Мы с тобой

Семейный роман

А караван движется мимо, не ускоряя и не сбавляя темп, и кажется - нет ему конца...

Глава 26

Песчаный сон

обложка романа

Нинка нынче тосковала: деньги закончились, выпивки нет, подружка - ханжа Евфросинья - из города свалила: в монастырь, на богомолье. Сунулась, было, Нинка на паперть - прогнали с треском. Участковый намедни заявился: от соседей, мол, снова жалобы. Вот точно - Анька - библиотекарша, интеллигентка хренова, скулёжница, донесла! Всё ей, дурище старой, спать кто-нибудь мешает! Эх, Матвевны на них нету!
     Вахрушин - старший после похорон собутыльника ходил почти что трезвым и каким-то пришибленным. Не иначе, мужик Маринкин кому капнул, а то с чего бы ментяре битый час рассиживаться, грехи былые перечисляя, жути гнать, грузить по-черному...
     После того, как легавый свалил восвояси, Дмитрий, тяжело переступая негнущимися ногами, подошёл к сыну:
     - Ты это. ... Слышь чё, Женька? - давясь словами и глядя куда-то в угол, выговорил с заметной натугою. Рука его при том непроизвольно потирала сквозь рубаху свежий шрам на плече, - Хрень вышла, короче...
     Женька в тот момент сосредоточенно отдирал старые обои в их со Светкой комнате: ремонт затеял, чтоб Светке всё не так страшно вспоминать было.
     - Короче, бухой я был, не помню ни х....! Светка простыла, небось, а? Ну, да чё, поправится, вон, на улице потеплело... Я ж это... забыл, что-зима-то... а она мне водку разлила! - последние слова вышли у него как будто бы даже с обидою, словно дитя, у которого старший брат сломал любимую игрушку.
     Не представлял Димка Вахрушин, насколько близко находился он в тот момент от края пропасти, за которой - пустота и небытие. Какие-то неведомые силы, неведомо за что, неведомо зачем, подарили ему сегодня ещё кусок жизни, и жизни, надо сказать, неплохой. Куда лучше, чем он заслуживал.
     Женька дёрнул обои так, что на стене остались глубокие борозды от ногтей. Даже ножа не надо - голых рук бы с лихвой хватило...
     Женька медленно повернулся, зло прищурился и выдохнул:
     - А чё ты сам не подставился, фуфло косячное? В падлу было?
     - Хайло завари! Кому предъяву лепишь? - взревел, было, папаша, но Женька стоял перед ним прямо и неподвижно, и отцов голос позорно сорвался.
     Взгляд серых глаз сына - прямой и простой - был точно таким же, как у волка, что встретился однажды шестнадцатилетнему Димке, когда морозной январской ночью спешил, загребая валенками плохо утоптанный снег, на другой конец деревни, к Вальке на свидание. Этот взгляд - похуже ножа. Такого пацана не запрессуешь. ... Да и ростом давно перегнал Женька отца-то. Гляди ж ты - на мокруху пошёл, на отца родного...
     Димка заколебался: какое-то почти звериное, нутряное чутьё подсказало ему - не лезь. Как тогда, в Речном, посреди дороги заснеженной. Заскулил по - щенячьи, обмочился - потому, видать, и побрезговал им серый. Дрогнула пасть волчья в ухмылке презрительной. Кто их знает, волков, чего у них на уме...
     Вот и Женька: дернул верхней губой, прищурился - не волчонок даже, а самый что ни на есть волчара, молодой да дерзкий. Захочет - порвёт, без базара...
     И тогда нечто глубоко внутри шевельнулось и прошептало Дмитрию Вахрушину: все "косяки" его отныне зачтены в высшей бухгалтерии, и этот "косяк" - последний. Иное время настало: поблажек более не предвидится. Лафа кончилась, не попишешь...
