Семейный роман

В ту новогоднюю ночь в уютном уголке, за доброй печью, дышащей теплом и хлебным духом доходящего теста, Светка тоже долго не могла уснуть.

Глава 21

Новый год

Сашка выглядел рассеянным, не глядя, тыкал вилкой в еду, а есть - забывал. Лишь коньяк подливал настолько часто, что Борисыч всерьез забеспокоился. Однако у парня пальцы не дрожали нисколько, и голос - тоже. Ладно, в конце концов, мать родная рядышком сидит - так пускай и замечания делает, если нужным посчитает.
        Сашкина мама, однако, как отметили про себя все, за столом новогодним сидящие, выглядела сегодня на удивление молодой, красивой и беззаботной, улыбалась каким-то мыслям своим, опуская на глаза длиннющие ресницы - это от нее Сашке такие в наследство достались - медленно тянула весь вечер один - единственный бокал шампанского.
        "Чё - нить хорошее загадала. Для Саньки, наверно" - подумалось Женьке. Другой причины ему отчего-то на ум не приходило.
        - Кто со мной на перекур? - спросил дядя Коля, когда смели со стола салаты с закусками - эх, аппетит разыгрался на свежем - то воздухе - а тетя Маша отправилась за горячими голубцами.
        Кивнул было на Сашку, но парень болезненно поморщился, а Женька довольно усмехнулся:
        - Бросил он, дядь Коль! Марина сказала вдруг:
        - Я тоже... Бросила! - и тонким плечиком пожала: простите, мол... Чуть ярче обычного блеснули на узком точёном лице ее выразительные карие глаза, про которые одна местная старушенция выразилась: "Ну, чисто коровьи!" Щеки сами собою - не от спиртного - полыхали румянцем.
        Если бы Светка не была сегодня расстроенной такой, услыхала бы, о чем разговорились за тонкой дощатой перегородкой кухни две женщины далеко за полночь, когда над землею расцветали цветы фейерверков, и улицы городов гудели толпами народа.
       ... - Мы в девятом классе тогда учились... - тихонько, вполголоса откровенничала тётя Маша, - Лет нам, получается, по четырнадцать - пятнадцать было... В апреле снег вовсю лежал, и лед на речке не потрескался еще. Зимы-то у нас, в горах, настоящие раньше стояли: как мороз сорокаградусный стукнет - недели на две, а уж летом - жара так жара. Правду говорят: меняется климат...
       Так вот, может, помнишь - школьников к общественно - полезному труду привлекали, обязаловка была такая. Послали нас, девчонок, на свиноферму. Сама понимаешь - весело... Грязища, вонь, холодина, свиньи голодные верещат... Крыша, полы прогнили, корма разворовали...
       Промучились мы с полчаса, а там тетеньки и говорят: бегите, девки, домой - греться, а то греха потом не оберешься с вами - замерзнете в колотушку, простынете, отвечай потом за вас. Мы радостные такие - рванули. А мне как раз по нужде приспичило... Извини, Марин, что я за столом упоминаю.
        - Ничего страшного, Маш, рассказывай!
        - Ступайте, говорю, девчонки, догоню. И, нет, чтоб поближе пристроиться: все равно никто б не увидал, да и сумерки... Нет - черти понесли до леска, за сотню шагов. Помню только - остановиться собралась, шаг последний сделала...
        На несколько секунд в кухне наступила тишина. Наконец, Марина несмело помешала ложечкой остывающий травяной чай, что заварил Сашка по своему особенному рецепту. До чего жаль ей было Машу - а что тут поделаешь...
        - Я не помню, сколько пробарахталась, - продолжала рассказ тетя Маша, - Девчонки уж до тракта добрались, а там, как раз - лесовозы колонной шли, шумели сильно... Сперва молчала: думала, вот стыд-то какой, выберусь сама потихонечку. А ноги как будто дернул кто - то оттуда, снизу, резко так. Раз - и по пояс провалилась. Руками за кочки, за траву мерзлую хватаюсь - и еще глубже. Тут деваться некуда - кричать пришлось, сколько сил хватило. Уж чего я только не передумала тогда. Представила, как искать будут, следы увидят, а потом выудят баграми из вонючей жижи... Почему-то умирать даже не так обидно казалось, а обидно - что грязную найдут, вонючую. И родители увидят, и Коля узнает: он мне уж тогда нравился, да у него невеста была. На меня, малявку, и не глядел никогда.
        Еще стыдно было перед милиционером нашим: вот, думаю, материть будет меня, дуру непутевую. Там ведь вонь такая стояла - не приведи Господи! Ой, Марин, я опять! Ты извини! Потом только узнала, что это за яма была: дохлятину всякую много лет туда сбрасывали. Ох, как вспомню иногда, прямо леденеет внутри все!
        - Мой Сашка спросил бы обязательно, - решилась Марина прервать очередную мучительную паузу, - Спросил бы сейчас, кому и сколько дали.
       - Что ты, Марина?! Какое там "дали"! Речи о том никто не вел! Я сама больше всего боялась, что наругают! Председатель потом, правда, велел яму засыпать. Два КАМАЗа щебенки вывалили, а толку!?
       - До сих пор - яма? - испугалась Марина.
       - Нет, за столько лет сама, говорят, обвалилась. И сам колхоз вскоре тоже развалился. Вот так. Меня тогда девчонки вытащили. Вернулись, заволновались. Лесину здоровенную приволокли - хватайся! Я уж ни рук, ни ног не чуяла... Так вот что я тебе скажу, Марина - даже не сомневайся! Судьба ведь не всем дает. Я всю жизнь промучилась, не дай Бог никому! Ой, Мариночка, не дай Бог!
       - Ты лечилась где - нибудь? - осторожно, словно трогая больной зуб у пациента, спросила Марина.
       - С неделю в больнице подержали, потом я сама домой запросилась. Мы тогда о таких вещах... Ну, сама понимаешь, о каких, даже заикаться не смели - стыдным считалось. Сейчас думаю - дура какая, вот дура - то! Каждый месяц - хоть вешайся, приходилось в медпункт бегать, уколы ставить. Терпела - куда деваться! Думала - пройдет со временем, обойдется.
       И в первый раз надеялась, и во второй, и в третий... А Коля дом торопился достроить. Вот, достроил... "Лучше б не достраивал! Все равно пустой стоять будет!" - это я на него накричала, после того, как нам в республиканском центре сказали - бесполезно, мол, время упущено. И не стали мы больше пытаться.
       Тетя Маша всхлипнула, и ложечка в стакане отозвалась мелким стеклянным звоном. Тяжко говорить было, тяжко. Даже спустя столько лет. Марина тихонько прикоснулась к ее руке:
       - Маш, ты прости, я просто не знала, с кем поговорить! Мамы нет давно, родственников тоже, а на работе... На работе лучше помалкивать. Мне так страшно... В моем возрасте все - таки...
       - Марин, какой еще "возраст"?! Ты о чем?! Михаил у тебя - надежный мужик, порядочный, сразу видно. Да он от счастья с ума сойдет!
       - Боюсь, как Сашка отреагирует...
       - А что - Сашка? Умный, современный парень! Не успеешь оглянуться - свою семью заведет. Не думай ты, кто чего скажет, кто как посмотрит! Жизнь - она ведь быстро пролетает, Марин! Ой, как быстро! Женька вроде бы вчера только через заборы прыгал, а теперь - взрослый совсем... Как хорошо, что они со Светочкой приезжают, радость такая на старости лет!
       - Да уж прямо - "на старости"! А раньше вы с Вахрушиными совсем не общались?
       - Из-за Вальки все! - фыркнула тетя Маша, причем слово "Валька" прозвучало, будто матерщина.
       - Помнишь, про невесту Колину я рассказывала? Та самая Валька и есть, на всю деревню первая бл***, прости Господи! Грех, конечно, так про человека говорить, но ведь так и есть! И была эта Валька прямо загадка природы. Чего мужики находили в ней - никто понять не мог: морда лошадиная, ноги кривые, три волосинки рыжие на голове трепещутся. С шестого класса по избенкам, огородам с парнями валялась, никого не пропустила. Фу, до сих пор вспомнить тошно!
       А Кольку моего она давно приглядела: мало того, что семья порядочная, так и сам - парень видный, непьющий, на соревнования спортивные ездил постоянно. Девки с ума по нем сходили, да девки-то все красивые. И чего эта змеища сотворила с ним, приворожила, что ли, не знаю! Жениться на ней собрался.
       Самое интересное - двоюрник-то Колькин - Женькин отец - туда же: запал на лахудру эту. Будто ошалели два брата, родители боялись - не изувечили бы друг дружку. А Валька, сучка такая, неделю с одним, неделю - с другим, потом по - новой. Все Речное гудело: гадали, чем дело кончится. Это до армии еще было.
       А потом, когда Коля с Афгана вернулся, не знали, как сказать ему, что Валька с Димкой в В-ске живут, в одном общежитии, комбинатовском. Только зря опасались: Коля отцу с матерью так и заявил: "Пошла она..." куда подальше, в общем. В первую же субботу в клубе появился. Просто - у стенки постоять, с костылем в обнимку.
       - Ты, наверно, тоже прибежала? - весело уточнила Марина.
       - Да! Он дома три года не был: то война, то по госпиталям. У него ж не только нога... А я выросла - он меня и не узнал. Спрашивает у парней: откуда, мол, такая краля взялась, городская, что ли. Ему объяснили: это ж Машка, которая в яме плавала. Вечно напоминали про ту яму проклятую. Не то, чтобы в открытую, но все равно, Марин: не скроешь в деревне ничегошеньки.
       Парни многие ко мне подкатывали, да только ничего серьезного не выходило. Мамаши вразумляли: зачем тебе такая ущербная, кто ее знает, вдруг придется мучиться всю жизнь. А мне как-то без разницы было: я Колю ждала, а уж больного ли, здорового - неважно. Так вот, Мариночка, мы с тех пор не расстаемся.
       Димка - как оборвал: не писал, не ехал. Потом - сообщает вдруг: женился, квартиру от Комбината получил. В гости они с Ниной один раз только приехали, когда Женьке полгода исполнилось. Родня собралась, сели, выпили, нормально вроде. А все равно: Коля с Димкой друг на друга косяка давят. Оба, наверно, Вальку вспоминают. Делили - делили, а ни одному не досталась!
       - Валька что, другого нашла?
       - Ой, да если бы другого! Оказывается, после свадьбы долго еще Димка до нее бегал, пока она в цеху работала. Потом на курорт прокатилась - заразу привезла. Врачи давай всех трясти, кто с ней связь имел, на Комбинате раньше строго с этим было. Вот тогда только Димка от нее отвязался.
       Больше в Речном не появлялась ни разу, родителей без нее хоронили. На Север подалась, говорят. Ну, туда и дорога. Жива ли, нет - кто ж ее знает! Дом стоит, разваливается - не нужен никому. Не поверишь, у нас с Колей за всю жизнь ни одного скандала не было, а вот другие бабы до сих пор, как с мужьями поцапаются - Вальку припоминают.
       Давно прошло, да быльем поросло, добро ли нам, дурням старым, вспоминать! Теперь, по закону жизненному, детям переживать пора дела - то сердечные. Вон, у Нинки с Димкой ребятишки совсем большие выросли. Ох, Марин, обидно за них! За Светочку особенно. Котенок зашуганный, глядеть больно!
       Нет, не пойму, когда говорят, что сверху, мол, виднее, кому детей рожать, кому - нет. Может, грех большой, а я все равно не согласна. Не любит Нина своих, не любит... Про Димку молчу, но она - то! Мало того, Марина, ты и сама видела, - тетя Маша запнулась было, выговорить не решаясь тяжкую истину, однако ж произнесла, - Ненавидит она их! За что можно детей собственных ненавидеть - не понимаю! Понимать отказываюсь...
