История жизненного пути папы.

Доча, ты меня просила написать историю жизненного пути папы, я охотно, это делаю.

Он родился в 1899 году в маленькой деревушке С* Витебской губернии в семье зажиточного крестьянина, арендовавшего у местного — .-.=.-. — помещика сады, Г* Мирона.

Дед ВМ со стороны отца был когда-то лихим и бра­вым конногвардейцем, полк его стоял однажды в Варшаве, и в него влюбилась молодая шляхетского происхождения панна, бросила родителей, родину и уехала в Россию. Но веру ка­толическую сохранила, молилась в костеле по книжке.

С мужем Г* прижила она 3-х сыновей и 1 дочь и умерла она в 19Ц г. около 100 лет от роду.

Отец В.М. Мирон долгое время не женился, занимался садами, ему уже было 35 лет, когда родители заставили его жениться, т.к. к земле нужен был наследник.

Нашли ему и невесту Акулину Федотовну, дочь бедных крестьян. Родители ее были очень довольны, что их дочь попала в богатую семью.

17-летняя девушка не любила жениха, но подчинилась воле родителей.

Едва молодые прожили полгода, как Мирон заболевает аппендицитом, в сельской больнице, в Я*, ему делают операцию, но неудачно и он умирает.

Рождается мальчик Витя уже без отца. Акулину с грудным ребенком из богатой семьи прогоняют, она возвращаете в родительский дом, оставляет мальчика на попечении старухи-матери, а сама идет в имение в Я*, где работает у панов горничной. Паны ей платили 7 рублей в месяц, и эти деньги она полностью отдавала на воспитание сына.

Семья, в которой прошли первые детские годы ВМ, была большая: старик, старуха, брат Юстин и у него детей несколько, не хватало хлеба, и если бы не бабка, которая для внука припасет кусочек хлеба, он бы не выжил; спал он тоже с бабкой на русской печке, в зимнее время в хату приводили скот; свиней, телят, даже корову, так как хлевы были холодные. Изредка его навешала мать Акулина, принося пряников или баранок, матери мальчик дичился, т.к. редко видел маму.

Прошло 7 лет.

Помещик подыскал для А.Ф. и мужа — Муравьева, и ребёнок был взят в семью.

Отчим Василий Прокопович к мальчику относился хорошо, заботливо, отдал его учиться, сначала в уездное учи­лище, а затем в Ян* городское.

Муравьев был управляющим большого имения, исполни­тельным, трудолюбивым, платили ему в месяц 25 рублей, дали домик рядом с барской усадьбой. А.Ф. стала хозяйкой в доме, заимели собственное хозяйство: корову, борова, пчел, кур. Материально жили очень обеспеченно.

Мальчик пользовался свободой и бегал по всему имению, парку, озеру, но играть и дружить с батрацкими детьми ему не разрешали, Василий Прокопович следил за этим очень строго, и вырос он один, без товарищей.

Учился он хорошо и городское училище кончил с пох­вальной грамотой. Хотел учиться дальше, подготовился и поступил в Богородский /под Москвой/ агрономический техни­кум. В 1919 году его окончил.

В дни революции помещика прогнали, а землю его раз­делили между собой. Муравьеву тоже дали 5 гектаров, он вел хозяйство. ВМ* родителям не помогал и все свое время отдавал учебе и книгам.

После окончания техникума его направили работать директором совхоза Л* /под Витебском/. Там уже работа­ли рабочими мои родители.

Совхоз был бедный, без тягловой силы, без техники,

Коров было мало, пайки были скудные, люди бились из последних сил и кое-как управлялись с хозяйством. Там же был и богатый ботанический сад, организованный бывшим помещиком этого имения В* В* А*.

К этому времени, весной 1920 года я после окончания средней школы и вечерних педагогических курсов приеха­ла из г* Коворжева в Л* к родителям.

Л* — чудеснейшее по красоте живописное место, какое я только видела на свете: озеро, на берегу которого раскинулся огромный парк, широкий барский двухэтажный дом, утонув­ший в саду, где заливаются всю дочь соловьи, густые кусты цветущей сирени, молодое жизнерадостное настроение.

Я стала работать заведующей детской площадки. И сразу же получила несколько поклонников, т.к. интеллиге­нции в Л-х было порядочно: 2 ботаника, I энтомолог, I бухгалтер, но выбрала я его — В.М*, с первой встречи раз и навсегда.