     Настало время Светке домой вернуться, и чем раньше, тем лучше, заявил Колдун. Нечего, мол, на жутких воспоминаниях зацикливаться. Диск отформатирован, ячейки памяти надо заполнять новой информацией.
     Четыре дня и четыре ночи провела Светка в полузабытьи, погруженная большей частью в подобие сна. Сашка, едва выдавалась свободная минута, сидел подле неё на постели. То тянул одну и ту же странную мелодию без слов, то просто смотрел подолгу на её бледное, осунувшееся ещё больше за это время, личико, слушал еле заметное дыхание, то держал над нею раскрытые ладони, и губы его при том еле заметно шевелились.
     Молитвы ли произносил Колдун, проклятия ли - известно было лишь ему да Всевышнему, в которого верил, и он тоже, но по-своему, по-особенному. "Я в него не верю - я с ним просто разговариваю!" - вот и всё объяснение.
     Абсурдность этой ситуации и странное поведение сына иногда пугали Марину до такой степени, что она ловила себя на мысли о правоте мужа в той части рассуждений, которая напрямую касалась Сашки.
     Борисыч имел твёрдое убеждение насчёт Сашкиных методов лечения и манеры поведения, и убеждение то заключалось буквально в одной фразе. "Не норма!" - говорил Борисыч, бывало, покачивая головою и поправляя на переносице дужку очков, и в словах его, немного смягчённых, как он сам считал, доброй иронией, проскальзывало презрение ко всему, что выбивалось из общей картины раз и навсегда определённого реального положения вещей.
     Изрядно потёртый жизнью и потрёпанный нелёгкой службой в составе советской военной миссии в Анголе, Михаил Борисович более всего на свете хотел бы забыть ад прошлого, от которого остались лишь несколько фотографий да скромный штамп с номером части в документах. Мечтал выстроить собственный дом, зажить там вместе с любимой женою и сыном (а он, конечно же, и мысли не допускал, что родится девочка), под старость лет возиться в саду среди виноградных лоз, укрывая их, как и всё, что дорого сердцу, от суровых ветров и морозов в-ской зимы и этой жизни.
     Виноград являлся страстью Михаила Борисовича с армии, когда в первый год службы пришлось побывать на уборке урожая в одном из колхозов, на юге тогда ещё необъятной и целой державы. За годы у него скопилась стопка журналов, газетных вырезок и горячее желание наконец-то заняться любимым делом.
     Дом с прилегающим к нему садом в одном из новых строящихся посёлков в южной части города был уж куплен, и на это ушли все его сбережения плюс деньги от продажи двухкомнатной квартиры. Оставалась всего ничего - завершить ремонт. К рождению наследника Михаил Борисыч рассчитывал въехать в новое жилище, а осенью - получить первый урожай с собственного огорода. Поэтому он употреблял сейчас все возможные усилия для скорейшего завершения дел, и, нуждаясь в определённой сумме, решался на рискованные дальние поездки.
     Впрочем, напугать его было чем-либо трудно. Страшился Борисыч по жизни, пожалуй, только одного - женщин. Вернее - женского коварства и предательства. Первая жена - просто не дождалась из командировки. Вторая - поменяла на заезжего иностранца. И ни одна, ни одна из встреченных по жизни женщин не захотела иметь от него ребёнка...
     Марину он увидел впервые в обстоятельствах отнюдь не романтических. После бессонной ночи, измученный ежесекундной болью, что не позволяла даже толком дышать, и которую отлично помнят те, кто хотя бы раз в жизни мучился зубами, он близко - увидел бархатные карие глаза в ореоле фантастически длинных ресниц, и тихий голос ласково проговорил, обращаясь к нему, здоровому мужику, будто к ребёнку: "Сейчас носиком дышим! Хорошо! Вот молодец!"
     Ему вдруг сделалось до того легко и радостно, что он едва не спрыгнул с ужасного скользкого кресла, которое годами впитывало людское страдание. Про боль и думать забыл - боль просто исчезла. ... И самый отвратительный момент - укол - прошёл совершенно незамеченным в этот раз. ...
