Семейный роман

Рос Ванечка умным, любознательным, а уж пригожим - глаз не оторвёшь. В старину, наверно, про таких молодцов сказки сказывали.

Глава 13

  Ванечка

       Не успела Катерина мысль свою осознать, как тяжелое, распаренное, липкое тело навалилось сверху, припечатало оземь, чьи-то злобные пальцы в волосы вцепились, дёрнули со всей силы.
     Полоснул по ушам дикий визг:
     - Попаалась, сучка!
     То кричала невеста Федькина: добралась - таки, вражина. Хорошо - промахнулась Катенька, падая, лицом мимо камня острого, а то бы, глядишь, без глаза осталась. Забарахталась в прибрежном песке, с илом да грязью перемешанном, но только лишь глубже увязла.
     Толпа кругом бесновалась, орала непонятное: каждый - своё. Тоска по расправе кровавой, что утолить не возмогли за прошедшие годы да поколения, выжгла разум их, затопила сердца. В этой раскалённой ночи плавились последние оковы, что связывают человека с вышью небесной, оставляя лишь жадного зверя, которому всё мало: и крови, и смерти, и душ, и тел...
     Об огне, что дома их в тот час пожирал, напрочь позабыли...
     Кто первым решился вслед за девкою, от ярости обезумевшей, на Катюшку накинуться - не понять - потерялись различия малейшие в черном месиве тел. Все на одно лицо стали, на одну рожу, дышали единым вздохом:
     - Вяжи! Вяжиии!
     Верёвок не нашлось - хватали, что попало.
     - В пекло!
     'Любашку не долечила...' - последнее, что подумала Катя...
     - Всем стояааать! Стоять, мать вашу! - раздался вдруг над разъяренным скопищем грозный мужской голос, а после - два сухих щелчка.
     Со стороны дороги, из-за мелкого осинника бежал к берегу мужик, и по хромовым сапогам, что блестели в свете пожара, деревенские тотчас признали Михалыча -школьного военрука. Офицер, фронтовик и ярый коммунист, Михалыч за недолгое время работы заставил всех уважать себя и побаиваться, хоть и был приезжим в Речном.
     - Ррразойдись! - гаркнул Михалыч, размахивая наградным именным пистолетом - предметом зависти и восхищения деревенских пацанов, - Тудыть вас - растудыть! Стррреляю на поражение!
     Тех, кто замешкался у поваленного наземь тела, военрук раскидал в два приёма.
     - Девчонка! - ахнул он, увидав разлохмаченные золотые пряди волос, перемешанные с мокрым песком и кровью, присел, перевернул тело на спину и совсем севшим голосом добавил:
     - Катя... Дочка, ты жива? Ох, мать твою - проволока!
     По перемазанному грязью лицу Катерины прошла судорога, веки дрогнули, глаза приоткрылись.
     - Вы ох**ли? - взревел Михалыч, вскочив на ноги и направляя оружие поочередно на замерших кругом односельчан, - Где участковый?
     Раскалённый воздух сделался непереносимо тяжким. Все молчали, тупо глядя перед собою, в каком-то оцепенении, словно остановили кадр киноплёнки.
     Палец военрука замер на спусковом крючке:
     - Я таких гадов на фронте... без суда и следствия... - медленно и раздельно произнёс Михалыч, - Всем - тррри шага назад! Считаю: ррраз...
     Толпа дрогнула, пошатнулась и... осталась на месте. Горизонт прочертили ветвистые голубые молнии, но никто их не заметил.
     - Два...
     - Участковый на пасеку уехал, медовуху пить! - послышался еле слышный детский писк откуда-то с края.
     - Трр...
     Голос Михалыча потонул в оглушительном раскате грома. Обжигая разгорячённую кожу, на поднятые к небу, покрытые копотью лица с небес упали первые капли.
     - Ос-пади, благодать! - взгвизнула старуха - ревнительница старины.
     И тогда - как прорвало: не разбирая дороги, не чуя ног под собою, люди помчались к своим домам, а струи дождя хлестали их всё чаще, всё сильнее, словно наказывали за что-то...
     У берега, около Кати осталась неприметная девица с некрасивым, вытянутым лицом.
     - Имя? Фамилия? - отрывисто, по-военному спросил Михалыч: среди учениц своих он девку эту не припоминал.
     - Авдотья Исаковна Чумакова, медсестра, - мрачно отозвалась девка, - Жить будет. Порезы, царапины, крови много потеряла. Переломов вроде нету. Одежу изодрали, прикрыть бы чем...
     Михалыч поспешно стянул гимнастёрку и бросил Дуньке в руки:
     Катя застонала, открыла глаза, губы её зашевелились.
     - Щас, потерпи, - сказала Дунька, - В медпункт доставим, раны обработаю.
