимой тоже.
     - И всё же лучше посидите в машине. Вот там, в 'газельке'. Там тепло. Я дам вам рацию. Включите компьютер, и мобильный постоянно при себе держите. У нас будет три отряда: речвокзал, заросли и берег. Глава 'речвокзала' - Кир, 'зарослей' - Гриша, 'берега' - я, для краткости Тата, но чаще по фамилии называют. Информацию от одного отряда будем передавать другим через вас. Будут указания от Крайнова - передавайте.
     - Вы знаете Крайнова? - вырвалось у Нины.
     - Знаю, - коротко кивнула Митрофанова. - Всё, понеслась. У нас участок легче, чем в Заречье, если что, им на помощь поедем. Я сама хотела туда ехать, но Юрий Дмитриевич попросил с вами поработать.
     И, увидев расстроенное лицо Нины, добавила:
     - Это он не вам не доверяет, это он мне не доверяет. Всё, погнали, - и она быстрым шагом направилась к спуску.
     Крайнову не сиделось в машине. Усадив на своё место молодого поисковика, который додумался приехать 'в поле' больным, и отчитав его по полной программе, он сменил свою кожаную куртку на чью-то безразмерную штормовку и двинулся вслед за отрядом.
     Погода была хуже некуда. Рассветало, казалось, целую вечность, изредка занимался монотонный мелкий дождь, и туман никак не хотел подниматься над лесопарком. Поиск не заладился с самого начала. Сначала Семёныча, к которому после памятного случая с прорубью приклеилась кличка Иорданский, едва не сбил пикап с дачниками. Семёныч, конечно, был сам виноват, торчал в тумане посреди дороги, но водителя он отчитывал так, что деревья трещали.
     Потом Рина, опытная туристка и поисковик, провалилась в яму и повредила ногу. Некоторое время она упорно молчала, а когда стало совсем невмоготу и её едва ли не на руках дотащили до машины, лодыжка и икра распухли вдвое, мешая снять высокий военный ботинок. Рину увезли в травмпункт, и в цепи образовался разрыв, на который как раз и заступил Крайнов.
     К общежитиям вышли в районе часа дня, не обнаружив ничего, кроме собранного бомжами из фанеры и обломков старой мебели шалаша. В шалаше пахло размокшим сигаретным пеплом и нечистотами, но следов пребывания девочки-подростка не обнаружилось, как и самих хозяев.
     Уже возвращаясь в машину, Крайнов обнаружил, что сотового в кармане нет. Всё время, пока он бродил по Заречью, телефон лежал в машине. Мысленно выругав себя за невнимательность, он сунул открыл дверцу машины.
     Парень, у которого утром была температура, отмечал что-то на карте. Увидев Крайнова, он радостно сообщил, что после таблетки парацетамола он чувствует себя прекрасно.
     - Вам Нина какая-то три раза звонила, - с улыбкой прибавил он, - в последний раз сказала, что это очень важно.
     - А ты не мог передать сообщение для меня по рации? - разозлился Крайнов.
     Уже набирая номер Нины, подумал, что парень, привыкший работать 'в поле', конечно, ни в чём не виноват, и это исключительно его, Крайнова, промашка.
     - Юрий Дмитриевич! - обрадованно ответила Нина. - У меня две новости.
     - Начни с плохой.
     - Они обе пока... неизвестно какие.
     - Ну?
     - В 'краюшке' - сарайчике на берегу Камы, где собираются подростки, сын Митрофановой обнаружил школьный пенал. В нём две шариковых ручки, дешёвая тушь для ресниц и подводка.
     - Под... что?
     - Подводка. Ну, карандаш для глаз.
     - А... и что это нам даёт, если там постоянно тусуются подростки?
     - Местные считают, что если бы пенал оставили давно, его бы уже подобрали. Кстати, звонили из полиции. Опрос одноклассников Анастасии ничего не дал, хотя одна девушка утверждает, что неоднократно видела её возле этой 'краюшки' после уроков.
     - Хорошо. И вторая новость?
     Нина сделала паузу. Он слышал, как она вздохнула, собираясь с мыслями. Обычно она так вела себя, собираясь сообщить ему свою версию.
     - Пока я сидела в машине, просмотрела вчерашние фотографии. В комнате каждой из жер... девочек были такие маленькие марионетки. Разноцветные. Я пытаюсь выяснить, откуда они, но никто из родителей не знает.
     - Спасибо, - немного разочарованно ответил Крайнов. - До связи.
     Повесив трубку, он усмехнулся. Маленькие марионетки... Скорее всего, с какой-нибудь ярмарки... И всё же - у всех четверых. Совпадения бывают, но это уж слишком. Разные школы, поликлиники, друзья, интересы... И всё же. Что, если девочки знали похитителя? Это плохо... Это очень плохо.

Глава 10. Попытки

 

Кукловод рисовал эскиз сцены. Занавес он сшил давно, ещё до явления первой феи, и после четвёртой, будучи в радостном возбуждении, приладил его на специальный карниз посреди гостиной.
     Кукловод любил говорить правильно. В Юрьеве почему-то было принято называть карниз гардиной, а гостиную - залой, но мама всегда говорила, что так говорят только необразованные люди. И уж конечно Кукловод не употреблял никаких словечек вроде писять, мохать, кулёчек и прочего словесного мусора, которым грешили окружающие.
     Закончив рисовать авансцену и кулисы, он задумался над оформлением задника. На обложке книги про Генри и фей они были изображены на белом фоне, как будто висящими в пространстве, и это совсем не устраивало Кукловода. Хорошо было бы нарисовать сказочный замок, взяв за основу, например, заставку диснеевских мультиков. Возможно, он даже сможет срисовать его на листок бумаги, но выполнить полномасштабную декорацию, сохранив пропорции, без посторонней помощи вряд ли сможет. Конечно, можно было бы обратиться за помощью к театральным художникам, в конце концов, наврать им что-нибудь, прикрывшись Обществом друзей кукольного театра, но это рискованно. Кроме того, художники потребуют магарыч, и если он его не обеспечит, пойдут скандалить в бухгалтерию. А уж эти тётки в польских блузочках и одинаковых очках, которые только и знают, что всем кости мыть, растрезвонят про его декорацию на полгорода. Нет, нужно справиться самому.
     Его беспокоили не столько декорации, сколько две последние феи. Первая, Голубая фея, которую звали Зоей, была стопроцентным попаданием в образ. Она оказалась хрупкой, творческой натурой, с мягкой улыбкой и льняными волосами. Алая фея, роль которой он отвёл трудной девочке из Заречья, в сказке была дерзкой и непокорной, и на картинке (он помнил!) точь-в-точь Рита. О, как тщательно он подбирал своих кукол! Потом случилась первая ошибка. Елена, которой он хотел дать роль Зелёной феи, оказалась дочерью какой-то крупной шишки (для него она была всего лишь несчастным ребёнком), и имела ужасные проблемы с кожей, о которых он не знал. Ладно, Елену он загримирует так, что мать родная не узнает. Он вообще не был уверен, что эта функционерка с оловянным взглядом узнает свою дочь, предъяви ей нескольких девочек сразу. Но что делать с Асей? Ася, Жёлтая фея, должна была быть очаровательной кокеткой с манерами принцессы, и внешне она походила на свою героиню, как будто каким-то непостижимым образом позировала для иллюстраций книги из его детства. Но на деле она оказалась едва ли не вульгарнее малолетней воровки Риты.
     Кукловод в сердцах сломал карандаш, которым рисовал эскиз, пополам, и зашвырнул обломки в дальний угол комнаты. О замене он подумает потом. Ему нужна пятая фея - Королева. Вот тут-то придётся постараться.

- Твоя внучка сведёт меня в могилу! - кричала мама бабушке, запутавшись в синем трикотажном платье, которое она стаскивала через голову, укрывшись за открытой дверцей шкафа.
     Она всегда переодевалась, как в старом кино: открывала створку шкафа, перекидывала через неё то, что собиралась надеть, и, спрятавшись, как за ширмой, снимала одежду. Её крупные, округлые руки мелькали над дверцей, тонко позванивал браслет часов, и резиновые подошвы домашних тапочек шлёпали о линолеум.
     - Что случилось? - своим мелодичным, совсем не старушечьим голосом, упирая на 'что', спросила бабушка.
     Разогрев для мамы ужин, она сидела в кресле перед журнальным столиком и раскладывала пасьянс. Карты были старые, затёртые, но очень красивые - в детстве Нина любила играть с ними, как с куклами. Одна колода была со знаменитыми картинками 'Русский стиль', другая с кавалерами и дамами в костюмах восемнадцатого века. Бабушка весьма дорожила этими картами и после использования бережно оборачивала обе колоды листом кальки.
     - Ничего нового. То мы бандитов собирались ловить по подвалам, теперь будем пропавших разыскивать!
     - Я ничего не поняла, девочки, - нахмурилась бабушка, перемешивая карты.
     - Да что здесь понимать, - вспылила мама, - Наша Нина Александровна дала согласие работать в какой-то службе поиска или как-то так...
     - Федеральная служба розыска пропавших, - отозвалась Нина из своего угла.
     - Вот-вот. Делать ей больше нечего...
     - Ты не права, - мягко прервала маму бабушка, - это же не оперативная работа и даже не следствие. Стрелять не надо, в тюрьмы ходить не надо. Зато помощь людям, благое дело.
     - 'Благое дело', - передразнила мама. - Из командировки в командировку, с самолёта на самолёт, в гроб нас вгонишь! Закопают меня, слышишь?
     - Вечно ты глупости всякие говоришь, - разозлилась бабушка. - Даже произносить такие вещи не смей! Никогда!
     - Да, там много поездок, но это помощь, координирование поисков, а не ловля бандитов, пойми, мама.
     - Поступай, как знаешь. Только плакаться ко мне потом не приходи. Ты хоть представляешь, куда ты лезешь? Ты в кабинет в поликлинике без очереди войти не можешь, всё тебе стыдно, всё тебе неудобно, а там не такие, как ты, нужны! Вообще не понимаю, как этому твоему Краеву...
     - Крайнову, - поправила Нина.
     - Да как угодно, как ему в голову пришло тебя туда позвать? Ты же, как былиночка!
     - Кобылиночка, - прыснула Нина. - Я вас обеих давно переросла!
     - Ай, прекрати! Ты же прекрасно понимаешь, о чём я! Не тот у тебя склад характера, не то воспитание...
     - Вот и будет перевоспитываться, - спокойно сказала бабушка. - Сейчас нельзя такой быть, как мы её воспитали. Извините, пожалуйста, будьте добры... Время хороших девочек миновало. Сейчас во надо быть! - и бабушка потрясла в воздухе морщинистым кулачком.
     - Путь тогда в адвокатуру идёт, - вяло отбивалась мама. - Там хоть деньги заработать можно.
     - Ой, - отмахнулась бабушка. - Ты-то, Кулёма Степановна, за длинным рублём небось в педагогику пошла, а?
     - Потому и Нину отговариваю. Нужность профессии на хлеб не намажешь, благими намерениями не закусишь. Помнишь, мама, как мы фанеру ели, которую финн твой доставал?
     - О как заговорила! - с сердитым удивлением посмотрела бабушка на маму. - Вот как, значит... Только ты тут не прикидывайся хуже, чем ты есть. Работать должно быть интересно, душа должна к этому лежать...
     - У тебя, значит, душа лежала в ГИПХ таскаться, лёгкие и руки себе там жечь, да?
     - Да, - просто ответила бабушка, и мама осеклась. - Я тогда немножко по-другому на вещи смотрела, да и все мы - по-другому. Я считаю, Ниночка сама должна решать, как ей поступить.
     И Нина решила сама.

