Семейный роман

Марина чувствовала себя здесь совсем юной девчушкой, будто жизнь начиналась заново.

Глава 20

  Tabula rasa.

  (Tabula rasa.* - чистая доска (лат.)
     Не думал Женька, что тишина способна... звенеть. Не знал, что снег настолько белым полыхает: цвет переходит в свет. Вернее, даже так - в СВЕТ! Свет не простой, а живой как будто. В полдень, под солнышком - аж глаза обжигает. Чистый потому что. А вверх если глянешь - тоже никакого спасения: синь нестерпимая. Это ж надо! Одна радость - там, где зелень темная из - под пышных шапок снежных проглядывает - глазам короткий, но все же отдых.
     Торжественное лесное безмолвие нарушает Колдун: скрипнул - таки лыжами своими, не выдержал. Лыжи жуть какие напонтованные, а уж стоят небось - Женька даже спросить не решается, сколько. У Женьки - широкие, самодельные, соседка дяди Колина отдала.
     Вырядился Соколовский: костюм горнолыжный цвета "бешеный апельсин", очки черные - половину лица закрывают. В Речном на него местные, как на инопланетянина, выпялились. Одна старуха перекрестила даже издалека. А Казанова - ржет только. Смеяться стал все время, по теме и без. Совсем это Женьке не по душе. Ненормальный смех, невеселый...
     - По ровному не отстал, а в горку - слабО? Дыхалка подводит?
     - Она самая! - весело соглашается Колдун.
     - Кури больше! - хмыкает Женька.
     - Хочешь, прямо сейчас брошу? Смотри, бросаю!
     - Бросай! Мало в лесу мусора!
     Синяя сигаретная пачка приземляется точно в центре кучи сухого валежника. Хорошие полянки тут: летом маслят сколько было: ведрами носили, по два раза домой возвращались.
     Однако зажигалку Сашка выкидывать явно не собирается.
     - Че, телка подарила? - не укрылось от Вахрушина, как Колдун на сей предмет нежно поглядел да обратно в карман спрятал.
     - Телки - в стаде! Света подарила! - и улыбочка при том соответствующая, так что сразу ясно, какая именно Света.
     - Чо-о?! Наша Светка? - Женьку смех так и распирает: во, стрекоза дает! Возле Сашки без конца круги наматывает. Даже поет иногда тихонько, если отца с матерью дома нету.
     Воздух в лесу вкусный, сладкий, свежий; как будто арбуз на морозе разрезали - так примерно пахнет. Арбуз на морозе... М-м-м, прикольно! Арбузов - то сколько грузил Женька по осени - долго теперь глядеть на них не сможет. Зато запчастей привез для любимой "блондиночки" - эх, поскорее, поскорее бы весна... А летом - выкроим с Саньком еще недельку - другую, пока он в Москву совсем не свалил. А там - дожить до шестого августа, и тогда...
     Свой следующий, восемнадцатый, день рождения ждет Женька, наверное, уже лет сто. Права водительские наконец - то, правда, доучиться еще надо. И армия...
     - Мечтаешь? - вдруг спрашивает Сашка. Раньше, недавно совсем, Вахрушин отнекивался бы, но сейчас признался:
     - Да так, Санька... Планирую, короче.
     И дальше, пока рубили они пушистые ветки сосновые, да по нетронутой снежной глади, теперь уже никуда не торопясь, чертили лыжами дорожки, Женька говорил без передышки. Все выложил: и страхи свои, и сомнения, и мечты.
     Внизу, в долине, вся белая лежит деревня, местами кое-где чернеют лишь стены изб да полузаваленные прясла огородов. Старое кино... Цветных пятен всего-то ничего: телушка рыжая гуляет или одеяло чье-нибудь на морозе проветривается, да еще редко - редко легковушка по центральной улице протарахтит. И тишина снова наваливается такая, будто и звуки в мире заледенели все.
     - Короче, Санька, недели три он уже не просыхает. Ну да, с месяц почти. Бригадир заходил, говорит: Димка, завтра на работу не выйдешь - уволю! А "он" (с недавних пор Женька отца называл только так) вообще по винту идет, когда на него наезжают. Ну, и двинуть, короче, ему собрался, а тут мать из ванны вываливает.
     Че, говорит, Димка, мало я тебя из тюряги ждала, обратно туда захотел? И давай, и давай... Как пошла трещать... Светку за шкирку выволокла: вон, ребенку жрать нечего, ребенок болеет, ему одних лекарств сколько надо! Я, говорит, и так на одни лекарства ишачу.