     - Огребёте по полной! - крикнул военрук, перекрывая шум дождя, в сторону крайних деревенских домов, над которыми курился кое-где серый дымок, - По этапу пойдёте, сволочи! Хуже фашистов, тудыть их - растудыть!
     ... По этапу, конечно, никто не пошёл. Телефонная связь не работала. Толька, что умчался по приказу матери в самом начале пожара на отцовском мотоцикле в соседний посёлок, вернулся лишь к утру, пешком, со сбитыми в кровь ногами. Пострадали два крайних дома, да и то - не сильно: дождь проливной деревню спас. К обеду прилетели два военных вертолёта, а в них - милицейские чины.
     Все, даже малые дети, исподлобья косились на приезжих и твердили одно: поцапались, мол, две девки из-за парня, а мы - разнимали. Вот и весь сказ. Какая проволока, вы чего? Просто рядом валялась! Долго ли запутаться! А мы - ни при чём! И вообще - мы пожар тушили, недосуг было!
     Невеста Федькина испугалась сперва милиции, но её лишь пожурили слегка: сдержанней, мол, себя вести надо, ты ж как-никак комсомолка. От радости, что обошлось, девка историю сочинила, будто бы Федьку с Катькою застукала, и сама в ту историю свято поверила. Бедный Федька - туповатый и застенчивый парень - от всеобщего внимания к своей персоне схоронился в амбар.
     Михалыч рвал и метал, требуя справедливости, грозился Москвой и Лубянкой. Однако начальство весьма убедительно припомнило не в меру принципиальному фронтовику, что война-де давно кончилась, что его слова против показаний целой деревни ничего не значат, что не так он ситуацию понял, и вообще - стрелять боевыми патронами в мирное время.... Пусть спасибо скажет, что самого не арестовали. Председателю пообещали выговор по партийной линии за испорченное колхозное имущество. Пистолет у Михалыча, на всякий случай, конфисковали. Водочки накатили, пирогами закусили, да и улетели восвояси.
     Анна заявление писать отказалась: сами, мол, в делах сердечных разберёмся.
     - Заживёт до свадьбы! - сказала она дочке по дороге домой - Недолго осталось.
     Катя, ошарашенная и до сих пор в себя не пришедшая, внимания на те слова тогда не обратила...
     - Где ж ты была, мама? - жалобно спросила она, когда сели они после всех волнений ужинать при свечах: электричество после грозы не работало.
     - А догадайся! - вдруг хитро улыбнулся вечно мрачный Толька, и, не в силах смолчать, прошептал: - Дождик-то, откуда взялся, как думаешь?
     Катя поморгала заплывшим глазом на пламя свечное: верилось ей, и не верилось.
     - А ты, Катерина, оказывается, за себя постоять не умеешь! - хмыкнула Анна, - Зато за людишек - вон как вступаешься! И Сила сразу просыпается. Что ж, были среди нас и такие. Учили, лечили, из мёртвых воскрешали.... А людишки их за добро сотворённое - резали, вешали, сжигали да к столбам гвоздями прибивали. Одного вон до сих пор забыть не могут...
     - Милиционер хвост - то поджал! - фыркнул Толька, - Баба его опомнилась: смотри, говорит, посадят - свидетели, мол!
     - А, 'свидетели'! - отмахнулась Анна, - Какие они свидетели! Быдлячьи души!
     Катенька, поджав ноги, сидела на широкой лавке, руки согревала чайной чашкой. За толстыми брёвнами избы шумел весенний ливень, и надо бы проведать Любашку - как она там, не стало ли хуже ей, приглядела ли за ней Авдотья, как обещала.... И чего это Толька весёлый такой стал? Странно... Убаюканная шумом дождя, полутьмой и теплом, Катя не заметила, как уснула...
     На другой день, едва заря занялась, побежала к Любашке. Дверь распахнула - отлегло от сердца. Куда лучше Любашке стало: и живот опал, и глазёнки заблестели, и голосок окреп, а самое главное - сдохла та змеища, что соки из тела её вытягивала. 'Теперь быстро на поправку пойдёт!' - думала счастливая Катя, чуть не подпрыгивая от радости, и все встречные - поперечные, пришибленные страхом и даже каким-то подобием вины за вчерашнее, подобострастно оскалялись и громко приветствовали её. Впрочем, фигу в кармане так и держали - по старой памяти...
     Не слушала она ворчание Тольки, внимания не обращала на косые взгляды матери: прибежит из школы, мигом дела переделает, учебники схватит - и к 'пациентке' своей. Через неделю Любашка впервые встала с постели и пройти смогла три шага.
     Михалыч - злой и подавленный - бродил по школе, придираясь к любой мелочи, а дисциплину наводил - круче прежнего.