В Сквере тружеников тыла остро пахло опавшей листвой. Кукловод любил это место, и часто останавливался здесь, возвращаясь домой с работы. Отсюда был хорошо виден грязно-голубой фасад Театра, а если прищуриться, можно было даже разглядеть две странные железные фигурки над козырьком. Должно быть, скульптор хотел изобразить Буратино и Мальвину, но его творение больше походило на уменьшенную копию памятника узникам концлагеря.
     Кукловод чувствовал пошлость и ширпотреб в любом виде искусства так же остро, как ощущал сейчас запах гниющих осенних листьев. Он на дух не переносил музыку, которая почему-то называлась 'русским шансоном', хотя к шансону не имела совсем никакого отношения; ненавидел яркую, цветастую одежду, которой торговали на китайском рынке; в его доме не было телевизора, и он никогда не испытывал потребности посмотреть шоу или сериал.
     Он скользнул взглядом по памятнику труженикам тыла, и презрительная усмешка заиграла на него губах. Вот ещё один яркий пример пошлости: топорно исполненные, неживые фигуры с неестественной мимикой застыли в пафосных позах. А ведь цель у скульптора была благородная...
     Он обернулся и посмотрел на Каму. По железнодорожному мосту шустрой цветной лентой бежала электричка, Заречье виделось чуть размытым, как сквозь очки, запотевшие от собственного дыхания.
     Кукловод терпеть не мог города с их безликими многоэтажными домами, промышленными корпусами из стекла и бетона, серым асфальтом с чёрными трещинами, неровным, как хлебная корка. Города давили на него, душили, заставляли прятать лицо и ускорять шаг. Во всём Юрьеве он любил, пожалуй, только свой домик с садом, которые словно и не город вовсе, даром, что на штампе в паспорте городской адрес, да вот это место напротив Театра, где привольная Кама раскинулась, как шарф из серо-жемчужного шёлка. У матери Кукловода был такой - невесомый, прозрачный, всегда прохладный на ощупь, он и сейчас, если поднести его к самому носу, сохранил тонкий, сладкий запах её любимых духов 'Душистый табак'.
     Кукловод взглянул на часы и улыбнулся. Сейчас, сейчас они выйдут! Нужно торопиться. Он вышел на тротуар и остановился возле металлического остова автобусной остановки. Здесь можно было стоять сколь угодно долго и наблюдать за дверями Театра, не привлекая внимания. Автобусы в Юрьеве ходили редко, и человек, стоящий на остановке больше получаса, не мог вызвать подозрения даже у самого внимательного наблюдателя.
     И вот двери распахнулись! Первыми бежали совсем маленькие девчонки, в белых и цветных колготках, с бантиками. За ними не спеша, вальяжно прошли две крупные старшеклассницы, шефы Общества, которых он терпеть не мог. Однажды он подслушал их разговор. Они называли его кукольником, и уже от одного этого гнев затопил его. Он не кукольник, он Кукловод! Он ведёт кукол, он разыгрывает спектакли, а не просто мастерит их из дерева и тряпок! О, если бы эти две идиотки, от которых за версту несёт подростковым потом и дешёвым табаком, знали, какой он скрывает секрет, каких кукол он собирается выпустить на свою сцену!
     Посмеявшись над его тонкими руками и сутулой спиной, одна стала рассказывать другой гнуснейший анекдот, намекая, что он не просто так держит руки в карманах. Стоя в своём укрытии за кулисами, Кукловод трясся от душившего его гнева и представлял, как по очереди убивает двух этих сучек, а они молят его о пощаде. Но, в конце концов, он же не маньяк какой-нибудь!
     Девочки, которые подходили на роль фей, шли последними. Почти все они были ещё худенькими, угловатыми, костистыми, но эта тонкость как раз и привлекала Кукловода. Опытным взглядом он выделил из кучки двух куколок. Одна, рыженькая, с красивой, переливающейся от белого к розовому, как лепесток пиона, кожей и огромными жемчужно-серыми (совсем как мамин платок!) глазами, шла легко, как будто вовсе не касалась земли. Внешне она прекрасно подходила на роль Королевы фей, но всё же было в ней что-то простецкое. Он даже толком объяснить-то не мог, что именно, но с этой Элизой Дулиттл пришлось бы работать слишком долго, а Королева фей действительно должна быть особенной от рождения. Вторая была не так интересна внешне: кареглазая, с мягким вздёрнутым носиком и прилизанными по моде волосами, но тоже в общем-то годилась. Королева Фей была изображена на обложке книги в белом наряде, скрывающем почти всё тело, кроме лица и рук, так что никаких особых требований к её внешности у Кукловода не было. Но вот внутри! Ведь фею делает не лицо, не волосы, а маленький внутренний огонёк. Внутри феи должен быть надрыв, печаль, драма - только тогда она сможет понять и прочувствовать то, что ей предстоит сыграть! У феи должна быть робкая улыбка и печальные глаза!
     Словно в ответ на его мысли, рыжая и прилизанная, переглянувшись, громко расхохотались. Едва не плюнув с досады себе под ноги, Кукловод развернулся и пошёл пешком в сторону зоопарка. Девочки догнали его возле поворота, и рыжая, весело улыбнувшись, поздоровалась:
     - Здрасте!
     - Здравствуй, - торопливо закивал Кукловод.
     Когда они убежали вперёд, он вздохнул с облегчением и подумал, что, может быть, судьба уберегла его от ошибки. Нельзя брать девочек, которые прямо сейчас посещают занятия Общества. Это небезопасно - как он раньше не подумал?

Телефон зазвонил, когда Нина отогревалась в душе. Несмотря на то, что полдня она провела в машине, координируя поиски, а потом ещё полтора часа торчала на совещании у опухшей и злой, как мегера, Элины, она умудрилась порядком озябнуть. Должно быть, виноват был адреналин и то, что с самого утра она не смогла проглотить ничего, кроме кружки кофе, которой её угостила Митрофанова.
     Поиски почти ни к чему не привели. В самом конце, когда с осмотром берега было уже покончено и отряд Татьяны собирался ехать в Заречье на выручку товарищам, внезапно ожила рация. Сначала она хрустела и трещала, как будто внутри неё что-то рвалось на куски, а потом вдруг сообщила голосом Галки, похожей на эльфа, что только что к ней подошла женщина из местных и рассказала, что накануне вечером по дороге к пляжу спускался старый зелёный 'москвич'.
     Это было, конечно, уже 'что-то', хотя версия вполне могла оказаться пустышкой. Мало ли какому дурачку на ночь глядя приспичило сломать себе шею? И всё же - пенал с косметикой и странный 'москвич' - не много ли совпадений?
     Элина версию с 'москвичом' поддержала, пожалуй, излишне горячо. Ей нужно было уцепиться за что-то осязаемое, за какую-нибудь версию, которую можно разрабатывать, а там, как она любила говорить, 'кривая выведет'.
     Крайнов же, наоборот, отнёсся к показаниям очевидца скептически. Слишком много в его практике было местных жителей, которые что-то видели. Чаще всего их показания вели поисковиков по ложному следу. Они отрабатывали пустые версии, пока где-то стремительно сокращались шансы пропавшего остаться в живых.
     На совещании Нина уже мало что соображала. Она сидела в последнем ряду и, прячась за спины следователей и полицейских, отчаянно старалась подавить зевоту. Чтобы держать глаза открытыми, ей пришлось впиться взглядом в причудливую трещину на стене, похожую на паука-сенокосца.
     Через четверть часа в дверях зала показалась русая голова секретарши. Элина выбежала из-за трибуны и, обменявшись с секретаршей парой слов, посторонилась, чтобы пропустить в зал гостя. Это был худой светловолосый мужчина в старомодном сером плаще, который он даже не потрудился снять, войдя в зал. Крупными размашистыми шагами, неожиданными для его небольшого роста, он прошёл прямо к трибуне и, откашлявшись, бросил в зал вместо приветствия свою фамилию:
     - Ребров.
     Подоспевшая Элина засуетилась вокруг него, уговорила снять плащ и, пока он прилаживал его на разлапистую вешалку, успела отрекомендовать его как 'профайлера из Москвы'. Нина заметила, как оживился Крайнов, увидев гостя и как сам Ребров от слова 'профайлер' сморщился, словно от зубной боли. Бесцеремонно перебив Габдуллаеву, он заговорил низким, гудящим голосом:
     - Никакой я не профайлер. Немножечко психиатр, немножечко криминалист, самую малость криминолог, в прошлом следователь. Я просмотрел материалы дела и кое-что могу сказать уже сейчас. Всё это, конечно, на уровне предположений, но, возможно, они вам помогут в поимке преступника.
     - Так значит всё-таки серия? - выкрикнул кто-то из задних рядов.
     Элина бросила гневный взгляд в ту сторону, но промолчала. Когда Ребров подошёл к трибуне во второй раз, она встала возле него, едва не касаясь его плеча, и стала пристально всматриваться в зал. Казалось, она хочет проконтролировать его, не дать ему сказать лишнее.
     - Это мужчина, возраст не определен, но, скорее, до сорока. Он живёт в частном доме.
     - С чегой-то вы решили? - снова раздался тот же голос с 'Камчатки'.
     Мягко отстранив рукой Элину, которая собиралась было подойти к микрофону и оборвать крикуна, Ребров ответил:
     - Он похищает жертв живыми, следовательно, должен их где-то содержать. Это раз. Он перемещает их с места похищения к месту содержания или убийства и должен делать это максимально незаметно. Это два. Советую просмотреть жалобы в полицию на странное поведение соседей в частном секторе. Это три. Он, вероятнее всего, живёт один или с больной матерью, работа у него сдельная или сменная, есть большие промежутки времени, когда он не работает. Это четыре. Похищенные имели некоторые семейные проблемы, поэтому, думаю, его детство тоже не было радужным. Это пять.
     - И это всё? - опять закричали из зала.
     - Всё. Я не Кашпировский, - ничуть не раздражаясь, ответил Ребров. - Я полагаю, что девочки либо знали его, что сомнительно, либо у него было что-то, что внушало им мысль о безопасности. Возможно, он изображает инвалида или действительно имеет физический изъян, либо с ним было животное или ребёнок. Последнее, конечно, маловероятно...
     Крайнов дотронулся до её руки. Пальцы у него были теплыми.
     - Умный мужик, - шёпотом сказал он Нине. - Выдумывать зря не станет, а то развелось этих, прости Господи, профайлеров... Разве что цвет носков не угадывают.
     Поднявшись к себе в номер после совещания, Нина первым делом полезла в душ. Открутив красный вентиль на максимум, она с наслаждением вытянулась под обжигающими струями. Вдоволь насладившись теплом, она убавила напор горячей воды и стала намыливать волосы. Сквозь шипение старого смесителя она услышала писк сотового. Наскоро смыв пену, вытирая кончиком полотенца глаза, она выскочила из душа. Телефон уже не звонил. Остановившись у стола и чувствуя, как холодный воздух липкой плёнкой обхватывает мокрое тело, она взглянула на экран. Номер был незнакомый, но Нина нажала кнопку обратного вызова.
     Пока она дожидалась ответа, отсчитывая гудки, капли воды с её волос падали вниз и прятались в ворсе грязно-зелёного ковролина. Наконец, трубка ответила незнакомым женским голосом:
     - Алло?
     - Алло, это Марьянова, вы звонили, - привычной скороговоркой пробубнила в микрофон Нина.
     - Нина Александровна! - с облегчением вздохнула трубка. - Это Лариса Шаврова. Вы звонили днём по поводу марионетки.
     - Да, Лариса Михайловна.
     Нина разволновалась, и её снова затрясло. Прижимая плечом трубку к уху, она попыталась вытащить из сумки кофточку, но не смогла, и ей пришлось завернуться в мокрое полотенце.
     - Я всё думала про эту марионетку, думала... А потом я ехала с работы и мне на глаза попался наш театр... Кукольный. И я вспомнила. У них есть такое Общество друзей Театра. Леночка когда-то туда ходила, а потом перестала... говорила, что выросла, разонравилось... Но, может быть, просто стеснялась своей внешности...
     - Кукла оттуда? - почти закричала Нина.
     - Да, наверное, что-то вроде сувенира...
     - Спасибо.
     Повесив трубку, Нина наскоро растёрлась полотенцем, оделась и пошла к Крайнову.

