Семейный роман

Глава 22

  Иммунитет

  ... - Кровищи-то сколько! - опуская короткие, в рыжеватых курчавых волосках, голые по локоть руки в ведерко с подогретой водой, хохотнул Борисыч.
     - Митьки нету, вот бы мигом прискакал, - сказал дядя Коля, - Это был пацан у нас, в Речном, на голову малость двинутый. Его ещё "Митькой - Клопом" обзывали. Как в чьём-нибудь дворе скотину режут - тут же нарисуется. Лезет, бывало, под руки, прямо под самый нож. Вот не угадаете, зачем: кровь свежую пил!
     Женьку всего передернуло. Борисыч поморщился. Сашка распахнул полусонные, опухшие глаза:
     - Пил кровь?! По-настоящему?!
     - Ага! Аж трясся от удовольствия. Телка там, или свинья, дергается еще, а он - присосется и чавкает. Ну, чисто клоп! Перемажется весь в кровище, а потом еще печенки кусок выпрашивает - на закуску, типа. Тоже - сырую ел. Комедия! Может в организме веществ каких не хватало?
     - Где он живет? - резко спросил Колдун.
     - Схоронили его давно, Санька. На салазках с горы катался, да и под КАМАЗ въехал, прямо - между колес. Даже ни одной царапины, а вот сердце не выдержало. От страха помер, выходит. До пятнадцати не дожил.
     - Да уж, странный был этот Митька Клоп: вечно исподлобья таращится да молчит. Инвалид на голову. Руки длинные, башка огромная, космы рыжие во все стороны торчат. У людей от него - мороз по коже, а женщинам в положении совсем худо делалось, так они, бывало, за две улицы дом его обходили, - добавила тетя Маша, - Михал Борисыч, ладно, Вы оставьте! Полотенце чистое возьмите, да айдате в дом быстрей, там Марина со Светочкой пельмени варят!
     В тот раз Сашка не дал Женьке возможности сбежать, поэтому участвовал Женька в процессе с самого начала. Держался, виду не показал. Молча, по-деловому, и шкуру снимал, и рубил, где надо, и на крюки в амбаре подвешивал. Все бы ничего, только стоял перед глазами тот момент, момент необратимости.
     Вот - ладное, живое, сопит шумно, моргает выпуклыми фиолетовыми глазами из-под длинных мохнатых ресниц, привычно тянется к руке твоей за угощением, а тут - вывернутое наизнанку бесформенное, сизо-ало-багровое месиво, исходящее паром на ровной скатерти снега. И никакая сила на свете обратно куски эти не склеит, да кровь, в землю ушедшую, не вольет назад, в перерезанные вены. Да знает он, конечно, что колбаса не на деревьях растёт, но вид крови на снегу, заставлял Женьку зябко передёргивать плечами и отводить глаза в сторону.
     Целый день чувствовал пристальный Сашкин взгляд. Заняться, однако, было чем: натаскали сперва воды побольше, растопили баньку, потом - крышу чистить наладились. Скрипел, искрился в солнечных лучах снег лежалый, из которого они куски большие лопатами выпиливали, чтобы потом вниз на них верхом съехать, прямехонько в высоченный сугроб. Пищала от восторга счастливая Светка: ее-то, мелочь такую, вообще откапывать приходилось: только макушка, бывало, торчит.
     Красные пятна в углу огорода затоптались, перемешались кое-где с чистым снегом, и бревна - распорки дядя Коля с Борисычем убрали, а все ж глядеть в ту сторону - не больно-то хотелось.
     К обеду Женька почувствовал себя странно, и сам понять не мог, почему. Замерзать потихоньку начал, чего отродясь с ним не бывало. "Старею, что ли?" - рассеянно подумал парень. Дальше - больше: под мышками закололо, ноги свело, будто лишка перекупался, даже зубы застучали.