     Женька шумно вдохнул новую порцию морозного воздуха, и Сашка заметил даже сквозь толстую шерстяную варежку, с какой силой сжались его пальцы, охватившие сосновую ветку. Светка принести просила: целую елочку жалко рубить, а игрушки на веранде красивые зря пылятся, еще с тех времен, когда дядя Коля с тетей Машей маленькими были. Сегодня - новогодняя ночь.
     - Короче, я сразу не успел: руки в краске были,- продолжал он, стараясь лишний раз не материться, чтобы покороче рассказ получился, - Пока отмывал, слышу, бригадир орет: "Зачем ты мне пацанку свою суешь?! У всех дети, у меня самого - трое, лучше двух таджиков на эту зарплату возьму: не пьют хотя бы. Тут я выбегаю, смотрю: Светка щас грохнется уже, никакая, короче... Глаза вытаращила... Ну, как тогда, в арке, помнишь?
    
     - Помню... - прошептал Колдун, стянул перчатку и протянул правую руку ладонью вверх, - Давай! Покажи мне!
     Теплая волна благодарности разлилась у Женьки в груди: "показать" - не в пример легче, нежели пытаться воспроизвести то, что чувствовал, через набор фраз, часто корявых и грубоватых. Да и какими словами расписать можно, как земля из-под ног уходит, и внутри рвётся фигня непонятная, и завыть охота, прямо как волчаре лесному, и порвать кого-нить, а кого - неясно.... Нету слов таких, нету! Мученье одно!
     А Санька - руку просто возьмёт, и всё-всё в единый момент ясно становится.
     А ещё прикольнее, когда Колдун своё "кино" им со Светкой показывает. Он ведь и наоборот может. Так что, Женька, считай, всё равно, что сам в Америку съездил. И в океане "плавал", и из окошка "Боинга" облака рассматривал...
     Их пальцы соприкоснулись, и Женька, по привычке, крепко зажмурился...
     ... Тем вечером Женька в автосервис не пошел: у отца с матерью опять табуретки летали. Светку укладывал. Ревела долго, пришлось даже валерьянки накапать. Но это - полбеды, пускай ревет, лишь бы не молчала.
     Уснула Светка, а он все слушал:
     - Нинка, змея! Всю жизнь ты мне сгадила! С-с-су-ка! - слова отец ронял неторопливо, и у трезвого получалось в сто раз страшней, чем у пьяного. Женька поплотнее прижал ухо к щелястой двери, презирая себя за это: подслушиваю, как старуха какая - то, но пересилить желание не смог.
     - Мало я тебя п...дил! Мало!
     - Не знай, че ты себе выдумал! - взгвизнула мать, - Ты че, видел меня когда с кем?! Видел? Не-е-ет! Сучки тебе цеховые натрепали, которых ты всех пере**ать успел! Да мне Петька рассказывал! Как я на смену с утра, так ты - ведешь! И соседей - то не стесня-а-а-ался!
     Женька сжал зубы. "Петька" - это, конечно, отец Любки Козловой. Вот, блин! Вдруг она знает?!
     - Ты мне на х.. не нужна была! По пьяне подловила! У меня баб красивых до х.. было, а ты чего? Уродка, страшилина, кто бы на тебя посмотрел! Школу со справкой закончила! Дура!
     - Скоти-и-и-на! - взвыла неожиданно глубоким басом мать, и что-то железное загремело по полу, рассыпая дробь, - Ребенка ненавидишь! Смотреть на него не хотел, помнишь? Орал, что не твой! Ваську мне еще приплетал, бес-со-о-вестна-а-ай!
     - Да, если бы Женька...- тут отец слегка понизил голос и закашлялся, надрывно, с хрипом. Протопал, заскрипел ободранными до бетона половицами, отправил в раковину тяжелый шматок харчка, - Если б Женька весь в меня не получился, хрен бы я с тобой расписался! Тебя е..ть - фуфайку, бля, на морду накидывать надо!
     Женька медленно проехался спиной вдоль двери, осел на пол. Долго - долго глаза в темноту пялил. Тихонько посапывала Светка, мерно тикал будильник, перелаивались собаки во дворе, и сердце бездумно стучало в такт старому механизму. Так - так... Вот - так... Вот - как...