     - Уезжай отсюда, дочка! - сказал он однажды Кате, пока не слыхал никто, - Место это страшное, проклятое, не будет тебе жизни здесь! Мне перед фашистскими танками так жутко не было, как тогда ночью. До пенсии доработаю - в город вернусь. С детства мечтал художником стать, но война помешала. Накуплю красок, холстов, сяду на электричку - и в лес, природу рисовать! Уезжай, Катюша, нечего тебе здесь делать! Девочка ты талантливая, трудолюбивая - нашей стране молодые специалисты сейчас позарез нужны! Поступать - то куда будешь? Решила?
     - В Н. хочу, в медицинский, - смущённо призналась Катя. Дома никто у неё особо не интересовался: Толька ухмыльнулся и сказал странно: 'Куда ты - туда и я', а мать - 'Аттестат получи сначала'.
     - Ты умница, обязательно поступишь! - похвалил её Михалыч, - Историю хорошенько учи - поблажки не дам! - шутливо пригрозил он.
     Историю в школе преподавала жена Михалыча, и экзамена этого до дрожи в коленях боялись все выпускники.
     Экзаменационная комиссия в лице директора, завуча, самого Михалыча и его супруги сидела за массивным дубовым столом, и утренние лучи высвечивали все до единого медали и ордена на парадном пиджаке военрука.
     Катя была спокойна: историю она знала назубок, и даже на самый коварный вопрос о решениях съездов Партии таких-то и растаких - то сумела бы ответить без запинки.
     'Билет номер семь, - прочитала она, развернув бумажку, - Вопрос первый: 'Образование государства и возникновение классов в Древнем Египте' Катя едва не засмеялась - легче не бывает.
     Она решила отвечать первой и быстро написала на чистом листке:
     'Древний Египет - государство, расположенное в долине реки Нил....'
     Строчки учебника послушно вставали перед глазами. Последний экзамен - и впереди долгожданная свобода и новая жизнь! Любашка за ворота вчера вышла, и поддерживать почти не пришлось. Аппетит появился, смеётся даже. Только вот про мать свою без конца спрашивает. А тётку Варвару в больнице под капельницей держат, и речь, говорят, не восстановилась. 'Вот и молчи! - думает себе Катя, - Так тебе и надо!'
     ' Со всего Египта стражники сгоняли на постройку пирамид крестьян и рабов. Сотни тысяч рабов выламывали каменные глыбы в горах и тащили их ...'
     Катя едва не вскрикнула и быстренько зажала ладошкой рот. На неё с недоумением оглянулись одноклассники, изнывающие от страха, жары и духоты.
     'Выламывали глыбы.... А ну как рассказать сейчас правду-то!' - защекотали Катю изнутри озорные мысли. Вот бы все со стульев попадали!
     Она зажмурилась и вспомнила свой удивительный сон - полёт в ночном лесу лунной ночью. Земля - необыкновенной красоты пестрый шар, летящий в пустоте,, и дымкой голубой края его окутаны. А по всей земле - Горы. Они были разные, но Катя чувствовала их все. Они светились и звали её: кто тише, кто громче, а сильнее всех пела та, что находилась совсем рядом, посреди старого горного хребта, поросшая соснами и лиственницами, отражённая в бирюзовой водной глади.
     Одни Горы засыпал песок бескрайних раскалённых пустынь, другие - почти исчезли под переплетением тропических лесов, третьи были недоступны для людского взора и покрыты вечными льдами. Они ждали, когда их разбудят. Ждали веками. Внутри них как будто билось живое сердце: ровно и неутомимо. И Катино сердце билось с ними в такт...
     - Катя! Катерина! Ты уснула, что ли? - раздался строгий голос учительницы, - Перед экзаменами надо было выспаться! Тебе от жары плохо?
     Катя вздрогнула, открыла глаза и улыбнулась:
     - Нет, все хорошо! - прошептала она, - Я готова отвечать!
     Наконец, её аттестат украсила последняя 'пятёрка'.
     По традиции, на выпускной девушки должны были идти в белых платьях. Когда Катя, уже наряженная и взволнованная, забежала к подруге покрасоваться, Любашка так и ахнула:
     - Ангел! Только крыльев не хватает!
     - Да что ты! - рассмеялась Катя и крепко обняла её, - Ангелов не существует!
     - Нееет! Существуют! Я их видала!- покачала головой Любаша, - Ну, дай Бог тебе счастья! Беги, а то опоздаешь!
     И Катя быстро, насколько позволяли новенькие туфли, пошла по улице, направляясь к перекрёстку, где ждал её хмурый Толька, недовольный тем, что сестра шастает по деревне одна: не нашла бы снова приключений на свою золотую голову...