     - Жень, чего с тобой такое? Заболел, никак? - забеспокоилась тетя Маша, - Наклонись-ка, лоб потрогаю!
     Женька увернулся:
     - Не, нормально все!
     - А почему не кушаешь? Холодца давай положу!
     - Не, не надо... Теть Маш, я это... Щас я...
     Женька осторожно вылез из-за стола, чудом не придавил задумчивую Светку, стараясь не шататься, прошел на крыльцо. Зубы, уже нимало не повинуясь разуму, часто - часто стучали, руки - ноги норовили сложиться в суставах, прижаться накрепко к телу. Сашка бесшумным привидением возник у него за спиной:
     - Тебе лечь надо! Давай, давай, потихонечку!
     Дальше - обрывки в памяти: Марина с градусником, тетя Маша с одеялами, Светкин писк: "Тридцать девять и две!", Сашкин спокойный голос: "Идите, я сам справлюсь!" А вслед за тем - чернота, с редкими багровыми вспышками...
     Временами сознание Женькино выплывало на поверхность из океана мути, жара и боли, и тогда видел он вещи странные.
     Он помнит - в душной темени избёнки давила сверху гора одеял, трещали в плите дрова, и от неистовой пляски огня метались по потолку оранжевые пятна.
     Сашка наклонился и положил ему на лоб узкую прохладную ладонь.
     - Женька! - тихонько позвал он, - Жень, ты меня слышишь?
     Женька ответить хотел бы - не смог просто губы пересохшие разлепить, моргнул только, едва глаза приоткрыв.
     А рядом с Соколовским старик появился. Высокий, почти с Саньку ростом, бородища - белая, а вот лицом - чисто головешка. В халате длиннющем, белом, башка полотенцем белым замотана, как из бани приперся. Стоит, на Женьку пялится, а сам говорит чего-то, говорит... Правда, губами не шевелит и рта не открывает. Слов Женька не смог разобрать.
     С пальцев Сашкиных стекал холодок, становилось ощутимо легче, даже не больно почти, и хотелось Женьке попросить Колдуна, чтоб не убирал он пока руки, да не успел. Сашка в ответ на требовательный и даже злой выговор старика повернулся и сдавленным голосом, с какой-то умоляющей ноткою спросил:
     - По другому - нельзя?!
     Старик даже головой своей замотанной не качнул, и ни единый волосок в бороде его не дрогнул, однако и без того - куда уж ясней.
     - Но если не выдержит?
     Длинные полы халата слегка колыхнулись, будто был старик огромной птицей, которая взлететь собирается сию секунду.
     - Нет! Я тебе верю! - вскрикнул Сашка испуганно, как, если бы и вправду странный гость, обидевшись, мог тотчас улететь.
     "Врач набухался, так тетя Маша ветеринара, что ли, позвала?" - вяло предположил Женька. Он хотел было спросить, чё за пенс такой посреди ночи припендыкал, потому как внутренним чутьем понял, что настали именно самые глухие ночные часы: не раньше двух, не позднее пяти, но на той мысли силы его иссякли окончательно.
     Вдруг вдоль позвоночника прокатился разряд жесточайшей боли, спина так и выгнулась, все кости в нем разом затрещали, а он знать не знал, что в человеке так много костей есть да косточек. Напоследок, затуманенным зрением, наблюдал Женька, как сгреб Сашка со стола все таблетки, что Марина оставила, да в плиту их, прямо в ревущее пламя зашвырнул с размаху.
     В трубе дико взвыло, огонь взметнулся наружу, к людям, будто протестуя против кормежки такой, Арчик под кроватью завизжал, протяжно, с надрывом, а Сашка...
     Сашка развернулся и вышел вон из избёнки.
     Только ветер ледяной внутрь ворвался, да дверь хлопнула.
     "Санька! Ты куда? Помоги!" - силился крикнуть Вахрушин, и ему показалось даже, что кричал он довольно громко, на самом деле - ни звука с его губ не сорвалось. Сбежал Сашка... Сбежал.
