Семейный роман

Течёт Река, и падают в неё тяжёлыми каплями Женькины печали и обиды, растворяются, становясь совершенно ничтожными. И навсегда уплывает в прошлое кусок жизни, и не вернуть его, не повторить.

Глава 18

    Предатели

 
     "Прости, прости меня, родная! Прости... Я оказался самым подлым предателем... Мы все предателями оказались...
     Отец Владимир охнул, выдернул из ладони колючку. Как заросло-то все здесь, Господи! Даже фотографии теперь не разглядеть. Столько лет прошло... И впервые в жизни, отринув догматы, которые вбивали дома да в духовной семинарии, священник опустился на колени перед еле заметной, неухоженной могилкою.
     Молился так истово, как за всю жизнь свою не молился еще: позабыв о себе, об окружающем мире. В молитве той упоминал рабу Божию Анастасию как невинно убиенную: "Нет греха на тебе, Настенька! Не ты себя убила - мы все тебя убили! Предательством своим, непониманием. А крест я тебе обязательно поставлю! Обязательно!"...
     ...А вот Козлова тем вечером чувствовала себя, по меньшей мере, королевой.
     Она восседала в салоне шикарного черного "мерседеса" со столичными номерами, и весь мир сейчас валялся у её прекрасных, неимоверно длинных модельных ножек. Гляди- ка, думалось ей, Черникова проняло не на шутку: разволновался, как пацан, повёз их с Сашкой по городу кататься, в кафе пригласил, потом домой доставил. Оказалось, они с Казановой знакомы уже! "Если б я раньше знала!"
     Вот денёк удачный выдался! Конечно, модельер ничего напрямую не обещал насчет Москвы, но в-ский подиум ей обеспечен: в марте, на фестивале моды. Видела Любка прекрасно: не горел Сашка желанием их с Черниковым знакомить, хотел вдвоём с ней остаться. Как в руку вцепился, ни на миг не отпускал, пришлось из-за этого Казановы на заднем сиденье ехать, а ей-то впереди хотелось, рядом с Марком...
     Алка Смолякова ещё высмеивала Любкину привычку разгуливать всегда и всюду в чёрных очках. Вот дура - то Алка, даром что в Париже бывала! Черников свои итальянские ни на секунду не снимал, выходит - модно! Блин, какой же он стильный! Комплименты шикарные отвешивает! Правда, не понимает Козлова французского, но ведь наверняка - что-нибудь жутко приятное.
     Любка готова даже забыть "распухшую блондинку" и "лицо лошадиного типа". Подумаешь, вырвалось под горячую руку, у творческих людей не редкость! Или - чтобы смущение скрыть? О-о-о-о! От таких мыслей Любке сделалось совсем жарко. А что, собственно, необычного? Европа Европой, а всему миру известно, что русские девушки - самые красивые! Особенно - в В-ске.
     Любка даже подозревать не могла, что же происходило на самом деле...
     Сашка про себя называл такое состояние - "подключиться". И впервые решился попробовать свои силы, плотно "подключившись" к крайне неприятному для него человеку. А, взяв Козлову за руку, остановиться не смог - затянуло в чёрную воронку похлеще, чем в седьмом классе, на Реке.
     Пока чёрная иномарка со свежей царапиной на лакированном боку плавно катила по городу, и прохожие сворачивали шеи, и потертые жизнью пенсионеры на перекрёстках злобно плевались вслед, перед Сашкой промелькнула вся Любкина жизнь, начиная буквально с пелёнок. Словно в темном кинозале то и дело вспыхивал экран, беспощадно высвечивая даже те уголки памяти, куда не заглядывала и сама хозяйка. Как сквозь вату, время от времени слышал голоса Любки и Марка, уличный гул.... Словно из глубины поднимался - воздуха глотнуть...
     Любкин мир изобиловал зеркалами. Много - много зеркал. Везде отражалась её фигура, бесконечное число выражений на кукольно - смазливом личике.
     Пухлые детские щечки, капризно надутые губы, белые банты... "Маму-у-уля, в школу не хочу-у-у!!!", "Блин, веснушки повылазили!!!"... "Чем прыщ выводить?!"... "Опять тушь разэдакая размазалась!", "Па-а-ап, мне сапоги новые нужны-ы-ы-ы!"...
     Отражения, отражения, отражения.... В крохотном зеркальце пудреницы, в тонированных стёклах автомобилей, витринах, примерочных кабинках магазинов, в фитнес - залах. И - в мужских глазах.
     Много глаз... Жгуче - черные, под густыми бровями - Валеркины. Но были и другие, незнакомые. Разных форм, цветов, молодые и не очень. Мужские тела, губы, руки: горячие, потные, липкие... Холодок металла, резкий больничный запах... Сашку замутило, чудом наизнанку не вывернуло прямо здесь, в машине именитого модельера. В какой-то точке времени видения с реальностью совпали, соприкоснулись. А потом...
     Далеко не сразу сообразил Сашка, что увидел потом. Но, увидев, забыть уже не смог. Другие глаза: очень-очень знакомые. Темно-серые, как вода в Реке, когда тучи, набегая, закрывают солнце. Женькины глаза...
     Безбровое отёчное лицо отразилось в них, неестественно перекосилось набок, широко раскрылся в беззвучном крике рот... Острая боль пронзила голову, когда вслед за этой возникла следующая картина: ножницы в Любкиной руке... Обыкновенные, портновские, советского ещё производства, по три двадцать, а ручки - темно-зелёные, с наполовину стершейся краской.
     И - кровь! Нереально красная кровь на лезвиях... Перекошенное диким, нечеловеческим смехом лицо Козловой мечется по серой плоской подушке, длинные, блёкло-желтые волосы слиплись сосульками...
     "Ты... Ты во всем виноват! Из-за тебя!" - колотится в сознании. И такое отчаяние, такая черная безысходность захлестывают с головой, что остается единственное желание: как можно быстрее прервать свою жалкую, никчемную жизнь. Неудержимо тонет Женька в этом отчаянии. Он сам считает себя виновным, сам не хочет жить дальше. "Из-за тебя - а- а- а- а- а!!!!"
     - Из-за тебя встать не могу! Руку отпусти! - шипит Любка прямо в ухо, пытается выдернуть ладонь из Сашкиных пальцев, попутно то и дело, оборачиваясь с улыбочкой к иронично усмехающемуся Марку.
     Окончательно добил Сашку легкий дружеский, поцелуй "в щечку" и визгливо - тонкое: "До завтра!"
     - Значит, с девушками тоже встречаешься? - хмыкнул Марк, когда любкины ноги окончательно скрылись в подъезде, - Везде успеваешь!
     - Не "тоже", а встречаюсь! Исключительно с девушками! - спокойно поправил Сашка, - А я с первого раза непонятно объяснил?
     Марк снял, наконец, очки: ни один, даже самый совершенный тональный крем из арсенала Юленьки не смог бы скрыть зловеще - фиолетовый след сашкиного кулака. Нннда... Женькины уроки даром не прошли.
     Здоровый глаз модельера, как ни странно, светился самым настоящим счастьем. Полноватые яркие губы раздвинулись в улыбке. До Сашки вдруг дошло, что Черников откровенно им любуется, прямо-таки замирая весь от счастья. "Мало ему одного фингала, что ли?"
