Семейный роман

Обойти можно было миллионом способов, но он уже знал - слова будут сказаны, слова будут услышаны...

Глава 27

Плохая примета

Тело, действительно, улетает. Лицом прямо в спинку переднего сиденья.... Страшный визг тормозов сливается с грохотом железа, чьи-то крики...
     Светка приходит в себя, чувствует, как Сашкины руки крепко и бережно поддерживают её. Со всех сторон оглушительно сигналят автомобили. Хлопают дверцы соседних машин, оттуда выскакивают на проезжую часть водители с перекошенными от ужаса и возмущения лицами, бросаются осматривать драгоценных железных коней.
     - Да чтоб тебя... Pardon, mademoiselle! Mon dieu! * (*Извините, мадемуазель! Боже мой!) - сдавленным голосом произносит модельер. Голова его откинута назад, правая рука нервно потирает грудь, как будто что-то колет и мешает ему там.
     По проезжей части, между отчаянно сигналящими автомобилями, раскидывая мощными подошвами подшитых валенок сырое месиво из грязного снега и песка, даже не пробирается, а торжественно шествует всем знакомая фигура в разлохмаченной чёрной шубе.
     Набитые до предела полиэтиленовые пакеты то и дело задевают приоткрытые дверцы и зеркала. Самые нервные и нетерпеливые водители, что решились выяснить причину задержки и рискнули покинуть салоны, тотчас же, зажимая пальцами носы, поспешно ныряют обратно, и лишь там, при плотно закрытых окнах, решаются вдохнуть воздуха и высказать пару - тройку подходящих случаю выражений.
     Светка накинула капюшон и втянула голову в плечи. Только бы Элька не заметила и не узнала её! Самой от себя Светке стало жутко стыдно своего желания, но поделать она ничего не могла.
     Бомжиха шла, совершенно не обращая ни на кого внимания, но вот перекошенное, бледное с прозеленью лицо Черникова, однако, чем-то привлекло местную звезду помоек. Элька восторженно взвизгнула, уронила наземь громоздкие пакеты и буквально навалилась всем телом на капот. Модельер в полном оцепенении следил, как корявая чёрная лапа странного создания тянется к лобовому стеклу, а маленькие глазёнки под тяжёлыми веками, окружённые тёмно - багровыми кругами неотрывно смотрят на него. Бесформенно раздутые губы шевелятся, произнося какие-то слова.
     Конечно, услышать и разобрать речь её, даже при самом горячем желании, ни одному человеку было бы не под силу. Однако Марку слух и не требовался: модельер отлично читал по губам, и умением этим по жизни приходилось ему пользоваться ох как много и ох как часто...
     Скованный этим взглядом и этими неслышными словами, он потерялся во времени, а, когда очнулся, страшная бомжиха была уже на другой стороне улицы, и кто-то бесцеремонно тормошил его за плечо:
     - С вами всё нормально? - раздался сзади невозмутимый голос Соколовского.
     - Oui! * (*Да!) - отозвался модельер, - Что за страна! Никакого порядка! Что хотят, то и делают! - жесткий комок в горле не давал толком дышать, и оттого слова прозвучали хрипло и сдавленно.
     Мерседес, мягко покачиваясь, снова двинулся вперед. Несколько автомобилей так и остались стоять посреди дороги, отсвечивая помятыми деталями. Их хозяева, смешно размахивая руками, продолжали выяснять отношения.
     Левобережный Дворец культуры раскинулся во всю ширину огромной площади имени Дзержинского, на набережной Реки, так что с чёрного выхода можно было, не торопясь, спуститься по бесчисленным ступенькам прямо к городскому пляжу, впрочем, популярностью не пользующемуся по причине крайней хронической загаженности. Стоя на этих ступеньках, вы оказывались прямо перед давящей громадой скопления заводских труб и нагромождений тысяч тонн металла, от которых отделяла лишь полоса тёмно - серой воды, сейчас прикрытая толстой ледяной коркой.