     Нет, терпеть боль ему, конечно, не привыкать, и спина, исполосованная шрамами от ранений, говорила о том яснее ясного, но вот зубы. ... Не просто боль - унижение какое-то, казалось ему. Сидишь с раскрытым ртом - беспомощный, нелепый. ... В общем, стоматологов Борисыч по жизни избегал, насколько возможно.
     "Затянули! Почему раньше не пришли - теперь половину стачивать придётся!" - весело упрекнула врач, а у Михаила эхом отдавалась в голове лишь одна созвучная этим словам мысль: "Да, что ж я раньше - то не пришёл?!"
     Именно в этой маленькой женщине с ласковыми, но твёрдыми руками, которая без медицинской маски оказалась настоящей красавицей, и даже ещё красивее, чем он предположил в первый момент, именно в ней, похожей то ли на загадочную восточную принцессу, то ли на актрису виденного в юности индийского фильма, нашёл, наконец-то Миша то редкое качество, что безуспешно искал в других. Он почти уже разуверился, что на свете существует верность, и думал, что это он один такой остался - реликтовый экспонат...
     "Совковые у тебя понятия, Миша! Как был "совком", так и останешься! Эта страна таких, как ты, пачками в огонь швыряет, а я жить хочу по-человечески!" - заявила вторая жена, улетая в загадочный закордонный рай.
     Марина долго не решалась ответить согласием, или ему казалось, что долго. Жизнь ведь, как ни крути, пролетает слишком быстро, и хочется ещё успеть попытать счастья, пока не нагрянет старость настоящая, с хворями и немощью. А она - только и повторяла: "Саша... Я боюсь, как посмотрит на это Саша..."
     "Да что там за Саша такой!" - мысленно возмущался Борисыч, составляя мнение о мальчишке наперёд, и мнение нелестное. Сашка виделся ему эдаким маменькиным сынком, порядком избалованным и гордым не в меру, представления о жизни настоящей не имеющим.
     Реальное знакомство, однако, оставило чувство, что есть в этом парне что-то до такой степени колючее и неприятное, отчего резко пропадало желание не то, что лезть в его секреты, но даже спорить с ним или лишний раз разговаривать, проще по минному полю прогуляться...
     Марина на первых порах кипятилась, бросала мужу в ответ обвинения в чёрствости и бессердечности, ибо чувствовала вину за женское счастье своё, которое - а она точно знала это - Сашка наблюдал с грустью и болезненным раздражением. Но теперь, когда жизнь её в корне переменилась и готовилась перемениться ещё более через малое время, она склонялась к признанию, хотя и не полному, а частичному, но всё же - признанию, истинности слов Михаила.
     Сейчас безотчётная материнская любовь, уже не направленная исключительно на один лишь объект, не заслоняла глаз её настолько, чтобы любое слово и движение сына воспринимать как милую непосредственность, свойственную юности.
     В самом деле, куда это годится: чужого ребёнка приносят к ней в квартиру в бессознательном состоянии, травмированного, замерзшего, а они с Мишей - взрослые, серьёзные люди - доверяют его жизнь и здоровье семнадцатилетнему школьнику! А тут ещё соседи криминальные под дверью топчутся! И поножовщина! Господи, где было её разумение в тот момент, а? Полная безответственность!
     Нет, совсем она потеряла голову, нужно это прекращать! Умом Марина понимала, что возразить Сашке она не посмеет, и он всё равно поступит, как посчитает нужным. До сих пор его странности как-то оправдывались, но последнее происшествие - это уже чересчур. Надо послушать Мишу: он давно предлагает переехать. ... А Сашка пусть делает, что хочет, ведь спорить с ним бесполезно...