     А навстречу ей, с помятым жестяным ведром в руках, шел от колонки высокий молодой парень в солдатской форме, светловолосый и голубоглазый. Катя за несколько шагов почувствовала такую мощную волну тепла от этого человека, как не чувствовала никогда и ни от кого в жизни. Это 'чистый' человек - сразу поняла. Настолько чистый, добрый и честный, что сравниться с ним могла разве что Любашка. Только у Любашки из-за болезни приглушен был внутренний свет, а парень незнакомый 'светился' на полную катушку. И улыбался издалека - широко и открыто.
     - Здравствуй, Катя! - сказал он ей, когда они поравнялись, и опустил ведро с водой в дорожную пыль, - Помнишь меня?
     - Здравствуй-те... - смущённо пролепетала Катя, - Нет, не помню.
     - Петро Калинина не помнишь? - рассмеялся он, - А как ты мамку мою от пчёл спасла - тоже забыла?
     - Ой! Теперь помню! - выдохнула Катя, разом припомнив и крохотный домик на отшибе, где жила семья Калининых, и маленькую, сухонькую мать Петьки - тётю Зою, которая страшно боялась пчёл.
     История семьи на виду была у всей деревни. Жили они настолько бедно, что маленький Петька ходил в школу в штанах в цветочек, перешитых из материнской юбки. Доставалось ему вдоволь насмешек, хоть и остальные тоже богатством не страдали. Отец его погиб на лесозаготовке, ушибленный упавшей сосной.
     Скромным, тихим парнем рос Петр, всё в лесу пропадал, запасы делал, старался людям лишний раз на глаза не показываться. Изменился Петро в Армии здорово: поправился, подрос, окреп.
     - На выпускной торопишься, Катюша? - ласково спросил Петр, - Ох, и красивая ты стала!
     - Да, мне пора, - пробормотала Катя и заторопилась прочь, но ещё долго чувствовала, как окутывают её волны ласкового живого тепла.
     Толька, завидев сестру, перекосился лицом и зашипел:
     - Зачем с этим дембелем болтала? Я тебя жду тут, как дурак... А ему бы только поглазеть, подлецу! Ишь, уставился!
     - Толька, ну ты чего? Я просто поздоровалась!
     - Он к тебе приставал? - напрягся брат, - Честно говори!
     - Ты у нас мысли читать можешь, так зачем спрашиваешь? Смотри: вру или нет!
     - По тебе не поймёшь, - нахмурился Толька, - Айда уже на этот проклятый выпускной!
     Всё когда - нибудь заканчивается: и плохое, и хорошее. Закончилось и детство, и школьные годы. Весь праздничный вечер Толька не отходил от сестры, как сторожевой пёс, а когда Михалыч подошел пригласить Катю на вальс, глянул на военрука исподлобья и пробормотал что-то явно нехорошее.
     - Ишь, старого козла охмурила! - шипела в углу Федькина невеста, вне себя от ярости, потому как Федька, неуклюжий, словно боров, танцевать даже не пытался, - Никак снюхались у жены за спиной-то! Потаскуха бесстыжая! Ведьма!
     Едва танцы завершились, выпускники, захватив гитары да баяны, собрались было дружно на Лысую гору - встречать рассвет. Толька схватил сестру за руку:
     - Что тебе там делать, Катя? - уговаривал он её, - Пристанет кто-нибудь, и опять начнётся.... Идем домой!
     Катя вздохнула и согласилась, припомнив и танцы в клубе, и пожар.
     В избу родную близнецы так и вошли - рука об руку.
     - Какие вы красивые удались! - вышла навстречу Анна, и в голосе её суровом впервые открыто зазвучала гордость за детей, - Пробудилась в вас обоих Сила древняя! Не измельчали мы за долгие века да не повыродились! Слушайте меня теперь, дети мои!
     Катенька от неожиданности прямо-таки оторопела: непривычно слышать было речи длинные от матери. На Тольку взглянула, словно бы за помощью - тот весь от радости аж светится.
     - Тысячи тысяч земных лет прятались мы средь толпы людской! - начала Анна, - Сколько терпели - не передать! Кабы не мы - разнесли бы давно людишки в пыль домишко свой убогий. Учи их - не учи - всё едино из века в век! Пришла пора домой воротиться! Наследник ваш и есть тот, кто Горы пробудит по всей земле, воедино соберет и спасёт народ наш!
     'Какой такой наследник? - в недоумении подумала Катя, - Что за бред?'
     - Катерина, выйдешь скоро замуж! - и имя назвала мать.
     Катя отродясь не видала, чтобы Анна хмельное в рот брала, а тут заподозрила неладное. Видно, накатила маменька на радостях самогонки грамм двести, вот и мелет невесть что. Жениха нашла! Племянник председателев больно уж на свинью смахивал, только что не хрюкал. Правда, дом каменный имел и легковушку новую, да невесты не сыскал до сих пор: не нашлось такой дуры отчаянной.