     Едва они вошли в одну из высоких стеклянных дверей, их тотчас овеяли тёплые струи воздуха из кондиционеров, на электронном табло мигали цифры: 11:59.
     По ведущей на второй этаж парадной лестнице с резными золочёными перилами и ступенями из белого мрамора, под которой с незапамятных времён местным персоналом заботливо взращивался и сохранялся настоящий уголок тропиков - с десяток зонтичных и финиковых пальм, разнообразные фикусы, олеандры, лимоны и гигантская монстера - сновал разнообразный беспокойный и шумный народ.
     Звенел детский смех, где-то вдалеке бренчали гитары, сверху гудел и гремел невидимый духовой оркестр. Даже самый обычный день здесь наполнен был радостной суматохой и ощущением праздника, и Светка невольно затаила дыхание. Ей до боли в груди захотелось слиться с чудной и звонкой суетой, вплести свой чистый голосок в общую мелодию счастья. Как она могла сомневаться в Сашиных словах, как хотела отказаться от всего этого? Она оглянулась, и самые любимые в мире тёмные глаза ласково прищурились в ответ на её робкую улыбку.
     Внезапно чей-то низкий, глубокий голос, перекрывая неимоверную шумиху, позвал её по имени.
     - "Цыгане шумною толпою..." - задумчиво продекламировал модельер, разглядывая с настороженным любопытством семейство Матвеевых. Кроме Насти, с её величественной бабулей, тут были и Ромка, и Анжела, и ещё трое совсем юных цыганочек, лет примерно от четырёх до шести, чьи яркие банты и торчащие из-под курточек нарядные кружевные оборки нещадно и наповал били по его тонкому эстетическому вкусу. Все они, даже самая младшая из девочек, имели вид весьма приметный и внушительный, мало того - одного мимолётно брошенного взгляда Анжелы хватило, чтобы всемирно известный кутюрье почувствовал себя насквозь прозрачным, точно стеклянный стакан. Черников зябко повёл плечами и обратился к Светке:
     - Я так понимаю, милая мадемуазель, наше сопровождение больше не требуется?
     - Нет! Ой, то есть, спасибо вам большое! - засмущалась Светка, продолжая смотреть на Сашку. Тот улыбнулся ей ободряюще:
     - Лети, стрекоза!
     - Ты разрешение взяла? - чинно поинтересовалась Настя.
     Светка с недоумением уставилась на подругу:
     - Какое разрешение?
     -Записку от родителей, что тебя согласны отпустить! Забыла?
     Светкины ноги мгновенно слабеют и подкашиваются. "Конечно! Разве может быть иначе! Вот и приехали, называется..." Ехидная ухмылка матери мигом представилась ей во всей красе...
     - Эй, ты чего, пхэнори? - тормошит её Настя, - Зачем голову закрываешь - здесь ветра нету!
     - Светик! - Сашка наклоняется, резко срывает с её головы капюшон и, глядя на дрожащие губы и налитые слезами синие глазищи, хорошенько встряхивает за плечи, словно пытается разбудить:
     - Я сказал - поедешь, значит, так и будет! Сейчас домой позвоню - Женька мигом принесёт! Марк Александрович, можно с вашего?
     - Разумеется! S'il vous plaît! *(*Пожалуйста!) - заторопился Марк. Сашка мельком глянул на его пальцы, нахмурился, но быстро выхватил телефон, отошел в сторону, подальше от гудящей толпы и стал набирать нужный номер.
     - Всё, Светик, иди, не беспокойся! Женька будет тебя ждать после репетиции прямо здесь!
     Пронзительный бесцеремонный взгляд рыжей цыганки преследовал Черникова весь остаток этого дня, а ведь именно сегодня ему, как никогда, необходимо было полное присутствие духа.