     Значит, вот какие события предшествовали его появлению на свет. А ведь малейшая случайность - и не сидел бы он сейчас такой, как есть. С такими вот серыми глазами, длинными руками - ногами, лопоухий и белобрысый. С другим пацаном играли бы в баскетбол Юрка, Мишка, Дэн.... И у Саньки был бы друг не такой. Нормальный. У кого отец с матерью, как люди: встретились, помутили немножко, поженились потом. Но не вот так же - через фуфайку.
     - А-а-а! - мать валила уже в кучу все подряд старинные обиды, - Вальку помнишь свою?! Обдергушку - то рыжую!? Не-е-ервов-то сколько истрепа-а-ал мне с этой су-у-у-кой! Чо ж я тогда заявление забрала-а-а-а!? А надо было посадить! Посмотреть, как Валька тебе передачки бы носи-и-ила! "Любо-о-вь" у них!
     - Заткнись, сс-сука! - бешено взревел отец, и до боли четкая картинка представилась Женьке: сухой, костистый кулак, в редкой поросли жестких рыжеватых волос, с темно - коричневым пятном посередине, формой похожим на Африку, резко замирает в жалких сантиметрах от будто бы выдавленного наполовину из черепа материного глаза.
     У Женьки молнией в мозгу мелькнуло: хорошо, хоть лицом в отца, не в нее, довелось уродиться, и пакостная эта мыслишка кипятком душу обожгла. Нет, хотел бы он вообще ни на кого из этих двоих не походить. Бросили бы маленького, пока не соображал. А лучше - вообще бы не рожали...
     - Э, а кто бы меня тогда из Реки вытащил? - очнулся Женька от дружеского тычка в бок. Произнес ли вслух последнее пожелание Вахрушин, или просто молча подумал - для Колдуна значения не имеет. Женька уже не удивляется.
     - Заявление она забрала тогда, когда, короче...
     - Я понял, Жень! Понял...
     Женька сглотнул жесткий комок в горле. Он ведь чувствовал, всегда чувствовал - пустовало рядом место. Тосковал, сам не зная, о чем, особенно, когда еще в младших классах учился. Трое их должно было быть. Трое. А в реальности - только он да Светка.
     В зале раньше зеркало стояло. Старое, в черной раме деревянной, по краям обколотое. Кто его знает, откуда взялось и с каких времен. Может, матери кто даром отдал после покойника, а, может, с помойки приволокла. Никакой хлам не выкидывала мать: в угол заткнула, и все. Боялся Женька зеркала того почему - то, до ломоты в костях боялся. Жуть липучая обволакивала.
     Хоть и пылью поросло, а все ж казалось пацану: глядят на него оттуда, изнутри, сквозь паутинную завесу. Как-то, в пятом классе, в сумерках зимних, один в квартире оказался. "Ну, чо я, как му..к последний!?" - рассердился сам на себя Женька, "Кусок стекла! Чо я - не мужик, что ли!?"
     Ходуном ходил в руке отцовский тяжеленный молоток. Темнота надвигалась, но включить свет - значило для Женьки признать свое поражение. Напоследок испытание дополнительное устроил себе: а слабО ему будет в зеркало посмотреться или нет? Ладонь мгновенно почернела от пыли.
     Светлые вихры взлохмаченные, круглые большие глаза, рубашка на одной пуговице болтается. И рожа при том дурацкая такая, что Женька, неожиданно для себя, фыркнул: во, дебил! Стою тут, сам на себя пялюсь! Вот бы пацаны поржали! Отступил страх позорный, и легко позабыл бы мальчишка случай тот давний, но...
     - Он - не засмеялся, - тихо произнес Сашка, и Женьке ничего не осталось, как кивнуть в ответ.
     - Санек, он не такой был, короче... Ростом поменьше. Ну, еще глаза другие, и шрама вот здесь, - он указал варежкой на подбородок, - не было у него, точно... Уши - тоже: не как у меня... Ну, не так сильно торчат... Короче, Санька, это не знаю, кто был, только не я!
     Хватило времени у пацана понять это, пока в ванной сидел, в комок сжимаясь, между горкой гремучих тазов ржавых и ведром с проросшей картошкой. Задвижку на двери рванул - не оторвал едва. Лампочка под потолком хоть и тускло, но светила. От любого шороха - в холодный пот. Молоток там, перед зеркалом валяться остался. Ударить так и не смог.
     "Тот" смотрел на Женьку в упор, и почудилось пацану: еще секунда - и шагнет навстречу, разрывая паучьи сети, через брызги осколков.
     А ремнем в тот вечер, конечно, досталось: за то, что молоток тронул...