     С этой мыслью она и дремала у себя в комнате субботним утром, пока Сашка деловито гремел чем-то на кухне. Отвар свежий, видно, готовит. До чего упрямый! Травы, это, конечно, хорошо, но разве они заменят полноценное лечение? Нет, ни в коем случае! Девочке бы в санаторий съездить, да дома обстановку спокойную создать... Сколько проблем потом у неё будет, во взрослой-то жизни! Да с теми же зубами, например, подумала она по привычке. Брекеты нужны. С Машей, что ли, поговорить? Не Нинку же вопросом этим озадачивать...
     Кто-то снова звонит. Вставать Марине совершенно не хотелось. Неужели модельер неугомонный? Хотя нет, он сейчас в Москве должен быть. ... А вдруг это Миша?
     - Саш, возьми трубку!
     Но это оказался вовсе не Михаил. Бодрая Настя прямо-таки засыпала вопросами: что да как со Светкой, отчего она на занятиях не появляется. Назавтра в областной центр уезжал коллектив музыкальной школы.
     - Нат! Мэ на полава, пхэнори! Не пойму тебя, сестрёнка! Как это - "забыла"? - возмущенно загудела подруга на другом конце провода в ответ на робкие Светкины попытки оправдаться выдуманной затяжной ангиной, - Глупой не будь! Слышу - нормальный голос у тебя! Все наши едут! Шунэн? Договорилась - в одном купе поедем! После выступления экскурсии будут, сказали! В театр пойдём!
     - Насть, я не могу поехать... - зашептала Светка, - Я... болею...
     - Ладно тебе! - рассердилась подруга, - Вещи собирай давай! Сейчас последняя репетиция будет, в Левобережном, в двенадцать! Мы с бабушкой за тобой зайдём! Я тебе подарок из Москвы привезла, не скажу, что!
     - Нет! - почти закричала Светка, мигом позабыв про "ангину", - Не надо за мной заходить, Настя! Я не поеду! - девочка бросила трубку, и впервые после той страшной ночи на глазах её показались слёзы. Закрыв лицо руками, она бросилась в надёжное своё убежище: большое кресло в Сашкиной комнате.
     Стрелки часов приближались к полуденной отметке, а Светка так и не решалась выбраться из укрытия. Пришёл Женька, но прикрикнуть на сестру, как раньше бывало, не решился: Светка - стрекоза с прозрачными крылышками: хрупкая и тоже прозрачная насквозь. Куда уж там от крика - от любого шороха дрожит.
     - Светик, посмотри на меня! - уже в который раз Сашка мягко, но настойчиво пресекает Светкины попытки с головой укрыться зелёным клетчатым пледом, - Я тебе сказал - поедешь, и тебе там понравится! Ты мне веришь?
     - Угу...
     - Скажи ещё раз - веришь? Громко скажи!
     - Верю... - опять еле слышно, но уже прогресс.
     - Хочешь взять его с собой? Бери! Правда, он старый уже, потрёпанный! Прямо, как я! Жень, может, меня тоже в сумку упаковать? Возьмешь меня с собой, Светик?
     - Угу... - Светка на долю секунды устремляет на Сашку взгляд, в синих глазах в ответ на его неуклюжую шутку мелькает крохотная искорка - жалкий осколок прежнего беззаботного смеха.
     Сашка замирает, затаив дыхание, словно перед ним после мучительных упорных попыток появляется на экране заветная надпись: "Доступ разрешён". Да, он на верном пути! Какая же хрупкая и сложная система - человек: сломать можно за секунды, восстанавливать придётся годы и годы...
     У порога Сашкиной комнаты, что стала Светке прибежищем на эти страшные дни и ночи, переминается с ноги на ногу Женька. Чего ему стоил с отцом разговор - на лице написано: глаз правый то и дело подёргивается.
     - Всё, Светик, теперь - на репетицию! - решительно заявляет Колдун, подходя к окну и что-то высмотрев во дворе, удовлетворенно хмыкает.