     - Что смеёшься, дочка? - посуровела враз Анна, - Знаю - об иной судьбе мечталось тебе, да пора забыть игры детские! Посватается - скажешь 'Да', и без шуток! Зато жить будешь богато, ни о чем не беспокоиться!
     У Катеньки в голове происходящее не укладывалось:
     - Мама! - воскликнула девушка, - Смеёшься ты, что ли, надо мною? Знаешь ведь - я учиться уезжаю! Вещи уложила! Не хочу замуж, тем более - за борова этого! И вообще - мы ведь не при домострое живём! Толь, а ты чего молчишь? - повернулась она к брату, - Ты ведь вместе со мной ехать хотел?
     Толька только крепче руку её сжал:
     - Я всегда - с тобой вместе буду! Ты дальше маму послушай!
     - Не волнуйся, Катерина, - продолжила мать, - Спать тебе с ним не придётся. Память отшибёт у дурака жирного - дитя своим считать будет.
     У Кати от ужаса, возмущения да обиды изба поплыла перед глазами:
     - Какое дитя?
     - Ваше! - так и просияла Анна, - Твоё и Толькино!
     У Кати зазвенело в ушах, и голова, точно ватная, сделалась. Что такое слышит она? Галлюцинации слуховые - так вроде бы в учебнике сказано...
     Не могла же мама мерзость эдакую взаправду выговорить!
     - Не ослышалась ты, Катя! Обещал: вместе всегда будем! - раздался рядом голос Толькин, - А мужик этот - для прикрытия, от него избавиться недолго!
     Рванулась Катенька от них обоих в сторону:
     - Вы с мамкой рехнулись, что ли, али грибов ядовитых наелись? Понимаете, что говорите?
     - Успокойся ты! - сказала Анна ласково и подойти хотела к дочери, но та в угол забилась и зверьком глядела загнанным, - Нельзя нам с людишками кровь смешивать, другой природы мы, и законы людские нам - не указ! Вы - то с Толькой чьи дети, как думаешь?
     Катя метнула взгляд на стену, на отцову фотографию в чёрной рамочке, дядек вспомнила своих - вдовцов бездетных, всеми благами земными в городе обеспеченных.
     - А родни почему нет у нас больше, не приходило тебе в голову? - продолжила Анна речь свою жуткую, - А отчего мы все внешностью схожие? Почему хворобы людские нас не берут? Почему прививки ни одной вам с Толькою отродясь не делали?
     - Да как же это... так же нельзя - прошептала Катенька.
     - Людям - нельзя, а мы-то забыла, кто?
     - Безумные вы оба, вот кто! - в ужасе воскликнула Катя, - Не Сила по роду у вас идёт, а... шизофрения!
     Подхватила Катя сумку дорожную, рванулась к двери, попыталась Тольку оттолкнуть:
     - Пусти, ненормальный! Не трожь меня!
     - Оставь, Толька! - велела мать, - Далеко не уйдёт - кровь родная не пустит! К утру воротится! В земле этой предки наши на четыре стороны закопали кости детские. Запомни, Катерина: никто тебе здесь не поможет! А ежели кто помогать вздумает - пускай на себя пеняет! На машине поедешь - сломается, на лошади поскачешь - падёт, пешком пойдёшь - ноги подкосятся! Не уйти тебе отсюда, покуда Горы не пробудятся!
     Катя, как была - в платье нарядном - через огород рванула, к лесу. По извилистой тропинке вверх ноги сами на опушку вынесли. Вот поляна с белым плоским камнем посередине, вот берёзки стройные замерли в ожидании. Слышала в тёплой летней ночи песни звонкие: то ровесники её с Лысой горы спускались, пели, смеялись беззаботно, на будущее планы строили.
     'А за меня, выходит, тысячи лет назад решили!' - в отчаянии подумалось Кате, и такая злость её охватила...
     'Сволочи, что ж они жизни мне не дают: что люди, что нЕлюди! Я всего-то - пользу принести людям желаю, чтоб не страдали больные, чтобы радость жизни познали дети, с рожденья здоровья лишённые! В такую же ночь - самую светлую и короткую в году - много лет назад война начиналась. Теперь и я - словно на войне. Враги мои - хуже фашистов: всё породу выводили, кровь свою 'чистую' берегли, генетики проклятые! Младенцев кровных не щадили ради спокойствия своего! Ненавижу!'
     С мыслями такими бежала Катенька по лесу, ни на миг остановки не делая, и вскоре завидела издали серую ленту дороги, что в соседний посёлок вела. Завтра, в полдень, оттуда автобус рейсовый в город отходит...