     - Зеркало покажешь потом?
     - Нету зеркала, - отозвался Женька, - По пьяне кто-то покоцал. Ну, че ты скажешь, Санька? Чё это было?
     - Я пока не знаю!
     Дико слышать было от Сашки, что он чего-то не знает, и потому страшные подозрения с новой силой охватили бедного Женьку:
     - Я ненормальный, да? Нормальным людям такая фигня не привидится! Знаешь что, Санька...
     Давно Женька вынашивал мысли эти, давно... И момент помнил четко, когда впервые вопросом таким озадачился.
     ...Поздняя весна, конец третьего класса. Уроки рано закончились, да и какие в мае уроки - название одно. Яркое лето вступало в свои неоспоримые права, и пронзительно - желтые одуванчики нагло выпирали из любой трещины в асфальте, и распушились гроздья сирени, а по всему району - миллион местечек укромных, где можно "по - взрослому" посидеть.
     Они с Юркой, Мишкой, Дэном и другими пацанами их класса самый глухой угол выбрали: стена детсадовской беседки надежно скрывала от посторонних глаз. Через минуту над стрижеными разномастными головами поплыл в теплом воздухе еле видный дымок.
     - Прикиньте, пацаны, - как всегда, первым начал разговор Мишка Архипов, - Братана моего вчера с классом в "Современник" гоняли. Кино, короче, показывали. Про уродов, короче.
     - Каких уродов? Чо, ужастики, что ли? Про зомби, да?! - оживились мальчишки.
     - Не, короче, про курево и про всякое такое! Какие, короче, дети у алкашей рождаются. Бля, он мне как на ночь понарассказывал! Короче, музей показали специальный: там, в банке стеклянной, в спирту, урод такой, вааще! Две башки, четыре руки, туловище одно, а ноги - три!
     - И два х..! - восторженно заржал Юрка Романенко, - Два, да? Ништяаааак!
     - Короче, у кого родители алкаши - у них вот такие уроды рождаются, особенно, мать если курит или пьет. Называется - "мутация!" По биологии в старших классах проходят ...
    
     Долго еще Мишка под громкий ржач про уродов трепался, а для Женьки в тот момент - белый свет почернел. Виделись ему бессмысленные, мутные, белесой пленкой подернутые материнские глаза, слышался, как наяву, пьяный, визгливый ее смех. Вспомнил, как шлепали ярко-красные, мокрые губы, и как несло от них острой кислятиной, когда в припадке хмельной нежности наклонялась она над сыном, а он, зажмурясь отчаянно, делал вид, что спит.
     - А если руки - ноги нормальные, тогда, короче, на башку слабые! Дебилы, короче! Даунята! Два плюс два посчитать не могут! Их, короче, в интернат специальный сдают!
     - Хы-хы! Гы-гы-гы! - смеялись хором пацаны, не замечая женькиного остекленевшего взгляда. Один раз только, помнится, к матери подошел с тетрадкой по математике: пример решить не получалось.
     -А-а! Не знай, чему вас там учат, ерунда одна! - через полчаса сдалась она и махнула рукой вниз, указывая на пол, - к тёте Ане вон сходи, она в подъезде у нас самая умная! Интеллигентка хренова!
     Предпочел двойку получить за "забытую" тетрадь. Можно было бы, конечно, у Кацмана списать, да не захотел Женька позориться.
     - Дебил ты, дебил! Бл...кий род! Так дебилом и помрешь! - бывало, приговаривал отец, пока тяжелый солдатский ремень с блестящей пряжкой отмечал женькины "достижения" на ниве наук. Пряжку папаша чистить заставлял каждую субботу зеленой пастой, да так, "чтобы смехорыльник отражался".
     - В интернат надо сразу было сдать! - кряхтела мать, - Недоразвитый!
     - Да уж, какой уродился, теперь не переделаешь! - поддакивала Матвевна, - Дурная кровь!
     - Восемь классов бы хоть закончил!
     А пуще всех - Рыжая Соня:
     - Интенсивная деградация личности! Асоциальное поведение! Гипертрофированная агрессия! - сыпались дробью непонятные слова из узенького, аккуратно подведенного ее ротика, выстраивались, как солдаты, в шеренги, щетинились штыками в Женькину сторону.