Ася лежала, закрыв глаза, и старалась не прислушиваться к тому, о чём говорили девочки. У неё сильно болела голова и сосало в пустом желудке. Ужин Кукловод им всё-таки спустил, но она есть не стала, хоть и не грубила больше.
     Она опять вспоминала маму, как она в светлой мужской рубашке пританцовывает у плиты. В её глазах светится радость, а руки ловко витают над кастрюлями и сковородкой, управляясь со всем разом.
     Ася хорошо помнила этот день: накануне Руслан впервые остался у них ночевать, а Ася спала у бабушки. Это казалось ей несправедливым, и ещё до полудня она прибежала домой. Казалось, мама была и рада, и не рада ей одновременно. Руслан, увидев её в коридоре, только хмыкнул и, взлохматив ей чёлку, спросил:
     - Чё так рано-то? Не спится, а? Когда не спится - главное не спиться, - пошутил он и, довольно хихикая, нырнул в приоткрытую дверь ванной.
     Мама наготовила еды, как для дня рождения, и с улыбкой угощала Руслана. Он же, сбивая крышки с запотевших бутылок 'пыва' (его произношение всегда раздражало Асю) о край стола, торопливо ел всё подряд, даже не пытаясь похвалить мамину стряпню.
     После позднего завтрака Асе разрешили посмотреть мультфильм, а потом отправили гулять. Не отправили даже, а выпихнули, сунув, правда, пятак на жвачку. На улице она одиноко слонялась на детской площадке, вспоминая, как папа водил её в зоопарк и показывал верблюда, а она страшно боялась, что он плюнет ей в спину. Мама тогда оставила её сбоку от клетки, велев постоять тихонечко, а сама, присев на корточки, навела на Асю объектив старенького фотоаппарата. Девочка покорно стояла, едва дыша, и кося глазом на верблюда - вдруг плюнет?
     Ася влезла на качели, оправив голубенькую юбку, из которой давно выросла и, оттолкнувшись от земли, взлетела к небу. Солнце ласкало её лицо, ветер щекотал ноги под коленками, там, где заканчивались гольфы, и ерошил волосы на голове. Опоры качелей пахли нагретым металлом. Там, где голубая краска облезла, тёмный металл был особенно горяч, и ладони после него долго отзывались кисловатым вкусом.
     Больше ничего из того дня она не помнила, как и не могла припомнить чего-нибудь хорошего из жизни с Русланом. Бутылки из-под 'пыва' штабелями строились на подоконнике, пока не начинали пахнуть сладковатой мерзостью, но мама, 'до чистоты больная', как говорила бабушка, ему ничего не говорила. Многочисленные пробки исцарапали края пластиковой столешницы, на которой когда-то хлеб было запрещено резать без доски.
     Стремясь создать видимость уюта в кухне, мама на распродаже народных промыслов ухватила какие-то доски и жестяной поднос с цветами, для которых Руслан после пары скандалов сделал нелепую резную полочку над плитой...
     Слёзы сами собой бежали из-под век. Ася уже не сдерживала их. О, если бы ей знать хотя бы два дня назад, как всё обернётся!
     Над головой раздался грохот, за ним последовал скрип петель. В 'камере' наступила гнетущая тишина. Ася продолжала лежать на боку, лицом к стене.
     - Ну что ж, феечки, начинаем спектакль? - булькающим от радости голосом спросил тот, кто открыл люк.

Глава 11. Смерть

 

Нина прилипла к радиатору обеими руками и так застыла, впитывая благословенное тепло. Лицо её было обращено к Крайнову, который расхаживал взад-вперёд по номеру.
     - Я уже позвонил Элине, она сейчас поднимет директрису этого проклятого театра. Там действительно есть Общество, будь оно неладно, известное на весь город. Отзывы чудесные. Даже 'трудновоспитуемых' туда отправляли. Руководит всем этим молодой парнишка по фамилии Рузанов. Живёт с больной матерью. Пожалуй, он нам подходит.
     - Стоило ли? - робко поинтересовалась Ася. - А если сбежит?
     - Элина говорит, что директрисе доверять можно.
     - Ах, если Элина говорит...
     Это саркастическое замечание было настолько не в духе Нины, что Крайнов на секунду забыл, что хотел сказать. Нина смотрела на него наивными серо-голубыми глазами, сложив губы в ироническую полуулыбку. Какое-то острое, давно забытое ощущение внутреннего тепла накатило на него.
     В его мозгу пронеслась мысль об Элине. Он вспомнил её сегодняшнюю - злую, жёсткую, с отёкшим, усталым лицом потерпевшей крушение женщины, а потом сразу её давнюю - улыбчивую, белозубую, свеженькую, как едва выпавший снег. В её сияющих глазах танцевали отсветы свечи, которую официантка поставила на их столик в маленьком баре на окраине Юрьева. В другом месте её могли узнать, а здесь - нет. В этой озорной девчонке он и сам с трудом признавал генерал-майора юстиции Габдуллаеву.
     Ночью она, полностью голая, стояла в полосе света из ванной, поворачиваясь то так, то эдак, с разудалым бесстыдством демонстрируя ему своё по-девически крепкое тело. Она была хороша, очень хороша, она и сейчас выглядела неплохо для своего возраста, следила за собой, обращая внимание на сущие пустяки и не замечая, как злость, зависть и обида неисправимо коверкают черты её подвижного привлекательного лица.
     - Извините, - в его раздумья вторгся голос Нины, - это я зря. Но она мне совсем не нравится.
     Нина бывала так откровенна с Крайновым, что ему делалось не по себе. Кто она ему? Не подруга, не любовница, но уже и не просто коллега. В этот момент ему отчаянно хотелось оторвать её руки от батареи и зажать в своих ладонях. Сделать так, чтобы ей стало тепло, чтобы она ничего не боялась.
     - Утром надо переться в театр, - грубо сказал он. - А сейчас...
     Он собирался прибавить '...спать', но удивился сам себе: ему совсем не хотелось, чтобы Нина уходила. В её присутствии даже эта угрюмая комната с видом на заставленный грузовиками двор казалась светлее и уютнее.
     - ... чаю заварим. Я за кипятком схожу, а ты посмотри вон там, в мешочке. Там кажется сушки и чайные пакетики были.
     Крайнов говорил быстро и чётко, как будто команды отдавал, боясь, что Нина откажется, но она только улыбнулась:
     - У меня есть карамельки с вареньем и шоколадный батончик. Бабушка положила в дорогу.
     Потом они молча пили чай. Нина почти не притронулась к сушкам и шоколаду, развернула одну конфетку, повертела в руках и аккуратно положила поверх фантика. Крайнов смотрел на отрывистые, неловкие движения её по-детски тонких костистых рук и думал, что ему очень давно не было так спокойно и хорошо как здесь, в облезлом и сыром гостиничном номере города Юрьев Уральский.
     - Когда приедем - пойдёшь со своими атаками к врачу, - проворчал он. - Нечего молча страдать. Я же вижу, что ты ничего не ешь, только кофе глушишь, чтобы не спать на ходу. Может быть прав был Шершнёв, и не стоит мне тебя мучить?
     - Вы меня дразните? Зря. Вы же знаете, что я люблю работу. Да, организм не из крепких, бабушка блокадница, у мамы жизнь не сахар была...
     - Отчего это возникает вообще?
     - Не знаю. Стресс, наверное. У меня в десятом классе начались, когда... - она помедлила немного, словно раздумывая, стоит ли рассказывать об этом Крайнову, - ... я влюбилась в одного человека.
     - Несчастная любовь? - с улыбкой спросил Крайнов.
     Для него всё это было где-то давно, в прошлой жизни, где у него могло быть что-то, кроме работы.
     - Да. Так странно, я сейчас об этом говорю, а это как будто где-то в другом мире было, так много всего изменилось с тех пор...
     - Он знал?
     - Думаю, догадывался. По мне было заметно.
     - Я тоже в выпускном классе влюбился в одну девчонку. Красивая была - страсть. И звала меня Паганелем. Мол, я худой, длинный и неуклюжий.
     Нина тихо рассмеялась. Радужки её глаз на фоне покрасневших от усталости белков казались неправдоподобно голубыми.

Феи взбирались по приставной лестнице по очереди, очень неуклюже, потому что руки у них были связаны за спиной. Кукловод сбросил вниз сначала четыре разноцветных платья, которые сшил специально для спектакля, а потом четыре мотка толстой прочной верёвки, которую взял в театре. Ему и в голову не пришло, что четыре девочки не смогут связать друг другу руки, хотя бы у одной они всё равно окажутся свободными. Иногда он не мог сообразить элементарные вещи.
     Он приказал Лене связать руки Рите, и заставил её вылезти первой, пока Зоя, трясясь от ужаса стягивала верёвкой руки всхлипывающей Лены. Когда две первых были уже наверху, он крикнул, чтобы Ася связала руки Зое. Ответа не последовала, но Зоя показалась в люке испуганная, держа перед собой свободные руки.
     - Застрелю! - заорал Кукловод, краснея от гнева.
     Как ему только в голову пришло взять на роль феи эту чёртову Аську? Маленькая мерзавка! Сделав девочкам знак отойти в дальний конец сарая, он подошёл к краю люка и заглянул вниз. Ася сидела на нарах, не шевелясь, сцепив на коленях свои изящные красивые руки. Она так и не надела костюм, и бережно сшитая юбка из цветного фатина валялась на грязном полу.
     - А ну вылезай! - приказал он, поводя дулом дробовика из стороны в сторону.
     Ася подняла голову и улыбнулась. Это была самая отвратительная улыбка, которую Кукловод когда-либо видел у неё, да и у любой другой девочки. Пристрелить её - и дело с концом. Портит ему сказку, дрянь такая! Но если пристрелить - нужно прятать куда-то тело, искать новую фею, да и другие, конечно, разволнуются и, чего доброго, будут плохо играть. Можно, конечно, соврать им, мол, он отпустил Асю, но поверят ли они?
     - Вылезай! - повторил он.
     - Я тебя знаю, - всё с той же презрительной усмешкой отозвалась Ася. Голос её немного дрожал, а руки пришлось сцепить в замок, чтобы не подскакивали на коленях. - Ты рабочий из кукольного театра.
     - Я - Кукловод! - заверещал он, дрожа от злобы. - Вылезай немедленно!
     - А ты пристрели меня!
     Голос у Аси всё-таки дрогнул, зазвенел, и конец фразы вышел скомканным. Кукловод оглянулся на других фей, словно ища поддержки, и вдруг его осенило. Жестом подозвав Ленку, он вцепился ей в волосы, пригнул к самому люку и закричал в его разинутую пасть:
     - Я пристрелю её, если ты не вылезешь!
     Ленка рыдала, содрогаясь всем телом. Ей было больно и страшно, она едва не обмочилась от ужаса, и тонким голосом запричитала:
     - Настя, пожалуйста!
     Дьявольский огонь в Асиных глазах потух. Она встала с нар, нарочно наступив на цветную юбку, и полезла наверх. Кукловод швырнул Зое моток верёвки, чтобы она связала Асе руки.
     В сарае было так холодно, что пар шёл изо рта. Девчонки дрожали, у Зои громко стучали зубы. С брезгливостью оглядев грязные джинсы Аси, Кукловод приказал строиться вдоль стены.
     Сегодня его всё раздражало. Девочки выглядели совсем иначе, чем ему хотелось бы, они совсем не были похожи на кукол, двигались слишком мягко и плавно, как живые. Это он ещё не надевал им на руки верёвки с вагами!
     Он кричал на них, пока не охрип, но так и не добился желаемого. Особенно его разочаровала Лена. Казалось, что за ночь на её лице стало ещё больше прыщей, кроме того, она была совсем неуклюжей, постоянно налетала на других, падала и тихонько ныла, шмыгая носом. Об Асе и говорить не приходилось: глядя на него взглядом пойманного в капкан волчонка, она нарочно грубила, шумела, мешала ему читать вслух сценарий. В какой-то момент он был близок к тому, чтобы выстрелить в неё, но удержался.
     Наконец, вконец измучив себя и девочек, Кукловод велел им возвращаться в подвал. Первой вниз полезла Ася. Спускаться по крутой лестнице со связанными сзади руками было очень неудобно, но она даже не подумала попросить кого-нибудь о помощи. Да она лучше лицо себе разобьёт! После Аси спускалась Рита, с опаской переставляя тонкие, как у жеребёнка, ноги. Последней, за Ленкой, должна была спускаться Зоя, но с ней у Кукловода вышла заминка. Зоя испугалась высоты, у неё закружилась голова и задрожали колени.
     - Лезь быстро! - бабьим, визгливым голосом кричал Кукловод.
     - Я боюсь, мне страшно, - причитала Зоя, в глазах которой стояли слёзы.
     - Тогда я тебя застрелю.
     Зоя разразилась рыданиями.
     - Позвольте мне ей помочь, - затараторила Ленка. - Развяжите ей руки, пожалуйста...
     - Заткнись! - грубо оборвал её Кукловод. - Лезь, не то стреляю.
     Дрожащая Зоя почти свалилась на руки другим девчонкам. Кукловод захлопнул люк. На сегодня спектакль окончен.