     - С этой? - кивнул модельер в сторону любкиного дома, - Надо же, как ты в нее вцепился! Не бойся, не уведу твою красотку! Хотя она, кажется, только за!
     - Вас это не касается!
     - Александр, прости за вчерашнее! Это была ужасная ошибка! - Модельер приложил ладони к сердцу в умоляющем жесте, - Когда ты на меня так посмотрел, я решил, что...
     Сашка скривился, словно от зубной боли, но тему продолжать не стал:
     - Проехали! Вы меня тоже извините, - тут он снова покосился на синяк, - Как Кристиан поживает?
     - Уже не скулит, прыгает пока на трех лапах... Бабушка просила зайти, посмотреть...
     - Я зайду, - пообещал Сашка, - Но срастётся не скоро - старенький он уже.
     - Не уходи! - внезапно попросил Марк, - Домой подброшу!
     - Нет!
     - Пожалуйста, останься! Я хочу кое-что сказать...
     Марк, конечно, представлял себе в мечтах иную сцену. Он хотел произнести эти слова в более подходящей обстановке. А тут - голова гудит еще от тяжкого, сладкого запаха любкиных духов и ноги от волнения подкашиваются. Однако выбора не оставалось:
     - Давай сядем в машину - холодно! На пять минут!
     - Ладно... - пробурчал Колдун. С видом совершенно независимым демонстративно уселся впереди: мол, близкое присутствие ваше, господин Черников, нисколько меня не смущает. Впрочем, так оно и есть.
     - Только не перебивай! Я старше тебя, и кое - что успел повидать в жизни! Помню свои семнадцать: столько было идей, планов - ты не представляешь! Мне казалось: вот приеду я в Москву, весь такой талантливый... - Марк скривил губы в иронической усмешке, - Да что там - гениальный! И сразу, понимаешь, все двери передо мной распахнутся!
     Сашка ощутил смутное желание украсить вторую половину физиономии этому самоуверенному идиоту. За каким... он свои откровения выкладывает? Начиная с детства и первой швейной машинки. Только вот голос, упорно бившийся внутри, будто второе сердце, упорно не позволял парню окончательно развязаться с этим странным человеком, выкинуть из своей реальности.
     Голос никогда не ошибался: просто не мог ошибаться. А лицо Марка по ходу повествования менялось самым удивительным образом, порою напоминая совсем юного, юморного пацана, каким, видимо, и был Черников когда-то, давным - давно. Оно будто изнутри светилось, когда Марк говорил о работе. Сашка даже пару раз невольно улыбнулся.
     - ...И вот тут, представляешь, в самый последний момент, перед выходом, лопается шов, на котором держится вся конструкция! А там килограмма три, в общей сложности: и стразы, и проволока серебряная, и черт знает, что еще... Оглядываюсь по сторонам, и понимаю - все пропали куда-то, подставили меня, короче; и я - тет а тет с моделью, а секунды бегут, музыка пошла, жюри в зале ждет... Ну, думаю, все... Меня ж тогда никто еще не знал... В тот момент я подумал: никто и не узнает, провалюсь с треском, видно, не судьба мне... Не поверишь, что дальше было! Откуда она там взялась - просто фантастика! В занавесе - булавка большая торчала, гнутая вся... Вот она меня и спасла! И девочка - модель, умница: даже не моргнула.
     - Кому это все надо?- поморщился Соколовский - Тряпки, стразы...
     - Удивляешься, зачем рассказываю?! Александр, я знаю, как это трудно - начинать с нуля, переступать через себя: через свою гордость, через какие-то амбиции... А между тем - жизнь проходит! И потом начинается: "А-а, он чего-то добился, потому, что перед кем-то прогнулся"! Ну и что!? Какое кому дело?! Я не собираюсь этой тупой толпе что-то доказывать! Просто у меня была мечта! Она осуществилась! У тебя ведь тоже мечта имеется? Признайся, а?! Не надо на меня волком смотреть: в семнадцать лет у всех планы наполеоновские! Я не хочу, чтобы ТЫ прошел через такое! Я просто хочу помочь! У меня много возможностей, и такие связи, ты представить себе не можешь... Тебе не придётся биться в закрытые двери! Я для тебя сделаю всё, что угодно! Вот посмотри мне в глаза! Разве я кривлю душой?!
     - Я похож на того, кто нуждается в Вашей помощи? - устало пробормотал Соколовский и открыл дверь, подставляя тело отрезвляющему ледяному ветру поздней в-ской осени. Наваждение минутное исчезло, и коварная змеища вновь насмехалась над пацаном из самой глубины зрачков модельера. Сашка видел похожую картинку довольно часто в глазах человеческих, но все равно - словно по башке кирпичом каждый раз...
     Образное народное выражение "зеленый змий" в реальности, оказывается, имеет не переносный, а самый прямой смысл. Правда, оставалась еще у Сашки слабенькая надежда: может, это у него самого с головою непорядок.
     Приукрашивает, однако, народная молва - не зеленые они. Серые, грязно-коричневые, а у многих людей - и вовсе черные. Встречались даже о двух головах, что было уж совсем пакостно... Например, у Женькиного отца: разрослась настолько, что тесновато уж стало ей в далеко не мелком вахрушинском теле.
     Черниковская тварь - вовсе не цвета небесной лазури, и стразами, увы, не переливается... Тощая, темно-серая, в черных разводах, морда на-а-аглая. Гнездо начала вить - надолго собралась поселиться. Потому, что сам впустил. Добровольно. Пока она - гость, но все чаще хозяин живет и дышит по ее указке:
     - Нет, подожди! С тех пор, как я тебя впервые увидел, там, у подъезда, я больше ни о чем думать не могу! Зачем он тебе нужен?! Конечно, молодость многое значит. Друг детства, и всё такое.... Доверяешь ему.... Но, Александр! - Черников дрожащими пальцами вцепился в спинку сиденья, - ты подумай! Что он может дать тебе в будущем?! Боль, разочарование! Примитивный, грубый гопник, горилла в трениках! Разве он когда-нибудь поймет тебя, оценит?! Да бросит ради первой попавшейся юбки! Видно же, что ты для него ничего не значишь! Вы такие разные! Ему лишь бы трахать все, что движется! А ты.... А ты...
     На Сашку начала накатывать знакомая, отвратительная дурнота, грозящая, как всегда, к ночи, перерасти в мучительную пытку. Только поскорее бы добраться домой!
     - Ты будешь страдать, сходить с ума, а он и не заметит! Уже страдаешь, вижу!
     Мечта... Хм... А нет у Колдуна мечты! Теперь - нет...
     А, впрочем - одного только хотелось Сашке в тот момент: оказаться на пару месяцев назад во времени, в безвозвратно ушедшем последнем лете детства, до того, как услышал роковые слова: "твоя жизнь не принадлежит тебе, Искандер"
     - Какой еще гопник?- внезапно до него дошло, - Женька??!