     - Да чего ты, Сонь, разошлась?! - возразила было одна из завсегдатайниц скамейки, - Всяко в жизни бывает! Вон, у Тамарки Павловой, одноклассницы моей, сын: школу - с медалью, институт - с красной коркой, а теперь - этот, как его, - мэ-нэ-жэр! А уж как Тамарка-то запивалась! Ночью, в одних трусах, к ларьку бегала! И ничё, теперь закодировали - ни-ни, ни капли!
     - Не-е-ет! Вы мне не говори-и-и-те! - тоненький Сонин пальчик пронзил пространство в отрицающем жесте, - С природой, дорогая моя, спорить бесполезно и даже опасно! Ге-ны! Вы понимаете, о чем я веду речь? Ге-ны! Гены исправить невозможно! Недаром раньше представители аристократии отличались, прежде всего, внешним видом от крестьян и прочих плебеев, а женились не абы как, на ком попало, а лишь на равных по происхождению! Соблюдали чистоту крови! Вы видели когда - нибудь портреты русских графов, князей?! Это же - тонкие черты лица, благородная осанка, гармоничное телосложение! А выражение глаз...
     - Ну, ты, Сонька, даешь! - шумно возмутилась соседка, - Что ж тебе люди - собаки, что ли?! Это только у скотов породу выводят!
     - Че, Советскую власть уничтожили, теперь в дворяне все кинулись, да?! - завозились остальные.
     - Правильно Сталин их расстреливал, дворян этих: никакая не элита! Паразиты, присоски!
     - А то среди дворян алкашей не было!
     - Человеку-то Господь душу дает, мало ли кто в какой семье родился...
     - И на них, и на их детях отразится обязательно! - тонкими птичьими лапками поправила Соня шейный платочек, - Вы замечали, какой у девочки тяжелый, недетский взгляд? Психика явно нарушена! С этим ничего уже не поделать, поверьте мне! Наукой доказано - женский алкоголизм - не-из-ле-чим! А мальчик! Практически готовый уголовник! Вот сами убедитесь через несколько лет! - победным тоном предрекла сморщенная мадам и гордо прошествовала в подъезд.
     Чутким сверх меры слухом ловил Женька беседы соседские, да и не только соседи обсуждать порой могли вахрушинское семейство.
     - Тяжелая карма! - произнесла однажды вслед ему математичка, - Тут не одному поколению отрабатывать придется... Глубокий духовный распад, очень много негатива...
     - Что Вы говорите?! - Валентина Ивановна единственная, пожалуй, из всех учителей считала Вахрушина совершенно нормальным, даже способным, - Наташа, все носитесь Вы с восточной философией, никак не подходящей к нашей культуре и к нашему менталитету! Мы же не индусы, в самом деле!
     - Да-а-а?! - не сдавалась упрямая математичка - полноватая особа двадцати семи лет, вся мелкокучерявая, с пухлыми розовыми щеками. Фанатично поблескивали круглые зеленые глазки, в тон крупным малахитовым бусам, возмущенно вздрагивающим при каждом слове на широкой груди, мягко задрапированной алой шерстяной накидкой. Без бус математичка чувствовала себя хуже, чем без нижнего белья.
     - Может быть, Валентина Ивановна, выражение про яблочко и яблоню - тоже не русская народная мудрость?
     "От лося - лосенок, от свиньи - поросенок!" - вечно ржал, горлом булькая, сосед дядя Вася, когда встречал их в подъезде, да еще и Светку при том ущипнуть норовил за что попадется. Как-то понятней, чем загадочная "карма". Ничего хорошего не могло быть в слове, так сильно похожем на отвратительный крик мерзкой птицы. Вдобавок, ее еще "отрабатывают". Выходит, типа долг, догадался пацан. Короче, по-любому - дерьмо...
    
     - Ой, Наташенька! Дай-то Бог, чтобы Вы ошибались! - вздохнула Женькина классная.
     Математичка хмыкнула досадливо: что, думать ей больше не о чем, что ли?! Вот где бы кружева зелёного раздобыть: скоро с мужем - на фестиваль ролевиков, а эльфийский наряд не готов...
     Каждый случай такой - монетка в тайную копилку Женькиных страхов. По поводу себя Женька лишний раз не задумывался: ну, не выйдет из него умника, и ладно. Проживу, на кусок хлеба заработаю. Но вот Светка... Оттого и сердце падало всякий раз, как видел тройку у нее в дневнике. Матерился забористо, а самому - взвыть хотелось от ужаса: вдруг, правда, в мать пошла...
     - Короче, вот такие дела, братуха...