        В ту новогоднюю ночь в уютном уголке, за доброй печью, дышащей теплом и хлебным духом доходящего теста, Светка тоже долго не могла уснуть. Подтянула к подбородку худенькие коленки и пыталась справиться с чем-то невидимым, что, как плотный ком ваты росло внутри, билось, рвалось наружу... Девчонка понимала: выпусти она этот комок - слезы хлынут ручьем, нипочем не остановишь.
        Тотчас примчится тетя Маша, и, что уж самое страшное - тетя Марина, и тогда не сможет Светка смолчать о своей беде, все-все-все, глупенькая, выложит. Нет - нет, никак невозможно допустить!
        Вертятся в голове слова, которыми называли ее одноклассницы, вертятся и уходить не собираются. Тугая пружина, в которую превратилась душа, неминуемо грозит распрямиться, лопнуть со вселенским звоном.
        Бесшумно прокрался по одеялу кто-то невидимый, почти невесомо вдавливая мягкие лапы, потом щеку слегка пощекотало, а над ухом довольно заурчал живой моторчик.
        - Муська, Мусенька... - прошептала Светка, против воли высунув руку из-под одеяла и разжимая пальцы, чтоб погладить пушистую хозяйскую любимицу, - Ох, Мусенька, если б ты знала... Хорошая ты моя кисонька, хоро..., - тут Светка закусила губы, чтобы уж точно не разреветься в голос.
        Ласковая серая кошка, само собою, знать и понимать не могла мысли мелко дрожащей девочки - подростка, которая даже при звере бессловесном не посмела облечь их в слова. Все ж уверены люди, сами при том ни разу в шкуре звериной не побывав, что знают доподлинно и точно, каким видится мир братьям нашим меньшим, что переживают они внутри себя, да и переживают ли. Светке казалось отчего-то - именно эта кошка понимает, абсолютно все понимает.
        Муська меж тем, не переставая мурчать, прохаживалась туда - сюда, подставляя под ладонь то голову, то спинку, то мягкие бока, и в звуках тех ясно слышалось: "Тер-р-р-рпи! Все будет хор-р-р-рошо! Тер-р-р-рпи!" Светка и так - терпела. А куда деваться?
        Неприятности начались промозглым пасмурным утром десятого декабря, и такие, что Женьке не пожалуешься: это ведь не курточка, сигаретой в раздевалке прожженая. За те дырки-то пацаны из седьмого "Б" до сих пор, как Светку в коридоре увидят - боком, боком, и тикать.
        А десятого декабря она, бледная, слабая еще после болезни, разглядывала тупо цифры, сгорбясь над тетрадью и не могла сообразить - почему у нее ответ ни один не сходится.
        - Ну, вот смотри! - в который раз загудела над головою Настя, - Если в начале скорость равна нулю...
        - Насть, я не напишу! Опять двойка будет...
        - Ай! - отмахнулась Настя, - Велика беда! У Фокса спишешь!
        Сегодня снова предстояло испытание: контрольная по математике. Светка всхлипнула: тему она так и не поняла. Тот, кого называли Фоксом - Костя Лисицын - пацан нормальный, матом не кроет, и куревом не воняет от него, а учится лучше всех в классе, оттого не любят его остальные мальчишки, не принимают в компанию. Лишь на контрольных и вспоминают. Списать даст без вопросов.
       Вот и сейчас чувствует Светка: опять он волосами завесился, то и дело ей в спину из-под длинной челки взгляды кидает. Ругали без конца за эту прическу нелепую и учителя, и директор, а толку - никакого. Только после того, как с шестым "А" психолог московский позанимался - сперва со всем классом, после - с каждым еще наедине поговорил, Фокс стал иногда лицо показывать.
        Ох, и боялась Светка того психолога... Про спецов подобного уровня и слыхом не слыхали в в-ских школах. У них психологичкой подрабатывала вечно задерганная тетенька, мать-одиночка с тремя детьми, а вообще - труды у девчонок вела. Вернее - они фартуки - полотенца для столовой шили, а она - заказчиц в подсобке принимала.
        Как водится, подростки настращали друг друга, никто первым идти не хотел. Говорили, в восьмом "Б" классе пацана после беседы сразу в интернат для недоразвитых отправили, кого-то - в милицию на учёт, а двое девчонок признались, что они... В общем - дрожали все, даже самые смелые пацаны.
       Им почему-то казалось - сейчас самое тайное, стыдное, ухороненное от посторонних глаз в уголках памяти, будет выставлено на всеобщее обозрение, разобрано по частям. А если ответишь не так хоть на один из заведомо коварных вопросов - тут тебе и направление в психушку готово. Ой, жуть! Спасите - помогите!
        - При-дур-ки! - во всеуслышание заявила Настя Матвеева, качнула серьгами и бесстрашно скрылась за дверью.
        - Ну, правильно! - зашептались девчонки, - Ей-то чего бояться, она сама кого хочешь напугает! Порчу наведет!
        Настя вышла быстро - соскучиться не успели. Ее тут же окольцевала плотная толпа, жаждущая информации.
        - Фигню всякую показывал, - пожала плечами разочарованная Настя, - Пятна какие-то черные. Спрашивает, что видишь.
        - А ты чего?! - разом выдохнули остальные.
        - Ничего. Говорю - не вижу ничё особенного. Клякса, и все!
        - Кто следующий? - раздался приятный бас из-за двери.
        И тогда представила Светка, что Саша рядом с ней стоит, улыбается. Взяла она его за руку и перешагнула порог кабинета. Страх мгновенно испарился, даже смешно стало, как можно бояться такого глупого, смешного толстого старика.
        - Света, это твой рисунок? - спросил психолог, выдергивая листочек из кучки на столе. Вчера они всем классом задания выполняли. Ну, например, семью свою надо было нарисовать...
        - Да!
        - У тебя есть брат?
        - Да! - Светка слегка улыбнулась.
        - А сколько ему лет?
        - Семнадцать.
        - И младшая сестренка?
       - Не-е-т! - растерялась девчонка, - Сестры у меня нет!
        - А кто эта девочка рядом с тобой?
        - Это... - Светка опустила глаза и замолкла.
        Света, ты хотела бы, чтоб у тебя была младшая сестра, да?
        - Нет! - совершенно искренне ответила Светка.
        - Света, кто изображен на рисунке? - профессор медленно снял огромные очки с дымчатыми стеклами, вдруг резко повернул листочек и уставился Светке прямо в лицо круглыми блёкло - голубыми глазками. Она почувствовала, как нахмурился за ее спиной воображаемый Сашка.
        Нарисованные не очень умелой детской рукой, на ярко - зеленой лужайке стояли пять фигурок: одна высокая, с темными кудрявыми волосами - мужская, рядом - женская, в длинном синем платье, и три детские. Девочка постарше, удивительно напоминающая саму Светку и еще одна - чуть меньше ростом. Все четверо окружили совсем маленького мальчика и смотрели, насколько можно было определить, на огромную стрекозу, которая важно восседала на его раскрытых ладошках. На заднем плане возвышался трехэтажный каменный дом, а перед ним - высокие деревья, качели, ярко - зеленая трава... Празднично - голубое небо, желтые и красные цветы, улыбающиеся лица с тщательно прорисованными чертами.
        Ни капельки черного, серого или хотя бы коричневого цвета в рисунке заметить было невозможно, и это обстоятельство удивило профессора. Веселый, жизнерадостный рисунок. Слишком жизнерадостный. Насколько он успел узнать, девочка росла в неблагополучной во всех отношениях семье: оба родителя, по словам учителей, пили часто и подолгу, со всеми вытекающими последствиями.
        - Я нарисовала то, что Вы сказали - свою семью.
        - Очень хорошо, Света! Скажи, пожалуйста, где на этом рисунке твой брат?
        - А его здесь нет! Он далеко живет, - вдруг произнесла Светка слова, которые неожиданно пришли ей в голову.
        - А-а! - весело отозвался профессор, уже понимая, в чем дело, - Здорово! А где он живет?
        - В Америке! - как нечто само собой разумеющееся, поведала Светка. Разговор этот тупой начал ей надоедать. Сидит старикашка, фигней страдает, одет в хорошие шмотки, и часы дорогие. За что ему люди платят - непонятно. Хотя, наверно, они - еще тупее.
        - Значит, Света, твой брат живет в Америке. А кто же изображен на рисунке?
        "Старый козел! Сто раз спросил!"
        - Моя семья!
        - Очень красиво! - охотно подхватил профессор, - А где находится этот дом? В В-ске?
        - Нет, он далеко находится, в другой стране! На большом острове!
        Светка почувствовала, что ещё чуть - чуть, и она всё выложит перед этим старикашкой: и про любовь свою, и про предсказания. А если проболтается - не видать ей счастья, как своих ушей. "Сашенька, помоги!" - взмолилась она мысленно.
       Психолог удовлетворённо кивнул и быстро застрочил что-то в блокноте.
        "Уход в мир фантазий, комплекс тайной принцессы... " Улыбка ангела, чистый взгляд - была в его практике однажды такая же фея. Задушила колготками пятимесячного братишку, закопала в подполе, изобразила похищение... Сколько труда стоило "расколоть".
       Как наслаждалась она вниманием всего городка, пока шло следствие... И даже потом, когда призналась в содеянной жути, все улыбалась, будто королева, раздающая милости... Крайне опасный тип личности. И ведь как похожи - просто одно лицо! М-да, хорошая получится иллюстрация к незавершённой книге...
        - Светочка, очень приятно было с тобой пообщаться, - расплылся клейкой лужицей столичный специалист, - Рисунок мне оставишь?
        - Нет! - отрезала Светка. Теперь она вспомнила: этот дом, и людей на лужайке видела она однажды. Во сне. Тогда, под старой липой, когда впервые осознала, как сильно любит Сашу...
       - Хорошо, можешь идти! Ты умница! Следующего позови!
       Осипова толкали в дверь чуть ли не всем классом, а, когда, едва успев зайти, он выскочил наружу с перекошенным, позеленевшим лицом, дети увидали, как медленно, хрипя и пуская ручейки слюны, грузный профессор валится набок. А как же: осиповские сопли созерцать - то ещё удовольствие, кого хошь заштырит, а уж вонь от него...
       Больше московского психолога в В-ске не видали....Зато появилась другая напасть со звонким именем Виолетта...
        Громкий галдеж отвлек Светку от воспоминаний о психологе. Десять пацанов гроздьями зависли на подоконниках, толкаясь и присвистывая от возбуждения:
        - Э, позырьте, какая тачка!
        - Салон кожаный, зашибись!
        - Пацаны, а чья это?
       - Чё, дебил, что ль?! Измайлова!
        - Слышь, Серый, стоит, как два "мерина", наверно?!
        - Больше!
        - Не, если старая модель, тогда - да, а этот, смотри - из последней серии!
       
       Лоси здоровенные, а до сих пор - одни машинки на уме. Светка нахмурилась, отвернулась и попыталась сосредоточиться на задаче. Как много она пропустила... Привычно кружилась голова, перед глазами плясали черные точки. Она не сразу заметила, что в классе как-то мгновенно возникла тишина, и подняла глаза лишь, когда раздался переливчатый голосок молодой математички, по совместительству - королевы эльфов Запретного леса, хотя последний факт, к ее великой печали, совершенно не волновал ни коллег, ни начальство.