     Да уж, не слышал Вахрушин... Сашке даже представлять не хотелось, что сотворил бы Женька за подобные речи с гламурным кутюрье. А Черников - ну словно с тормозов съехал: его несло уже по наклонной все быстрее:
     - Знаешь, я ведь быть сейчас в Москве, а торчу здесь! Думаешь - почему? Из-за тебя! - модельера, казалось, слышно было на всю улицу.
     Сашка сжал зубы: только бы добраться домой. Как назло, ноги предательски задрожали, когда попытался встать на асфальт. Пришлось опереться о лакированный черный бок "мерса". Черников проворно выскочил следом:
     - Потому, что я только о тебе могу думать! - громко сказал Марк, не обращая внимания на прохожих. И - споткнулся о Сашкин взгляд. Многие до него спотыкались - не могли выдержать, и Марк с ужасом почувствовал, как вверх по позвоночнику поднимается колючий холодок.
     Сашка посмотрел на стоящего перед ним высокого, хорошо одетого молодого мужчину, и вдруг ясно увидел, что невидимая оболочка, окружающая с рождения всякое живое существо, которая в идеале должна плавно повторять контуры тела, пульсируя ровным свечением, у Черникова напоминала смятую, изломанную картонную упаковку. На Сашку, в придачу к тошноте, навалилась зверская тяжесть, да еще появился противный металлический вкус во рту, и зазвенело в ушах...
     - Идите Вы... - с трудом выговорил Соколовский в ответ, стараясь не сорваться окончательно. Куда посылать подобных Черникову - непонятно... Хотя - сам виноват: сидел там, слушал бредни этого безумца. "Почему же я должен терпеть его присутствие? И что я должен сделать? Ведь я же не.... Нет, ну точно - не такой! - тут он хмыкнул, - По всем параметрам. Да, в конце концов: человек ли я ещё?"
     Хронический степной ветер, поминутно меняя направление, с какой-то зверской радостью гнал мусор по асфальту, крутил пыльные воронки, срывал со старых, скрюченных карагачей последние пожухлые листья.
     Сашка шагал вперед, все больше удаляясь от Любкиного дома: новенькой, красно-желто-белой десятиэтажки с элитными квартирами улучшенной планировки. Увы, не заработал пока папаша Козлов на особняк.
     "Интересно, а как я выгляжу со стороны?" - подумалось внезапно Сашке. И ведь даже спросить не у кого.
     Скорее всего - такой же искореженный, измятый, как Марк... "Разве я могу осуждать его? Я сам - неправильный, ненормальный, не такой, как все люди"...
     Горькая ирония судьбы... Только что в его адрес прозвучало настоящее признание в любви... Не желание исповедаться, излить душу или снять боль, а именно - она... Любовь, блин.... Серьёзно. Тут ошибки быть не может.
     И от кого?! От мужика! Да, будет что вспомнить! Все, не как у людей...
     "Никогда не предавай самого себя, Искандер! Слушай себя! Доверяй лишь первому мигу, самой первой мысли, самому первому чувству, которое возникает при встрече с человеком"
     "Экспериментатор нашелся! Мало мне экспериментов!" - Сашка обхватил руками голову. Голова покалывала ладони отросшими пеньками волос и раскалывалась от боли. Вообразил себя великим мудрецом психологом, узнать хотел, что Любка собой представляет. Вот - узнал! И как теперь с этим знанием с ней дальше общаться!?
     А почему-то в последнее время так начали складываться события, что они с Козловой постоянно сталкиваются.
     Любка то на контрольной к Казанове подсядет, то учебника у нее "случайно" не окажется, то еще чего - нибудь. И к разным праздникам школьным вдруг активный интерес проявлять начала.
     Едва со стула не свалилась Валентина Ивановна, когда Козлова сама напросилась сначала Снегурочку играть на новогодних утренниках у младших классов, а потом и вовсе - быть ведущей на последнем звонке. Конечно, все это - в паре с красавчиком Соколовским.
     Учительница, как могла, отбивалась от непрошеной кандидатки, а ничего не поделать: Любкин папаша - рад - радехонек. Еще бы: дочка беспутная за ум взялась. A дома, после конкурса "Краса В-ска", пинала Любка с ненавистью новенький музыкальный центр: позорный приз за позорное третье место. Да, В-ску до Москвы далековато...
     Сашка не знал теперь, куда деваться от кукольно - размалеванного лица, пронзительно - визгливого, на высоких тонах, голоса и жутко прилипучего аромата духов. Духи как-то по - наркомански назывались, и, стоило Любке пару минут посидеть рядом, казалось Сашке: он весь пропитался мертвечиной. "Саш, неужели так часто надо стирать вещи?!" - недоумевала Марина. "Мам, отстань! Не твое дело!" - отмахивался Сашка. Доставала Марина сигареты из "точно уже последней, Миш, правда!" пачки, и на несколько минут становилось легче.
     Сашка отдалялся, и иногда она с ужасом ловила себя на мысли, что видит перед собой не собственного родного сына, а абсолютно незнакомого, хмурого парня, готового в любой момент без причины сорваться, нахамить и хлопнуть дверью. Борисыч тем более помочь ничем не мог: боялся испортить и без того непростые отношения.
     А Сашке ничего не оставалось, кроме как, сжимая зубы, терпеть и молчать.
     Молчать о странных своих снах, или, вернее, это состояние лишь с большой натяжкой можно назвать сном. Бесконечными ночами, когда большинство людей мирно почивают в своих постелях, непрошеные гости заявлялись совершенно неожиданно, и каждый требовал от обалдевшего пацана что-то свое, часто непонятное, не до конца оформленное в человеческие слова.
     Разные люди: некоторых Сашка смутно помнил из далекого детства в М****, некоторых встречал в В-ске, а с кем-то даже успел познакомиться во время поездки в США, например, с сыном отцовского бизнес-партнера, - двадцатилетним Джейком.
     Джейк - белобрысый, высокий, с россыпью рыжих веснушек, добродушный увалень с повадками медведя на суше и грацией дельфина - в воде, чем-то походил на Женьку. Хороший был парень... Сашка сразу понял, что "был", еще до того, как отец написал ему. Джейк пришел таким, каким навсегда остался в памяти: с доской для серфинга и широкой детской улыбкой: "Хай, Алекс! Я не успел познакомиться!" Это он постоянно Сашку просил познакомить его с русской девушкой. Океанские волны навсегда забрали Джейка: видно, крепко приревновали к земле...
     Приходила первая учительница: сложное узбекское имя - отчество ее исчезло уже из Сашкиной памяти, но тихий, приятный голос все так же интересовался Сашкиными планами на будущее. Иногда мелькала вдалеке перекошенная физиономия Петьки Зыркина, но самое противное - каждую ночь заявлялась Матвевна. Ее-то как раз Сашка сильно недооценил: мощная оказалась старуха, даже там - на той стороне - могла удар нанести - мало не покажется. Конечно, Сашку она тоже оценила в полной мере лишь сейчас, и проклинала так рьяно, как никого и никогда при земном существовании.