     Светка обречённо косится на часы: осталось пятнадцать минут, она точно не успеет. "Ну, и пускай, ну и нечего разъезжать, развлекаться! Не заслужила!" - произносит внутри скрипучий насмешливый голос с материнскими интонациями. Руки вновь невольно тянутся за пледом...
     - Принцесса, карета прибыла! - засмеялся Соколовский.
     В дверь кто-то трижды коротко позвонил.
     - "Чуть свет уж на ногах!" - раздался восторженный вопль модельера, едва его длинное чёрное пальто, распространяя облака парфюма, влетело в квартиру, - О, всех приветствую! - покосился он на Женьку, застыл на месте, немного смутился и продолжал уже не так восторженно: - Я хотел спросить, сможете ли вы с Любой сегодня репетировать дополнительно... Мне нужно кое-что обсудить, и только с вами! Кон-фи-ден-циально!
     - Не разувайтесь, сейчас выходим! - крикнул Сашка, - Светик, бери куртку, и пошли! Всё, всё, давай! Жень, мы поехали! Отвар выключи через десять минут! Полотенцем накрой! Ну, ты знаешь, как!
     Светка, в ушах которой всё ещё звучала волшебная музыка Сашкиных слов "МЫ поехали", не помнила, как спускалась по лестнице, как выходила из подъезда, а очнулась только, когда за окнами уже мелькало чугунное кружево перил Центрального моста. В салоне негромко мурлыкало радио и вкусно пахло шоколадом.
     Трубы Комбината дружно пыхали розоватыми струями дыма. Река, насколько можно было охватить взглядом, усеяна черными точками: рыбаки с рассвета коченели над лунками.
     Сашка сидел рядом на заднем сиденье и улыбался, глядя на неё. Проворные солнечные блики то и дело пробегали по его лицу, зажигая в глазах зелёные огоньки.
     - Я только что из столицы, знаешь ли! Всю ночь ехал! Эти ужасные дороги! Un amour d'enfant!* (*Прелесть что за ребёнок!) - весело болтал Черников, умудряясь каким-то чудом объезжать неспешно ковыляющих через дорогу пешеходов, - Как величать юную мадемуазель? Светлааана? Значит - Клэр!
     - Почему Клэр? - робко пискнула Светка, сцепляя пальцы, чтобы ненароком не накинуть на голову капюшон, иначе Саша снова расстроится.
     - Если бы мы с тобой, дитя, находились сейчас во Франции, тебя называли бы Клэр! Хотела бы ты поехать в Париж?
     - Нет! - совершенно честно ответила девочка.
     - Странный ответ! - искренне возмутился модельер, притормаживая на светофоре, - Каждая девушка мечтает побывать в Париже!
     - А я не хочу! - упрямо возразила Светка, позабыв на мгновение о капюшоне, - Французы лягушек едят, фууу!
     - Ах, солнышко, какое ты ещё дитя! - рассмеялся Марк, - Кстати, что у тебя состоится в полдень? Répétition générale?* (*Генеральная репетиция?) Ты танцуешь?
     - Пою в хоре, - засмущалась девочка, но сама того не заметила, как расцепила пальцы и чуть - чуть улыбнулась, - Мы завтра выступать едем!
     - О, это круто! И какие на вас будут костюмы?
     - Сарафаны! - вздохнула Светка. Она ведь только сейчас вспомнила, что-костюм-то вовремя не забрала, и неизвестно, что ей теперь достанется.
     - А! А la Russe! *(*в русском стиле) Какая прелесть! К твоей внешности подойдёт и-де-аль-но!
     Светка уже не могла сдерживаться, чтобы не улыбнуться, поэтому опустила голову и слегка покраснела. Она не привыкла слышать, чтобы взрослый солидный мужик - вот так запросто, с интересом рассуждал о каких-то девчачьих сарафанах. Почему - то его она совершенно не боялась. Но ей неожиданно легко и приятно было беседовать с этим загадочным человеком, о котором писали в модных журналах и который, как случайно уловила из разговора старшеклассниц, неравнодушен к проклятой Любке Козловой.