        Вслед за Натальей Юрьевной под визгливую сирену звонка вкатился красный, вечно сырой директор: потел бедняга непрестанно, потому каждый день по два раза переодеваться полностью приходилось. Вот и сегодня - только первый урок начинается, а спереди и сзади на брюках уж расплылись темные пятна. Хихикнуть, однако, не посмел никто, потому как на пороге возник мужик из породы тех, кого в просторечии "шкафами" именуют. Таким бы отец Светкин мог стать, кабы не пил, да в тюрьме не сидел, жрал вволю да на серебристом джипе с кожаным салоном раскатывал.
        Виолетта явно не в папашу удалась: изящная, тоненькая, холодные светлые глаза, оттенка утреннего морозного неба. Взгляд незнакомки быстро обежал класс и остановился прямо на Светке. Светка поежилась невольно: пронзительно-красивая девочка смотрела на нее, как на некую паршивую букашку, по недомыслию попавшую на парадную скатерть, неуместное, уродливое существо.
        Всем известный Измайлов владел в В-ске двумя ресторанами и строил третий. Рестораны назывались соответственно: "Фараон", "Шанхай" и "Сакура". Тем не менее единственную дочь предприниматель привез сегодня в обычную общеобразовательную школу. Ну и что - сам когда-то здесь учился, ну и что - одна из лучших в городе. Да ведь вздумалось же дурище - супруге законной - в пух и прах разлаяться с подружкой - директрисою лицея. Жди вот теперь, пока страсти бабьи поулягутся. Ну да ладно : этот год закончит, а там ресторан открою - и колледж приличный подыскать надобно. В Лондоне, может... Жена, кошка блудливая, туда все рвется, будто б за доченькой на чужбине присматривать, но чует он: караулить придется обеих.
        И, пока таращились пацаны на массивные, с тускло - золотым блеском часы Измайлова, на диковинный, неправдоподобно маленький - "прикинь, с ладонь всего" - мобильник, девочки не отрывали жадных глаз от высоких узких сапожек Виолетты, шоколадно-коричневых, со шнуровкой, от пушистого, длинного сливочно-желтого свитерка, от золотой цепочки с подвеской - черепашкой, от... Да много еще чем можно было восхищаться - один сплошной восторг. Конфетка дорогая в ярком фантике.
        Виолетта далеко выставила вперед левую ножку со слегка развернутым носком и, щурясь в солнечном луче, улыбалась одними уголками губ. По всему заметно - скучала непереносимо. Спорить даже не думала - куда там... С пеленочного возраста уяснила: главный в доме тот, кто деньги приносит. А там, глядишь - уладится все, утрясется, и вернется она из этой лоховской дыры обратно в лицей, где гардеробщица не отказывается принимать шубку лишь из-за того, что та, видите ли, слишком дорогая, и старуха не желает брать на себя ответственность.
        "Ну и отстойник!" - думала девочка с прекрасным именем Виолетта, мило улыбаясь всем сразу и никому в отдельности. Бледные, прыщавые лица, никогда не видавшие ослепительно-яркого неба над южными морями, линялая, растянутая одежка с китайского рынка... Виолетту передернуло: мало ли что может скрываться под такими лохмотьями.
        После того, как Бараныч, пыхтя на каждом слове, представил новую ученицу, спасительная мысль мелькнула у класса: вдруг, ради такого случая, контрольную отменят...
        Громила наклонился к дочке и передал рюкзачок. По кабинету пронеслись восторженные вздохи девочек - тех, кто успел заметить фирменный логотип. Месяц вкалывать их отцам - металлургам на вещичку подобную. Виолетта шепнула папаше что-то на ухо и вдруг - показала глазами прямо на Светку.
        "Чего уставилась, фифа заморская!?" - захотелось спросить Светке. Однако очень скоро ответ она получила.
        - Так, Вахрушина! - зычно объявила математичка, - Пересядь быстренько на третий ряд, к Осипову! Матвеева, у тебя зрение нормальное? Садись с Лисицыным!
        Светка с Настей сидели на третьей парте первого ряда, как повелось с самого начала школьной жизни. Удобное место: у окна, да и цветок хороший в их девятом кабинете рядышком рос - лимонная герань. Их место!
        Никто бы посягнуть не посмел. Еще чего - против Матвеевой переть.
        Да как же так...
        Настя даже не шевельнулась:
        - Почему мы должны пересаживаться, Наталья Юрьевна?! - ее сильный, глубокий голос, казалось, заставил остальных слегка пригнуть головы.
        - Потому что... Вредно для зрения на одном месте сидеть, Матвеева!
        - А почему других...
        - Все! Девочки, быстрее!
        - Не буду Вам мешать, Наталья Юрьевна! - пробормотал директор.
        - В два подъеду! - впервые подал голос "шкаф", обращаясь к дочери; обвел класс чугунным взглядом, и, пригнувшись перед дверью, нырнул в коридор.
        Все выдохнули наконец, а Настя опять:
        - Нам и здесь хорошо видно!
        - Не задерживайте, девочки! Вам еще контрольную писать! - прикрикнула раздраженная математичка. Виолетта в это время отстраненно разглядывала большой плакат, гласивший, что "Математика - гимнастика ума". Перед тем, как присесть в гордом одиночестве за освободившуюся наконец-то парту, достала из рюкзачка пачку влажных салфеток, тщательно протерла и сиденье стула, и крышку стола. В воздухе запах сразу поплыл - тонкий, цветочный...
       
        И Настя тогда громко по поводу виолеттиных действий пару словечек на языке родном сказала - только Светка одна их поняла.
        Контрольную Светка не написала, конечно. Осипов - дебил еще тот, потому и не хотел с ним никто сидеть. Стоило лишь взглянуть разок, как он украдкою, пристроив осколок зеркала к раскрытому учебнику, давит на шее прыщи позеленевшие - желание всякое пропадало не то что с ним общаться, а даже в его сторону смотреть. И несло от него мерзостно - мочой застарелой да плесенью.
        Светка отодвинулась насколько возможно дальше и сжалась, как паучок, подобравший лапки. Некоторые смотрели в ее сторону с сочувствием, многие, особенно девчонки - со злобной радостью. Светку с Настей никто не привечал: не ходили они к одноклассницам на дни рождения, да и к себе не приглашали, пацанам кости не перемывали при любом удобном случае.
        Насчет Насти понятно, а Вахрушина... Странная какая-то: воображает, будто жених у нее имеется. Суженый - ряженый, блин. Да еще - ни больше, ни меньше - мечта всех старшеклассниц, красавчик Соколовский. Видно, мамаша пьяная вниз головой ее часто роняла. Потому и распирало девчонок десятого декабря и от любопытства, и от счастья: наконец-то дуре этой - Светке Вахрушиной - дерьма глотнуть достанется.
       
        Поскрипывали стулья, шуршали страницы, в окна класса заглядывали бледные солнечные лучи. Настя то и дело оглядывалась на подружку, хоть взглядом пытаясь подбодрить, но Светка так и просидела до самого звонка, низко опустив голову. Даже, когда бросила Настя украдкой под ноги бумажку скомканную - не шевельнулась.
        Ничего не хотелось ей, ни о чем не думалось. В сон только тянуло - спрятаться бы куда - нибудь в уголок, подальше от всех...
        А в трех шагах от нее, из - под русой челки, отчаянно блестели глаза Фокса...
       Светка вздохнула. "Глупая я, глупая! Все каникулы зимние впереди, и Саша здесь, с нами! А я о какой-то Виолетте думаю! Да её в третьей четверти, наверно, не будет уже в нашей школе! Хоть бы не было!"
       С этой мыслью она, наконец, заснула, пожелав перед тем мысленно Сашеньке спокойной новогодней ночи...
       Сашка с Женькой, однако, спать пока не легли.
        - Не, братуха, не пойму я! - громко возмутился Женька, и кровать под ним жалобно скрипнула, - Это че получается: какой-нить пра-пра-пра... напортачил, а мы со Светкой - разруливать должны?!
        - Это то же самое, что бежать эстафету: твой результат базируется на пр-ре-дшествующих...
        - Санька, лыка не вяжешь! Зачем пил?
       - Ладно тебе! - хихикнул Соколовский, - Расслабляюсь я! Тошно мне, ты не представляешь как!
       - Че, без курева?
       - Нет, Женька, не в куреве дело, - Сашка тяжело вздохнул и заворочался под одеялом. Дрова в плите давно прогорели, и только из-за железной кованой дверцы уютно светились темно-малиновым жаром последние угольки.
       - Выходит, ты мне полностью доверяешь, Жень?
       - Да! А чё?! - мгновенно отреагировал Вахрушин.
       - А я, Женька, знаешь ли... Я такой... Сволочь я последняя... Я ведь тебе не ска-ска-зал...
       "Ох, ты!" - подумал себе Женька. Он одновременно и ждал, и не хотел слышать это признание. Но ведь Сашка иначе не мог бы поступить, нет у них друг от друга секретов, и если с Любкой Колдун всерьез замутить решил - разве сможет он промолчать? Вездесущая молва доносила, что Сашка с Любкой с репетиций школьных не вылазят аж до ночи. Столько лет вражда меж ними полыхала необъяснимая, а вот - поди ж ты, чем кончилось...
       Сейчас признается Сашка, а Женьке - чего делать? Что говорить? Едва ли помнит она, кто такой - Вахрушин, едва ли взглядом подарит при встрече, да и негде встретиться, даже нечаянно: слишком разные у них пути - дорожки.
       - У тебя было когда - нибудь, Женька, такое, что вообще никому рассказать нельзя? Такое, что никто не поймет, ни один живой человек?
       Из-под кровати послышалось тоненькое возмущенное "тяф-тяфф!" Женька тут же руку опустил, и в ладонь тыкнулся щенячий носишко: мокрый, холодный и любопытный до невозможности.
       Красиво назвали - Арчи. Борисыч заявил, что чистокровной овчарке только такие имена и подходят, никаких тебе Шариков - Тузиков. Отбраковали в питомнике: лапки подморозил, а во всём остальном - правильная собака. Восстановится, ветеринар сказал, при хорошем уходе.
       
        У Арчика спина и лапы - черные, брюшко - светлое. "Место" с первого раза уяснил, на улицу - сам просится. До весны его в избенку жить определили. Избенка у дяди Коли во дворе хорошая, тёплая, инструменты он там держит, а тетя Маша - машинку стиральную. Женька с Сашкой тут и ночуют, благо натоплено, как следует, да и пирогов тетя Маша им с собой завернула изрядно. Все беспокоится, не проголодались бы: парни молодые, аппетит хороший. Ну, да и они и рады стараться - уплетают.
       Сашка коньяка флакон заныкал, и не отобрал бы Женька вовремя - валялся б Казанова колодой дубовой, а так - нормально, несет только пургу всякую:
       - Женька! Же-е-ень! Не спишь? Да не спи, подожди! Почему не спрашиваешь, что в лесу было? Боишься, да? Бои-и-ишься, вижу! Жень, карма - закон природы, от него не денешься никуда, понимаешь!? Оно в человеческой крови сидит, хрен ты ее вытравишь оттуда! Даже глубже, чем в крови, как бы тебе получше объяснить... Ну, в генах, что ли... Ты меня понял, да? Но, ты представляешь, Женька, эту информацию все - таки можно стереть! Полностью! Помнишь, как в компьютере: нажал "delete" - и стер! Чистый лист, Tabula rasa! И потом забивай туда все, что хочешь! Слышишь, Женька, не будешь ты больше ни за кого отвечать! У меня получи-и-и-лось! Жень, ты уснул, что ли?
       - Нет! - отозвался Вахрушин, - Ты так орешь - мы с Арчиком щас оглохнем!
       - Нет, ты мне все-таки не веришь! Ты просто боишься поверить! Ты ведь почувствовал что-то, скажи! Скажи!