     Однажды необыкновенной красоты молодая женщина, с зелеными русалочьими глазами и фарфорово - прозрачной кожей обняла его тонкими, невесомыми руками. "Спасибо тебе, теперь я могу спокойно уйти!" "А кому легче стало от того креста?! - возмутился Сашка, - Если только ему самому! Ханжа он и лицемер! Конечно, проще об умершем слезы лить, чем живому помочь вовремя!" "Не надо так! Не надо! - мягко возразила Настенька, - Ты не знаешь! Брат на самом деле, меня очень любил! Просто сложилось так в нашей жизни, пусть знает: я обиды не держу!" Сашка ответить не успел: растворялся, бледнел, исчезал Настин образ в неведомые дали уходил. Туда, куда Сашке заказан пока путь.
     И только с одним человеком не встретился, да и вряд ли произойдет та встреча: о чем Лёньке разговаривать с тем, кто, сам того не ведая, заставил сделать единственный роковой шаг...
     Годы шли, а рана все не заживала; не проходило дня, чтобы не вспомнилась ветреная осень, на куски расколотое небо в промерзших лужах. Карим ведь предупреждал, что будет беда, если Сашка даст волю чувствам.
     И ведь случись тогда на месте Колдуна тот же, к примеру, Юрка или Дэн - да кто угодно! - Ленька, конечно, был бы жив! Как - нибудь выяснили бы отношения... Сколько любовных треугольников по жизни благополучно распадается - не счесть... Ну, разобрались бы по - человечески.
     Дэн попытался же...
     На следующий день, после того, как Сашка с Любкой повстречали на школьном дворе Марка Черникова, Баладурин, напряженно вглядываясь в улицу, стоял немного в стороне от остальных пацанов. Мимо неспешно прошагал с самодовольной ухмылкою "истинный ариец":
     - Ну, кто первый?
     - В смысле?
     - С Колдуном кто первый разбираться идет - ты или я?
     - Да без разницы! - заржали пацаны, разгоняя около себя облачка легчайшeго синеватого дыма, - Второму точно не обломится!
     - Во, бля, у Казановы видок: как с бадуна!
     - Он с башкой бритой на тифозного смахивает!
     Соколовский лишь молча кивнул Денису и, не оглядываясь, направился прямиком в сторону Гаража. Дэн скрипнул зубами от бессильного возмущения: опять Колдун проклятый дело обставил в свою пользу: как будто одолжение делает.
     Баладурин полным ненависти взглядом просверлил Сашкину ссутуленную спину и бритый затылок. Красавец, мать твою.... Топай теперь за ним вслед, как полный дурак!..
     - Чё - то долго они! - недоумевали пацаны, - Колдун-то там, живой ли?
     Действительно: и алгебра прошла, и физика, а Соколовский с Баладуриным всё не появлялись.
     В "разведку" послали шустрого третьеклашку - брата одного из выпускников. Тот мигом обернулся:
     - За Гаражом сидят! - бодро отрапортовал потный, раскрасневшийся от быстрого бега и легкого утреннего морозца пацаненок, принимая в исцарапанные смуглые ладошки денежку "на шоколадки", - Пазят, как паровозы!
     - Они ж оба не курят! - поразились пацаны.
    
     - Выходит - начали! - скривил рожу Лобов. Сам-то он идеальные гены свои никотином портить не желал.
     Сашка выпускал дым медленно, полуприкрыв глаза длинными черными ресницами - любой девчонке жуть как хотелось бы иметь подобное украшенье. Денис неумело, то и дело, покашливая, пытался не отставать. Оба молчали: сказано уже все, и Дэну - Сашка понимал - необходимо сейчас некоторое время, чтобы принять, осмыслить. Как песок или землю сухую проглотить, не запивая...
     - Зачем ты мне рассказал?- прохрипел Дэн, не поднимая глаз от пожухлой красно-бурой кленовой листвы, перемешанной с грязью и слегка прихваченной первым заморозком, - Она тебе доверилась...
     - Ты все равно потом узнал бы...
     Если честно, Сашка и сам сначала не понял, зачем выдал Олеськину страшную и горькую тайну. Просто будто подтолкнуло что-то изнутри: "Давай, говори сейчас!"
     - Теперь сам решай, Дэн!
     Нехорошая, ох нехорошая мыслишка промелькнула на миг в Сашкином сознании: а ну как не было тут в помине настоящего-то чувства? Вот плюнет брезгливо и...
     - А чего тут решать?- бесцветным голосом отозвался пацан и медленно, о-о-чень медленно размазал по земле носком кроссовка недокуренную сигарету, - Найду, и все...
     - Двоих уже в живых нет, третьему - тоже недолго осталось... Ты не думай о них, Дэн! Ты об Олесе думай, слышишь?! Ты ей сейчас нужен больше всего!
     - Она меня видеть не хочет! Вчера подошел - опять послала.
     - Хочешь с ней быть - еще раз подойдешь! Если, конечно, еще хочешь.
     - Ты че думаешь: я - падла последняя, что ли?! - вспыхнул Дэн, - Леська... Она ж ни в чем не виновата! Я... Я ж люблю ее, Санька! Я без нее не могу, понимаешь?!
     Денис еще ниже опустил голову. Плечи вздрагивали. Светлая рваная челка упала на глаза и закрыла его от остального мира. Вверху, над серой гаражной крышей трепыхались ветви - руки старого клена: скрюченные, морщинистые, беспомощные: дошли-таки лапы у завхоза - подрубил этим летом ствол. Не зеленеть, видно, больше клену по весне, провожая выпускников во взрослую жизнь, не пламенеть алыми листьями осенней порой. И чем несчастное дерево ему помешало, недоумевали коллеги. Клен был для многих символом школы и неповторимого, навсегда ушедшего детства.
     - Санька, ты иди! - произнес Дэн спустя несколько минут полного молчания, - Я тут еще немножко посижу... Ты извини... Я ж думал... Ну, что ты и Леська... Мир?
     Соколовский утвердительно кивнул. Разговор этот вымотал его до предела. Зато Дэн теперь понял, почему Олеську до девятого класса родители каждый день из школы встречали, и отчего у молодой Олеськиной мамы упорно серебрятся волосы сквозь любую модную краску. А еще стало ясно, откуда у нее такая паника начиналась, всегда, как мужика где пьяного увидит, даже издалека. От физрука шарахалась: вечно старый алкаш перегаром вонял.
     - Слушай, а правду говорят, что ты можешь... Ну, это...
     - Короче! - криво улыбнулся Соколовский.
     - Короче - будущее предсказать! - выпалил Денис, мгновенно залившись краской, как девчонка. Вот странно, подумал себе Сашка, почему люди похабщину какую - нибудь рады пороть без тени смущения, а как о самом важном - так сразу краснеют...
     - Твое будущее теперь только от тебя зависит! Твое и Лесино...
     ...Ах, как просто, оказывается, разбирать - распутывать сложные узлы чужих судеб! Не собственной... Может, потому, что и распутывать нечего? Судьбы-то своей у Сашки, выходит, нет? И живет на белом свете в самом обычном, продуваемом круглый год злыми степными ветрами, городе В-ске молодой парень. Многие говорят - красивый... По утрам в школу ходит, вечерами - с девчонками гуляет, ночью - за компьютером сидит. Короче, все есть у человека, все дороги перед ним открыты. И никому из живущих рядом никогда не узнать истины: нет Сашки среди живых. Среди мертвых - тоже. И выбора у него тоже - нет.