     А потом - упала тьма. Тьма без конца, без дна, без пощады. Женька то проваливался в какой - то черный колодец, причем все время будто бы головою вниз, отчего дыхание перехватывало напрочь, то его сплющивало и давило, медленно, упорно, неотвратимо со всех сторон.
     Наконец, единственное, неизмеримо мощное, желание завладело им полностью: исчезнуть, раствориться, совсем перестать быть. Пусть не видеть света белого, лишь бы пытке конец настал, только бы прекратить этот жуткий не-полет, не-падение.
     Оно пришло, как приходило всегда до того: внезапно. В него нельзя было войти по заказу, в ТО СОСТОЯНИЕ. Волшебный мир, где ты сам себе хозяин, где происходит все так, как тебе хочется, яркий праздник, радость души.
     На сей раз Женька конкретно и попал - на праздник. Настоящий, с цветами, воздушными шарами и оглушительной музыкой, причем с такой именно музыкой, что сомнения, по поводу характера событий остались бы разве у абсолютно слепого и глухого.
     Гремит марш Мендельсона. Звонкие удары, венчающие неумолимый ритм судьбоносной мелодии, отдаются глубоко внутри. На шее, под самым подбородком, впивается в кожу жесткая петля, прямо в глаза бьёт свет, невыносимо, болезненно яркий, многократно усиленный зеркалами, так что Женьке - ни головы повернуть, ни разглядеть ничего толком.
     Он понимает, что стоит посреди тесной толпы народу, что жарко, душно и тошно ему до предела, и тянет сбежать, чтоб хотя бы воздуха вдохнуть, да невозможно. Давят, теснят, толкают в бока, в спину: давай, пошел, пошел, быстрей шевелись! Толкают всё вперед, и невольно Женька устремляется туда всем телом, медленно отрывает ногу от пола, по-прежнему не различая перед собою пространства.
     Глаза - будто песка сыпнули - слезятся, расплывается мир вокруг пестрым пятном. Женьке и тяжко, и невесомо, и жутко, и сладко тоже - все вместе. Облако вокруг него - аромат, давно и прочно знакомый, только вот - что с ним связано? Или - кто? Женька не может вспомнить, хоть убей.
     А меж тем марш продолжает греметь отовсюду, и Женька делает шаг за шагом: левой - правой, левой - правой... Внутри себя знает он, что происходит нечто необыкновенное, очень - очень необыкновенное и важное, отчего жизнь предыдущая стирается, обесценивается, теряется в смутных образах.
     Неимоверным усилием приоткрывает тяжелые веки, и на краткий миг, через боль и слезы, взгляд наконец-то проясняется.
     Отражаясь в огромном, в два человеческих роста, зеркале, ступает Женька по гладкому, в красно - белых треугольниках, каменному полу. Новые туфли сжимают тисками ноги, горло давит галстук, а черный, как шерсть соседских котов, костюм, переливается в свете люстры, похожей на раскоряченного во все стороны гигантского прозрачного паука.
     А рядом с правым его плечом, в облаке белых кружев и приторно-сладкого аромата духов, с отрешенно - ледяным выражением на нереально белом прекрасном лице, плывёт, будто земли не касаясь - Она... Она! Любка... ЕГО Любка! Его! Навсегда!
     Стоило Женьке впустить в сознание эту мысль - видение оборвалось чёрной, бескрайней пустотой...
     ...Мороз, казалось, остановил само течение времени, и сверху, от самых звёзд, разливался переливчатый серебряный звон. Так ясно, что хоть на плёнку записывай - музыка получится.