       Запинаясь от внезапно накатившего смущения, Женька пробормотал с неохотой:
       - Ну...
       И далекий тот летний день, и кривой карагач у подъезда, и огоньки зеленые в зрачках - этого, конечно, не смог бы забыть, при всем желании. Равно как и много других случаев, из-за которых Колдуном окрестили Соколовского в школе, а Настя Матвеева уважительно произносила... А, хрен запомнишь, какое именно цыганское слово. Сашка без ошибок погоду предсказывал, вещи потерянные находил, да и не перечесть всего.
       Что самое странное - сам Женька перестал воспринимать способности друга как нечто необыкновенное, неестественное. Они просто слились в одно целое с личностью Сашки, как запах смолы, нагретой солнцем, сливается с птичьей трелью и летним ветерком, стали частью женькиной собственной жизни - ни забыть, ни вырвать... Да по любому вопросу - к Саньке, само собой! Светка закашляла, препод в шараге на лапу требует, джинсы мазутом заляпал - всё, всё к нему.
       Особенно помнилась Женьке история с тем самым преподом: ну ни в какую - вынь ему да положь зимней резины полный комплект. Через Женьку всё: он ведь староста . Пацаны скинулись кой-как. А тот - не унимается: то видик ему, то вообще заявил - стройматериалы, мол, нужны, на дачу. И попробуй, пикни - такое устроит...
       "Будет ему дача!" - ухмыльнулся Сашка.
       У Коляна глаза побелели, когда утром в понедельник чуть с ног Женьку в коридоре не сшиб: "Слышь, чё?! Васильич тачку вчера раздолбал! Вся в лепёшку!"
       А когда Васильича увольняли через месяц - за пьянку беспробудную - припомнил Женька сашкины слова, да и не по себе стало. Хотя - заслужил Васильич!
       Однако сейчас волновало Женьку совершенно другое: про Любку-то, про Любку когда Казанова признается?!
       - Жень, послушай меня! - продолжал меж тем Сашка заплетающимся голосом, - Я уверен сейчас, что в жизни ни одна мелочь просто так не случается. И то, что мы встретились с тобой, это... Наши жизни связаны, мы все время рядом будем, я вижу так, понимаешь!?
       - А Светка? - вдруг вырвалось у Женьки.
       - И Света тоже...
       - Ну...- по голосу ясно было, что Женька улыбнулся широко и радостно: нечасто возникала улыбка такая на его лице, - Если ты на Светке женишься...
       Колдун, как сперва показалось Женьке, окончательно отрубился, провалился в тяжкий хмельной сон, даже дышать перестал. Тишина навалилась. И вдруг ответил вполне связно:
       - Если бы я когда - нибудь женился, то только на Свете... Но - нет...
       - Ладно, Санька, пошутил я!
       - А я - серьезно, Жень... Никогда и ни на ком. Потому что, Женька, не так все со мной. Не так!
       - Че не так?! Не понял!
       - Да вообще - все... Не могу я тебе рассказать, Женька! Даже тебе...
       - В больницу, что ли, ходил? Че тебе сказали?!
       - Никуда не ходил! Не могу я тебе сказать... - Женьке показалось, что друг заплачет сейчас. Пьяными, горькими, вымученными слезами разревется, с надрывом. Как бывает иногда - алкаши прожженные в минуты редкие просветления искренне горюют на родной могилке. Женьке сделалось весьма не по себе.
       - В больни-и-и-цу! - протянул Соколовский, - Эх, Женька, Женька! Если б ты только знал, какой я на самом деле, кто я на самом деле...
       - Брат мой, вот кто! - оборвал Вахрушин, - Хорош трепаться, короче! Крышу чистить собирались - помнишь? И быка резать будем, слышь, Санька?!
       - Быка-а-а... Крови много будет... - забормотал Колдун еле слышно: все ж таки сморил его коньячок.
       - Будет, Санька! Спи!
       - Кро-о-вь... Это чудо, ты понимаешь?! Там, в ней, все... Жизнь наша, судьба наша, душа - всё! И Сила, Си-и-ила, понимаешь! - Он так и произнес это слово, что ясно стало: не "сила", но - "Сила", - А ты знаешь, какая у тебя кровь, Женька?!
       - Третья положительная.
       - Уверен?
       - В больнице сказали.
       - Э-э, не знаешь! Она у тебя чистая теперь! Ты теперь весь - чистый - чистый! Ты теперь столько сделать можешь...
       - Блин, Колдун, спи уже! Завтра в баню сходим - будем чистые, без базара!
       Сашка перевернулся набок, разом собрав на себя все одеяло. Женька поднялся, босиком прошлепал к плите по теплым, гладкокрашеным половицам. Последние малиновые искорки подмигнули из бархатно - угольной черноты за железной кованой дверцей. Женька зевнул, потрепал за ухом доверчивого Арчика. Эх, жалко - дома собаку не заведешь...
       Когда - то давно Светка глупенькая котенка с улицы притащила: пушистого, в черно - белых пятнах. Неизвестно, чем и сколько раз досталось бедолаге безымянному: Женьки со Светкой дома не было, но то, что мать кипятком добавила - сам догадался пацан. Была у Нинки Вахрушиной привычка такая, всем соседям известная. Даже черным котам Васьки - алкаша временами попадало.
       Под боком мусорного бака, в сероватых сумерках углядел бесформенный грязный комок. Счастье, что Светка не видала, а то бы...
        "Позвоночник перебит. Мучается" - сказал Мишка Архипов и протянул было руку... "Я сам..." - с трудом выговорил Женька...
       Женька хруст под пальцами запомнил, мерзкий холод клубком глубоко внутри живота... С тех пор даже думать себе запретил о четвероногих друзьях. На рынке в каждом ларьке собак да кошек прикармливали охотно: сторожа и мышеловы исправно службу несли. И каких пород тут только не встречалось, каких симпатичных мордочек! А на другом базаре, в южном конце В-ска, наоборот - ни одной зверушки, зато корейцы за прилавками. А потому Женька корейцев "любил" крепче, чем Витька Лобов - международный сионизм...
       Сашка завозился, забормотал что - то во сне. "Карим" - послышалось Женьке. "Старикашка вонючий" - сам не понимая, отчего Женька думал о незнакомом, давно умершем узбеке со смесью досады и раздражения. "Забил Саньке башку разной херней..."
       Вдруг, сам от себя подобного не ожидая, Женька поддел ногтем присохшую корочку на локте. Крохотная горошина крови в полутьме выглядела совершенно черной. Кровь как кровь, ничего особенного. Лобов всегда выясняет: чистая - нечистая, русская - нерусская. То-то он докапывался, когда Женьку из больницы выписали. Неизвестно, мол, чью кровь тебе, Вахрушин, перелили, и кто ты есть теперь. Небось, самому Витьке, ежели приспичит - так и мочой ослиной не побрезгует.
       Кулак привычно зачесался у Женьки: по стене едва не стукнул, да бдительный Арчик: тут как тут. Подскочил, напружиненный весь, в глазах - два больших вопроса желтыми огоньками светятся. "Где враг?! Кого хватать?!" Толковый помощник у дяди Коли вырастет, подумал Женька и внезапно решил: будь что будет, а с Сашкой обязательно переговорить надо. Сашка непременно его поймет, это ведь - Сашка, не кто - нибудь. И потом... Женька решил не думать про "после", но, если выяснится, что у Казановы с Ней что-то серьёзное...
       Тогда...
       Тогда просто исчезнет из мирового пространства маленькая Вселенная, из трех планет состоящая, разлетятся в бесконечность ее одинокие осколки; будут вечно витать, временами напоминая о себе острой, не тупеющей с годами, болью, картинки из прошлой жизни.
       Там - холодный поток по спине с растревоженных после дождя веток. Там - треск малинника да дымчато-сизый полумрак соснового леса, где мшистый покров земли на диво прочен и упруг: след человеческий исчезает вмиг.
       Там - коршуна нереально медленный полет, когда, на спине лежа, впитываешь всем телом жар старого камня, а лежал камень тот миллионы лет до тебя, и так же, может быть, валялся на нём какой-нибудь пацан, и небо, отражаясь в его глазах, тёмно-серым становилось.
       Там - марево тумана по утрам над Озером, и свет солнечный в капле росы, на восемь цветов поделенный. Хотя, Женька знал - на семь надо, в общем-то, но видел - восемь: между оранжевым и красным существовал ещё такой, который сам для себя называл "огненным".
       Конечно, никому и никогда в том не признавался: ещё чего, скажут, с катушек съехал. Потом - Сашке сказал всё-таки, а Колдун засмеялся - "Да их тьма, Женька, цветов этих, даже слова для каждого не подберёшь! Вот, смотри - красный, да? Земляника в траве светится - одно, солнце на закате перед ветреным днём - другое, а, когда Исаева директор застукал - помнишь, какого цвета лицо у Ваньки было?"
       Ещё бы Женька не помнил! Исаев как раз картинку препохабнейшую на двери директорского кабинета маркером рисовал, а тут - Баран Бараныч, который в гороно уехал, неожиданно возьми да вернись. Кое-кто знал, конечно, да только Ваньку не предупредили: сам-то он всю дорогу всех сдавал учителям, вот и поплатился. И рожа у него, реально, была тогда красная до невозможности. Не стыдная - досадная. Досадно красная. И каждый раз такой становилась, едва Бараныча встречал в школе или секретаршу: картинка-то про них двоих была.
       Сашка, помнится, хохотал до слёз, потому как на полном серьёзе заявил Женьке: у директора с секретаршей быть ничего не могло, просто потому, что не могло. "А ты точно сказать можешь, если у кого-то с кем-то было? - заинтересовался Женька, - Даже если один раз?" "Конечно! - ухмыльнулся Соколовский, - Это же самое элементарное!" Женька смолчал тогда: и без Колдуна всей школе известно, с кем Козлова мутит, остальные парочки Женьку не очень интересовали.
        "Интерес тоже сильно заметно" - уточнил Сашка. "Какой такой интерес?" "Сам знаешь какой! Вот Маринка Селиванова, например, тебя во сне видит, и даже..." "Чегооо?! - взвился Женька, - Чего - "даже"?!" "Ты подошёл бы к ней хоть раз, Женька - не пожалеешь!" - смеялся Соколовский, и искорки зелёные танцевали в коварных его глазищах. Женька сопел, краснел лицом да молчал. Колдун, елы-палы! Сны он чужие смотрит! А Женька - и собственных-то ни разу в жизни не видал!
       А теперь вот - задать надо вопрос. Надо. И Женька лучше с моста бы спрыгнуть предпочёл сто раз подряд, чем спрашивать у Сашки одну вещь.
       За плотно задёрнутыми белыми занавесками звенит белая морозная ночь. Сашка временами тяжело вздыхает во сне, и тогда кудрявая его голова быстро мечется по подушке. Женька давно привык, что Колдун во сне постоянно чего-то шепчет, а бывает, кричит даже, только не по-русски всё. Женька понимает только: "Всевышний", "судьба", "смерть". Карима своего зовёт, ни дна тому, ни покрышки!
       Серьёзно с Ней или нет? Гулко стучит кровь в висках... Мало ли чего болтают.... А вдруг с Любкой та же история, что и с прочими? Слёзы, признания, потом эта, как её - исповедь...
       Вконец обнадёжив сам себя, Женька взял старую телогрейку, прилёг на узенький край кровати, который ещё оставался свободным возле пьяного друга, и почти сразу же провалился в свой привычный сон, без единого проблеска сновидений.
       Арчик тщательно обнюхал его руку, внимательно посмотрел, смешно наклонив голову набок, переваливаясь, заковылял к порогу.