     - Просто Марк! - ворчал он, поднимаясь по лестнице, - Просто - Марк, неужели так трудно!?
     - O'kay! Просто Марк! - усмехнулся Колдун.
     "Просто Марку" нынче не везло во всех отношениях: едва ноги его преодолели последнюю беломраморную ступеньку, навстречу пахнуло двойной дозой сладковато - приторного женского парфюма, ненавистного ему даже более пестрых цыганских юбок.
     - Марк Александрович, а мы вас ждали - ждали! - голос Любкиной матери - стройной, интенсивно молодящейся блондинки, на нереально матовом от пудры лице которой особенно выделялись лаково - вишневые хищные губищи, так и сочился прилипчивой сладостью на весь коридор Дворца, - Мы вот с Любочкой стоим, гадаем, что за сюрприз, обещанный...
     "Любочка" состроила самое умильнейшее выражение, на которое только способны оказалась лицевые мышцы:
     - Привееет! - она извернула длинную шею, подставляя Сашке щёку для приветственного поцелуя.
     Любку, признаться, изводило и напрягало недоумение по поводу странного поведения Казановы. Никаких поползновений с его стороны, ну ни капельки! Ну, приобнимет иногда, по руке погладит невзначай. Так ведь и всё! Как в первом классе, блин! Модельера, что ли, опасается? Хммм... Матери пожаловалась - та смеётся: хорошо, мол, что робеет! Серьёзно, значит, зацепило. А модельер - хрен его поймёшь, у него вроде бы, как в журналах пишут, роман был то с певицей известной, то с ведущей какой - то.... Но ведь её, Любку, с теми курицами не сравнить: она и моложе, и красивее в сто раз! Почему тогда? Любка едва сдержалась, чтобы не почесать в затылке: с детства мать ту "обезьянью" привычку вытравить пытается.... А вот что, скажите, делать, если мысли в голове застыли и ворочаться не желают?
     Черников с видом человека, которому шаг до топора и плахи, обречённо сознался:
     - Сегодня, мои дорогие, я приоткрою, наконец, завесу тайны! За этой дверью - рука его взвилась в изящном жесте, - Моя абсолютно новая коллекция, которую никто! Внимание - никто ещё не видел! И создана она специально для вас двоих! Сейчас займёмся примеркой, подгонкой по фигуре и, думаю, успеем отрепетировать пару выходов!
     Марк выразительно взглянул на "сладкую парочку".
     - Поэтому, - обратился он уже в сторону Любкиной мамаши, млеющей от умиления при взгляде на дочку, - без обид, мадам, но примерка и репетиция сегодня проходят исключительно ко- фи-ден-ци-а-льно! О, Юлёк, наконец-то! Всё, ласточки мои, нам пора!
     И бравые турецкие пограничники, и родная налоговая инспекция, и даже в-ские воротилы, что "крышевали" местные магазинчики, в итоге уяснили, что Любкина мать - явление особое, беспощадное и неумолимое, из разряда стихийных бедствий типа торнадо. Сегодня Марк познал эту истину в полной мере на собственном горьком опыте.
     - Я только на минуточку! - Юленьке показалось, что мимо неё в дверь проскользнула блестящая чёрная змея, настолько не скрывающий ни единой анатомической подробности наряд заботливой маман напоминал кожу рептилии.
     Последующие два часа Марка беспрерывно трясла нервная лихорадка.
     - Нееет, слишком затянуто! Любочке дышать невозможно! - и наглые пальцы, еле сгибающиеся из-за обилия золотых колец, немедля лезли расправить складочку и ослабить ремешок.
     - Вы что, Марк Александрович, Люба ведь не старуха! Укоротите вот на столечко. Вооот! Самое то! - и подол платья из французского шелка, последний кусочек которого с боем удалось модельеру урвать из последней коллекции одного до неприличия популярного мирового бренда, беспощадно протыкался невесть откуда взятой тупой булавкой.