     Господи, да хоть бы забирал её и увёз куда подальше, в самый этот лягушачий Париж, да чтоб она там круассанов, что ли, объелась! Светка, правда, толком не знала, что такое круассаны, но слышала, что в Париже их едят, и надеялась, что на вкус они ещё более гадкие, чем сырые лягушки...
     Чёрный мерседес плавно описал широкий полукруг по площади возле университета, миновал скромный пикет подмёрзших пенсионеров, размахивающих потрёпанными красными знамёнами и самодельными плакатами рядом со статуей Железного Феликса, и покатил по самой красивой и внушительной части В -ска - Металлургическому проспекту, который заканчивался прямо перед фасадом Левобережного дворца культуры.
     Несмотря на уютное тепло салона, Светка начала мелко дрожать. Мысли девочки метались от робкой надежды к полному отчаянию. Ведь пока Саша рядом, пока он смотрит на неё, пока слышит она его голос - всё так просто, легко, и счастье окутывает, точно шерстяной плед. Но, спустя несколько минут он исчезнет, ускользнёт, как сон...
     Сон. ... Сейчас Светка могла бы даже нарисовать этот сон, если бы умела рисовать толком, а не так коряво и неуклюже, как на психологических тестах.
     Вначале она тонула. Очень долго.... Вокруг, насколько позволял обзор, клубился плотный и сырой туман. Вязкая буро - коричневая масса ужасающе медленно, по крохотной частичке, принимала тело в свои леденящие объятия. Даже глазам стало невыносимо холодно, когда очередь неминуемо дошла и до них. Светка так и утонула - молча и с широко открытыми глазами... Она знала, что так и должно быть... Она не сопротивлялась...
     А очнулась в очень странном месте...
     Ослепительно белый песок, похожий на море мелкого сахара, не колется, не обжигает, а лишь слегка щекочет подошвы босых ног. Она поднимает глаза от песка и смотрит вдаль, туда, где между глубокой синевой недвижного моря и бледно - голубым небесным сводом четко видна более тёмная, почти чёрная ленточка горизонта.
     На морской глади - ни единой морщинки, и, наверно, она отражала бы облака, словно зеркало, если бы на небе было хоть одно, даже крохотное облачко. Но и небо - пусто, бледно, безжизненно. ... Ни намёка на ветер, даже, кажется, сам воздух отсутствует в этом странном неподвижном мире.
     Светка понимает, что солнца здесь тоже нет, а ровный, мягко обнимающий её белый свет, льющийся со всех сторон, не даёт ни малейшей тени.
     Только старика не смогла бы, наверное, нарисовать. Старик появился внезапно и словно бы тоже из ниоткуда. Просто уплотнилось и потемнело пространство, и в обрамлении складок восточного тюрбана вдруг возникло перед нею узкое, прорезанное глубокими морщинами лицо цвета крепкой чайной заварки. Подол просторной белоснежной хламиды касался песка.
     - Смотри! - слышит девочка у себя в голове голос старика - резкий, жесткий, как скрученная проволока - но видит, что тонкая прямая линия, что находится у того на месте рта, не шевелится. Лишь глаза - огромные, почти чёрные глядят на неё в упор, и она чувствует, что старик покажет сейчас нечто такое, отчего жизнь её уж никогда не будет прежней, и всё то, во что она пыталась верить, окажется пустыми детскими мечтами, вроде пресловутых русалок. В то, что русалки существуют, верилось ей до самой школьной поры, пока однажды учительница не высмеяла перед всем классом эти глупые фантазии.
     Старик не указывает направление, в котором нужно смотреть, но неведомым образом Светке и так ясно. И она поворачивает голову от моря и глядит вправо.
     Сначала ничего не происходит. Белоснежные песчаные горы всё так же неподвижны. Светка всматривается до тех пор, пока глаза не устают и начинают закрываться сами собою.