       Кончалась ночь, и начинался новый год. В тот год решалось многое...
     Глава 21

 
     Новый год

 
     Сашка выглядел рассеянным, не глядя, тыкал вилкой в еду, а есть - забывал. Лишь коньяк подливал настолько часто, что Борисыч всерьез забеспокоился. Однако у парня пальцы не дрожали нисколько, и голос - тоже. Ладно, в конце концов, мать родная рядышком сидит - так пускай и замечания делает, если нужным посчитает.
     Сашкина мама, однако, как отметили про себя все, за столом новогодним сидящие, выглядела сегодня на удивление молодой, красивой и беззаботной, улыбалась каким-то мыслям своим, опуская на глаза длиннющие ресницы - это от нее Сашке такие в наследство достались - медленно тянула весь вечер один - единственный бокал шампанского.
     "Чё - нить хорошее загадала. Для Саньки, наверно" - подумалось Женьке. Другой причины ему отчего-то на ум не приходило.
     - Кто со мной на перекур? - спросил дядя Коля, когда смели со стола салаты с закусками - эх, аппетит разыгрался на свежем - то воздухе - а тетя Маша отправилась за горячими голубцами.
     Кивнул было на Сашку, но парень болезненно поморщился, а Женька довольно усмехнулся:
     - Бросил он, дядь Коль! Марина сказала вдруг:
     - Я тоже... Бросила! - и тонким плечиком пожала: простите, мол... Чуть ярче обычного блеснули на узком точёном лице ее выразительные карие глаза, про которые одна местная старушенция выразилась: "Ну, чисто коровьи!" Щеки сами собою - не от спиртного - полыхали румянцем.
     Если бы Светка не была сегодня расстроенной такой, услыхала бы, о чем разговорились за тонкой дощатой перегородкой кухни две женщины далеко за полночь, когда над землею расцветали цветы фейерверков, и улицы городов гудели толпами народа.
     ... - Мы в девятом классе тогда учились... - тихонько, вполголоса откровенничала тётя Маша, - Лет нам, получается, по четырнадцать - пятнадцать было... В апреле снег вовсю лежал, и лед на речке не потрескался еще. Зимы-то у нас, в горах, настоящие раньше стояли: как мороз сорокаградусный стукнет - недели на две, а уж летом - жара так жара. Правду говорят: меняется климат...
     Так вот, может, помнишь - школьников к общественно - полезному труду привлекали, обязаловка была такая. Послали нас, девчонок, на свиноферму. Сама понимаешь - весело... Грязища, вонь, холодина, свиньи голодные верещат... Крыша, полы прогнили, корма разворовали...
     Промучились мы с полчаса, а там тетеньки и говорят: бегите, девки, домой - греться, а то греха потом не оберешься с вами - замерзнете в колотушку, простынете, отвечай потом за вас. Мы радостные такие - рванули. А мне как раз по нужде приспичило... Извини, Марин, что я за столом упоминаю.
     - Ничего страшного, Маш, рассказывай!
     - Ступайте, говорю, девчонки, догоню. И, нет, чтоб поближе пристроиться: все равно никто б не увидал, да и сумерки... Нет - черти понесли до леска, за сотню шагов. Помню только - остановиться собралась, шаг последний сделала...
     На несколько секунд в кухне наступила тишина. Наконец, Марина несмело помешала ложечкой остывающий травяной чай, что заварил Сашка по своему особенному рецепту. До чего жаль ей было Машу - а что тут поделаешь...
     - Я не помню, сколько пробарахталась, - продолжала рассказ тетя Маша, - Девчонки уж до тракта добрались, а там, как раз - лесовозы колонной шли, шумели сильно... Сперва молчала: думала, вот стыд-то какой, выберусь сама потихонечку. А ноги как будто дернул кто - то оттуда, снизу, резко так. Раз - и по пояс провалилась. Руками за кочки, за траву мерзлую хватаюсь - и еще глубже. Тут деваться некуда - кричать пришлось, сколько сил хватило. Уж чего я только не передумала тогда. Представила, как искать будут, следы увидят, а потом выудят баграми из вонючей жижи... Почему-то умирать даже не так обидно казалось, а обидно - что грязную найдут, вонючую. И родители увидят, и Коля узнает: он мне уж тогда нравился, да у него невеста была. На меня, малявку, и не глядел никогда.
     Еще стыдно было перед милиционером нашим: вот, думаю, материть будет меня, дуру непутевую. Там ведь вонь такая стояла - не приведи Господи! Ой, Марин, я опять! Ты извини! Потом только узнала, что это за яма была: дохлятину всякую много лет туда сбрасывали. Ох, как вспомню иногда, прямо леденеет внутри все!
     - Мой Сашка спросил бы обязательно, - решилась Марина прервать очередную мучительную паузу, - Спросил бы сейчас, кому и сколько дали.
     - Что ты, Марина?! Какое там "дали"! Речи о том никто не вел! Я сама больше всего боялась, что наругают! Председатель потом, правда, велел яму засыпать. Два КАМАЗа щебенки вывалили, а толку!?
     - До сих пор - яма? - испугалась Марина.
     - Нет, за столько лет сама, говорят, обвалилась. И сам колхоз вскоре тоже развалился. Вот так. Меня тогда девчонки вытащили. Вернулись, заволновались. Лесину здоровенную приволокли - хватайся! Я уж ни рук, ни ног не чуяла... Так вот что я тебе скажу, Марина - даже не сомневайся! Судьба ведь не всем дает. Я всю жизнь промучилась, не дай Бог никому! Ой, Мариночка, не дай Бог!
     - Ты лечилась где - нибудь? - осторожно, словно трогая больной зуб у пациента, спросила Марина.
     - С неделю в больнице подержали, потом я сама домой запросилась. Мы тогда о таких вещах... Ну, сама понимаешь, о каких, даже заикаться не смели - стыдным считалось. Сейчас думаю - дура какая, вот дура - то! Каждый месяц - хоть вешайся, приходилось в медпункт бегать, уколы ставить. Терпела - куда деваться! Думала - пройдет со временем, обойдется.
     И в первый раз надеялась, и во второй, и в третий... А Коля дом торопился достроить. Вот, достроил... "Лучше б не достраивал! Все равно пустой стоять будет!" - это я на него накричала, после того, как нам в республиканском центре сказали - бесполезно, мол, время упущено. И не стали мы больше пытаться.
     Тетя Маша всхлипнула, и ложечка в стакане отозвалась мелким стеклянным звоном. Тяжко говорить было, тяжко. Даже спустя столько лет. Марина тихонько прикоснулась к ее руке:
     - Маш, ты прости, я просто не знала, с кем поговорить! Мамы нет давно, родственников тоже, а на работе... На работе лучше помалкивать. Мне так страшно... В моем возрасте все - таки...
     - Марин, какой еще "возраст"?! Ты о чем?! Михаил у тебя - надежный мужик, порядочный, сразу видно. Да он от счастья с ума сойдет!
     - Боюсь, как Сашка отреагирует...
     - А что - Сашка? Умный, современный парень! Не успеешь оглянуться - свою семью заведет. Не думай ты, кто чего скажет, кто как посмотрит! Жизнь - она ведь быстро пролетает, Марин! Ой, как быстро! Женька вроде бы вчера только через заборы прыгал, а теперь - взрослый совсем... Как хорошо, что они со Светочкой приезжают, радость такая на старости лет!
     - Да уж прямо - "на старости"! А раньше вы с Вахрушиными совсем не общались?
     - Из-за Вальки все! - фыркнула тетя Маша, причем слово "Валька" прозвучало, будто матерщина.
     - Помнишь, про невесту Колину я рассказывала? Та самая Валька и есть, на всю деревню первая бл***, прости Господи! Грех, конечно, так про человека говорить, но ведь так и есть! И была эта Валька прямо загадка природы. Чего мужики находили в ней - никто понять не мог: морда лошадиная, ноги кривые, три волосинки рыжие на голове трепещутся. С шестого класса по избенкам, огородам с парнями валялась, никого не пропустила. Фу, до сих пор вспомнить тошно!
     А Кольку моего она давно приглядела: мало того, что семья порядочная, так и сам - парень видный, непьющий, на соревнования спортивные ездил постоянно. Девки с ума по нем сходили, да девки-то все красивые. И чего эта змеища сотворила с ним, приворожила, что ли, не знаю! Жениться на ней собрался.
     Самое интересное - двоюрник-то Колькин - Женькин отец - туда же: запал на лахудру эту. Будто ошалели два брата, родители боялись - не изувечили бы друг дружку. А Валька, сучка такая, неделю с одним, неделю - с другим, потом по - новой. Все Речное гудело: гадали, чем дело кончится. Это до армии еще было.
     А потом, когда Коля с Афгана вернулся, не знали, как сказать ему, что Валька с Димкой в В-ске живут, в одном общежитии, комбинатовском. Только зря опасались: Коля отцу с матерью так и заявил: "Пошла она..." куда подальше, в общем. В первую же субботу в клубе появился. Просто - у стенки постоять, с костылем в обнимку.
     - Ты, наверно, тоже прибежала? - весело уточнила Марина.
     - Да! Он дома три года не был: то война, то по госпиталям. У него ж не только нога... А я выросла - он меня и не узнал. Спрашивает у парней: откуда, мол, такая краля взялась, городская, что ли. Ему объяснили: это ж Машка, которая в яме плавала. Вечно напоминали про ту яму проклятую. Не то, чтобы в открытую, но все равно, Марин: не скроешь в деревне ничегошеньки.
     Парни многие ко мне подкатывали, да только ничего серьезного не выходило. Мамаши вразумляли: зачем тебе такая ущербная, кто ее знает, вдруг придется мучиться всю жизнь. А мне как-то без разницы было: я Колю ждала, а уж больного ли, здорового - неважно. Так вот, Мариночка, мы с тех пор не расстаемся.
     Димка - как оборвал: не писал, не ехал. Потом - сообщает вдруг: женился, квартиру от Комбината получил. В гости они с Ниной один раз только приехали, когда Женьке полгода исполнилось. Родня собралась, сели, выпили, нормально вроде. А все равно: Коля с Димкой друг на друга косяка давят. Оба, наверно, Вальку вспоминают. Делили - делили, а ни одному не досталась!
     - Валька что, другого нашла?
     - Ой, да если бы другого! Оказывается, после свадьбы долго еще Димка до нее бегал, пока она в цеху работала. Потом на курорт прокатилась - заразу привезла. Врачи давай всех трясти, кто с ней связь имел, на Комбинате раньше строго с этим было. Вот тогда только Димка от нее отвязался.
     Больше в Речном не появлялась ни разу, родителей без нее хоронили. На Север подалась, говорят. Ну, туда и дорога. Жива ли, нет - кто ж ее знает! Дом стоит, разваливается - не нужен никому. Не поверишь, у нас с Колей за всю жизнь ни одного скандала не было, а вот другие бабы до сих пор, как с мужьями поцапаются - Вальку припоминают.
     Давно прошло, да быльем поросло, добро ли нам, дурням старым, вспоминать! Теперь, по закону жизненному, детям переживать пора дела - то сердечные. Вон, у Нинки с Димкой ребятишки совсем большие выросли. Ох, Марин, обидно за них! За Светочку особенно. Котенок зашуганный, глядеть больно!
     Нет, не пойму, когда говорят, что сверху, мол, виднее, кому детей рожать, кому - нет. Может, грех большой, а я все равно не согласна. Не любит Нина своих, не любит... Про Димку молчу, но она - то! Мало того, Марина, ты и сама видела, - тетя Маша запнулась было, выговорить не решаясь тяжкую истину, однако ж произнесла, - Ненавидит она их! За что можно детей собственных ненавидеть - не понимаю! Понимать отказываюсь...