     Сашка, запрокинул непокрытую голову к небу, и крик рвался изнутри. Ему было не до звёздных симфоний. Хотелось сорвать блестящие точки, затоптать их ногами, чтобы во всем мире наступила такая же тьма, как в его собственной душе сейчас. Да как смеют светить они, лучась и подмигивая игриво, когда земля погрязла в крови и лжи, когда невинные жизни, самые чистые и светлые души приносятся в жертву. Бессмысленно, жестоко, по чьей-то безумной прихоти. Всевышний, для чего дал ты им её - свободу благословенную и проклятую?! О, Создатель, зачем ты поторопился?!
     "Я сделаю это, Карим! Они его не получат!"
     Сашка скрипнул зубами и сжал кулаки. Он помнил условие, которое не забывал повторять старик: хорошенько подумай перед тем: не для своей ли выгоды ты это сделать решился, и кто в итоге за всё заплатит...
     Сашка уже использовал силу свою и осознавал это. Как будто вчера всё было...
     Перед глазами закружились, затрепетали две алые ленточки, скручиваясь в затейливую спираль. Ленька и Машка. Алые всполохи обвивали их, мерцая настолько ярко, чтобы он, подлец такой, вовремя понял: не твоё! Он не захотел тогда понять. У него крышу сносило от аромата её волос, гладкой кожи и родинки на шее... Что ему были какие-то ленточки: порвал легко, не придавая значения. Разве думал тогда, что порвёт заодно нить Лёнькиной жизни?!
     С тех пор Сашка очень редко, но видел ленточки такие на некоторых парах, молодых и не очень, и обжигало его тогда виной и болью нестерпимой. Как будто вчера всё было.... Только что...
     Сейчас - иначе будет! Две линии неуклонно сходились к одной точке, а Сашка стоял между ними. Нет, он не позволит им соединиться! Нет ему здесь никакой выгоды, а платят пускай те, кто должен! Звенели и лязгали окровавленные ножницы, вскипала грязно-серая пена под Центральным мостом... Времени оставалось мало, совсем ничего. Но он успеет.
     Если б кто из жителей деревни в глухой ночной час, задолго до рассвета, решился выйти в трескучую морозную мглу, увидел бы он, как посреди поля снежного, за огородами, одинокая чёрная фигурка воздевает вверх и разводит в стороны руки, будто пытается разорвать нечто невидимое. О чём можно подумать тут? Примерещилось, чур, меня, чур! Да и в тепло поскорей, а то мало ли... Тем более - наутро снег чист и не тронут ни малейшим намёком на след человеческий.
     Женька провалялся изрядно: считай, эту ночь да следующие полдня. После чего Колдун решительно заявил своему "пациенту": а иди-ка ты, Вахрушин... в баню! И на ночь глядя тоже вместе с ним попёрся.
     Банька на огороде стоит, почти у самой речки. Снег славно так, вкусно под ногами похрустывает.. Словно на зубах молодая капустка...
    
     []

 
     - Шоковая терапия - способ безотказный! Теперь у тебя на всю жизнь на раны и кровь - иммунитет! Но надо было через боль обязательно пройти! - смеётся Сашка, - Чем бы их завязать?
     Женька косится неодобрительно:
     - Зачем ты опять лохмы отрастил? Чё, правда - иммунитет? А как проверить?
     - Жизнь покажет! Тебе, Женька, много крови и ран видеть придётся. Привыкай.
     - На войну, что ли, попаду? - нахмурился Женька. Что ни говори, а воевать ему точно не хотелось бы, - Или на мясокомбинат?
     - Нет! - сощурился Колдун, - Кстати, видел во сне что-нибудь?
     Женька неловко повернулся на мокрой банной скамеечке, заглянул в таинственную духовитую глубину металлического бака:
     - Кажись, остыло варево твоё, Колдун! А чего ты с ним делать бу...
     - Это не "варево"! - строго поправил Сашка, - Отвар. Специальный. Сейчас сядь прямо и молчи. Глаза закрой!
     Женька было упрямо нахмурился, но возразить не успел: веки мгновенно отяжелели и упали сами собой.