     Ни с кем поделиться нельзя, остается лишь - сцепить покрепче зубы и молчать. Скользить равнодушным взглядом по модному светло - серому пиджаку, что с начала сентября слишком часто мелькал в школьных коридорах, а особенно - в кабинете информатики.
     Замирать каменным изваянием посреди урока, тупо созерцая экран, слышать за спиной легкий перестук каблучков и такой волнующий, нежный голос. Шорох платья, легкий, прозрачно-холодный аромат духов. Отпечаталось глубоко, на всех уровнях сознания - подсознания: так же точно пахла тогда подушка и её распущенные волосы, беспощадно стянутые на работе в строгую причёску.
     А справа, как изощрённая пытка, преследовал Сашку другой запах: Любка с глупым хихиканьем донимала вопросами: "Са-а-аш, а вот это чё, а? Я вот тут нажала, а потом вот эта фигня вылезла! Са-а-аш, а ЧО делать?!"
     Наманикюренные пальцы прикасались к его руке, и дрожь пронизывала до самых костей. Козлова удовлетворённо ухмылялась: не родился ещё на белый свет тот мужик, который бы остался равнодушен к красоте её неземной. Вот, пришёл и черёд Соколовского. Ишь, трясётся весь от страсти, Казанова хренов.... А я тебя помучаю, красавчик, будешь ковриком под ноги стелиться...
     Конечно, на первом месте в планах Любки светилась мировая знаменитость в виде всё того же загадочного модельера в чёрных очках. Но иметь "запасной аэродром" никому ещё никогда не мешало. Так считала Любкина мать, а матери Любка доверяла.
     Но не задумывался Сашка, не видел при всей своей сверхъестественной проницательности, что уже много лет, день за днем витали около него заветные три слова. Беззвучно кружились, как легкие стрекозы с прозрачными крылышками, согревали чистым теплом ярко-синих детских глаз. Странная слепота и глухота к тому, что рядом каждый день...
     ... - Да принес я, принес, стрекоза такая! Любуйся теперь, сколько влезет, своим Сашенькой!
     Светка выхватывает фотографию и мгновенно прячет под подушку:
     - Жень, а почему он сам не пришел?! - в тоненьком, слабом еще после болезни голоске звенит - переливается недетская обида.
     - Дела, наверно, Свет! Он мне не докладывается! Так, смотри сюда! - Женька вынимает из пакета темно-синие, тяжелые гроздья винограда, - Помытый уже. Давай, стрекоза, чтоб все съела! Лекарства пьешь?
     Светка робко отщипывает одну ягодку:
     - А себе?
     - Ешь, давай! - хмурится Женька, а у самого - мозги в кучку: неужели правда то, что Юрка рассказал? Не-е-е... Романенко же спит и видит, как бы очередную падлу Соколовскому подстроить. Чтобы Сашка... с Любкой... Не-е-ет!
     - Жень, уснул, что ли?! Жень!
     - А?! - вздрагивает брат, - Нет, не сплю! Ты ешь, стрекоза! Мухамет специально для тебя выбирал, самый сладкий!
     - Сашу давно видел? - Светку, похоже, ни лекарства, ни виноград ни капельки не волнуют.
     - Вчера вечером...- широко зевая, отвечает Женька. Светку, впрочем, обмануть очень трудно: уловила, что брат недоговаривает чего-то:
     - Врешь! Вижу, что врешь!
     - Да блин, Светка! Че, на допросе, что ли? Прокурорша хренова!
     Женька старательно отводит взгляд в больничное окно, за которым печально мокнут под сереньким дождем старые тополя. Заврался... Губы сами собой кривятся в улыбке, только вот сестренке точно не следует знать, по какой причине...
     - Ладно, Свет, пошёл я! Принести, может, чего надо по мелочи?
     - Нееет, не надо! - вздыхает Светка, - Мухамету спасибо передай - вкусный виноград!
     Женька выходит из больницы под противный холодный дождик, и только сейчас позволяет себе улыбнуться по-настоящему. Так, вот и наступил заветный вечерок... Осталось только Казанову прихватить - и в путь!
     Борисыч, как всегда, смотрел вечерние новости:
     - О, Женька! Проходи, проходи! Красавец, ничего не скажешь!
     Из кухни выбежала Марина:
     - Женя, какой ты нарядный! Как будто на свидание собрался!
     - Не, вы чо... - пробормотал Женька, - Мне бы с Сашкой переговорить!
     - Жень, вытащи его куда-нибудь, а! - взмолилась Марина, - Сидит, как старик! Сгорбился, смотреть больно!
     "Я вообще-то как раз и хотел" - подумал пацан, страстно желая испариться или провалиться сквозь перекрытия этажей. Вдруг, правда, что кэгэбэшники мысли могут читать?! А мысли-то у Женьки ох какие сейчас...
     Тихонько шагнул в Сашкину комнату. Но, как и всегда, Соколовский, даже сидя в наушниках, из которых грохотал тяжелый рок, мгновенно отключил звук и обернулся:
     - Привет, Жень!
     - Привет! Глаза у тебя на спине, что ли?! - а сам краем глаза заметить успел, как Колдун поспешно сохранил и закрыл текстовый файл. Явное смущение друга тоже не ускользнуло от цепкого Женькиного взгляда. В другой день он, естес-с-но, подшутил бы над Казановой - письмецо, мол, любовное строчишь. Однако сегодня Вахрушина волновали совершенно иные проблемы.
     - Ну че, Санька, - кивнул он, плотно прикрыв дверь, - Собирайся, пошли!
     Сашка отрицательно качнул головой. Глаза - как у собаки побитой... Женька искренне возмутился:
     - Ты че, братуха?! Я с Колькой договорился! Давай, одевайся!
     - Я не пойду, Жень!
     - Санька! Выбрось из башки эту фигню свою! Реальные девчонки! Мне, кстати, одна рыженькая понравилась, Наташкой звать...
     - Рыженькая, говоришь?- рассеянно глядя в окно, грустно переспросил Сашка, - Жень, а ты уверен? Оно тебе точно надо сейчас?
     - Ну, ты че, братишка?! - зашипел на него Женька,- Как это - "оно тебе надо?!" До пенсии, что ли, тянуть собрался? У Мишки Архипова знаешь, сколько баб уже было?! А он на полгода меня младше! А Ванька Исаев с седьмого класса в подсобку девок водил! У нас в группе все пацаны...
     - Ну и что?! - с равнодушным видом пожал плечами Соколовский, продолжая рассматривать карагачи за окном так внимательно, будто впервые видел. Хоть с восьмого, хоть с пятого - их дело! Ты эту... Наташу давно знаешь?
     - На той неделе познакомились, - замялся Женька, - В четверг по парку ходили, до общаги ее проводил, потом... ну... это, короче... чаю зашел выпить...
     - Чай вкусный был? - коварно усмехнулся Колдун, - Сладенький? С са-хар-ком?
     - Санька, хорош ржать! Короче, там соседка по комнате пришла...
     - На выходные соседка уезжает, - сделал Сашка существенное дополнение.
     - Ага...
     - А в четверг, пока соседка с практики не вернулась, вы ничего не успели, - все так же невозмутимо, снова отвернувшись в окно, продолжил Сашка.