     В ту новогоднюю ночь в уютном уголке, за доброй печью, дышащей теплом и хлебным духом доходящего теста, Светка тоже долго не могла уснуть. Подтянула к подбородку худенькие коленки и пыталась справиться с чем-то невидимым, что, как плотный ком ваты росло внутри, билось, рвалось наружу... Девчонка понимала: выпусти она этот комок - слезы хлынут ручьем, нипочем не остановишь.
     Тотчас примчится тетя Маша, и, что уж самое страшное - тетя Марина, и тогда не сможет Светка смолчать о своей беде, все-все-все, глупенькая, выложит. Нет - нет, никак невозможно допустить!
     Вертятся в голове слова, которыми называли ее одноклассницы, вертятся и уходить не собираются. Тугая пружина, в которую превратилась душа, неминуемо грозит распрямиться, лопнуть со вселенским звоном.
     Бесшумно прокрался по одеялу кто-то невидимый, почти невесомо вдавливая мягкие лапы, потом щеку слегка пощекотало, а над ухом довольно заурчал живой моторчик.
     - Муська, Мусенька... - прошептала Светка, против воли высунув руку из-под одеяла и разжимая пальцы, чтоб погладить пушистую хозяйскую любимицу, - Ох, Мусенька, если б ты знала... Хорошая ты моя кисонька, хоро..., - тут Светка закусила губы, чтобы уж точно не разреветься в голос.
     Ласковая серая кошка, само собою, знать и понимать не могла мысли мелко дрожащей девочки - подростка, которая даже при звере бессловесном не посмела облечь их в слова. Все ж уверены люди, сами при том ни разу в шкуре звериной не побывав, что знают доподлинно и точно, каким видится мир братьям нашим меньшим, что переживают они внутри себя, да и переживают ли. Светке казалось отчего-то - именно эта кошка понимает, абсолютно все понимает.
     Муська меж тем, не переставая мурчать, прохаживалась туда - сюда, подставляя под ладонь то голову, то спинку, то мягкие бока, и в звуках тех ясно слышалось: "Тер-р-р-рпи! Все будет хор-р-р-рошо! Тер-р-р-рпи!" Светка и так - терпела. А куда деваться?
     Неприятности начались промозглым пасмурным утром десятого декабря, и такие, что Женьке не пожалуешься: это ведь не курточка, сигаретой в раздевалке прожженая. За те дырки-то пацаны из седьмого "Б" до сих пор, как Светку в коридоре увидят - боком, боком, и тикать.
     А десятого декабря она, бледная, слабая еще после болезни, разглядывала тупо цифры, сгорбясь над тетрадью и не могла сообразить - почему у нее ответ ни один не сходится.
     - Ну, вот смотри! - в который раз загудела над головою Настя, - Если в начале скорость равна нулю...
     - Насть, я не напишу! Опять двойка будет...
     - Ай! - отмахнулась Настя, - Велика беда! У Фокса спишешь!
     Сегодня снова предстояло испытание: контрольная по математике. Светка всхлипнула: тему она так и не поняла. Тот, кого называли Фоксом - Костя Лисицын - пацан нормальный, матом не кроет, и куревом не воняет от него, а учится лучше всех в классе, оттого не любят его остальные мальчишки, не принимают в компанию. Лишь на контрольных и вспоминают. Списать даст без вопросов.
     Вот и сейчас чувствует Светка: опять он волосами завесился, то и дело ей в спину из-под длинной челки взгляды кидает. Ругали без конца за эту прическу нелепую и учителя, и директор, а толку - никакого. Только после того, как с шестым "А" психолог московский позанимался - сперва со всем классом, после - с каждым еще наедине поговорил, Фокс стал иногда лицо показывать.
     Ох, и боялась Светка того психолога... Про спецов подобного уровня и слыхом не слыхали в в-ских школах. У них психологичкой подрабатывала вечно задерганная тетенька, мать-одиночка с тремя детьми, а вообще - труды у девчонок вела. Вернее - они фартуки - полотенца для столовой шили, а она - заказчиц в подсобке принимала.
     Как водится, подростки настращали друг друга, никто первым идти не хотел. Говорили, в восьмом "Б" классе пацана после беседы сразу в интернат для недоразвитых отправили, кого-то - в милицию на учёт, а двое девчонок признались, что они... В общем - дрожали все, даже самые смелые пацаны.
     Им почему-то казалось - сейчас самое тайное, стыдное, ухороненное от посторонних глаз в уголках памяти, будет выставлено на всеобщее обозрение, разобрано по частям. А если ответишь не так хоть на один из заведомо коварных вопросов - тут тебе и направление в психушку готово. Ой, жуть! Спасите - помогите!
     - При-дур-ки! - во всеуслышание заявила Настя Матвеева, качнула серьгами и бесстрашно скрылась за дверью.
     - Ну, правильно! - зашептались девчонки, - Ей-то чего бояться, она сама кого хочешь напугает! Порчу наведет!
     Настя вышла быстро - соскучиться не успели. Ее тут же окольцевала плотная толпа, жаждущая информации.
     - Фигню всякую показывал, - пожала плечами разочарованная Настя, - Пятна какие-то черные. Спрашивает, что видишь.
     - А ты чего?! - разом выдохнули остальные.
     - Ничего. Говорю - не вижу ничё особенного. Клякса, и все!
     - Кто следующий? - раздался приятный бас из-за двери.
     И тогда представила Светка, что Саша рядом с ней стоит, улыбается. Взяла она его за руку и перешагнула порог кабинета. Страх мгновенно испарился, даже смешно стало, как можно бояться такого глупого, смешного толстого старика.
     - Света, это твой рисунок? - спросил психолог, выдергивая листочек из кучки на столе. Вчера они всем классом задания выполняли. Ну, например, семью свою надо было нарисовать...
     - Да!
     - У тебя есть брат?
     - Да! - Светка слегка улыбнулась.
     - А сколько ему лет?
     - Семнадцать.
     - И младшая сестренка?
     - Не-е-т! - растерялась девчонка, - Сестры у меня нет!
     - А кто эта девочка рядом с тобой?
     - Это... - Светка опустила глаза и замолкла.
     Света, ты хотела бы, чтоб у тебя была младшая сестра, да?
     - Нет! - совершенно искренне ответила Светка.
     - Света, кто изображен на рисунке? - профессор медленно снял огромные очки с дымчатыми стеклами, вдруг резко повернул листочек и уставился Светке прямо в лицо круглыми блёкло - голубыми глазками. Она почувствовала, как нахмурился за ее спиной воображаемый Сашка.
     Нарисованные не очень умелой детской рукой, на ярко - зеленой лужайке стояли пять фигурок: одна высокая, с темными кудрявыми волосами - мужская, рядом - женская, в длинном синем платье, и три детские. Девочка постарше, удивительно напоминающая саму Светку и еще одна - чуть меньше ростом. Все четверо окружили совсем маленького мальчика и смотрели, насколько можно было определить, на огромную стрекозу, которая важно восседала на его раскрытых ладошках. На заднем плане возвышался трехэтажный каменный дом, а перед ним - высокие деревья, качели, ярко - зеленая трава... Празднично - голубое небо, желтые и красные цветы, улыбающиеся лица с тщательно прорисованными чертами.
     Ни капельки черного, серого или хотя бы коричневого цвета в рисунке заметить было невозможно, и это обстоятельство удивило профессора. Веселый, жизнерадостный рисунок. Слишком жизнерадостный. Насколько он успел узнать, девочка росла в неблагополучной во всех отношениях семье: оба родителя, по словам учителей, пили часто и подолгу, со всеми вытекающими последствиями.
     - Я нарисовала то, что Вы сказали - свою семью.
     - Очень хорошо, Света! Скажи, пожалуйста, где на этом рисунке твой брат?
     - А его здесь нет! Он далеко живет, - вдруг произнесла Светка слова, которые неожиданно пришли ей в голову.
     - А-а! - весело отозвался профессор, уже понимая, в чем дело, - Здорово! А где он живет?
     - В Америке! - как нечто само собой разумеющееся, поведала Светка. Разговор этот тупой начал ей надоедать. Сидит старикашка, фигней страдает, одет в хорошие шмотки, и часы дорогие. За что ему люди платят - непонятно. Хотя, наверно, они - еще тупее.
     - Значит, Света, твой брат живет в Америке. А кто же изображен на рисунке?
     "Старый козел! Сто раз спросил!"
     - Моя семья!
     - Очень красиво! - охотно подхватил профессор, - А где находится этот дом? В В-ске?
     - Нет, он далеко находится, в другой стране! На большом острове!
     Светка почувствовала, что ещё чуть - чуть, и она всё выложит перед этим старикашкой: и про любовь свою, и про предсказания. А если проболтается - не видать ей счастья, как своих ушей. "Сашенька, помоги!" - взмолилась она мысленно.
     Психолог удовлетворённо кивнул и быстро застрочил что-то в блокноте.
     "Уход в мир фантазий, комплекс тайной принцессы... " Улыбка ангела, чистый взгляд - была в его практике однажды такая же фея. Задушила колготками пятимесячного братишку, закопала в подполе, изобразила похищение... Сколько труда стоило "расколоть".
     Как наслаждалась она вниманием всего городка, пока шло следствие... И даже потом, когда призналась в содеянной жути, все улыбалась, будто королева, раздающая милости... Крайне опасный тип личности. И ведь как похожи - просто одно лицо! М-да, хорошая получится иллюстрация к незавершённой книге...
     - Светочка, очень приятно было с тобой пообщаться, - расплылся клейкой лужицей столичный специалист, - Рисунок мне оставишь?
     - Нет! - отрезала Светка. Теперь она вспомнила: этот дом, и людей на лужайке видела она однажды. Во сне. Тогда, под старой липой, когда впервые осознала, как сильно любит Сашу...
     - Хорошо, можешь идти! Ты умница! Следующего позови!
     Осипова толкали в дверь чуть ли не всем классом, а, когда, едва успев зайти, он выскочил наружу с перекошенным, позеленевшим лицом, дети увидали, как медленно, хрипя и пуская ручейки слюны, грузный профессор валится набок. А как же: осиповские сопли созерцать - то ещё удовольствие, кого хошь заштырит, а уж вонь от него...
     Больше московского психолога в В-ске не видали....Зато появилась другая напасть со звонким именем Виолетта...
     Громкий галдеж отвлек Светку от воспоминаний о психологе. Десять пацанов гроздьями зависли на подоконниках, толкаясь и присвистывая от возбуждения:
     - Э, позырьте, какая тачка!
     - Салон кожаный, зашибись!
     - Пацаны, а чья это?
     - Чё, дебил, что ль?! Измайлова!
     - Слышь, Серый, стоит, как два "мерина", наверно?!
     - Больше!
     - Не, если старая модель, тогда - да, а этот, смотри - из последней серии!
    
     Лоси здоровенные, а до сих пор - одни машинки на уме. Светка нахмурилась, отвернулась и попыталась сосредоточиться на задаче. Как много она пропустила... Привычно кружилась голова, перед глазами плясали черные точки. Она не сразу заметила, что в классе как-то мгновенно возникла тишина, и подняла глаза лишь, когда раздался переливчатый голосок молодой математички, по совместительству - королевы эльфов Запретного леса, хотя последний факт, к ее великой печали, совершенно не волновал ни коллег, ни начальство.