     - Девушка, как вас там, Юля, что ли! Почему помада такая блёклая? Не годится! Давайте, покажу, какой Любочке нужен оттенок! - и острые каблуки уже цокали со скоростью автоматной очереди, в сторону оторопевшей и ничего не понимающей Юленьки.
     Марк задыхался от возмущения, но, подобно пойманной рыбе, мог только бессильно открывать и закрывать рот: гнев душил. Но Черникова и в самом деле едва не хватил сердечный удар, когда на финальном выходе, вот именно на том, на который потрачено было особенно много душевных сил, дизайнерской фантазии, ткани и денег, раздался негодующий женский вопль из первого ряда. Он прозвучал особенно гулко: пустой главный зал удалось отвоевать у администрации на считанные часы, и для пущей сохранности тайны пришлось запереть все входы - выходы.
     - Нет! Нет! С ума вы сошли, Марк Александрович? - в голосе Любкиной матери явственно слышались шипящие нотки разъярённой и готовой к укусу кобры, - Так нельзя! Примета плохая, вы что! Любонька, дочь, переоденься! Сними, сними быстрее это платье! Саша, отвернись! Марк Александрович, почему вы нас не предупредили, а? Так нельзя делать, слышите!
     - Давайте вы не будете мне указывать... - взвился было Черников, но мрачный во всё это время Соколовский вдруг легко спрыгнул со сцены.
     - Не надо, Марк! - криво усмехнулся он, - Не спорьте!
     - Но, согласно контракту... - жалобно пролепетал модельер, сражённый выражением его лица.
     Соколовский преспокойно уселся в ближайшее кресло, вытянул ноги и принялся невозмутимо рассматривать носы дизайнерских ботинок, в которых обулся по приказу неугомонного работодателя:
     - Подождём немного! Они договорятся! - и он снова улыбнулся, но уже с иным выражением: мол, что поделать, - Женщины!
     Действительно, в течение некоторого времени из - за кулис слышалось попеременно то приглушенное шипение, то Любкино фирменное "Мааам, ну ЧО?!", то вздохи и ахи.
     - А сам ты как воспринимаешь мою идею? - волнуясь и заламывая пальцы, спросил Марк, заглядывая ему в глаза.
     - Мне нравится, правда! Мы с Любой суевериями не страдаем!
     - Вот и прекрасно! - выдохнул модельер, - Ты не представляешь, чего мне стоило отыскать именно этот оттенок серого! И-де-ально! Ты сейчас выглядишь и-де-ально! Только не вздумай на сцене изображать эту свою характерную sourire diabolique* (*чертовскую ухмылку)!
     - Ладно, босс! - фыркнул Сашка.
     - Почему на меня сегодня люди так странно смотрят? - Черников не мог успокоиться, рука его то и дело ныряла под пиджак, а лицо искажалось болезненной судорогой, - Эта ужасная le mendiant* (*нищенка), потом эта рыжая... брр! Да и ты, Александр, тоже... Я весь будто в ледяных иголках! - Марк сыпал рваными фразами, ни на миг не останавливаясь, как будто боялся куда - то не успеть, - Необыкновенно удачный вариант с этим смокингом, верно? Нет - нет, не поправляй! Пускай будет даже немного помятый! Знаешь, это, безусловно, твой цвет! Да - да! Рекомендую!
     - Предпочитаю чёрный! - отозвался Сашка, снова внимательно вглядываясь в руки Марка. Лицо его при том сделалось сосредоточенно - хмурым, как при решении сложной математической задачи.
     Марк рухнул в кресло, но мгновенно вскочил, будто ужаленный:
     - Она определённо хотела мне что - то высказать, эта таборная Кассандра!
     - Её зовут Анжела.