Крайнов вышел из гостиницы. Холодное осеннее утро переливалось острыми гранями инея. Под ногами похрустывал тонкий ледок. По небу, щедро подкрашенному мазками позднего рассвета, неслись рваные комья облаков.
     Нина торопилась ему навстречу через улицу. В каждой руке у неё было по бумажному стаканчику, пальто не застёгнуто, на лице привычная виновато-усталая улыбка.
     - Хотите кофе? - спросила она вместо приветствия. - Татьяна сказала, лучший в городе.
     Погружённый в свои мысли Крайнов спросил, принимая стаканчик:
     - Какая Татьяна?
     - Митрофанова, поисковик, - немного удивлённо сказала Нина.
     Они пили кофе молча: Нина маленькими, осторожными глотками, Крайнов - торопясь и обжигаясь. Покончив с кофе, он искоса взглянул на девушку. Она смотрела туда, где в створе проспекта, невидимая отсюда, лежала Кама. Волосы Нины пушились и отливали золотом, на припухшей щеке розовел едва заметный след от подушки. Она выглядела совсем девочкой, хрупкой, легкомысленной идеалисткой, верящей в чудеса. Это было обманчивое и в то же время правдивое впечатление.
     Крайнов подумал, что обычно сильными женщинами называют коротко стриженых бизнес-леди с крепкими холёными руками, которые выбирают себе партнёров на одну ночь и дважды в неделю занимаются боксом, а на самом деле сильная - эта маленькая женщина с чуть оттопыренной, словно от обиды, совсем детской нижней губой, с взлохмаченной чёлкой и усталыми мудрыми глазами человека, видевшего много смертей. Маленький солдат добра, - подумал он и сам усмехнулся натужному пафосу этой фразы.
     Подъехала 'волга'. За рулём был Колян: всклокоченный, злой, он выскочил из машины и начал пинать заднее колесо. На Нину он даже не взглянул. Крайнов почувствовал напряжение между водителем и Ниной, но ничего не сказал.
     Утренние улицы были неожиданно пустынны, только по Пионерскому проспекту к заводу шли усталые, толком не проснувшиеся люди. На пешеходном переходе им попалась девочка-подросток: весёлая, круглолицая, одетая, как все подростки, слишком легко и небрежно: очень короткая юбочка, расстёгнутая куртка из потёртого козжама, на голове ярко-розовые наушники. Стоя у кромки тротуара, она притопывала в такт музыке тонкими ножками, обутыми в розовые же кроссовки. Её расслабленный, спокойный взгляд лениво скользнул по капоту 'волги', по помятому лицу Коляна. Светофор переключился на зелёный, и она, высоко задирая острые колени, побежала через едва видимые на влажном асфальте полоски 'зебры'.
     Повернувшись к Нине, Крайнов встретил её тяжёлый взгляд и понял, что она думает о том же: беспечные девочки ходят по одним улицам с ним.
     Сквер перед театром был безлюден. Голые кусты зябко дрожали на пронизывающем ветру, свободно гулявшем над свинцовым полотном Камы. Чайки бестолково метались над холодной водой. Вдоль берега шла электричка, её красно-серые бока мелькали в прорехах облетевших деревьев.
     Стены театра, покрытые слоем пыли и сажи, казались замшевыми. Массивная деревянная дверь открывалась тяжело, со скрипом, - удивительное пренебрежение к интересам маленьких зрителей. В небольшом фойе было сумеречно: основное освещение погашено, только две лампы, напоминавшие прожектора, выхватывали из бархатной тьмы стенды с фотографиями и унылыми выцветшими куклами. В лучах прожекторов танцевали пылинки.
     Нине стало не по себе. Она никогда особенно не любила кукол, их неживые лица, блестящие глаза и неестественные улыбки смущали её. Куклы пугают нас тем, что слишком похожи на нас самих.
     Откуда-то из глубины фойе раздалось шарканье и покашливание, и в луче прожектора появилось вытянутое, необыкновенно худое старушечье лицо с кичкой седых волос над ним. Её черный халат сливался с темнотой, и от этого казалось, что голова плывёт в воздухе.
     - Вы-и что хотели-и? - жутко растягивая слова, спросила старуха без всякого приветствия. - Спектаклей нет сейча-ас. Билеты в кассе-е.
     - Следственный комитет, - коротко отрекомендовался Крайнов.
     Кичка задрожала, лицо старухи враз переменилось: она заулыбалась, словно услышав приятную новость.
     - Вы к Марине Викторовне, наверное-е, - залопотала она и задвигалась, то пропадая, то снова появляясь в луче холодного света.
     - К директору.
     - Сейча-ас, - и старуха растворилась во мраке.
     - Странное место, - почему-то шёпотом сказала Нина. - Пугающее.
     - У страха глаза велики. Место как место.
     В фойе вспыхнул свет, и Нина, вздрогнув, зажмурилась. Старуха, успев снять халат, стояла в полукруглой арке возле гардероба. На ней был балахон с портретом известного рокера. От многочисленных стирок изображение потёрлось, и казалось, что это не живой человек, а череп пялится пустыми глазницами.
     - Вас жду-ут, - торжественно, как дворецкий в английском замке, провозгласила старуха. Её бледный подбородок почтительно дёрнулся.
     Марина Викторовна Штерн приняла их в своём кабинете: маленьком, пыльном, доверху набитом куклами. Сидя на диванчике напротив директрисы, Нина размышляла, какие должны быть у неё крепкие нервы, чтобы целый день терпеть взгляды стеклянных и пластмассовых глаз. Директриса и сама напоминала куклу: маленькая, жилистая, с ярким румянцем на щеках и большими голубыми глазами навыкате. Даже сейчас, на пороге старости, она была всё ещё очень миловидна, только крючковатый нос с бородавкой на кончике её немного портил.
     - Вы по поводу Общества друзей театра? - спросила она, устроив гостей на диване, для чего ей пришлось скинуть на пол десяток-другой тюков с какими-то тряпками.
     В банке на окне кипятилась вода, и сквозь выгнутое стекло желтоватый кипятильник казался диковинным глубоководным змеем. Директриса выдернула шнур из розетки и предложила чаю. Крайнов и Нина отказались. Марина Викторовна налила в большую кружку кипятка и опустила туда ситечко с заваркой.
     - Да. Расскажите о тех, кто имеет к нему прямое отношение.
     - Возглавляет Общество Володенька Рузанов. Хороший мальчик, художник, актёр, просто хороший человек. Я приготовила для вас личное дело, - уловив приятное удивление, отразившееся на лице Крайнова, она вдруг мгновенно переключилась с делового тона на кокетливый. - Да, не без странностей, но кто сейчас без них...
     - Какие странности? - достаточно резко перебил её Крайнов.
     - Ну, так, по мелочи, - немного обиженно продолжила Марина Викторовна. - Живёт с мамой где-то на Нелидовской. Тридцать лет, жены нет... Мы тут, знаете, стали подумывать, что он... Ну, вы понимаете... Друг у него какой-то есть в Веретенье. Понимаете?
     - Понимаю, - кивнул Крайнов. - Ещё какие-то странности замечали?
     - Ну, понимаете, он, как куклами увлечётся, сущий ребёнок становится. Шить любит. Но, если об его странностях говорить, у нас же почти одни девочки ходят на кружок... В смысле, в общество... Так мамы только спокойнее от этого...
     - Я понял. Вы полагаете, что Владимир Рузанов - гомосексуалист. Я не об этом говорю. Возможно, он проявлял интерес к каким-то девочкам?
     - Он проявлял интерес ко всем девочкам. Но не в том смысле, который бы вас заинтересовал. У него все были довольны, ни одна не уходила обиженной. Вы же знаете, какие у нас были девочки. Вы мать пропавшей Марго Алфимовой видели?
     - Риты? Видел.
     - У нас половина таких была! Владимир вёл работу с трудными детьми, понимаете?
     - А вы девочек помните? - вмешалась Нина.
     Марина Викторовна взглянула на неё с раздражением, как смотрят на ребёнка, вмешивающегося в разговор взрослых:
     - Разумеется, нет. Алфимову помню, потому что однажды её... кхм... мамаша заявилась сюда в состоянии... нестояния. Марго пряталась от неё в кабинете Рузанова. Был вызван детский инспектор, ну, ваш, из милиции.
     - Из полиции, - машинально поправил Крайнов. - Я понял. Рузанов никого не выделял, хорошо общался с девочками.
     - Да, они по-доброму иногда над ним подтрунивали, но как-то, знаете, даже странно, как самые... - она сделала паузу, подыскивая слова, - отпетые с ним становились такими хорошими, тихими девочками. Зайдёшь к ним, бывало, а они сидят в кружок, что-то мастерят, разыгрывают, смеются...
     - На Рузанова никогда не поступало жалоб? Любых. Я имею в виду не только домогательства, но и любые жалобы.
     Немного помедлив, Марина Викторовна ответила:
     - Нет.
     - Марина Викторовна, - чуть укоризненно начал Крайнов.
     - Да, один раз было. Одна девочка... Обеспеченная, очень обеспеченная, взяла у родителей деньги и купила на них ткани, которые необходимы были Обществу для пошива кукол. Был небольшой скандал, мама девочки обвинила Рузанова, мол, он вымогает у них деньги. За него вступились все, кто мог. Эта дама из Амстердама, ха-ха, даже приносила извинения. Это всё, что я могу сказать. Думаю, вам лучше поговорить с ним лично.
     - Мы поговорим. Обязательно. Кто помимо Рузанова имеет отношение к кружку?
     - Кристиночка Морозкина, наша актриса, по образованию психолог. Широкой души человек, умница. Она показывает детям настоящее волшебство. Очень чуткая, добрая.
     - Ещё?
     - А что, женщины вас не интересуют? - снова возвращаясь к кокетливому тону, спросила Марина Викторовна.
     Крайнову вдруг стало неприятно.
     - Марина Викторовна, я буду задавать вопросы, а вы - отвечать, хорошо? Спасибо.
     - Алик Дынкин, тоже актёр. Этот участвует в Обществе скорее из-за того, что ему нравится блистать. Он красавчик, девочки им восхищаются. Женат, в прошлом году родился ребёнок. Порой ему не хватает глубины, но красивому мужчине это не всегда нужно, так ведь?
     - Марина Викторовна!
     - Молчу. Да, есть ещё Андрей Рогозин, он не сотрудник театра. Поэт, писатель, журналист. Талантище. Тоже не скажу, что ему очень всё это нужно, но он у нас по другой причине, - и Марина Викторовна многозначительно приподняла брови.
     - По какой же? - уже не скрывая раздражения, спросил Крайнов.
     - Его причину зовут Кристина, - пропела директриса. - Он влюблён в Морозкину. Как мальчишка.
     - Это всё?
     - Всё. Больше у нас кружком никто не занимается.
     - Понятно. Мы, с вашего позволения, к Рузанову. Нина, прихвати личные дела, на досуге изучим.
     Уже выходя из кабинета директрисы, Нина зацепилась взглядом за одну куклу. Кукла висела в дальнем углу кабинета над сейфом и была полуприкрыта мочальными листьями папоротника. Это была злая фея или волшебница - чёрные волосы, чёрное платье, жёсткое лицо с крючковатым носом, увенчанным огромной бородавкой... Поразительное портретное сходство с директрисой Штерн, но какое злобное выражение застыло на кукольном лице!
     - Какая кукла! - вырвалось у Нины. - Она такая... живая.
     - А, да, ха-ха, - смутилась Марина Викторовна. - Это наш кукольный мастер Антон Полукеев сделал. Его подарок на мой юбилей, - и она натянуто рассмеялась. - Хорошенькая, правда?