     - Санька, блин...
     - Рот закры-ы-ыл! - тягучим, глубоким и чужим голосом приказал Соколовский. Женьку качнуло назад, еле удержался. По опыту зная, что лучше не сопротивляться, он всё ж попытался мысленно Сашку послать куда подальше с его фокусами. И то, стыдно признаться - умудрился простыть на каникулах, вместо того, чтоб дяде Коле помочь по хозяйству.
     Да что там - "простыть", не то слово. Вроде и на грипп не похоже, и вообще ни на что. Тётя Маша говорит: температура держалась под сорок, и только из-за Сашки врача не звали. Хотя врач тоже - одно название, короче. Пока опохмелится - сто раз больной окочурится. К тому же - Новый год, гуляют все, дороги занесло.
     Сашка сказал, как топором обрубил: сам, мол, выкарабкается. И сидел около него, не отходя почти. Светкины синие глазищи, как Женьке показалось, ещё больше стали за эти дни. Тоже не спала, видать, дурёха.
     - Сидеть! - рявкнул Колдун. Женька замер послушно и не вздрогнул, когда на голову и спину полился чуть теплый, горечью пахнущий отвар. И ещё раз, и ещё. Огнём вспыхнули, жутко зачесались старые шрамы, даже те, про которые и сам забыл.
     В перерывах, когда Сашка зачерпывал ковшом свою жуткую бодягу, слышно было, как он что-то нараспев произносит, и оттого в голове у Женьки сразу делается блаженно пусто и гулко.
     Наконец, ковшик звякнул в последний раз, и завершающим движением, Сашка провёл ладонями по Женькиному лицу, умывая его, как когда-то воспитатели в детском саду. Женька фыркнул от неожиданности.
     - Смеёшься? - заорал Колдун, - Смешно ему.... Это хорошо! А ну-ка, пошли, охладимся! Не слабо? Давай, давай! - и первым выскочил на мороз, в чём мать родила. Ну, а Женька - за ним.
     Как обжигал чистый снег докрасна распаренное тело, упругое, послушное, легкое необыкновенно! Никогда раньше Женька подобного ощущения не испытывал. Глаза щипало: слезы - да-да, именно слезы! - норовили пролиться сами собою, а в то же время смех перехватывал горло, и рвался из самой тайной, древней, первобытной глубины души торжествующий крик. "Я живу! Я - живой!" Пронзительно - яркие звёзды слегка покачивались в небе, и вместе с ними - качался в белой колыбели весь холодом зачарованный мир...
     Зато в избёнке - от печки ласковый жар, и картошечка на плите парит, и при взгляде только одном на блюдечки с огурчиками солёными да кусочками сала копчёного жить сразу - ох как хочется.
     - Давай еще разок сыграем, Жень!
     - Не-е, иди ты! - отмахнулся Женька, - Рентген, блин!
     - А если я глаза завяжу?
     - По-любому - беспонтово! - вздохнул Вахрушин в ответ на настойчивые просьбы друга, - Тебе без разницы!
     - Что за жизнь такая, вот скажи, Арчи?! Никакого доверия! - громко пожаловался Сашка дремлющему на подстилке у двери черно - палевому щенку. Тот мгновенно поднял голову, черный нос, подергиваясь, пытливо исследовал пространство, однако вскоре Арчи, не обнаружив ничего подозрительного, разочарованно зевнул и улегся поудобнее - досматривать беззаботные собачьи сны.
     Женька на стол собирал, а сам косился украдкою, как перелетает истрепанная карточная колода из одной сашкиной руки в другую.
     Женька впился взглядом летящие по воздуху карты: вот двойка пик, за ней - бубновый туз, за ним - дама червей и... Окружающий мир волнами поплыл и стал потихоньку переворачиваться. Не могут карты, не могут так долго в воздухе зависать! Их же рассмотреть можно во всех подробностях! Так не бывает, не быва...