     Углубились, потемнели и вытянулись тени. Мороз колючими пальцами ощупывал лицо, пробирался сквозь варежки и толстые свитера. Красный шарик солнца ощутимо быстро опускался в полосу белесого тумана на западной стороне. Где-то очень далеко, может быть, за пару километров отсюда, осторожно постукивало: "Тукк! Тукк!"
     Сашка неподвижно стоял напротив, и совершенно черные глаза его на фоне белых от инея ресниц и бровей выглядели диковато.
     - Санька, а что такое "карма"?
     - Карма? Ты спрашиваешь, что это такое? - Соколовский, моргнул, и вдруг - звонко, на весь лес крикнул:
     - Карма, Женька - это полная х....!!!
     - ....ня-а-а-ааа! - аукнулось окрест, разрывая тишину, послушное эхо.
     Женьке полоснуло по ушам, до боли в перепонках. Лишь раз слышал он от Колдуна слово матерное: давно, на Озере, но тогда Санька с испуга выразился, спросонья. Сейчас - иное дело. Взорвалась в голове бомба, ударило в макушку, пошла огненная волна по шее, по спине, по ногам. Женьке даже показалось: сквозь валенки - через толщу снежную - к земле, и дальше - в самую глубь...
     - Слышишь, Женька, если тебе кто-нибудь когда-нибудь скажет про карму, гены и тому подобное, знаешь, что надо сделать?
     - Ч-чего?
     - Тогда посмотри на солнце и пошли их всех... сам знаешь, куда!
     Воздух перед глазами у Женьки искрится миллионами оранжевых огоньков, а горизонт - вот он - придвигается вплотную... Солнце! Солнце проникает повсюду, заполняет тело, сжигает мысли, ощущения... По венам бежит не кровь - жидкое пламя. Совсем, как металл раскаленный в комбинатовских цехах: водили их на экскурсию, издалека показывали.
     Растворяясь в диком океане огня, Женька потерял счет времени. Или это огонь растворился в нем? Так или иначе, постепенно бледные контуры реального мира проступили четче, приблизились, потемнели. Последний день тяжелого, длинного - предлинного **** года навсегда уходил в прошлое, на прощание подсвечивая розоватым перламутром краешки облаков.
     - Жарко? - спрашивает Сашка. Какое там "жарко"!? Жарко Женьке в костре было, да на пожаре, а тут - другое совершенно. Переплавило человека, как железа кусок, а - ни боли, ни страха...
     - Руки! Руки в снег опусти! - вдруг громко приказывает Колдун.
     И вовек Женьке не забыть, как исходил белым парком сугроб, как показалась черная, мокрая земля, а в крохотных лужицах быстро - быстро закружились прошлогодние рыжие хвоинки да сморщенные бурые листья.
     - Хватит! - приказал Колдун, когда дыра в снегу сделалась размером с колесо от легковушки, - Трава проснется, а ей сейчас нельзя! Место запомнил? Летом проверим! Да не смотри так, Женька! Все о'кей! Ха-ха-ха!
     С трудом оторвал Женька от наста обледеневшие лыжи. Скинуть хотелось шапку, куртку, да вообще - всю одежду. С кожей вместе...
     - Эй, птица Феникс! - Сашка хохочет без остановки, и смех его, кажется, звенит по всему лесу, отдаваясь в каждом уголке, - Перегорело у тебя все, слышишь?! Tabula rasa! Домой двинули! Догоняй!
     Всю обратную дорогу Женька ехал молча. Наклонялся то и дело, глотал пригоршнями снег, и никак не мог погасить полыхающий внутри пожар. Попытать бы Колдуна следовало, что за словечками тот обзывается. Почему "птица"? И при чем здесь строительная фирма? Однако сейчас точно не до разговоров Женьке. Тело вес потеряло, колени дрожат, а уж пить охота - непереносимо. Пронзительно - оранжевое пятно Сашкиного костюма то приближалось, то отдалялось в наплывающих дымчатых сумерках...
     - Где ж вы бродили, путешественники?! - издали кричит пацанам тетя Маша. Компания к воротам высыпала: стоят - дожидаются, вглядываясь в потемки. Будто другими глазами Женька замечает и тети Машины новые морщинки, и то, что дядя Коля ростом ниже стал, а кожа, несмотря на мороз, желто - серой выглядит - прямо бумага оберточная. То ли дело Борисыч: щеки круглые горят, от лысины пар валит. Поддать успел, что ли?