     Вслед за Натальей Юрьевной под визгливую сирену звонка вкатился красный, вечно сырой директор: потел бедняга непрестанно, потому каждый день по два раза переодеваться полностью приходилось. Вот и сегодня - только первый урок начинается, а спереди и сзади на брюках уж расплылись темные пятна. Хихикнуть, однако, не посмел никто, потому как на пороге возник мужик из породы тех, кого в просторечии "шкафами" именуют. Таким бы отец Светкин мог стать, кабы не пил, да в тюрьме не сидел, жрал вволю да на серебристом джипе с кожаным салоном раскатывал.
     Виолетта явно не в папашу удалась: изящная, тоненькая, холодные светлые глаза, оттенка утреннего морозного неба. Взгляд незнакомки быстро обежал класс и остановился прямо на Светке. Светка поежилась невольно: пронзительно-красивая девочка смотрела на нее, как на некую паршивую букашку, по недомыслию попавшую на парадную скатерть, неуместное, уродливое существо.
     Всем известный Измайлов владел в В-ске двумя ресторанами и строил третий. Рестораны назывались соответственно: "Фараон", "Шанхай" и "Сакура". Тем не менее единственную дочь предприниматель привез сегодня в обычную общеобразовательную школу. Ну и что - сам когда-то здесь учился, ну и что - одна из лучших в городе. Да ведь вздумалось же дурище - супруге законной - в пух и прах разлаяться с подружкой - директрисою лицея. Жди вот теперь, пока страсти бабьи поулягутся. Ну да ладно : этот год закончит, а там ресторан открою - и колледж приличный подыскать надобно. В Лондоне, может... Жена, кошка блудливая, туда все рвется, будто б за доченькой на чужбине присматривать, но чует он: караулить придется обеих.
     И, пока таращились пацаны на массивные, с тускло - золотым блеском часы Измайлова, на диковинный, неправдоподобно маленький - "прикинь, с ладонь всего" - мобильник, девочки не отрывали жадных глаз от высоких узких сапожек Виолетты, шоколадно-коричневых, со шнуровкой, от пушистого, длинного сливочно-желтого свитерка, от золотой цепочки с подвеской - черепашкой, от... Да много еще чем можно было восхищаться - один сплошной восторг. Конфетка дорогая в ярком фантике.
     Виолетта далеко выставила вперед левую ножку со слегка развернутым носком и, щурясь в солнечном луче, улыбалась одними уголками губ. По всему заметно - скучала непереносимо. Спорить даже не думала - куда там... С пеленочного возраста уяснила: главный в доме тот, кто деньги приносит. А там, глядишь - уладится все, утрясется, и вернется она из этой лоховской дыры обратно в лицей, где гардеробщица не отказывается принимать шубку лишь из-за того, что та, видите ли, слишком дорогая, и старуха не желает брать на себя ответственность.
     "Ну и отстойник!" - думала девочка с прекрасным именем Виолетта, мило улыбаясь всем сразу и никому в отдельности. Бледные, прыщавые лица, никогда не видавшие ослепительно-яркого неба над южными морями, линялая, растянутая одежка с китайского рынка... Виолетту передернуло: мало ли что может скрываться под такими лохмотьями.
     После того, как Бараныч, пыхтя на каждом слове, представил новую ученицу, спасительная мысль мелькнула у класса: вдруг, ради такого случая, контрольную отменят...
     Громила наклонился к дочке и передал рюкзачок. По кабинету пронеслись восторженные вздохи девочек - тех, кто успел заметить фирменный логотип. Месяц вкалывать их отцам - металлургам на вещичку подобную. Виолетта шепнула папаше что-то на ухо и вдруг - показала глазами прямо на Светку.
     "Чего уставилась, фифа заморская!?" - захотелось спросить Светке. Однако очень скоро ответ она получила.
     - Так, Вахрушина! - зычно объявила математичка, - Пересядь быстренько на третий ряд, к Осипову! Матвеева, у тебя зрение нормальное? Садись с Лисицыным!
     Светка с Настей сидели на третьей парте первого ряда, как повелось с самого начала школьной жизни. Удобное место: у окна, да и цветок хороший в их девятом кабинете рядышком рос - лимонная герань. Их место!
     Никто бы посягнуть не посмел. Еще чего - против Матвеевой переть.
     Да как же так...
     Настя даже не шевельнулась:
     - Почему мы должны пересаживаться, Наталья Юрьевна?! - ее сильный, глубокий голос, казалось, заставил остальных слегка пригнуть головы.
     - Потому что... Вредно для зрения на одном месте сидеть, Матвеева!
     - А почему других...
     - Все! Девочки, быстрее!
     - Не буду Вам мешать, Наталья Юрьевна! - пробормотал директор.
     - В два подъеду! - впервые подал голос "шкаф", обращаясь к дочери; обвел класс чугунным взглядом, и, пригнувшись перед дверью, нырнул в коридор.
     Все выдохнули наконец, а Настя опять:
     - Нам и здесь хорошо видно!
     - Не задерживайте, девочки! Вам еще контрольную писать! - прикрикнула раздраженная математичка. Виолетта в это время отстраненно разглядывала большой плакат, гласивший, что "Математика - гимнастика ума". Перед тем, как присесть в гордом одиночестве за освободившуюся наконец-то парту, достала из рюкзачка пачку влажных салфеток, тщательно протерла и сиденье стула, и крышку стола. В воздухе запах сразу поплыл - тонкий, цветочный...
    
     И Настя тогда громко по поводу виолеттиных действий пару словечек на языке родном сказала - только Светка одна их поняла.
     Контрольную Светка не написала, конечно. Осипов - дебил еще тот, потому и не хотел с ним никто сидеть. Стоило лишь взглянуть разок, как он украдкою, пристроив осколок зеркала к раскрытому учебнику, давит на шее прыщи позеленевшие - желание всякое пропадало не то что с ним общаться, а даже в его сторону смотреть. И несло от него мерзостно - мочой застарелой да плесенью.
     Светка отодвинулась насколько возможно дальше и сжалась, как паучок, подобравший лапки. Некоторые смотрели в ее сторону с сочувствием, многие, особенно девчонки - со злобной радостью. Светку с Настей никто не привечал: не ходили они к одноклассницам на дни рождения, да и к себе не приглашали, пацанам кости не перемывали при любом удобном случае.
     Насчет Насти понятно, а Вахрушина... Странная какая-то: воображает, будто жених у нее имеется. Суженый - ряженый, блин. Да еще - ни больше, ни меньше - мечта всех старшеклассниц, красавчик Соколовский. Видно, мамаша пьяная вниз головой ее часто роняла. Потому и распирало девчонок десятого декабря и от любопытства, и от счастья: наконец-то дуре этой - Светке Вахрушиной - дерьма глотнуть достанется.
    
     Поскрипывали стулья, шуршали страницы, в окна класса заглядывали бледные солнечные лучи. Настя то и дело оглядывалась на подружку, хоть взглядом пытаясь подбодрить, но Светка так и просидела до самого звонка, низко опустив голову. Даже, когда бросила Настя украдкой под ноги бумажку скомканную - не шевельнулась.
     Ничего не хотелось ей, ни о чем не думалось. В сон только тянуло - спрятаться бы куда - нибудь в уголок, подальше от всех...
     А в трех шагах от нее, из - под русой челки, отчаянно блестели глаза Фокса...
     Светка вздохнула. "Глупая я, глупая! Все каникулы зимние впереди, и Саша здесь, с нами! А я о какой-то Виолетте думаю! Да её в третьей четверти, наверно, не будет уже в нашей школе! Хоть бы не было!"
     С этой мыслью она, наконец, заснула, пожелав перед тем мысленно Сашеньке спокойной новогодней ночи...
     Сашка с Женькой, однако, спать пока не легли.
     - Не, братуха, не пойму я! - громко возмутился Женька, и кровать под ним жалобно скрипнула, - Это че получается: какой-нить пра-пра-пра... напортачил, а мы со Светкой - разруливать должны?!
     - Это то же самое, что бежать эстафету: твой результат базируется на пр-ре-дшествующих...
     - Санька, лыка не вяжешь! Зачем пил?
     - Ладно тебе! - хихикнул Соколовский, - Расслабляюсь я! Тошно мне, ты не представляешь как!
     - Че, без курева?
     - Нет, Женька, не в куреве дело, - Сашка тяжело вздохнул и заворочался под одеялом. Дрова в плите давно прогорели, и только из-за железной кованой дверцы уютно светились темно-малиновым жаром последние угольки.
     - Выходит, ты мне полностью доверяешь, Жень?
     - Да! А чё?! - мгновенно отреагировал Вахрушин.
     - А я, Женька, знаешь ли... Я такой... Сволочь я последняя... Я ведь тебе не ска-ска-зал...
     "Ох, ты!" - подумал себе Женька. Он одновременно и ждал, и не хотел слышать это признание. Но ведь Сашка иначе не мог бы поступить, нет у них друг от друга секретов, и если с Любкой Колдун всерьез замутить решил - разве сможет он промолчать? Вездесущая молва доносила, что Сашка с Любкой с репетиций школьных не вылазят аж до ночи. Столько лет вражда меж ними полыхала необъяснимая, а вот - поди ж ты, чем кончилось...
     Сейчас признается Сашка, а Женьке - чего делать? Что говорить? Едва ли помнит она, кто такой - Вахрушин, едва ли взглядом подарит при встрече, да и негде встретиться, даже нечаянно: слишком разные у них пути - дорожки.
     - У тебя было когда - нибудь, Женька, такое, что вообще никому рассказать нельзя? Такое, что никто не поймет, ни один живой человек?
     Из-под кровати послышалось тоненькое возмущенное "тяф-тяфф!" Женька тут же руку опустил, и в ладонь тыкнулся щенячий носишко: мокрый, холодный и любопытный до невозможности.
     Красиво назвали - Арчи. Борисыч заявил, что чистокровной овчарке только такие имена и подходят, никаких тебе Шариков - Тузиков. Отбраковали в питомнике: лапки подморозил, а во всём остальном - правильная собака. Восстановится, ветеринар сказал, при хорошем уходе.
    
     У Арчика спина и лапы - черные, брюшко - светлое. "Место" с первого раза уяснил, на улицу - сам просится. До весны его в избенку жить определили. Избенка у дяди Коли во дворе хорошая, тёплая, инструменты он там держит, а тетя Маша - машинку стиральную. Женька с Сашкой тут и ночуют, благо натоплено, как следует, да и пирогов тетя Маша им с собой завернула изрядно. Все беспокоится, не проголодались бы: парни молодые, аппетит хороший. Ну, да и они и рады стараться - уплетают.
     Сашка коньяка флакон заныкал, и не отобрал бы Женька вовремя - валялся б Казанова колодой дубовой, а так - нормально, несет только пургу всякую:
     - Женька! Же-е-ень! Не спишь? Да не спи, подожди! Почему не спрашиваешь, что в лесу было? Боишься, да? Бои-и-ишься, вижу! Жень, карма - закон природы, от него не денешься никуда, понимаешь!? Оно в человеческой крови сидит, хрен ты ее вытравишь оттуда! Даже глубже, чем в крови, как бы тебе получше объяснить... Ну, в генах, что ли... Ты меня понял, да? Но, ты представляешь, Женька, эту информацию все - таки можно стереть! Полностью! Помнишь, как в компьютере: нажал "delete" - и стер! Чистый лист, Tabula rasa! И потом забивай туда все, что хочешь! Слышишь, Женька, не будешь ты больше ни за кого отвечать! У меня получи-и-и-лось! Жень, ты уснул, что ли?
     - Нет! - отозвался Вахрушин, - Ты так орешь - мы с Арчиком щас оглохнем!
     - Нет, ты мне все-таки не веришь! Ты просто боишься поверить! Ты ведь почувствовал что-то, скажи! Скажи!
     Запинаясь от внезапно накатившего смущения, Женька пробормотал с неохотой:
     - Ну...