     За годы общения с Казановой Женька привыкать начал к тому, что его друг - рентген ходячий. Легко с одной стороны - нет нужды лишний раз словами объясняться. Обделила Женьку судьба красноречием, что ж тут поделаешь. А с другой - ничего, блин, не утаишь... Сейчас тоже не оставалось у пацана сомнений - Соколовский и без его рассказа происходящие события, как на экране, видел.
     Ничего особенного, конечно, в тот злополучный четверг не случилось. И в коридоре кто-то все время топал, и за стенкой музыка бомбила дурацкая, а больше всего Женьку смущало, что помыться не успел после рынка, да ладони от волнения взмокли. Все казалось - Наташке неприятно, когда обнимал...
     Хотя и заливалась Наташка звонким смехом крепкой деревенской девчонки, не чуждой сладких земных удовольствий, хотя и била его шутливо по рукам, когда слишком уж далеко они, по ее мнению, забирались. Но, как не устает повторять Колдун, "тело многое подсказывает". Ее тело - притягивало, обещало, напрочь лишало пацана соображения. Женька бывал в огне, но только теперь понял, что значит - гореть по - настоящему.
     - Ну, мы... это... побазарили немножко. Наташка про деревню свою рассказывала, про преподов из училища. Прикинь, они с подругой в морге ночью подрабатывали! Говорит, платят нормально, но я не смог бы! Я бы со страху обо***лся! - Женька выпалил фразу на одном дыхании, и Сашка, конечно, отметил для себя, что ключевым здесь являлось слово "страх", а все остальное - лишь маскировка. Колдун резко обернулся, окинул взглядом напряженную физиономию друга и усмехнулся криво: так, как умел только он один:
     - Беги, Вахрушин! Наташка, поди, заждалась!
     - Санька, я обещал, что ты придешь! С тобой пол-общаги хотят познакомиться! Такие девчонки, ты бы видел! Санька, там рядом комната свободная будет! Ну пошли, а?! - добавил Женька, до последнего не теряя надежды.
     - Нет! - отрезал Соколовский.
     - Предатель! Какой же ты друг тогда?!
     - Жень, а ты ничего не забыл?!
     - Мы с Коляном по дороге закусь возьмем! - не слышал его Вахрушин, - Саш, а девкам вино какое больше нравится: белое или красное?
     - Что ты затараторил, просто не узнаю тебя, Женька! Дай - ка руку! Эх, как тебя мандражит, брат! Ты точно - ничего не забыл?
     - В куртке, в кармане... - Женьке казалось - даже волосы покраснели, - Санька, а я вот чего еще хотел спросить... Может, у тебя... ну... это... средства, может есть... Трава, может, какая - нить...
     Сил никаких не оставалось у Женьки на Колдуна взглянуть, а тот, сволочь бессовестная, все продолжал прикалываться:
     - Да ты что, Жень! Наташка тебя тогда живым не выпустит!
     "Ну вот зачем он ржёт!? Знает же..."
     Так сложилась жизнь Женьки Вахрушина - некогда ему было разными поцелуйчиками - свиданиями заниматься, по дискотекам бегать. Разве он виноват?! А теперь придется - всё и сразу. В омут - с головой.
     Сашка начал смеяться первым, сгибаясь напополам, потом не выдержал и упал в кресло. А Женька - не помнил, в какой именно момент его тоже скрутило, и слёзы брызнули из глаз. Звенели оконные стёкла.
     - Колдун! - наконец, смог еле выговорить Вахрушин, - Рёбра щас треснут, не могу больше!
     - А у меня - челюсти отваливаются! - простонал Сашка, - Я смотрю, братан, прошёл твой мандраж!
     - Юморист хренов!
     - У тебя лицо такое было! Ты бы видел! Я подумал: мне крышка!
     - Но, как ни странно, Женьку от волнения больше не трясло.
     - Беги уже, герой - любовник! Не нужны тебе никакие "средства"! На тебе природа и так не экономила! Ха-ха-ха!
     Эх, Сашка, Сашка! Найдется разве второй человек на всем белом свете, кому мог бы поведать Женька тайны свои заветные, даже те, о которых и сам-то лишний раз подумать - не решается? Тот, кто правильно поймет и никогда не осудит...
     - Санька, ты знаешь... Ты вообще, знаешь, кто?! Ты - самый... Короче, самый клевый братан в мире!
     От избытка чувств Женька едва не угробил того, кем только что восхищался.
     - Полегче! Хватка медвежья! Смотри, Наташке кости не переломай! - засмеялся Колдун, - Вперёд, Женька! Все нормально будет!
     - Все, я пошел! - выдохнул Женька и повернулся к двери, но тут Сашка негромко и как-то очень грустно проговорил:
     - Она тебе хотя бы немножко нравится?
     - Ну...- после короткой паузы нехотя признался Женька, - Она прикольная... Весёлая такая... Четвертый размер, прикинь! Короче, пошел я...
     - Поня-а-а-тно... - протянул Казанова, - Существует одна любопытная теория...
     - Вот и спи теперь с этой теорией, раз на реальных тёлочек забил! - издевательски засмеялся Женька, указывая в сторону книги с бородачом на обложке, - Смотри, Санька: досидишься - отсохнет!
     "Да без разницы, потому что, она все равно - не Любка!"- с тоскою подумал он в тот момент.
     "Неважно, с кем он встречается, только бы - не с Любкой!" - пронеслось в голове у Сашки.
     - Удачи! - хитро и недвусмысленно подмигнул в прихожей Борисыч. "Подслушал, что ли?!" - похолодело у Женьки в животе, - "Или все-таки - мысли читает... Не семейка, а ужастик, блин..."
     Ситуация оказалась куда проще:
     - Ты кое-что уронил!
     Женька, с малиновыми щеками, заткнул обратно в карман злополучные квадратики: как он их покупал - отдельная история... Не чуя ног - вниз по лестнице. Вот лоханулся, бляха муха... Все не как у людей...
     ... Серое октябрьское утро потихоньку двигалось на смену ночи. Улицы и дворы опустели: комбинатовские трудяги давно уж тряслись в красно - белых дребезжащих трамваях или мерзли на остановках правого берега. Остальные же - преспокойно досматривали сны в ожидании воскресного дня.
     "Эх ты, "горилла в трениках!" - мысленно усмехнулся Соколовский, разглядывая сквозь тонкую сигаретную дымку быстро приближающегося к подъезду Вахрушина, - "Вид у тебя не очень-то счастливый..."
     Женька, тем не менее, широко улыбаясь, продемонстрировал ладонь с расставленными веером пальцами.
     - А если честно? - остался невозмутимым Колдун.
     Женька вздохнул и загнул внутрь большой палец.
     - А на самом деле? - прищурился Сашка.
     - У-у-у! - Женька с размаху плюхнулся на скамейку, обреченно вздохнул и загнул указательный.
     Колдун невозмутимо стряхнул пепел, слегка приподняв брови, и продолжил выжидательно поглядывать на друга.
     - Ну, ладно - вот столько! - медленно и с большой неохотой согнулся и средний.
     - Тоже неплохо! - хмыкнул Сашка снисходительно.