     Но вдруг между двумя покатыми холмами будто бы что-то мелькнуло, какая-то чёрная точка. Напрягая зрение до предела, она продолжает вглядываться, и не зря: вслед за первой точкой возникает вторая, третья, четвёртая, и далее она теряет им счёт...
     Точки увеличиваются в размерах, принимая очертания вполне определённых фигур. Люди. Всадники.
     Двигаясь цепочкой, они направляются прямо в её сторону...
     Вот уже возможно различить мерный шаг разномастных верблюдов. На их горбатых спинах покачиваются закутанные в чёрные, серые и тёмно - синие хламиды бородатые мужчины. Вытянувшись в бесконечную линию, проезжают они мимо недвижной Светки. Неподвижные взгляды устремлены вперёд. Молчаливый строй разбавлен редкими всадниками на изящных черных конях. Длинные ноги животных не вязнут в песке: они его даже не касаются. Караван не оставляет следов.
     Светка не помнит, сколько времени она вот так простояла, вглядываясь в каждое лицо, в каждую складку странных одежд загадочных всадников. Она только знает, что должна смотреть неотрывно. Чтобы найти кого-то. Чтобы узнать кого-то... Острый, пристальный взгляд старика жжёт ей затылок, но обернуться она не смеет, потому что чувствует: у этого блёклого мира - свои законы, и стоит на миг отвернуться - и ради сиюминутного интереса навсегда потеряешь самое важное...
     А караван движется мимо, не ускоряя и не сбавляя темп, и кажется - нет ему конца. Светка замечает, что, несмотря на удивительную схожесть этих мужчин, различия меж ними всё же есть. Многие - совсем старики, с глубокими морщинами и длинными белоснежными бородами. Но есть и совсем молодые, почти мальчишки, лишь с лёгкой тенью щетины на гладких загорелых лицах.
     Люди, которые прошли всё, что возможно в этой жизни...Люди, что двигались теперь к последней цели, туда, где ждёт отдых и покой. Вечный...
     Вереница лошадей и верблюдов, казалось, никогда не закончится. Но, наконец, на горизонте показался последний всадник. Сердце её, до этого момента не подающее ни единого признака жизни, вздрогнуло и стало отстукивать бешеный ритм. Светка изо всех сил вгляделась в этого последнего всадника, и с каждым шагом его великолепного чёрного коня сердце билось всё быстрее. Оно сейчас видело лучше, чем глаза.
     Ей отчаянно хотелось верить своим смутным догадкам, и в то же время она желала всеми силами ошибиться...
     Пустынный безжизненный мир не пощадил: последним ехал Саша...
     Он так же, как и остальные, строго и торжественно глядел прямо перед собою, так же неподвижны были непроницаемые складки длинных тёмных одежд.
     Вот он совсем близко. ... Так близко, что каждую ниточку пересчитать можно на длинном чёрном шарфе, что обмотан вокруг его головы, каждую волосинку в лошадиной гриве.
     "Саша! Оглянись! Это я! Я здесь!" - Светка не знала, кричала ли она, шептала ли, или безмолвно посылала в пространство отчаянное своё желание.
     Светка всем существом потянулась навстречу, но, видимо, законы этого странного мира нарушить было невозможно. Ей вдруг стало ясно, что, сколько бы она ни рвалась, сколько бы ни кричала - он просто не заметит и не услышит...
     "Ты видела теперь" - не спросил, а утвердительно изрёк неизвестный старец, и от слов его веяло неумолимой и неотвратимой истиной. От этой истины мутило и кидало в дрожь. Проклятый чужой мир с поблекшими красками выталкивал её, живую и беспокойную, из своих незримых призрачных границ.
     Очертания белоснежных барханов начали размываться, исчезать, сменяясь серым плотным туманом. И она снова полетела куда-то: то ли вверх, то ли вниз...