Ася приподняла тяжёлую голову с влажной подушки. В подвале было душно и сыро, с потолка капал холодный конденсат, тихо шумел вентилятор. Ленка, лежащая на нижних нарах, разметалась во сне. Лицо у неё было спокойное, губы чуть тронуты улыбкой. Наверное ей снились хорошие вещи. Сытая шавровская жизнь. Там, за пределами этого бункера, они бы даже не взглянули друг на друга - зачем себя обманывать? Ленка живёт в другом мире, где есть евроремонты и дорогие машины, частные школы и модные шмотки. Ася одевается на китайском рынке, не брезгует шаурмой, красит глаза тушью из ларька в подземном переходе.
     И всё же что-то в ней было, в этой Ленке, отчего Асе совсем не хотелось её презирать. В ногах у Ленки кто-то зашевелился, и Ася повернула голову в ту сторону. Зойка. Не лезет к себе наверх, сидит, спрятав лицо в ладонях, и методично раскачивается. Плохо. Очень плохо.
     - Зоя, - шёпотом позвала Ася.
     Зоя подняла сухое, бледное лицо. То, что она не плакала, Асе не понравилось.
     - Ты чего? Нехорошо тебе?
     - Нет, - бесцветным, усталым голосом отозвалась Зоя. - Просто вот так...
     - Домой хочется, к родителям?
     Зоя вяло кивнула.
     - Да... Хотя они меня не любят.
     - Кто они?
     - Родители. Они, понимаешь, очень любят друг друга. Я им не нужна. Совсем. Наверное, они рады...
     - У тебя отец свой? - спросила Ася. - Ну, родной?
     Зоя опять кивнула - механическим, заученным движением, как китайский болванчик.
     - Тогда глупости. У тебя и мама... Мама же не пьёт? - и, дождавшись очередного кивка, убеждённо зашептала, - Так не бывает! Чтобы были нормальные родители - и не любили. Хоть один-то, блин, должен!
     - Не любят, - ещё раз тихо и убеждённо сказала Зоя, - а я всё равно домой хочу. Даже если не застрелит меня, да даже б если переселил меня куда-нибудь... В нормальную комнату... Я бы рисовала... И всё равно домой хочу. К ним. Я-то их люблю.
     - Я тоже хочу, - как будто удивляясь самой себе, сказала Ася. - Мама, когда не... ну, когда не выпивает, пироги даже мастрячит. И телик с ней можно посмотреть. Про дела спрашивает, про школу... А ты что, тоже его знаешь?
     - Знаю. Я ходила в кукольный театр, в Общество друзей театра. Он такой хороший был, кукол дарил... Я иногда после занятий с ним оставалась, говорила. В тот день мне надо было идти удалять вот эту семёрку, - Зоя полезла пальцем в рот и показала 'семёрку'. - Я пришла в поликлинику одна. Я маму так просила, так просила, чтоб она со мной сходила - ни в какую. Большая, мол, с матерью по врачам ходить. Я пошла одна. Я сидела, сидела, очередь длиннющая, всё не кончалась, и я решила пойти курнуть. Я иногда балуюсь... Спряталась за угол, в кусты, где нет никого, стою, курю. И вдруг он идёт. Увидел меня, давай руками махать. Подошёл и спрашивает: что стоишь? Ну, я всё ему и рассказала. Он тогда говорит: может, в другой раз сходишь? Раз сейчас не хочется. А я тоже подумала: может, в другой раз сходить... Он говорит, поехали в театр, там новые куклы у нас, покажу тебе. Никто, говорит, ещё не видел, ты первая будешь. А я только предлог и искала, чтобы сбежать... Сели к нему в машину, он достаёт две банки 'пепси'. Выпей, говорит... Я и выпила. И очнулась здесь. Знаешь, Ася, это ужасно, наверное, но я даже рада, что вы... появились. А то одной тут так страшно было... Так страшно. С ним...
     Ася прикрыла глаза и изо всех сил старалась не зареветь. Ведь так же, по глупости согласилась выпить 'пепси', когда он пришёл в сарай и сел рядом с ней на продавленный диван. Она даже вздрогнула - так тихо он подкрался, а увидев его, вздохнула с облегчением. Всего лишь он. Они болтали о том-о сём, он рассказывал, как бегал сюда ещё давно, таким же подростком, как она. Ася заворожённо слушала, глотая шипучую, пряную коричневую жидкость, и всё думала, что у колы какой-то странный вкус, немного похоже на колу с виски, которую ей один раз дали попробовать на тусовке у знакомого.
     Потом внезапное головокружение, всё плывёт - и темнота.
     - ... и темнота, - донёсся до неё голос Зои, словно эхо собственных мыслей.
     - Всё так и было, - раздался сверху громкий Ритин шёпот. - Я шла домой. Было холодно, и мама (я поняла по голосу, когда звонила) уже порядком бухнула. Мне совершенно не хотелось домой, я плелась, как заведённая, по этому говнищу и тут он. Я так обрадовалась, когда он согласился подвезти, хоть и тачка у него отстой, конечно. Мне было так плохо, а он веселил меня, шуточки всякие рассказывал. Я совсем не хотела колы, но было неудобно отказываться, он так искренне предложил.
     - А я не пила никакой колы, - прошелестела Лена едва слышно, - он позвал меня из-за забора, крикнул, что сбил кошку и, мол, ему нужна моя помощь. Я подбежала, стала смотреть, и никак не видела кошку. Он попросил меня нагнуться и заглянуть под днище 'москвича', мол, он не может. Я наклонилась, и тут он ударил этим... как его... шокером. Даже след есть, - и она, задрав футболку, показала два едва заметных розовых пятна на груди.
     - Зачем мы ему? - озвучила всеобщую мысль Ася. - Чего он хочет? Он же вроде бы не насильник...
     - Ты ещё не поняла? - чужим, холодным голосом отозвалась Рита. - Он хочет поставить спектакль с живыми куклами.

- Честно говоря, я не очень люблю кукол, - сказала Нина Крайнову, когда они вышли. - Меня немного пугают эти неживые лица, стеклянные вылупленные глаза. Есть в них что-то отталкивающее.
     Крайнов поглядел на неё без улыбки, и ей опять почудилось, что он ею недоволен.
     - Много болтаю, да? - вырвалось у неё, и он тотчас залилась краской.
     Ответить Крайнов не успел: откуда-то сбоку вылетел молодой человек высокого роста в круглых очках с толстыми линзами. Он выглядел озабоченным и даже немного напуганным. Увидев Нину и Крайнова, он остановился, как вкопанный, и спрятал руки за спину жестом ребёнка, которого поймали за шалостью.
     - Вы из полиции? - спросил он.
     Руки у него ходили ходуном.
     - Да. А вы? - мягко спросил Крайнов.
     Глаза у него сузились, как у следящего за добычей хищника, скулы напряглись. 'Почуял', - промелькнуло в голове у Нины.
     - Я это... Вова. Рузанов. Руководитель Общества друзей театра.
     - Очень приятно, а мы как раз вас искали, - спокойным, как будто равнодушным тоном ответил Крайнов.
     - Я не педофил! - вдруг истерично выкрикнул Рузанов.
     Голова его затряслась, на линзах очков заплясали блики, руки сжались в непропорционально крошечные для его роста кулачки.
     - И прекрасно, - всё так же мягко, без тени издевки. ответил ему Крайнов. - Давайте, Владимир, пройдём в кабинет. Мне не хотелось бы посвящать весь театр в подробности нашего расследования и вашей личной жизни.
     Удивительно, но ровный тон Крайнова подействовал на Рузанова успокаивающе. Морщины на его лбу разгладились, кулаки разжались, ему почти удалось взять себя в руки.
     - Да-да, конечно, - смущённо заговорил он. - Вот сюда, в мой кабинет, пожалуйста.
     Кабинет оказался тесной, но светлой комнаткой с большим окном, выходящим на Каму. Весь подоконник был уставлен куклами, они свешивались с оконной рамы, с ручек, с карниза. Куклы занимали все стеллажи и даже часть стола. В углу под тряпичным чехлом угадывались очертания швейной машины.
     Бережно убрав гору лоскутков с небольшого дивана, Рузанов предложил им сесть, сам же остался стоять. Он замер в позе приговорённого к расстрелу, скрестив на груди дрожащие руки. Лицо у молодого человека было неприятное: низкий покатый лоб, выпирающие надбровные дуги, резкие черты. Нине оно напоминало рисунок неандертальца, который висел в кабинете биологии её школы.
     Крайнов садиться не стал, вместо этого подошёл к Рузанову, остановился в паре шагов от него и спросил тихо:
     - Так что ты там хотел рассказать?
     - Мне нечего рассказывать, - вызывающим тоном ответил Владимир.
     - Ну-ну, рассказать каждому есть что. Тут тебе не фильм про репрессии, бить я тебя не стану, я же вижу, тебя и так кто-то уже успел до печёнок достать подозрениями. Кто?
     Издав какой-то полувсхлип, полувздох, Рузанов ответил тоном обиженного ребёнка:
     - Да все! Они и раньше... сплетничали, а тут совсем прохода не дают...
     Обернувшись к Нине, Крайнов с натянутой полуулыбкой сказал:
     - Оказывается, обыватели, которых Элина в грош не ставит, давно додумались сложить два и два, не то что правоохранительные органы.
     - Что значит 'сложить два и два'? - взвизгнул Рузанов.
     - Володя, Володя, успокойтесь, - ласково заговорил с ним Крайнов. - Присядьте, выдохните и подумайте (только хорошо подумайте!), кто кроме вас хорошо знал пропавших девочек. Это очень важно, очень!
     Возмущённая тирада застряла у Рузанова в горле. Он машинально взял со стола карандаш и повертел его в руках. За стеной что-то с грохотом упало и покатилось по полу. Рузанов вздрогнул.
     - Я не знаю... - начал он. - Их всех знал я. Они все занимались у нас в разное время, и связующее звено между ними - это я...
     - Володя, Володя, я, конечно, предполагал, что адвокат из вас так себе, но что же вы сами себя закапываете? Ну-ка, ну-ка, соображайте. Ладно, давайте издалека. Расскажите нам о девочках, что знаете.
     - Они все... сложные. Вы понимаете, о чём я, - начал Рузанов. - Рита и Ася - классические 'трудные' подростки, из проблемных семей, склонные к правонарушениям и прочему. Таланта особого в них не замечал, но мне нравилось, как работа увлекает их. Они делались совсем другими: улыбались, шутили, помогали другим девочкам. Они были у меня в разное время, я уже говорил, возможно, они и знакомы между собой, но не благодаря нашему обществу.
     - Хорошо, - удовлетворённо кивнул Крайнов. - Продолжайте.
     - У Зои тоже проблемная семья. Насколько я понял, родители слишком... увлечены друг другом, настолько, что ребёнок практически перестал их интересовать. Однажды я беседовал с её мамой. Неприятная женщина. Она сказала, что лучше бы Зое заниматься английским языком или спортом, потому что от 'этих моих кукол' пользы не будет. После этого Зоя перестала ходить к нам, а жаль. Она была, пожалуй, самой талантливой. Прекрасно рисовала...
     - Рисует, - вырвалось у Нины.
     Краснов и Рузанов посмотрели на неё с удивлением, и Нина покраснела.
     - Я хотела сказать, что Ремизова... что Зоя, возможно, жива.
     - Ах да, да, простите, - руки Володи снова задрожали. - Не подумайте, я знаю не больше вашего... в смысле, меньше вашего... В смысле...
     - Успокойтесь, Володя, и продолжайте. Давайте поговорим о Лене Шавровой. Помните Лену?
     - Честно говоря...
     - Ну же!
     - Честно говоря, я её побаивался. Не поймите меня неверно, Лена была... Лена - хорошая девочка, но она была такой закомплексованной, сложной, а ещё эта её мама... Понимаете, молодому человеку и так нелегко работать с коллективом, состоящим из девочек-подростков. Сколько раз я ловил в глазах родителей выражение недоверия, неодобрения... Сейчас об этом столько говорят...
     - Володя, кто кроме вас имеет отношение к кружку? Кто мог знать всех девочек?
     - Не знаю, не знаю, я не знаю! Гардеробщица? Уборщица? Марина Викторовна... Хотя что ей до детей, она только грамоты на краевых слётах получает... За работу с молодёжью.
     - Владимир...
     Крайнов и Рузанов разом повернулись к Нине. Они уже и забыли о той, что сидела на диване в одной комнате с ними.
     - Вы дарили девочкам кукол?
     - Дарил? Нет... Они могли сделать кукол для себя, но это сложная и кропотливая работа. Куклы дороги, а я, к сожалению, отчитываюсь за каждый сантиметр материала...
     Крайнов смотрел не на Рузанова, а на Нину. Скулы у него были каменными, на виске билась жилка.
     - Кто мог сделать и подарить девочкам куколок? Вот таких, - Нина повернула к Володе экранчик фотоаппарата.
     - Да только Антон, наверное. Наш мастер-кукольник...