     И далекий тот летний день, и кривой карагач у подъезда, и огоньки зеленые в зрачках - этого, конечно, не смог бы забыть, при всем желании. Равно как и много других случаев, из-за которых Колдуном окрестили Соколовского в школе, а Настя Матвеева уважительно произносила... А, хрен запомнишь, какое именно цыганское слово. Сашка без ошибок погоду предсказывал, вещи потерянные находил, да и не перечесть всего.
     Что самое странное - сам Женька перестал воспринимать способности друга как нечто необыкновенное, неестественное. Они просто слились в одно целое с личностью Сашки, как запах смолы, нагретой солнцем, сливается с птичьей трелью и летним ветерком, стали частью женькиной собственной жизни - ни забыть, ни вырвать... Да по любому вопросу - к Саньке, само собой! Светка закашляла, препод в шараге на лапу требует, джинсы мазутом заляпал - всё, всё к нему.
     Особенно помнилась Женьке история с тем самым преподом: ну ни в какую - вынь ему да положь зимней резины полный комплект. Через Женьку всё: он ведь староста . Пацаны скинулись кой-как. А тот - не унимается: то видик ему, то вообще заявил - стройматериалы, мол, нужны, на дачу. И попробуй, пикни - такое устроит...
     "Будет ему дача!" - ухмыльнулся Сашка.
     У Коляна глаза побелели, когда утром в понедельник чуть с ног Женьку в коридоре не сшиб: "Слышь, чё?! Васильич тачку вчера раздолбал! Вся в лепёшку!"
     А когда Васильича увольняли через месяц - за пьянку беспробудную - припомнил Женька сашкины слова, да и не по себе стало. Хотя - заслужил Васильич!
     Однако сейчас волновало Женьку совершенно другое: про Любку-то, про Любку когда Казанова признается?!
     - Жень, послушай меня! - продолжал меж тем Сашка заплетающимся голосом, - Я уверен сейчас, что в жизни ни одна мелочь просто так не случается. И то, что мы встретились с тобой, это... Наши жизни связаны, мы все время рядом будем, я вижу так, понимаешь!?
     - А Светка? - вдруг вырвалось у Женьки.
     - И Света тоже...
     - Ну...- по голосу ясно было, что Женька улыбнулся широко и радостно: нечасто возникала улыбка такая на его лице, - Если ты на Светке женишься...
     Колдун, как сперва показалось Женьке, окончательно отрубился, провалился в тяжкий хмельной сон, даже дышать перестал. Тишина навалилась. И вдруг ответил вполне связно:
     - Если бы я когда - нибудь женился, то только на Свете... Но - нет...
     - Ладно, Санька, пошутил я!
     - А я - серьезно, Жень... Никогда и ни на ком. Потому что, Женька, не так все со мной. Не так!
     - Че не так?! Не понял!
     - Да вообще - все... Не могу я тебе рассказать, Женька! Даже тебе...
     - В больницу, что ли, ходил? Че тебе сказали?!
     - Никуда не ходил! Не могу я тебе сказать... - Женьке показалось, что друг заплачет сейчас. Пьяными, горькими, вымученными слезами разревется, с надрывом. Как бывает иногда - алкаши прожженные в минуты редкие просветления искренне горюют на родной могилке. Женьке сделалось весьма не по себе.
     - В больни-и-и-цу! - протянул Соколовский, - Эх, Женька, Женька! Если б ты только знал, какой я на самом деле, кто я на самом деле...
     - Брат мой, вот кто! - оборвал Вахрушин, - Хорош трепаться, короче! Крышу чистить собирались - помнишь? И быка резать будем, слышь, Санька?!
     - Быка-а-а... Крови много будет... - забормотал Колдун еле слышно: все ж таки сморил его коньячок.
     - Будет, Санька! Спи!
     - Кро-о-вь... Это чудо, ты понимаешь?! Там, в ней, все... Жизнь наша, судьба наша, душа - всё! И Сила, Си-и-ила, понимаешь! - Он так и произнес это слово, что ясно стало: не "сила", но - "Сила", - А ты знаешь, какая у тебя кровь, Женька?!
     - Третья положительная.
     - Уверен?
     - В больнице сказали.
     - Э-э, не знаешь! Она у тебя чистая теперь! Ты теперь весь - чистый - чистый! Ты теперь столько сделать можешь...
     - Блин, Колдун, спи уже! Завтра в баню сходим - будем чистые, без базара!
     Сашка перевернулся набок, разом собрав на себя все одеяло. Женька поднялся, босиком прошлепал к плите по теплым, гладкокрашеным половицам. Последние малиновые искорки подмигнули из бархатно - угольной черноты за железной кованой дверцей. Женька зевнул, потрепал за ухом доверчивого Арчика. Эх, жалко - дома собаку не заведешь...
     Когда - то давно Светка глупенькая котенка с улицы притащила: пушистого, в черно - белых пятнах. Неизвестно, чем и сколько раз досталось бедолаге безымянному: Женьки со Светкой дома не было, но то, что мать кипятком добавила - сам догадался пацан. Была у Нинки Вахрушиной привычка такая, всем соседям известная. Даже черным котам Васьки - алкаша временами попадало.
     Под боком мусорного бака, в сероватых сумерках углядел бесформенный грязный комок. Счастье, что Светка не видала, а то бы...
     "Позвоночник перебит. Мучается" - сказал Мишка Архипов и протянул было руку... "Я сам..." - с трудом выговорил Женька...
     Женька хруст под пальцами запомнил, мерзкий холод клубком глубоко внутри живота... С тех пор даже думать себе запретил о четвероногих друзьях. На рынке в каждом ларьке собак да кошек прикармливали охотно: сторожа и мышеловы исправно службу несли. И каких пород тут только не встречалось, каких симпатичных мордочек! А на другом базаре, в южном конце В-ска, наоборот - ни одной зверушки, зато корейцы за прилавками. А потому Женька корейцев "любил" крепче, чем Витька Лобов - международный сионизм...
     Сашка завозился, забормотал что - то во сне. "Карим" - послышалось Женьке. "Старикашка вонючий" - сам не понимая, отчего Женька думал о незнакомом, давно умершем узбеке со смесью досады и раздражения. "Забил Саньке башку разной херней..."
     Вдруг, сам от себя подобного не ожидая, Женька поддел ногтем присохшую корочку на локте. Крохотная горошина крови в полутьме выглядела совершенно черной. Кровь как кровь, ничего особенного. Лобов всегда выясняет: чистая - нечистая, русская - нерусская. То-то он докапывался, когда Женьку из больницы выписали. Неизвестно, мол, чью кровь тебе, Вахрушин, перелили, и кто ты есть теперь. Небось, самому Витьке, ежели приспичит - так и мочой ослиной не побрезгует.
     Кулак привычно зачесался у Женьки: по стене едва не стукнул, да бдительный Арчик: тут как тут. Подскочил, напружиненный весь, в глазах - два больших вопроса желтыми огоньками светятся. "Где враг?! Кого хватать?!" Толковый помощник у дяди Коли вырастет, подумал Женька и внезапно решил: будь что будет, а с Сашкой обязательно переговорить надо. Сашка непременно его поймет, это ведь - Сашка, не кто - нибудь. И потом... Женька решил не думать про "после", но, если выяснится, что у Казановы с Ней что-то серьёзное...
     Тогда...
     Тогда просто исчезнет из мирового пространства маленькая Вселенная, из трех планет состоящая, разлетятся в бесконечность ее одинокие осколки; будут вечно витать, временами напоминая о себе острой, не тупеющей с годами, болью, картинки из прошлой жизни.
     Там - холодный поток по спине с растревоженных после дождя веток. Там - треск малинника да дымчато-сизый полумрак соснового леса, где мшистый покров земли на диво прочен и упруг: след человеческий исчезает вмиг.
     Там - коршуна нереально медленный полет, когда, на спине лежа, впитываешь всем телом жар старого камня, а лежал камень тот миллионы лет до тебя, и так же, может быть, валялся на нём какой-нибудь пацан, и небо, отражаясь в его глазах, тёмно-серым становилось.
     Там - марево тумана по утрам над Озером, и свет солнечный в капле росы, на восемь цветов поделенный. Хотя, Женька знал - на семь надо, в общем-то, но видел - восемь: между оранжевым и красным существовал ещё такой, который сам для себя называл "огненным".
     Конечно, никому и никогда в том не признавался: ещё чего, скажут, с катушек съехал. Потом - Сашке сказал всё-таки, а Колдун засмеялся - "Да их тьма, Женька, цветов этих, даже слова для каждого не подберёшь! Вот, смотри - красный, да? Земляника в траве светится - одно, солнце на закате перед ветреным днём - другое, а, когда Исаева директор застукал - помнишь, какого цвета лицо у Ваньки было?"
     Ещё бы Женька не помнил! Исаев как раз картинку препохабнейшую на двери директорского кабинета маркером рисовал, а тут - Баран Бараныч, который в гороно уехал, неожиданно возьми да вернись. Кое-кто знал, конечно, да только Ваньку не предупредили: сам-то он всю дорогу всех сдавал учителям, вот и поплатился. И рожа у него, реально, была тогда красная до невозможности. Не стыдная - досадная. Досадно красная. И каждый раз такой становилась, едва Бараныча встречал в школе или секретаршу: картинка-то про них двоих была.
     Сашка, помнится, хохотал до слёз, потому как на полном серьёзе заявил Женьке: у директора с секретаршей быть ничего не могло, просто потому, что не могло. "А ты точно сказать можешь, если у кого-то с кем-то было? - заинтересовался Женька, - Даже если один раз?" "Конечно! - ухмыльнулся Соколовский, - Это же самое элементарное!" Женька смолчал тогда: и без Колдуна всей школе известно, с кем Козлова мутит, остальные парочки Женьку не очень интересовали.
     "Интерес тоже сильно заметно" - уточнил Сашка. "Какой такой интерес?" "Сам знаешь какой! Вот Маринка Селиванова, например, тебя во сне видит, и даже..." "Чегооо?! - взвился Женька, - Чего - "даже"?!" "Ты подошёл бы к ней хоть раз, Женька - не пожалеешь!" - смеялся Соколовский, и искорки зелёные танцевали в коварных его глазищах. Женька сопел, краснел лицом да молчал. Колдун, елы-палы! Сны он чужие смотрит! А Женька - и собственных-то ни разу в жизни не видал!
     А теперь вот - задать надо вопрос. Надо. И Женька лучше с моста бы спрыгнуть предпочёл сто раз подряд, чем спрашивать у Сашки одну вещь.
     За плотно задёрнутыми белыми занавесками звенит белая морозная ночь. Сашка временами тяжело вздыхает во сне, и тогда кудрявая его голова быстро мечется по подушке. Женька давно привык, что Колдун во сне постоянно чего-то шепчет, а бывает, кричит даже, только не по-русски всё. Женька понимает только: "Всевышний", "судьба", "смерть". Карима своего зовёт, ни дна тому, ни покрышки!
     Серьёзно с Ней или нет? Гулко стучит кровь в висках... Мало ли чего болтают.... А вдруг с Любкой та же история, что и с прочими? Слёзы, признания, потом эта, как её - исповедь...
     Вконец обнадёжив сам себя, Женька взял старую телогрейку, прилёг на узенький край кровати, который ещё оставался свободным возле пьяного друга, и почти сразу же провалился в свой привычный сон, без единого проблеска сновидений.
     Арчик тщательно обнюхал его руку, внимательно посмотрел, смешно наклонив голову набок, переваливаясь, заковылял к порогу.
     Кончалась ночь, и начинался новый год. В тот год решалось многое...