     Женька, честное слово, готов был прибить его в тот момент.
     - Как договаривались! - в Сашкиной руке непонятно, каким образом возникла плоская бутылочка темного стекла, шоколадка и пластиковые стаканчики, - Ты выиграл!
     - Сам виноват...- пробурчал Женька, - Вместе пошли бы! Там такие девчонки были.... Э, дорогой ведь коньяк! Санька, давай че-нить попроще!
     - Ну, уж нет! - безаппеляционно заявил Соколовский, - Случай подходящий! Первый раз...
     - Бывает только раз! - со вздохом закончил Женька, - Э, мне больше не наливай! Я чисто символически!
     Шоколадно - коньячный терпкий вкус, перемешанный с холодом осеннего утра навсегда теперь - память о первом дне новой, совершенно взрослой жизни. Прежних забот и проблем, правда, тоже никто не отменял: Женька так же разрывался между рынком, училищем и автосервисом, где ему доверяли пока самые простые дела, но не это главное.
     Главное - Светку выписали наконец-то: побольше положительных эмоций, питание хорошее, и крайне желательно - в санатории отдохнуть - сказал на прощание старичок доктор. Денег бы Женька на санаторий наскреб, в крайнем случае - у Саньки занял бы. Но мать... Как она шипела... А без неё - документы не оформишь. Ясно - бесполезно даже намекать.
     Первые дни отец пытался ходить по квартире тихо, матерился - и то вполголоса, а "душу отвести" - отправлялся к соседу дяде Васе... Мать еще больше расплылась квашней во все стороны. По нескольку раз в день опускала грузное тело свое на колени перед иконами, да полы закапала свечным воском: квартиру кругами обходила.
     Заявилась было и гнилозубая тетка Евфросинья: крестить, мол, пора, "я с батюшкой договорилась!" Женька, на счастье, оказался в тот момент дома, и так послал святошу отборным матом - та шустро шубку кроличью с вешалки подхватила и пулей - за дверь. Визжала только на лестнице: "Ох, Нина, грех-то какой! Бесноватые они у тебя, ребятишки-то! МладшАя - недолго проживет! Отчитывать надо, отчитывать! Я бы с батюшкой договори-и-и-ла-а-сь!"
     ... Ноябрь встретил почти зимним морозом и пушистым белым снежком. "Может, сегодня меня оставят в покое" - думал Сашка вечером, накануне дня своего семнадцатилетия. И действительно: неведомые силы услышали его мольбу; и на сей раз приснился лишь один старый сон: снежное поле без конца и края, темно-коричневая, в рыжих подпалинах немецкая овчарка, ее умные золотистые глаза, которые, как и тогда, просили о помощи. Теперь Сашке удалось перевести в слова этот беззвучный крик.
     "Помоги ей!" "Кому?" - не понял Сашка. "Анна! - донесся ответ откуда-то издалека, - Отпусти ее!" "Кто это - Анна?"
     Но собачий силуэт стремительно удалялся, плыл в прозрачном воздухе, не касаясь искрящейся снежной глади, затем превратился на горизонте в черную точку и исчез. Все утро не шло из головы это странное видение. Рассеянно выслушал он поздравления Марины с Борисычем, даже звонок отца не доставил особой радости: Игорь обещал приехать на пару дней после Нового года.
     Марина с возрастающим беспокойством следила за каменно-непроницаемым выражением Сашкиного лица. Да что же опять с ним происходит: возвращается из школы - закрывается у себя, врубает эту жуткую музыку, от которой у нормального человека - мороз по коже. По целым дням может не разговаривать. Тайный обыск в Сашкиной комнате ничего не дал, хотя уж Миша-то искать умел. Из подозрительных предметов нашлась лишь пачка сигарет, к счастью - обычных.
     Впервые увидав курящего Сашку, Женька обалдел:
     - Санька, ты чё?! Сам мне про эти... Как их? Про рефлексы загонял!
     - К черту! "Иногда сигара - это просто сигара!" - огрызнулся Соколовский. Женька лишь головой покачал. "Это Санька злой, потому что бабы у него нету" - сделал вывод пацан, совершенно в духе великого психоаналитика.
     В глубине души Женька на друга все же слегка обиделся: не подходят ему, видите ли, простые девчонки. В Москве, что ли, все подряд - принцессы?! Да такие же б**ди, только напонтованные!
     А Наташка... А что - Наташка!? Просветили его насчет той Наташки: у нее в койке, как оказалось, вся общага побывала да пара преподов впридачу. И до Женьки, и после. "А чё такого? - заявила ему рыжая бестия, когда Женька полез с наивными вопросами, все еще не решаясь поверить до конца в такое подлое предательство.
     "У меня родители - не миллионеры: за каждый экзамен платить!" "А мне - нельзя было сказать?!" - пацана затрясло от возмущения. "Те-бе-е-е?"- вскинула Наташка рыжие тоненькие ниточки-брови. Капелька ярко-малинового лака дрогнула на кончике кисти и сорвалась мимо ногтя. "Че, ты денег можешь дать, что ли?! Ага, щас! У самого - одни штаны, и на пиво еле хватает! На себя-то посмотри! Лошара малолетняя! Даже цветочка ни разу не подарил! С тобой, конечно, тр....ся - клево, а жить тоже на чё-то надо!"
     У Женьки просто в голове происходящее не укладывалось. Как так?! Это - его девчонка... Значит - только его! Они же с ней только что...
     Женька одним коротким рывком вскочил с кровати - старые пружины жалобно взгвизнули. Как они её совсем не доломали, эту узенькую общаговскую кровать - вот загадка... Натянул машинально те самые единственные спортивные штаны, футболку, подхватил с вешалки куртку...
     Наташкины губы шевелились: она говорила что-то, но Женька не слышал - давно позабытый звон снова стоял в ушах. Только смотрел ей в лицо, и словно видел впервые круглые зеленовато-карие, в крапинку, глаза - помнится, просил не закрывать их в "те" моменты, а Наташка постоянно не слушала... Жмурилась изо всех сил, и часто-часто, пулеметом, на всю общагу - "А-а, не могу! А-а, щас помру!" А в завершение: "Ма-а-а-мочки-иии!" Из-за этой "мамочки" едва не сорвалось у Женьки в первый раз, но об этом, кроме него, никто не знает...
     Смешной хвостик темно-рыжих волос на затылке, слегка вздернутый короткий нос, разнокалиберные веснушки... Веснушки мелкие рассыпаны были у нее везде, и Женька все грозился их как-нибудь сосчитать. До пятнадцати доходил, а дальше - у обоих терпение кончалось... Что ж, это число так и останется для него - загадкой...
     В масляно - желтом свете настольной лампы черты девичьего лица казались мягче, и легко представить было, что сейчас с наташкиных губ слетают слова совсем иные - тоже мягкие, ласковые...
     Темной черточкой убегала за вырез халатика заветная ложбинка, которая сводила Женьку с ума и напоминала - он даже сам себе не решался признаться, кого. Даже мысленно имя ее не смел здесь произносить, словно боялся спугнуть удачу. Ведь она - недоступная принцесса совсем из другой сказки...