Кукловода трясло. Он походил из угла в угол, чтобы немного прийти в себя, но руки всё равно дрожали так, что он не смог бы даже вдеть нитку в иголку. Он взглянул на себя в зеркало. Оно помутнело, кусочки амальгамы осыпались от влаги,и это придавало зеркалу загадочный и зловещий вид. Они подбираются к нему! Вся его прекрасно выстроенная затея может рухнуть из-за его дурацкой сентиментальности! Зачем он только вздумал дарить девочкам куколок?
     Может быть, ему следовало напроситься на разговор с этим следователем и его помощницей самому? В конце концов, Рузанова они не так уж сильно прижимали, а кто он, в конце-то концов? Пару раз перекинулся с жертвами словечком?
     Кроме того, он от начала и до конца слышал разговор полицейских (или кто они там?) с Рузановым и мог запросто придумать, как перевести стрелки на него. У него уже была одна идея...
     Через пару месяцев после того, как Кукловод пришёл в театр разнорабочим, ему в руки попала одна интересная статья. В то время у него был допуск в Юрьевский архив, оформленный одной сердобольной женщиной, и он активно пользовался этим. Хоть он и не любил городскую жизнь, история его занимала, и однажды, листая старую газету, он наткнулся на заметку об открытии кукольного театра. Оказалось, что это здание было построено в девятнадцатом веке для купца Горбушкина, известного мецената и филантропа. Но, как оказалось, Горбушкин любил только посторонних ему людей, а у домочадцев слыл тираном и параноиком. Утверждая проект дома, он приказал сделать перегородки между комнатами двойными, оставив в стенах пустоты, по которым мог свободно передвигаться и подслушивать всё, что вздумается. В статье, разумеется, в лице безумного Горбушкина клеймили всё купечество, но Кукловода заинтересовало не это. Закончив с классовыми вопросами, автор заметки мельком упоминал, что пустоты при передаче здания театру решено было оставить 'для технических целей'. Так Кукловод стал узнавать обо всём, что творится в театре, оставаясь невидимкой...А ведь никто и никогда не воспринимал его всерьёз!
     Усмехнувшись, Кукловод поглядел на свою изуродованную ногу. Он терпеть не мог жалости, но в этот раз она сослужила ему неплохую службу. Он был не в счёт, и даже отвратительная Штерниха с бородавкой и чёрными усами над бледной верхней губой, которая терпеть его не могла, не додумалась подозревать его! Ему было прекрасно известно, что все в Театре считают его великовозрастным инфантилом, которого стоит пожалеть из-за его хромоты. Целыми днями 'кукольник' возится с тряпками, гипсом и прочим хламом, куда уж ему до артистов! Кукловод издал сухой смешок.
     На самом деле, это не ему до них, а им до него! Никому не под силу разрушить его замысел! Не бывать этому. Пока он не достанет пятую фею, будет репетировать с четырьмя. Они и так ничего не умеют, жалкие подобия кукол! Как только можно быть такими громоздкими и неуклюжими?
     Он едва дождался сумерек, чтобы наведаться в сарай. В этот раз даже Жёлтая фея промолчала, и не стала упрямиться, когда он скомандовал вылезать из подвала. Ася в этот раз выбралась первой, за ней торопились Рита и Ленка. Не желая разозлить Кукловода, они совсем забыли о Зое с её боязнью высоты. Стоя у подножия лестницы со связанными руками, она никак не решалась сделать шаг на ступеньку.
     - Пошевеливайся! - крикнул ей Кукловод. - Ну, давай, хватить концерты устраивать, играть на сцене будешь!
     Бледная, как полотно, Зоя стала неуклюже карабкаться по ступенькам. На середине лестницы у неё закружилась голова, и она остановилась.
     - Ну что ещё? Лезь давай!
     - Зоя, не бойся, давай, - тихо сказала Ася. - Ничего страшного.
     Шумно вздохнув, Зоя сделала ещё несколько шагов и снова замерла.
     - Ну, давай же! Давай!
     Ещё шаг. Ещё. Внезапно на предпоследней ступеньке Зоя покачнулась, вскрикнула и с воплем ужаса рухнула вниз. Девочки завизжали. Кукловод взревел. Перепрыгивая через две ступеньки, Ася скатилась вниз и с опозданием осознала, что у неё связаны руки. Глаза Зои были открыты, шея вывернута под неестественным углом, под затылком расплывалось кровавое пятно
     - Она умерла? - не своим голосом взвизгнула Ленка.
     Упав на колени, Ася извернулась и припала ухом к Зоиной груди. Страшная тишина поразила её. Несколько секунд она ещё надеялась, что слушает не там, где нужно, но ничего, кроме грохота её собственной крови в висках, слышно не было.
     - Умерла-а? - бил в уши истерический визг Лены.
     - Она умерла, сукин ты сын! - заорала Ася. Она была белее мела, волосы перепачканы чужой кровью.
     - Вниз, быстро! - скомандовал Кукловод. - Я сказал, вниз!
     В его голосе были слышны те же истерические нотки, что у Ленки.
     - Бегом!
     И он выстрелил поверх голов. Дробь угодила в стену сарая, грохот эхом раскатился по пустому помещению. Кукловод сам испугался произведённого шума. Девчонки от испуга горошинами друг за дружкой посыпались в щель. Он с грохотом захлопнул крышку люка, набросил засов и задвинул на место лодочный мотор.
     Его трясло. Он не хотел, чтобы она умирала. Она была самой красивой, самой любимой из всех его кукол! О, если бы они слушались его, возможно, он и не стал бы её связывать. Она погибла из-за собственного упрямства, и теперь у него не хватает двух фей! Утром придётся избавляться от тела... Подумав об этом, он даже зубами заскрипел.
     Выйдя из сарая, Кукловод с ужасом заметил на дороге из Юрьева проблесковые огни полицейской машины. Должно быть, кто-то из далёких соседей услышал выстрел и вызвал патруль... Что им сказать? Пока Кукловод лихорадочно придумывал версию, голубые отблески скрылись на дне лога. Видимо, машина отдалялась, а не приближалась.
     Со стороны поля к реке полз туман и гнал перед собой осеннюю сырость. Она приятно освежала его разгорячённое лицо. Судьба благоволила ему.
     Кукловод медленно направился к дому. Поднимаясь на крыльцо, он вдруг понял, что, кажется, нашёл свою королеву фей. Он видел её сегодня. Её звали Нина.