     Рядом - Марина, в короткой модной шубке и огромных деревенских валенках. А храбрилась, что ни за что такие не наденет, даж под расстрелом. Повисла на локте у своего кэгэбэшника, глазищи горят, счастли-и-и-вая... Мало, оказывается, бабам для счастья надо. Все-таки, как Санька спокойно смотреть может? Или... Женька еще разок бросил взгляд на друга, потом - на Марину Сергеевну. Нет, не все так просто...
    
     - Мороз ведь! Тридцать два градуса! - продолжает укоризненно выговаривать тетя Маша, - Мы собирались вас искать! Ночь на дворе!
     - Я чуть с ума не сошла! - вторит ей Марина, - Саш, ты о чем думаешь!?
     - Всех волков перепугали? - ржет Борисыч.
     - Елку не успеем нарядить! - волнуется Светка.
     - Все успеем, стрекоза! - Сашка плавно съезжает с горки, рисует лыжами полукруг и останавливается точно перед ней. Позер, блин! - Подумаешь - тридцать два! А мы мороза не боимся! - и хитро подмигивает.
     Женька озабоченно хмурится: кому - смешки, а кому... Не бывает плохой погоды, бывает плохая одежка. И плохая кормежка. Вон, снова стрекоза вытянулась, как росток картошки зимой в подполе - тоненькая, бледная до синевы. Из пуховика совсем выросла. Так, блин, никакой зарплаты не хватит...
     О том, что творится сейчас дома, в в-ской квартире, пацан старался не думать. Перед праздниками мать разошлась по полной - старое вспомнила. Одно хорошо: тетке Ефросинье не слабо досталось. А нечего лезть в выходной день, с утра пораньше да денег "на помин" требовать, когда дома похмелиться - ни капли. Еще напасть - отец тайник женькин обнаружил, за шкафом - выгреб все, до последней копеечки. Теперь у Сашки кассу держать приходится. Неудобняк...
     - Ай, мэ мо-ро-о-за не бо-о-юся,
     на моро-о-зе спать ложусь я...
     Ах ты, стрекоза! Долго молчала, да, видать, оттаяло сердечко. Ничто на свете Женьку так задеть не могло глубоко, как бесхитростная сестрёнкина песенка. Даже то, что в лесу произошло сегодня, отступило на второй план.
     Взрослые замерли, а звонкий голосок все летел и летел ввысь, к острым искоркам первых звезд, рассекая стылый морозный воздух вымирающей деревеньки, и слушали чужую незнакомую песню старые горы, привычные к вековой тишине.
     Все разулыбались, начали одобрительно хлопать в такт, притопывать ногами: мороз все крепчал с каждой минутой и требовал движения. Эх, до чего хорошо все ж таки поет девчонка!
     - Света! Ты настоящая артистка! - восхищенно воскликнула Марина.
     - Молодец! Молодец! Прям как по телевизору! - крикнула соседка - местная бабулька, на ночь глядя вышедшая к колонке, переваливаясь в глубокой дорожной колее с полными ведрами воды на скрипучем коромысле. С полными - к добру, значит, к удаче, подумалось Женьке.
     К тому же вокруг - воздух звенит от морозной чистоты, замерло пространство в ожидании нового, неведомого, но непременно хорошего. Обязательно - доброго и светлого. Всю сознательную жизнь подвоха ждал пацан от завтрашнего дня, а вдруг - переклинило что-то. Поверил, блин... Позволил себе поверить...
     - Ой, про голубцы забыла! - первой спохватилась тетя Маша, - Что ж мы на холоде стоим, ребенка морозим! Давайте, все быстро в дом!
     - Маришка, мы коньяк взяли? - забеспокоился Борисыч, - Точно? А лимоны? Все, старый год щас будем провожать!
     - Что за песня, Свет? - спросила Марина.
     Такого чудесного Нового года она в своей жизни не праздновала. В деревне-то, оказывается, зимой - просто сказка! Марина чувствовала себя здесь совсем юной девчушкой, будто жизнь начиналась заново. Страхи и сомнения, которые грызли непрестанно ее душу с того времени, как Миша переехал к ней, вдруг показались смешными и ничтожными.
     Безупречная белизна, свежесть окружающей природы заставляли смотреть по-новому, думать и мечтать о новом. В ее жизнь с недавних пор тоже настойчиво стучалось нечто совершенно новое, только вот на крайнем пороге, в последнем шаге от перемен - жутко. Надо обязательно с кем-то поговорить... И она, наконец, решилась. Сегодня!