     'Ничего, успею.... Ещё чуточку...'
     Тут и рухнула Катенька, будто трава, косою подкошенная. Не шли ноги. Совсем. Только левую распрямит - правая скрючивается. Пока с правой справится - левая отнимается. Упала Катенька на траву лесную, пробовала ползком ползти: до обочины дотянуть бы, а там, глядишь, рассветет, да и поедет кто-нибудь по дороге-то. Тут её боль накрыла - в глазах померкло. Не то, что ползти - вздохнуть невмочь. Не пустыми словами, выходит, мать грозилась...
     'Помогите кто-нибудь!' - взмолилась мысленно, но осеклась: нельзя людской помощи просить: беду притянешь...
     'Тогда помоги мне Тот, кого до сих пор забыть не могут! Ведь ты меня понимаешь!' - и провалилась в беспамятство, ровно в яму чёрную...
     Долго ли лежала она на росистой траве - не помнила.
     Показался на восточной стороне золочёный край солнечный, пробудился лес утренний, голосами птичьими наполнился. Шёл спозаранку по дороге человек весёлый, песню насвистывал, лету красному радовался. Не пугались его птахи малые, белка рыжая хвостом с ветки махнула приветственно. Для Петро Калинина лес - что дом родной, а глаз до того острый - не было лучше него стрелка на полигоне. Пятно-то белое в зарослях издалека заметил, прямо сердце груди подпрыгнуло.
     Не чаял, не гадал он, что тем утром судьбу свою свяжет с неведомым.
     Рассказала Катерина о том, как выгнала её родня из дому за то, что жениха отвергла нежеланного, а потом вдруг посмотрела в лицо его и говорит:
     - Честно скажу: лучше тебя, Петя, человека не встречала! Давай вместе жизнь проживём, сколько нам отмерено!
     А сама всё глядела на всполохи алые, человеческому глазу не видимые, что вихрями вокруг Петра закручивались, к ней стремились.
     - Я тебя, Катюша, давно люблю, - ответил Пётр. Прямо и правдиво смотрели глаза его, а губы улыбались счастливо, - Даже мечтать о тебе не смел: вон ты какая... как из сказки. А я кто? Простой парень: ни достатка, ни образования. Не пожалеешь?
     - Нет, нет!- решительно отказалась Катя, едва на ноги встала и шаг сделать решилась, - Судьба мне с тобой вместе быть, чувствую! А всё богатство моё - это я сама и есть!
     - Мне другого и не надо! - засмеялся Пётр, - Раз так, то идём, Катюша, домой!
     'Только деток я тебе родить не смогу, прости...' - с тоскою подумала Катерина.
     Домик Калининых на отшибе стоял, на пригорке, яркой зелёной травой поросшей.
     Тётя Зоя за сердце схватилась, охнула, да тотчас опомнилась: на сынка счастливого наглядеться не могла. Оладьев скоренько нажарила, баньку растопила. Катя первым делом ножницы попросила, косу свою дивную под корень обрезала, да в печку банную швырнула: 'Гори, прежняя жизнь! Может, и Сила проклятая с тобою вместе сгорит!'
     Не сгорела Сила, к великому её сожалению.
     - Что ж вы, тетя Зоя, за водой так далеко ходите, когда родник рядышком? - спросила она.
     - Какой родник? - удивилась новоиспечённая свекровь, - Не было отродясь на нашей горе родников!
     - Так вот же! - указала Катя пальцем в ничем неприметную ямку, - Немного копнуть надо! А потом можно колодец вырыть!
     - Откуда ж ты знаешь?
     - Ааа... - замялась Катерина, - Я в книжке прочитала! Здесь почва особенная!
     - Ты гляди, до чего наука дошла! - поразилась тётя Зоя, - Ладно, вот Пете скажу - пускай попробует! А не зря тебя судьба сюда привела: не чужой, чать, дом-то! Прадеды твои построили, при царях ещё! А опосля революции Советская власть нас сюда определила!
     Катя обомлела, но деваться некуда. Сама в жёны напросилась...
     Много чего случилось после в деревне. Про Катю соседки ушлые мигом сплетню разнесли - не успела она толком чаю попить. Особо никто не дивился впрочем: таким манером, почитай, каждая третья семья в Речном сладилась. Позор девке, конечно, и родителям - позор, но дело привычное. Подуются маленько да и замирятся, решили кумушки.
     Толька, как услыхал, рванул по улице - полюбовника сестры - изменницы жизни лишать, а навстречу ему, по несчастью, Любашка попалась. Счастливая шла: своими ногами и без помощи, впервые за много лет. Принаряженная, без живота страшного - ну как есть другой человек! Тольку увидала - обрадовалась, давай первым делом про Катю спрашивать. Не вынес Толька...