Проснувшись, Нина не сразу поняла, где находится. Незнакомый потолок со следами протечек сбил её с толку. Ей снилось, как они с бабушкой варят клюквенный кисель и пекут овсяное печенье, и она была уверена, что спит дома, в своей постели. Стук в дверь окончательно прогнал остатки сна, и она поняла, что лежит поперёк кровати в гостиничном номере. Возле её лица валялась кипа бумаг, которые она вчера вечером просматривала. Натянув свитер поверх пижамы, она побежала открывать.
     На пороге номера стоял Крайнов. Он был бледен, на плохо выбритых щеках горели лихорадочные пятна.
     - Элина взяла под стражу Рузанова.
     Протиснувшись мимо остолбеневшей Нины в номер, он тяжело опустился на край кровати.
     - Зачем?
     - Набери её и спроси, - раздражённо ответил Крайнов. - Он - единственный, кто общался со всеми четырьмя девочками.
     - И что?
     - При обыске в его кабинете нашли наушники Громовой и кошелёк Ремизовой.
     - Ого! Думаете, это он?
     - Ничего я не думаю. Не знаю. Я не верю, что это он, но факты...
     - А если ему подбросили?
     - Про это я тоже думал. Кто? Директриса? Уборщица?
     - А если кукольник? Мне не дают покоя эти куклы...
     - Можно проверить кукольника, но никто не видел, чтобы он общался с девочками. Пока мне удалось узнать, что он хромает на одну ногу и живёт в частном секторе.
     - Это подходит под профиль Реброва.
     - Под этот профиль подходит половина населения Юрьева Уральского. Я бы не обольщался. Правда, кое-что в его биографии меня насторожило... Он возглавлял драмкружок в одной школе, а потом вдруг резко, в середине года, уволился. Подозрительно. Надо бы проверить.
     - Мы поедем к Элине?
     - А смысл? Переспорить я её не смогу, да и не хочу. Пусть делает, как знает. Надо было уезжать сразу, всё равно нас тут за людей не считают.
     - Юрий Дмитриевич, может, оно и к лучшему? Кукловод расслабится, решит, что можно действовать дальше...
     - Или затаится. Или схватит ещё одну девочку, а мы опять будем искать вчерашний день. Нет уж, дудки. Пока Элина беседует с Рузановым, попробуем отработать этого Антона Семёновича. Поехали в школу.
     День выдался тёплым и солнечным, окна в школе были открыты, и сквозь них на улицу выплёскивался гомон множества голосов. Школа была старая, из серого кирпича, пластиковые окна соседствовали с потемневшими деревянными рамами. За углом, не стесняясь, курили старшеклассники, малыши суетились возле крыльца, похрустывая ледком в замёрзших лужах. В фойе пахло школьной столовкой: тушёной капустой, выпечкой и хлоркой.
     Их провели сразу в кабинет директрисы. Он мало чем отличался от директорского кабинета в Нининой школе: шкафы с книгами, спортивные кубки в витринах, детские рисунки и поделки на стенах. Сама директриса была статной, красивой женщиной с высокой старомодной причёской. На столе перед ней стояла деревянная фигурка человечка с ногами и руками на шарнирах, какие обычно бывают в кабинетах ИЗО. В ходе разговора она брала человечка в руки и меняла его позу.
     - Алла Петровна Шатаева, - представилась директриса. -. Честно говоря, я не очень понимаю цель вашего визита, - с недовольством, призванным скрыть волнение, проговорила она.
     - Меня зовут Юрий Дмитриевич Крайнов, а это моя помощница Нина Александровна Марьянова. Мы не из полиции и даже не из Следственного комитета. Думаю, вы слышали о пропавших девочках...
     - К счастью, ни одна из них не училась в моей школе...
     - К несчастью, неизвестно, будут ли они когда-либо учиться где-либо ещё. Возможно, речь идёт о серийном убийце, - жёстко сказал Крайнов.
     - И чем же я могу...
     - Одним из немногих людей, которые знали всех четырёх девочек, был ваш бывший руководитель драмкружка Антон Семёнович Полукеев.
     - Вы подозреваете, что он...
     - Алла Петровна, при всём уважении, вопросы здесь задаю я. Итак, Полукеев. Что можете сказать о нём?
     - История, конечно, некрасивая, - с неохотой начала Шатаева, - но ничего из ряда вон выходящего. Антон Семёнович был лично мне очень симпатичен до того дня, когда в его безусловно умную и талантливую голову не пришла идея поставить кукольный спектакль. В результате одна из учениц вывихнула руку. Было внутреннее расследование, но до суда не дошло. Мы договорились с родителями, и дело замяли. Полукеев был, безусловно, виноват, и как он только до такого додумался?
     - Девочка упала? Как всё вышло?
     Оглянувшись по сторонам, словно в поисках поддержки, Шатаева нехотя произнесла:
     - Он подвесил девочку за руки.
     - Что?
     - Он хотел, чтобы она была похожа на марионетку. Так он сам сказал. Он был всегда... немного странный... мы его все жалели, он ухаживал за тяжело больной матерью...
     - Спасибо, нам пора, - Крайнов поспешно поднялся,с грохотом задев стол.
     В коридоре он тотчас же набрал номер Элины. Она ответила после третьего гудка.
     - Элина, будем брать Полукеева, это кукольник, очень подозрительный...
     - Никого не нужно брать, - устало протянула Элина. - Рузанов подписал признание.
     - Мне нужно с ним поговорить! Элина, это не он!
     - С ним уже никто не сможет поговорить. Он повесился на собственной рубашке.
     - Не спасли?
     - Не успели, - в её голосе явно звучало облегчение.
     - Хорошо, Элина, если он - наш злодей, то где трупы? Или живые девочки? Где?
     - Будем искать, - отрезала Элина и повесила трубку.

- Заткнись, - скомандовала Ася Ленке, которая никак не прекращала голосить.
     - Она точно... умерла? - тихо спросила Рита.
     - Развяжи меня.
     Опустившись на колени, Рита зубами попыталась развязать узел на Асиных руках. Узел не поддавался.
     Лена вдруг резко оборвала рыдания, с шумом втянула воздух и издала страшный, нечеловеческий вопль: 'И-и-и!'
     - Что это она?
     Ленка неловко, боком, рухнула на пол, закатила глаза и задёргалась. Ася рванула левую руку и попала Рите по зубам.
     - Быстрее! - закричала Ася и задёргала запястьями, силясь освободиться.
     - Развязывай, давай, иначе вдвоём останемся!
     - Что с ней?
     - Припадок, блин, развязывай давай!
     Наконец узел поддался, и Ася рванулась к Ленке.
     - Надо ей что-то между зубами зажать, - забормотала Рита. - Твёрдого нет ничего?
     - Не надо ничего твёрдого, давай аккуратно кусок одеяла просунем. У меня у матери такое дважды было с перепою. Помоги, надо её на бок перевернуть. Вот, хорошо. Голову ей держи, а я... посмотрю... Зою. Пальцы только ей в рот не суй, откусит.
     Зоя умерла. Сомнений в этом не было. Вот она только что разговаривала, плакала, робко улыбалась - и её нет. Ася аккуратно приблизилась к ней, опустилась на колени и дотронулась до лба. Кожа была ещё тёплая, но цвет был какой-то неестественный, мраморно-белый. Асе доводилась видеть смерть, но эта была какой-то слишком близкой, и от этого хотелось орать, кусаться и дёргаться, как Ленка. Зоя была, как живая - и была неживая. Её сердце не билось, и она не дышала.
     Ленка затихла. Она сильно вспотела, и тёмные пятна пота ярко выделялись на её бежевой футболке. Ася отошла от тела Зои и села на пол рядом с Ритой. Та вдруг растеряла всю свою уверенность и твёрдость, на её лице проступили черты испуганного ребёнка.
     - Ася, я не хочу умирать, - тихо сказала она. - Я много раз думала... а сейчас я очень боюсь.
     - Мы не умрём. Не умрём.
     - Он же не оставит её здесь?
     - Не должен. Хотя я не хотела бы, чтобы он приходил.
     - Я тоже. Вдруг он решит и нас убить?
     - Не думай об этом.
     Лена тихо вздохнула и засопела.
     - Что это она?
     - Спит. Не бойся, так всегда бывает. И ты попробуй поспать. Нужно. Иначе мы ослабнем... Ослабеем...
     Рита встала, осторожно подложила под голову Ленки свёрнутую куртку и полезла на нары. Ася забилась в угол, отодвинувшись подальше от Зои.
     - Ася?
     - Да.
     - Если я умру, передай моей маме, пожалуйста, что я её любила. Хорошо?

- Это не он, Элина. Нам нужен Полукеев. Он устраивал кукольные спектакли с живыми людьми. Не думаешь, что сейчас он решил сделать что-то подобное?
     - Рузанов признался...
     - ... и умер. Теперь ни проверки показаний на месте, ни местонахождения девочек.
     - Перед смертью люди говорят правду.
     Лицо Элины было каменным, а глаза, кажется, смеялись. Страшная женщина. Наверное, поэтому он выбрал её тогда. Она идёт вперёд, ни мало не заботясь о том, что может кого-то раздавить.
     - Мальчика сломали.
     - Намекаешь, что мои ребята его пытали? Били? Тебе что тут, тридцать седьмой?
     - Нет, этого я не говорю. Он уже вчера был сломан, его все достали, его подозревали все, понимаешь?
     - Наказания без преступления не бывает, Юра.
     - Ты не Глеб Жеглов, Элина. Я не виню тебя в смерти подозреваемого, но я прошу тебя проверить версию с Полукеевым. Он - кукольник, он живёт в частном доме, он...
     Дверь распахнулась. В кабинет без стука вошла секретарша Элины. Вид у неё был взволнованный.
     - Что-то срочное?
     Секретарша наклонилась к Элине и зашептала что-то ей на ухо Габдуллаева переменилась в лице.
     - Выезжаем туда. Срочно.
     - Элина...
     - На берегу Камы нашли тело девочки.

На берегу уже собралась толпа. Нину всегда удивляло то, как людей тянет к месту преступления, как жадно они наблюдают за чужой бедой. Как будто утоляют голод. Крайнов как-то объяснял ей, что это, мол, защитный механизм, человек радуется, что это случилось не с ним, а с кем-то другим, но это циничное объяснение её не устраивало. Должна была быть другая причина.
     Когда они вышли из машины и полезли с обрыва вниз, Нина успела увидеть кучку подростков с мобильными телефонами в руках. Кажется, они пытались сфотографировать тело. Метрах в трёх ниже по склону стояла толпа: старухи. Где-то плакал ребёнок.
     - Что за шабаш, сержант? - коршуном налетела на молоденького полицейского Элина. - Разгони всех этих немедленно ко всем чертям. Что им тут, балаган, что ли?
     - Сейчас, сейчас, - испуганно хлопая бесцветными ресницами, не по форме забормотал сержантик и полез вверх по склону, оскальзываясь на мокрой глине.
     - Разойдитесь! Разойдитесь!
     - Эксперт где? - сурово спросила Элина.
     Полноватая женщина в полицейской форме, видимо, участковая, равнодушно ответила:
     - Вызвали уже. Ждём. Там пробка на выезде из города, как обычно.
     Элина в холодном бешенстве пнула носком туфли попавшуюся под ноги жестяную банку.
     - Кто нашёл?
     - Дед Капитонов, вот он. С внуком гулял.
     'Дед Капитонов' оказался благообразным стариком с аккуратной седой бородкой. Одной рукой он опирался на палку, другой активно жестикулировал, рассказывая о чём-то стройной женщине в чёрном пальто. Женщина представилась следователем Желябовым. Закончив с Капитоновым, она подошла к Элине и тоном ученицы, плохо выучившей урок, сообщила, что тело было обнаружено около половины восьмого утра, когда дед провожал внука в детский сад.
     Крайнов следователя слушать не захотел и, дотронувшись до Нининой руки, кивнул в сторону тела. Они осторожно спустились вниз. Девочка лежала на спине, уставившись неподвижным взглядом в небо. Тело её было укрыто клетчатым пледом.
     - Зоя... - прошептала Нина едва слышно.
     - Ты уверена? - Крайнов рылся в портфеле, пытаясь найти ориентировку на Ремизову.
     - Да, это она.
     - Кто укрыл тело? Вы? - Крайнов обернулся к сержанту.
     - Нет, конечно. Мы тело не трогали, - ответила за него участковая.
     - Эй, Крайнов, - Элина осторожно спускалась к ним, боясь оступиться, - уйди оттуда! Не топчи!
     Нина побледнела от обиды за Юрия Дмитриевича, а он даже бровью не повёл.
     - Слушаюсь. Пойдём, Нина.
     - Не паясничай, - зашипела Габдуллаева, оказавшись с ним лицом к лицу. - Я серьёзно говорю, эксперту и так работы достанет, сам же знаешь, что с утопленниками бывает...
     - Она не была в воде, - спокойно отозвался Крайнов. - Её выбросили здесь. Выше по дороге должны быть следы протектора машины, но, боюсь, их уже размесили УАЗами и 'волгами'.
     - Ты экспертом на полставки заделался, что ли? Холмс. Шерлок Холмс.
     Нине на секунду показалось, что она видит яд, капающий с губ Габдуллаевой.
     - Элина Наильевна, давайте не будем спорить при подчинённых. Девочку положили у реки, но специально не бросили в воду. Ещё и пледом прикрыли. Субъект испытывает чувство вины.
     - Там э-эксперт приехал, - заикаясь от волнения, сообщил сержант.
     - Элина, нужно задержать Полукеева и обыскать его дом. Не-мед-лен-но, понимаешь ты это?
     - Задержу и обыщу... - Габдуллаева сощурилась, - если сочту нужным. Пока не сочла.
     - Ты хочешь ещё три тела?
     - Перестань истерить и 'давайте не будем спорить при подчинённых', - передразнила она его. - Особенно при подчинённых с особым статусом, - она искоса посмотрела на Нину. - Всё, разговор окончен.
     И она осторожно пошла навстречу эксперту, стараясь не провалиться каблуками в раскисшую глину.
     - Мы уезжаем, - сказал ей в спину Крайнов.
     Она даже не обернулась.