     - Рот закрой - муха залетит!
     Колода с глухим шлепком упала на столешницу. Женька, хоть и неубедительно, но сделал вид, что ничего не произошло.
     - Ты мне так и не ответил! Видел что нибудь или нет?
     - Жрать будешь, Казанова?
     Сашка мгновенно сцапал табуретку и уселся, как обычно - поджав под себя одну ногу. С губ его никак не исчезала весь вечер странная кривая улыбка. Непонятно - то ли засмеяться хочет он, то ли заплакать. Женька подвинул ему миску с дымящейся толчёной картошкой, обильно сдобренной сливочным маслом, а сам принялся открывать банку с солёными груздями.
     - Жень, а вот мне в последнее время сны снятся...
     - Зараза! - охнул Вахрушин: верхний гриб соскользнул с вилки на пол. Ну вот, кажись, время пришло для разговора откровенного.... Из лёгких вдруг весь воздух пропал, будто шарик сдули резко. Давай, Колдун, говори! Говори...
     - В общем, что я хочу сказать, Жень! Ты только сейчас не перебивай, ладно! Я тебе как-то раз сказал, что судьба нас не зря свела. Я видел, что мы будем жить не в В-ске. Тебя видел в солдатской форме... Дороги тебе выпадают дальние... - забормотал он, совсем, как какая-нибудь вокзальная цыганка, - Много у тебя дорог будет, Женька! Понимаешь, это не очень чёткие сны, но я уверен! Отслужишь, и давай сразу ко мне - в Москву! Автосервис свой откроешь!
     Женькин мир повернулся ещё раз и встал, как надо. Наконец-то. В планах, которые шаг за шагом выстраивал Сашка, сидя перед ним и время от времени отправляя в рот очередной кусок, не мелькало на Любку даже намёка, а это - главное. Значит, с Любкой та же история! И ничего у них с Казановой не было, и быть не может! Вот только...
     - А Светка? - мгновенно насторожился Женька, - Она ещё школу не закончит!
     - Ничего, потом Светика заберёшь!
     - А мать?! - выдохнул Женька, - Неее, мать Светку не пустит! Она в Речное-то едет когда - мать знаешь, как орёт! "Бросааете, окаяааанные! Мать не нужна стала!"
     Сашка прищурил глаза:
     - У тебя нет больше связи с родителями! "Tabula rasa" - помнишь? Они теперь для тебя всё равно, что чужие. Ты им ничего не должен. Ты сам по себе. А вот со Светиком... с ней сложнее. Жень, но она не одна останется! И Марина рядом, и дядя Коля с тётей Машей, если что...
     - Как это - "чужие"? - пробормотал Женька, и холодом его обдало. Что такое Колдун загоняет? Как можно человека от родни оторвать?!
     - Другого выхода не было! На тебе висели р.....
     Сашка неожиданно резко прервался и даже зажал рот ладонью. Ещё бы секунда - и всё пропало. Недозволенную вещь едва не совершил он, запретную. "Если ты снял с человека "решётки" - признаваться нельзя!" - наставлял Карим, - "Такие тайны умирают вместе с нами".
     - Чё висело? - удивлённо спросил Женька.
     - Комплексы, Женька!
     - Да ну тебя с твоим Фрейдом! Ешь быстрей - картофан стынет!
     - Ну, что ты думаешь? Женька? Как тебе план?
     План был очень даже ничего, считал Женька. И тихая, пока ещё робкая совсем надежда с того момента затлела в душе, разгораясь с каждым днём - да что там - с каждым часом всё сильнее.
     И Москва, и собственный автосервис, и возможность наконец-то вырваться из замкнутого, казалось бы, навеки жизненного круга, когда мелочь на хлеб пересчитываешь десять раз, и выбираешь - то ли Светке форму физкультурную брать, то ли за квартиру платить. И в тот день, когда прикатит он в В-ск на чёрном джипе невиданном, то Любка...