     Страшную картину застали деревенские: посреди дороги валялось обезображенное тело с пробитой головой и месивом вместо лица...
     Толька на болото убежал - вешаться. Верёвка трижды порвалась - тогда понял он, что простая смерть не возьмёт его.
     Почуяла Анна неладное, да минуту - другую промедлила. Вбежала домой - посреди избы сундучок заветный раскрыт, на полу - сынок бездыханный, в руке его - флакончик серебряный, из запаса, что хранился с незапамятных времён. Объясняла ведь неразумному - на крайний случай снадобье, предками далёкими с иных миров привезённое, пуще жизни собственной сохраняемое...
     Анна лицом враз почернела, красу свою ледяную утратила, на идола каменного походить стала, а из глаз чёрных искры так и сыпались. Вот и лишилась она наследников. Пошла по деревне - прямая, страшная. Прокаркала перед воротами калининской избы:
     - Познаешь и ты страдание - придёт время! Жди!
     В ту же ночь сгорел дотла Катин дом родной, прогорел до самой земли, ни кусочка целого не осталось.
     Не видали больше в Речном Анну: пасечник - старик клялся, будто бы шла она ночью по тропе, что в горы ведёт, к заповеднику, да мешок за спиною несла. Через положенный срок признали её умершей.
     Председатель под шумок оформил дом как колхозное имущество, тем более - Катя права свои не заявляла. Построили на пепелище новый дом, поселилась там другая семья.
     Пережила Катюша в тот год и горе, и радость огромную. На похороны к Любашке не ходила: помнила просьбу подружкину, да и тётку Варвару видеть невмочь. Расцвела Варвара: поправилась, помолодела, будто жизни молодой напилась. Памятник дочке отгрохала мраморный, каких в Речном никогда не видали, цветочки редкие там развела, ходила каждый день - на могилку любоваться.
     Невеста Федькина, что пуще других 'позору' Катиному радовалась, сама вскоре прославилась. Загуляла не с кем иным, как Чумой - Авдотьи Исаковны Чумаковой племянником. Родился потом от Чумы сынок - уродец невиданный: глазищи выпучены, рот огроменный, ручищи до земли висят, рыжим волосом поросшие - ну как есть обезьяна. Люди лицо воротили, а бабы беременные пуще огня страшилися - не приведи Господи, по пути встретить это чудо - юдо.
     Тесновато стало в избушке на холме, да радостно. К осени чудо случилось: поняла Катенька, что ребёночка ждёт. Ох, как тряслась от страха все девять месяцев! То в больницу бегала, врача местного до слёз смешила глупыми вопросами. То у бабы Зои иконку выпросила, да по ночам разговоры безмолвные вела с Тем, кого люди забыть до сих пор не могут.
     В положенный срок родился у Петра и Катерины здоровый пухленький мальчик. Взглянула Катя на младенца - вылитый отец: и глазки голубые, ясные, и волосёнки льняные, ничем на родню ненавистную не похож.
     Чем взрослее становился Ванечка, тем больше другое её беспокоило: не проснётся ли в его крови Сила древняя. Ночи не спала, металась, а разве кому расскажешь!
     Тогда и завела тетрадку в черном переплёте, чтоб мысли, душу разрывающие записывать. Прятала тщательно под половицу, глаза домочадцам отводила, дабы не заметили.
     Рос Ванечка умным, любознательным, а уж пригожим - глаз не оторвёшь. В старину, наверно, про таких молодцов сказки сказывали. Народ местный, который Катю когда-то живьём сжечь хотел, будто бы забыл прошлое. Тётки злобные - состарились, молодёжь - всё больше в телевизоры смотрела, в силы потусторонние не верила. Убедились бабы, что не нужен Катьке никто, окромя Петьки своего безродного, да успокоились. Шла жизнь своим чередом, только иной раз снилось Катюше, будто ходит Анна среди глыб каменных, кругами уложенных, да бормочет, бормочет.... Понимала Катерина - топчет ещё землю мамаша её, только вот где...
     Исходила Катерина вдоль и поперёк окрестные леса, со всех сторон вырваться пыталась из круга заколдованного, да не могла. Замертво падала, едва шаг лишний сделает. Зато Ванечке - нипочём: любил он в лес похаживать. Сперва с отцом, а после - с товарищами, да и один частенько. Каждый раз Катерина места себе не находила: покуда, бывало, сынок домой не воротиться - ни есть, ни пить не может.
     А уж когда собрался девятый класс в заповедник на экскурсию - чего только не делала, чтоб не ехал туда Ванечка! В конце концов, и с мужем, и со свекровкою впервые в жизни поругалась.