- Больше мне здесь делать нечего! - кипятился Крайнов. - Сначала сама просит остаться и помочь, а потом делает откровенные глупости. Она сама понимает, что Вовка Рузанов - несчастный мальчишка, которого довели до края, и продолжает внушать всем, что он - похититель и убийца. Вот дура!
     - Юрий Дмитриевич, - укоризненно сказала Нина.
     - Я уже давно Юрий Дмитриевич, и что? Она на тебя ушат дерьма вылила, ты утёрлась и пошла, а я не позволю!
     - Это вы позволили вылить на меня, как вы выразились, ушат дерьма.
     - Что-о?
     - Да-да. Как бы Элина Наильевна не подумала, что я ваша любовница, и поэтому вы за меня заступаетесь. Очень легко иметь под рукой говорящий блокнот, который подсказывает иногда неплохие идеи, да?
     - Нина, да что с тобой такое?
     - Да ничего! Это наше последнее с вами дело. Я ухожу. Я устала.
     - Нина...
     - Вы никогда не жалели меня, никогда не прислушивались ко мне. Вы взяли меня не только потому что я была способной, но и потому что я молча смотрела вам в рот, выслушивала ваши гениальные идеи и терпела. Всё. Хватит с меня.
     - Нина, ты устала. Отдохнёшь...
     У Крайнова запищал телефон, и он, махнув рукой Нине, мол, помолчи, взял трубку. На том конце Элина произнесла хриплым шёпотом:
     - Время смерти Ремизовой около двенадцати часов назад. Рузанов не может быть убийцей, он уже сидел у нас. На Полукеева зарегистрирован 'москвич'. Я послала к нему участкового. Он забаррикадировался в сарае с ружьём. Говорит, что девочки у него.

Последняя глава
     Все стояли на своих местах. Все были готовы. Крепкие парни из группы захвата застыли, как изваяния из чёрного камня, Элина, до белизны закусив полную нижнюю губу, не моргая, смотрела на сарай Кукловода. Нина, зеленовато-бледная, дрожащая, скрестив руки на груди, стояла поодаль, отвернувшись ото всех. Крайнову казалось, что её вот-вот стошнит от напряжения.
     Кукловод выстроил их - трёх дрожащих девчонок - на крыльце сарая. Сам он сидел на корточках за ними, небрежно привалившись спиной к деревянной щелястой двери. Две девчонки были в разноцветных нелепых юбчонках из органзы, а третья, кажется, Громова - в чёрно-розовой засаленной ветровке и джинсах.
     Крайнов кивнул. Элина нервно вытерла рукавом усталое ненакрашенное лицо. Командир группы захвата с птичьей фамилией - Соколов, Сорокин? - поднёс к губам мегафон:
     - Полукеев! Отпустите детей!
     'Грубо, топорно работает. Зачем в мегафон орать - расстояние-то всего ничего', - успел подумать Крайнов, и тут же грохнул выстрел. Кукловод-Полукеев стоял, согнувшись, за одной спиной одной из девочек - темноволосой Алфимовой - и перезаряжал ружьё. Рита плакала, некрасиво разевая рот, как лягушка.
     - Ты-и здесь, эй, Краев... или как там тебя... Крайнов?
     Крайнов даже не сразу понял, что это произнёс Кукловод. Голос у него был тонкий, стариковский, скрипучий, как несмазанная дверь. Задав вопрос, он нервно рассмеялся, обнажив кривые прокуренные зубы. Как они не догадались сразу? Кто же станет подозревать незаметного кукольника в очках, к тому же хромого?
     - Я здесь, - громко сказал Крайнов, выступая вперёд.
     Краем глаза он заметил, как дёрнулась всем телом Нина, будто её ударили в лицо.
     - Чья взяла? - насмешливо спросил Полукеев.
     - Сдавайтесь, - загудел в мегафон Сорокин или Соколов.
     Элина раздражённо махнула в его сторону рукой, и он замолчал.
     - Я сдамся, Крайнов, - отозвался, грассируя, Кукловод. - Я отпущу их, если ты пообещаешь мне кое-что.
     - Давай, обещай, что угодно, - зашептала Элина. - Скорее!
     - Что тебе нужно? - резко спросил Крайнов.
     Тонкие губы Полукеева растянулись в усмешке. Он тихо произнёс какое-то короткое слово, которого никто не расслышал, не понял, и только Крайнов угадал по едва различимому сдвоенному движению губ. Ему стало нестерпимо холодно, как будто, переходя реку по апрельскому льду, он вдруг ухнул в чёрную полынью.
     - Что? - переспросила Элина. - Я не поняла, что он хочет.
     Крайнов не решался ответить. Он даже повторить такое был не в силах. Повернувшись к командиру группы захвата, он хотел что-то сказать, но Элина вдруг дёрнула его за рукав. Он был на взводе и повернулся, готовый грубо осадить её, мол, не мешай думать. Элина, бледная, как полотно, указывала куда-то вбок, в сторону перелеска, где среди заиндевелой травы торчали уродливые ощипанные кусты.
     - Что? - и он увидел.
     Через поле прямо к дому Кукловода шагала Нина. Он не один понял, что было нужно Полукееву, чего он хотел взамен трёх своих 'фей'. Она тоже разгадала своё имя в движении его мерзких слюнявых губ и решила принести себя в жертву.
     - Назад! - хрипло закричал Крайнов.
     - Нина! - истерично вскрикнула Элина, словно очнувшись ото сна. - Нина, не смей!
     Крайнов с ужасом подумал, что Нина сейчас улыбается, потому что ей в кои-то веки довелось ослушаться его. Улыбается, потому что ей кажется: она права. Улыбается, потому что она уверена в нём. Уверена, несмотря ни на что. Вот только он в себе не уверен...
     - Назад! - ещё раз крикнул Крайнов и задохнулся сырым воздухом, ощутив тщетность своей попытки.
     Она шла, неловко задирая колени, и смотрела под ноги.
     - Сделай что-нибудь, он убьёт её! - истерично выкрикнула Элина.
     Это было опять так непохоже на Элину, что он вздрогнул. Уже потом он понял, что она беспокоилась не о Нине - ей не давало покоя, что эта девочка решилась принести себя в жертву, а она так никогда не сможет. Никогда.
     Нина шла. Она была уже ближе к Кукловоду, чем к ним, и Крайнов вдруг понял, что сейчас произойдёт что-то страшное и непоправимое.
     Кукловод захохотал, запрокинув лысоватую круглую голову, бликуя очками. Он смеялся, и дробовик дрожал в его руках.
     - Отпускай девочек. Немедленно, - услышал Крайнов голос Элины.
     Она уже взяла себя в руки, в голосе её звенел металл, кисть, которой она удерживала мегафон, не дрожала. Ей в этот миг было безразлично, что случится с Ниной, ей был важен успех операции. Она непременно отмоется, ведь эта блаженная дура по своей воле ломанулась прямо на дробовик психа.
     - Не дави на него, он выстрелит в Нину, - зашипел Крайнов, едва преодолевая отвращение к этой насквозь лживой карьеристке.
     - Сейчас или никогда... - начала было Элина, но их прервал выстрел.
     Крайнов дернулся, как будто заряд дроби угодил в него, и вскинул голову. Нина сделала ещё пару шагов и остановилась, будто натолкнувшись грудью на невидимую преграду. Несколько секунд она стояла на месте, пытаясь удержать равновесие, а потом тихо обмякла и упала на землю.
     - Нет! Нина! - страшно закричал Крайнов.
     Дальше всё было, как в замедленной съёмке... Феи с визгом бросились с крыльца врассыпную. На белоснежной рубашке Кукловода расцвела красная звезда. Он уронил дробовик и, улыбаясь, осел на потемневшие доски крыльца. 'Сказки не вышло', - прочёл по его губам Крайнов. Хотя, возможно, он просто хватал ртом последние глотки воздуха.
     Кто-то сорванным голосом выкрикивал в мегафон команды, щедро пересыпая их отборной матерной бранью.
     Крайнов этого не видел и не слышал. Позабыв обо всех правилах, он нёсся через поле к чернеющей на фоне сухой травы фигуре Нины. Рядом с ним, задыхаясь, бежала Элина. Полы расстегнутого пальто летели за ней, как крылья.
     Девочки мчались в сторону поля, несмотря на окрики полицейских, и только одна Ася, срывая на бегу черно-розовую курточку, повернула к распростёртой на снегу Нине. Добежав до неё, она рухнула на колени прямо в грязь и накрыла Нинину грудь курткой. Слезы заливали Асе лицо, и она задыхалась.
     Когда Крайнов оказался возле них, Нина лежала неподвижно - белое, страшно спокойное лицо, чёрное пальто и пальцы, намертво вцепившиеся в пряжку пояса. Ася стояла подле неё на коленях, прижимая грязную куртку к груди и животу девушки.
     - Элина, убери девочку, - забыв о субординации, коротко приказал Крайнов.
     Элина повиновалась и стала оттаскивать Асю за плечи, то и дело оступаясь в своих модных ботиночках. Захлебываясь слезами, девочка отбивалась, отчаянно крича:
     - Отпусти! Она спасла нам жизнь! Надо зажать рану! Я видела в кино! Отпусти, скотина!
     - Скорую, скорую! - суетилась Элина.
     Её бежевое пальто было всё в брызгах грязи и крови, всклокоченные волосы прилипли к вспотевшему лбу. В этот момент она казалась растерянной и некрасивой, но никому не было до этого дела.
     Нина вдруг зашевелилась. Она часто и тяжело дышала, лицо казалось алебастровым. Её бледные веки, покрытые лиловыми жилками, трепетали, а руки шевелились, хватая сухие листья и траву, как будто она хотела закопаться в мёрзлую землю. Крайнову вспомнился скрипучий голос старухи, глазевшей когда-то давно, тысячи жизней назад, на подстреленного им бандита: 'Загребает под себя - не жилец!' Словно в ответ на его мысли, Нина открыла глаза и смущённо улыбнулась, как будто причинила ему мелкое неудобство:
     - Юрий Дмитриевич, - вырвалось у неё с облачком пара, - очень... холодно...
     - Нина, нет... Зачем?
     Давя в горле рыдания, он сорвал куртку и бережно накрыл девушку ею поверх Асиной ветровки. Девочка, сумевшая вырваться от Элины, рыдала, обхватив ноги Нины.
     - Юрий Дмитриевич... - свистящим шепотом произнесла Нина. - Я люблю вас.
     Крайнов не выдержал и отвёл взгляд. Отворачиваясь, он мельком увидел лицо Элины - искажённое, сморщенное, совсем старушечье. Она беззвучно плакала.
     'Это не со мной, не со мной, это сон, это кино...'
     - Простите, - выдохнула Нина, борясь с подступающей темнотой.
     - Нина! - нечеловеческим голосом закричал он.
     Он всегда терял тех, кого любил.

 

КОНЕЦ