     Аааа! Вот оно! Сходится! И джип, летящий мимо тёмной стены леса, и залитый светом хрустальной люстры торжественный зал - всё это ждёт его в недалёком будущем, потому что так надо. Так будет. Так должно быть. И Саньке он никогда не расскажет, что видал в том горячечном бреду...
     - Э-э, чтоо тебя смущает? Деньги?
     - Ну, да... - пробормотал Женька. В общем-то, прав Колдун - деньги. Он и предположить не мог, сколько их у Соколовского на самом деле. Когда Сашка сказал - Женька поначалу удивился: и такую сумму Сашка называл "достаточно"?
     - Жень, это в долларах! - засмеялся Сашка.
     Женька едва картошкой не подавился. Промелькнуло, само собою, в сознании - откуда? Устыдился мысли своей, но она упорно лезла наружу, не давая успокоится. Опять же - как он возьмёт чужие деньги, даже от Сашки? А если прогорит? Мало ли...
     - Я в доле буду! Со мной - точно не прогоришь! - пожал плечами Сашка в ответ на немой вопрос. Женькины принципы по поводу денег прекрасно были ему известны, и не только ему, - Тебе ещё сколько учиться? Год? Давай вот как сделаем...
     На следующие зимние каникулы договорились: Женька едет в гости к Сашке, в Москву. Сашка даже на карте показал, где его дом - чуть не в самом центре. И про деда, и прадеда рассказал ему сегодня Колдун - как прорвало. В отцовской родне - профессора сплошные да адвокаты. Раньше Сашка ни словом о том не упоминал, да Женьке вообще-то - без разницы.
     В прошлом году летом свозил их со Светкой дядя Коля на старое-престарое кладбище в соседней деревне, показал холмики еле приметные - вот всё, что осталось от предков Женькиных. И даже фотки ни одной нету.
     Постояли молча, поглазели на кустики малины да полыхающие в тени березовой приглушенными огоньками рубиновые капли волчьей ягоды. Ветерок едва шевелил листву старых берёз, и она сонно колыхалась в утреннем, ещё наполненном прохладой воздухе.
     - Ну, смотрите, запоминайте! - сказал, наконец, дядя Коля, - вон та, крайняя - бабка моя, выходит - ваша со Светкой пра-бабушка, Марьей Осиповной звали... Вот... Вон там - дед, Андрей Иваныч, в кузне работал. Сильный, говорят, мужик был - и подковы гнул, и возы с сеном в одиночку, заместо лошади, тягал. Мы, Вахрушины, все такие - как говорится, Бог не обидел... Поправить надо бы могилки, да всё некогда.
     Николай помолчал, не умея подобрать нужных слов, да и Женька со Светкой не имели желания нарушать зачарованный покой зеленого уголка, пронизанного лучами предобеденного солнышка.
     "Хорошо, если мертвым без разницы, где и как лежать: в гробе ли, без гроба; с крестом, без креста. А если - нет?" Женьке, если уж на то пошло, вовсе не хотелось всей этой тягомотины, какую люди из смерти устраивают. Вот мать, к примеру, да тетка Евфросинья, подружайка ее закадычная - те аж заходятся на радостях, едва прослышат, что кто-нить копыта откинул.
     Тут уж начинается: и какой платок напялить, да много ли народу придёт, да нет ли поста сегодня, и чего на стол подадут, да во что покойника обрядят. А уж как возьмутся памятники обсуждать, да гробы - тут хоть из дому беги! Но особый кайф - если повесился новопреставленный товарищ. Мать ради такого дела - даже юбку стирала...
     Светку всё норовили с собой взять. Ага, щас! Матами да угрозой все деньги заработанные отцу отдать, на выпивку - только тем и сумел Женька сестрёнку отбить, а то бы сидеть бедняге вместо уроков в набитой людьми квартирке чьей-нибудь, либо в домишке на посёлке, воском дышать плавленым, подгорелыми пирогами, да мертвечиной, со старушечьей мочой вперемежку - и то, если повезёт - с хвойным освежителем.