     - Все едут, мамочка! - едва не плакал Ваня, - Там город старинный откопали, даже из-за границы археологи приехали. Представляешь, нам всё-всё обещали показать! Может, и я археологом стану! Почему ты плачешь?
     - Не езди туда, сынок! Нехорошее что-то случится!
     - Катя, ты, как старуха какая - то, в самом деле! - возмутилась баба Зоя, - Парень молодой, что ж ему, всю жизнь возле юбки твоей култыхаться!
     Через три дня вернулись школьники - без Ванечки. В город, в больницу увезли его с лихорадкой. Никакие препараты сбить температуру не могли.
     Зверем вцепилась Катерина в учителей школьных: что да как. Те руками разводят - прекрасно, говорят, всё было, бегал Ванечка здоров и весел, всем интересовался, а в последний день - просто упал на землю и сознание потерял.
     Лишь девчонка одна рассказала, что встретилась им в лесу бабка, к земле пригнутая, горбатая. Споткнулась старая, о корягу, а Ванечка подняться ей помогал...
     Началась для Катюши мука адская: не могла она поехать с сыночком единственным, не могла за ним ухаживать. Пришлось недужной прикинуться, а в больницу районную мужа отправить.
     Много крови на анализы доктора у Ванечки повыкачали, а причины не нашли. Лежал он в беспамятстве, от боли стонал.
     На поляну с семиствольной лиственницей Катя ночью бегала, но родник из камня не забил, миры далёкие не показывались. Умоляла Того, кого забыть не смогли - ответа не слышала.
     Один врач московский случаем тем заинтересовался, да решил диссертацию защитить. Стал им вроде родственника - сильно переживал за Ванечку.
     И чего только не перепробовал! Препараты доставал заграничные, деньги громадные платил за них, только без толку. Полегчает ненадолго, и заново.
     Через три месяца привезли Ванечку домой - умирать.... Лежало теперь вместо красавца - паренька на кровати тельце иссохшее, кожа тёмная в трещинах, и ни днём, ни ночью лихорадка проклятая не отпускала. Тело само себя изнутри пожирало, и не было спасенья ни в травах лесных, ни в уколах, а Катенькино лечение - так и вовсе бесполезным оказалось.
     'Заболевание аутоиммунное, в данный момент неизлечимо, причины возникновения неизвестны. Возможно, генетика' - объявил он убитым горем родителям.
     В ночь после похорон вышла Катя на поляну за огородом, подле колодца, что вырыли в Ванечкин год рождения, встала босыми ногами на прохладную землю и закрыла глаза.
     'Прости, Тот, кого люди забыть до сих пор не смогли! Только мне теперь в этом мире жить незачем! Души невинные, в земле сей погубленные, сторожи мои кровные, покажитесь мне, говорите со мной! Подскажите, родичи дальние, как мать мою, Аньку, извести, и самой умереть, потому как ни яды, ни ножи, ни вода не берут меня!'
     Слышали тот ответ тонкий серп луны да ветер осенний, слышала вода в колодце, слышала птица ночная...
     Воротилась Катя в избу осиротевшую, села за стол и быстро - быстро, не таясь от свекрови, дописала тетрадку до конца, в руки передала со словами:
     - Бери, баба Зоя, под половицу спрячь! Наследство в этом мире оставляю. Здесь - жизнь моя никудышная, проклятая! Храни, а отдать кому - сама поймёшь!
     Баба Зоя, которую с горя шатало, как былинку по ветру, взяла тетрадку, не раздумывая, заглянуть не решилась - жутко...
     Через несколько дней нашел Катерину муж поутру на полянке, у колодца, на холодной земле, первым морозом прихваченной, с ножичком костяным в руке, а откуда взялась та кость - кто его ведает. Старая, тоненькая, годами выбеленная. С ней и в гроб клали: не смогли разжать руку-то...
     С горя запил Петро по чёрному, и вскоре вслед за Катенькой любимой отправился.
     Осталась баба Зоя доживать век одна - одинёшенька в домике на холме...
     ...Быстро года летят, быстрее ласточек по весне. Исчезает, тает время быстрей тумана над покосами утренними.
     Шумят города огромные, стоят в них дома невиданные - того и гляди, до неба достанут крышами. А внутри сверкает всё да огнями светится.
     Сидит в одном таком дому женщина, вроде как в зеркало малое смотрится, оторваться не может. Волосы у ней золотом горят, как пшеница под солнышком, а глаза - чернющие, бездонные.
     Зеркальце непростое, волшебное - картинки разные кажет. Пальчиком ткнёшь - то леса дремучие там покажутся, то горы высокие, то озёра синие...
     - Нашла! - вскрикивает женщина, бросает зеркальце волшебное, да к кроватке детской кидается, - Давай, Катюшка, подрастай быстрей! Время пришло нам домой вернуться!