     Взгляд задержался на так быстро успевших стать знакомыми вещах: пузатый заварочный чайник, белый, в коричневый горох - под пару хозяйке; через всю стену на нескольких склеенных в ленту альбомных листах надпись - каждая завитушка тщательно прорисована красным, с блестками, фломастером: "Мы любим тех, кто нас не любит, и губим те..." Остаток фразы исчезал под большим плакатом - певец какой-то - хрен поймешь: ни мужик, ни баба, не поет, а пришептывает. Наташка жуть как хотела на концерт попасть, а билет туда стоил... Полфуры с апельсинами, наверно...
     Короче, надулась Наташка на Женьку - неделю ворчала. С того дня кошка черная и проскочила. А может, раньше - Женька теперь ни в чем не уверен...
     Внезапно губы наташкины особым манером скривились - пацану будто под дых нехило дали: ну точно - мать Женькина, один в один!
     - ...Думала - хоть квартиру снять догадаешься! - ударил упрек по Женькиным ушам, - Думаешь, чё - в общаге жизнь сладкая, что ли? Воды, блин, вечно нету! Не помыться, ни приготовить, ничё... Тому сунь, другому, пятому - десятому... Папка, блин, и так всю скотину на мясо сдает! А, че я тебе рассказываю, придурку городскому! Я думала, парня нормального нашла, даже мамке написала... - Наташка коротко всхлипнула - А ты ж, оказывается, сопляк еще, тебе даже восемнадцати нет! Хрен до колен отрастил, а мозгов - ни хрена нету! А строил из себя... Мачо, блин... Вон Колька Ирке на День рожденья - цепочку золотую подарил, то - сё, пятое-десятое, а от тебя чё дождешься?! Хрена собачьего! Даже не ходили никуда! Как пенсионеры! Вечно тебе некогда: то работа, то сестра болеет, то понос, то золотуха!
     Женька нагнулся завязать шнурки на кроссовках. В лом было что-нибудь возразить, хотя мог бы рассказать про то, как Колька рыжьё паленое по ломбардам таскает. Но решил - не стоит: подумалось - Наташку бы сей факт нимало не смутил, напялила бы за милую душу. А Колян и Вахрушину золотишко предлагал, вообще, считай, задарма...
    
     - Ты чё уставился?! - резко взгвизнула Наташка, - Сережки бабка с мамкой подарили, на выпускной! Ага, от вас, мужиков, дождешься! Вам одно только надо! И ты - такой же! Катись давай, отсюда! Воспитывать он меня еще будет, соплежуй хренов!
     По темной кишке коридора несло прокисшим супом, куревом, застарелым прогорклым маслом с легким привкусом хлорки. Женьке казалось - стены с каждым шагом сдвигаются все ближе, вот-вот расплющат в лепешку. Глубоко внутрь, словно крючок запустили - дергают, рвут наружу...
     - И носки свои вонючие забери, на хрен они мне сдалися! - приоткрылась напоследок дверь. Женька не стал оборачиваться: ноги сами несли его прочь. Ни слова не ответил... Так всегда бывало с ним, когда мать орать начинала. Ступор нападал. Это - если на самого Женьку. А вот если на Светку наезжала - отпор давал. Всегда...
     - Чё, Жека, облом? - Колян уже на выходе догнал, гыкнул смешливо, - Да ладно, через стенку все слышно! Ох, и наехала! Как танк! Чё это с ней, а?
     Женька молча топал по тропинке, петляющей среди густых, почти непролазных зарослей: на правом берегу деревья и кусты не вырубали уж давно. Фонарей тоже в тех местах не водится, потому в утренней промозглой тьме ориентиром мог служить лишь далекое, редкое погромыхивание невидимых трамваев. Ну и что - восемнадцати нет... Какая разница?! Почему-то возраст не спрашивала, когда он штаны снимал...
     - А че она, правда, взбесилась-то? - не отставал Колян, - Че, плохо вы....л, что ли? Или у нее эти... Как их... Критические дни? Ирка моя вообще звереет, как собака! Один раз табуреткой засветила: прокладки не те купил! Прикинь, в аптеку ходил прокладки бабские покупать... А куда деваться?! Э-э, Жека! Ты че!?
     Женька не мог видеть себя в тот момент, когда резко обернулся, но показалось Кольке - будто волна пошла, как на Реке летом от катера. Колян пошатнулся и едва удержался на ногах.
     Вахрушин не произнес ни звука. До самого Центрального моста молча ехали. Поглядывая на Женькины широченные плечи, Колян невольно ёжился: а ну как узнал-таки Женька про его с Наташкой вчерашние развлечения. Да нет, откуда? Не знает. Узнал бы - Коляну несдобровать.
     На остановке перед мостом Вахрушин внезапно выскочил из трамвая. Одному побыть хотелось. Ни на занятия, ни домой - ноги не шли.
     Предательство... Женька и раньше сталкивался с ним, но сегодня как-то.... Совсем тошно. Предавал отец - ради бутылки. Предавала мать - любые пакостные старухи милее были, чем дети родные. Думалось - после такого всё остальное - по х... Нет - от Наташки оказалось больнее всего почему-то. Хотя знает её совсем недолго. Знал...
     На мосту - ни души... Левый берег даже в утренних сумерках заметно светлее правого - снег там не такой грязный. Женька перегнулся через ограждение и глянул вниз. Река текла спокойно и равнодушно. Тяжелая масса воды, казалось, просто стоит на месте, но Женька знал точно - это обман зрения. Течение здесь, на самом деле, очень даже мощное.
     Смотрел на свинцово - серый поток до тех пор, пока не стало казаться: мост движется вместе с ним, как огромный корабль. Раньше мог часами так стоять: представлял, что по океану плывет. Глупые детские мечты.
     С севера на юг несёт свои воды Река, и теперь уж точно известно пацану, в какое море впадает. Хотя толку от этого знания - никакого.
     Течёт Река, и падают в неё тяжёлыми каплями Женькины печали и обиды, растворяются, становясь совершенно ничтожными. И навсегда уплывает в прошлое кусок жизни, и не вернуть его, не повторить. Вода, за которой следить сейчас белобрысый русский пацан Женька Вахрушин, совсем скоро плескаться будет у борта какого-нибудь океанского лайнера, набегать теплыми мелкими волнами на белый песок тропического пляжа. Женька представил, как здорово было бы пробежаться босиком по тому песочку и даже пошевелил онемевшими пальцами ног: кроссовки развалились, блин, совсем. А единственные носки - остались у Наташки.
     Вот зачем это всё? Зачем всё так?! Женька упорно попытался опять представить теплый прибой, пальмы и крики чаек. А тут, как в насмешку, повалил снег, и с каждой секундой хлопья стелились всё гуще, как будто стремились прикрыть первозданной своей белоснежностью грязь и копоть промышленного городка. Старались зря: просто таяли, едва касаясь чугунного ограждения моста и молча погибали миллионами. Может, миллиардами или какими другими числами - дальше Женька Вахрушин просто считать не умеет. Женька поёжился: хочешь, не хочешь - домой топать пора. Машинально на часы глянул: календарь сразу три единицы показывает. Первое ноября. Да твою же мать - первое ноября! У Саньки денюха - семнадцать лет! Может, успею его до школы перехватить...