     Женька помнит - самого один раз мать уволокла, мелкий когда ещё был. Он-то выдержал, хоть и мутило, а вот Светке - ни под каким видом нельзя в таких местах показываться. Санька наставлял: не место людям живым на кладбищах, и нечего туда расхаживать. А уж если пришлось поневоле: всю одежду, обувь, в какой был - сожги, да сам - вымойся хорошенько. На спор они с Женькой ночью ходили, неподалёку от Речного, вот дураки - то были, стрёмно вспомнить... Сашка после взаправду шмотьё своё сжёг...
     По весне, на Пасху, в В-ске трамвая - автобуса свободного не найти - все на погост прутся; правый берег - в пробках автомобильных стоит. Гудит кладбище, звенят стаканы, колются о плиты могильные сваренные вкрутую яйца. К вечеру - песни раздаются, пьяные крики. Долго потом бомжи пируют, и черно небо от вороньих стай.
     Вот если б знать наверняка, как судьба повернётся! Женьке не надо ни могилы, ни памятника, ни тем более - поминок дурацких. Особо покоробили его тогда пятаки, на глаза покойнику положенные. И плиты эти каменные... Бррр.... Пускай уж кустик вырастет - и хватит.
     А ещё лучше - пускай вообще никаких следов не останется. Чтоб не ведал никто, что именно здесь лежит Женька Вахрушин, чтоб не спросили с него, как вот он сейчас спросить бы желал предков своих, у старинных могилок стоя: "А чего такого натворили вы, что у потомков ваших в жизни ерунда этакая получается?! И с какой радости уважать я вас должен? Может, вы придурки были последние? Или убийцы? Или ворьё?"
     А ведь считается - знать необходимо, кем предки твои были. Уважать их, типа. Валентина Ивановна даже заставляла их дерево рисовать, с именами бабок - дедов заместо листиков. Лобов, конечно, отличился тогда - здоровенную портянку приволок, четыре листа ватмана склеить пришлось. Само собой, настолько все русские, что даже ни единого белоруса не пролезло.
     Женька задание делать не стал.... Но никто вовек не догадался бы, что он по этой причине переживал. Взрослые, особенно учителя, за редким исключением, отказывали Вахрушину в способности испытывать эмоции более сложные, нежели первичные инстинкты, а ровесникам признаться ... ну уж нет! Женька считал - слабости свои при себе держать надо. Чё, не мужик, что ли?!
     И вот теперь - дороги слишком уж заманчивые открываются...
     - А смотри, ты ещё потом в Москве можешь дальше учиться... - продолжил Колдун соблазнительную перспективу, а потом....
     - Всё, Санька, хватит! - смутился Женька, - А сам-то ты, куда поступать будешь?
     А! - отмахнулся Колдун, - Поступлю куда-нибудь на программиста. Мне без разницы.
     - Смотри там, Санька! - засмеялся Вахрушин, - А то психанёшь - опять контакты заплавишь!
     И снова - потрескивали в печке дрова, в углу сопел Арчик, за толстыми брёвнами трещал мороз, и вся жизнь стелилась перед ними узкой дорожной лентой, уходящей в бесконечность.
     Где они, сны наяву, и планы, и чёрные джипы, и сказки - рассказки у костра? Зачем отправили они со Светкой в путь мечты свои тогда, тем июльским днём, на берегу Реки? Что-то вильнуло в сторону, и наперекосяк пошло. Не в ту степь да не по тем рельсам...
     После искристо - голубоватых заснеженных гор, насквозь просвеченных солнцем, В-ск встретил стылым серым туманом, сумрачными лицами и новыми ценами в магазинах.
     Женька точно запомнил - то была пятница. Самая чёрная пятница в его жизни...