     - Настя научила, - еле слышно прошептала Светка. Желтый свет уличного фонаря расплывался перед глазами, радужным ободком дрожал на мокрых ресницах.
     Не очень-то хотел Сашенька в Речное с ними ехать - это она верно поняла. Наверно, остаться хотел один, и привести домой... Светка до боли сжала кулачки в толстых шерстяных варежках. Слов не находилось для белобрысой твари в голубом шелковом пальтишке, белых сапожках, расшитом кокошнике, из-под которого торчала размочаленная фальшивая коса...
     ... Зимний вечер. Школа. Давно закончились уроки. В перемешанном с пылью и ароматом хвои душном воздухе спортзала зависла тошнотворная струя сладких любкиных духов.
     "Здравствуйте, дети-и-и-шки! Девчонки и мальчи-и-и-шки! - визгливо выпевала Любка, пристукивая каблуками, - Мы на праздник к вам спешили..." На этом месте Козлова, как обычно, запиналась и умоляюще глядела на своего напарника. Тот, смеясь коротко из-под снежно-белой пушистой бороды, подсказывал, и репетиция худо-бедно продолжалась.
     - Пальцы порежешь! - грозно прошептала Настя Матвеева, с неудовольствием наблюдая, как подруга лязгает ножницами: вместе с другими девчонками шестых классов они вырезали из бумаги снежинки.
     - Пускай! - дрожащим голосом отозвалась Светка, - Кого волнует?!
     - Его, может, не волнует! - отрезала Настя, - Пока. А только я тебе скажу - дура ты, вот кто! Смотри: его рвать от нее тянет! Видишь!?
     Но тут, будто специально, Дед Мороз прошептал Снегурке в самое ухо нечто такое, отчего она залилась высоким смехом и отвесила "дедушке" шутливый подзатыльник.
     - Ничего не значит! - упрямо сказала Настя.
     Однако, когда злосчастная репетиция кое - как завершилась, а последние гирлянды взрослые пацаны уже закрепляли под потолком, и без того хрупкие светкины надежды разбились, как тонкостенные елочные шарики: из подсобки, на ходу стягивая волосы в тугой узел, выплыла Козлова, в сером скромном свитерке "под горло" и в юбке ниже колен.
     Решила: раз уж не ведется Казанова на откровенное декольте да на прочие уловки моды - тогда, может быть, монашки его привлекают, мышки невзрачные. И, к величайшей радости своей, тут же убедилась: да, да, да! Ибо Сашка Соколовский - насмешливый красавчик - уже шел ей навстречу, а вечно ядовитая ухмылочка на его губах сменилась нормальной, даже, как ей померещилось, слегка смущенной улыбкой.
     Недаром все-таки заняла Козлова место призовое в "Красе В-ска" - красоты ей от природы обломилось достаточно: и личико точеное, и огромные голубые глаза, и пухлые губы, и золотые локоны... Ну, и прочие достоинства - в полном комплекте. А вот стоило слово произнести - туши свет! Потому Любка предпочитала отмалчиваться - пускай лучше мужики речи толкают: так они сами для себя умнее выглядят.
     Под сочувствующим взглядом Насти Светка метнулась к окну спортзала, чтобы собственными глазами узреть два темных силуэта, удаляющихся по дорожке вдоль низкого школьного заборчика. Ей даже послышалось... Нет, понятно, с такого расстояния, через закрытые окна, услыхать она ничего не могла, но все равно - будто бы звенел в ушах противный Любкин смех, остро напоминающий девчонке блеяние одной старой козы из Речного. С блудливым взглядом из-под косой челки, с вихлястой неспешной походочкой, коза эта предпочитала не пастись на сочной травке, а отираться по помойкам да близ деревенского магазинчика, не брезгуя даже окурками.
     С отчаяния и злости Светка выругалась такими непотребными словами, что всегда невозмутимая Настя, сама едва сдерживая слезы, поспешила троекратно перекрестить подружку, приговаривая: "Ай, Дэвлалэ! (Господи!) Сглазили тебя, что ли?! Не гляди туда, пхэнори! (сестренка) Не гляди, слышишь! Все равно - твой будет! Шунэн? (Слышишь?) Анжелка сказала... Она правду говорит..."
     "Наврала твоя Анжелка!" - думала Светка с отчаянной, безысходной тоской, сидя за праздничным столом прямо напротив Сашки. Желание под бой курантов загадывать не стала. Ерунда это все, да и желание уж много лет - одно - единственное, так зачем без конца повторять...