В то время была веселой, жизнерадостной хохотушкой, с кудрями до плеч и как-то мало думала о будущем. Но если В.М. по делам уезжал в город, я грустила, и радовалась, если слышался его голос, чуть глухой, с белорусским ак­центом.

Мои родители, особенно отец были против моего увле­чения, т.к. мы — бедные, а он — богатый.

Часто мы с ним гуляли, сидели над озером, мечтали и всегда меня поражало, сколько он читал и сколько он знает/ Мы спорили об образах: Наташи, Cони, Раскольникова и многих, многих других. Я то­же много читала, наши споры были бесконечны.

Однажды мы пошли по аллее из цветущей сирени, па­хучие гроздья склонялись над нами, подошли к «ключу», откуда текла чистая, как слезинка холодная вода, напились «живой» водички и вошли в католическую часовню. Там была скульптура мадонны, дивное произведение искусства: нежное лицо, мягко склоненное, нежные руки и ступни ног, мягкие складки тканей обволакивали всю фигуру матери с ребёнком… Мы, очарованные, молча остановились и долго стояли перед мадонной без движения, руки наши со­прикоснулись. Я подумала: «Святая Мадонна благословляет нас».

Эта статуя была выписана помещиком из Италии на мо­гилу своей матери, портрет которой был высечен в мраморе здесь же в часовне и которую он безумно любил.

К тому времени, когда я приехала в Л#, имение было полностью разграблено окрестным населением, вынесено было всё «под метёлку».

Но!

Никто не взял ни одной книги!

А в помещичьем доме была огромнейшая на 12 иностранных языках библиотека в двух просторных комнатах. Конечно, книги потихоньку рвались на обертки, раскуривались, а то ими попросту — их бумагой разжигали печи. Кое-что мы с В.М. к себе взяли, устоять было невозможно, в частности чудеснейшее издание: «Александр I» и некоторые другие.

Мы с твоим папой заключили союз: собирать книги и учиться дальше. И вот осенью 1920 года я поступила в Витебский университет, социально-историческое отделение, а ВМ — в лесной институт.

В Витебске мы нашли комнатку на Больничной улице — маленькая, тесная, помещалась только кровать, стол, и постоянно стены покрывались изморозью, а окно — сосульками, рядом с уборной, все было слышно… Голод, холод, часто у нас играли кишки марш… Но мы упорно учились: ходили на лекции, вели записи, сдавали зачеты, экзамены, я ухитрилась еще посещать занятия в художественном институте.

Сходили и в загс. Никому даже не сказали об этом,

Летом на каникулы мы обычно уезжали в Я*. ВМ, как всегда, ничего не делал: читал или гулял по окрестностям, а я помогала в работе: жала рожь и пшеницу, овес и т.д., сушила сено, полола в огороде, шила и т.п. и т.д.

Свекровь моя, — женщина была добрая, дала нам матрас, подушку, мне зимнее пальто, теплое одеяло, никаких у нас ней не было недоразумений. Зимой она нам присылала хлеба, сала, картошки. Она любила своего сына, а значит и меня, своих внуков.

В.М. был очень гордый, знал себе цену, очень независим в суждениях, был очень свободолюбивый, свободу он уважал и в другом человеке, страстно любил книги, собирал и выписывал все новинки, до Великой Отечественной войны у нас было 20 тысяч книг! Был твой папа по натуре благороден, но и эгоистичен тоже был: он как-то не понимал, что может приносить страдания другим.

Знания ВМ были обширны во всех отраслях науки; огромная сила воли, прирожденный оратор, трибун. Он был бы прекрасным юристом, директором огромного любого предприятия, даже государственным деятелем, попади он в другие уcлjвия существования. Но судьба дала ему рядового лесничего и провести всю жизнь в маленьких задрипанных белорусских местечках…

Был бы он и прекрасным командармом, т.к. военное дело знал превосходно. Прекрасный организатор, с огромной силой воли, а в партии он не оказался.

Конечно, личность его была незаурядная.

* * *

 

В последние годы своей жизни он увлекся домашним хозяйством, особенно пчеловодством. И почти всё делал сам. Любил он и уважал и меня, детей и внуков, но как-то выражать он этого не умел, таил в себе. И добрым он был тоже.

Таким он был сложным, противоречивым, умным и очень своеобразным.

— .-.=.-. —

Мир его праху!