     - Да, та самая roux Angèline*(рыжая Анжелин)! Как же меня раздражает эта страна! Боже мой! Невыносимый холод несколько месяцев кряду! Эти нелепые средневековые понятия, дурацкие приметы, самодовольные попы! Эти несчастные работяги с серыми лицами на проходной, с их низменным мутным пойлом! Безграмотные испитые торгаши в палатках с турецким тряпьём! А знаешь, что всего противнее, Александр? Рабская психология! Тупой беспросветный пофигизм! Вечное нытьё о свободе, и в то же время - полное неприятие этой свободы! У русского человека, по-моему, генетическая аллергия на такое понятие, как свобода! И всё же - что она хотела сказать...
     - Советую выслушать её, Марк! Анжела зря не скажет!
     - Смеёшься! Vous êtes un malin!*(А ты хитрец)! Но я почему-то склонен тебе верить! Вот возьму и сделаю, как ты советуешь! Да, да, так и сделаю!
     - Вы хорошо сделаете, - сказал Сашка совершенно серьёзным тоном.
     - Знаешь, я вспомнил, как дедушка рассказывал о своём детстве, - совершенно неожиданно перескочил Черников на иную тему, - Он вырос на правом берегу, в бараке. Там раньше было несколько посёлков, про некоторые ты, верно, слышал: Старо - Северный, Бетонный, Цементный, Чёрная речка.... Многих уже не существует, а тогда, до войны - это были чуть ли не маленькие государства. И они, представь, воевали между собой за территорию! Практически Средневековье! Выясняли - кто владеет горой, кто владеет Рекой! И попробуй - забреди в одиночку на чужую землю!
     Дедушка Марк вспоминал: шли стенка на стенку, то есть - барак на барак! Сломанные челюсти, поножовщина! Ты можешь себе представить? А потом ещё эти Les Misérables*(*Отверженные)! Не знаю, как назвать правильно - спецпереселенцы, кажется.... О, у тех были более жесткие порядки: охрана, колючая проволока.... А вообще, всё это устройство, вся эта в - ская атмосфера... зона, одним словом! Я чувствую себя здесь, как в тюрьме!
     - А вы что, сидели когда - нибудь в тюрьме?
     - Тьфу-тьфу-тьфу! - отмахнулся Марк, - Нет, ты посмотри, я тоже, оказывается, суеверный! И в Европе я понял одну вещь, одну парадоксальную, на первый взгляд, вещь - я жить не могу без этой тюрьмы! Вот так! И всё самое лучшее мне удалось создать, когда я думал вот об этой степи и вот об этом сером небе, и вот об этом малиновом солнце, которое в морозном тумане над заводскими трубами... Вот об этом, обо всём, что я с детства ненавидел!
     - А как же ваш любимый Париж? - съехидничал Соколовский.
     - О, Paris! Париж - это Париж! Там нужно просто побывать! Но за границей я не мог придумать совершенно ни -че-го нового! Ни одной новой идеи, понимаешь? Там я только распылялся, тратился, а здесь... не знаю... сил, что ли, набираюсь. Наверно, гены дедушки Марка дают о себе знать! Он был тот ещё патриот, и однажды едва не пошёл на таран... Удивительная история! Да, он мне многое рассказывал, в больнице! Я часами, помнится, сидел подле него, слушал - модельер нервно рассмеялся, - Ах, жаль, не было тогда диктофона - вышла бы книга!
     Бабушка Соня в последнее время носится со странными идеями, выводит наш род к каким - то князьям, но всё это - чистой воды вздор! Зачем это - не понимаю! И почему ты решил похоронить свои таланты среди мёртвого железа - тоже не понимаю! - Черников горячился всё более и более в продолжение своего бессвязного монолога, - Нет, я умолкаю, это, видимо, дело решённое, но всё же! Я тебе обязан предложить, и предложу! Предложу! Когда закончится контракт...
     Дрогнул занавес, и показалась Любка с малиновыми пятнами на щеках. Мать вилась вокруг, расправляя пышный шлейф злополучного платья:
     - Марк Александрович, конечно, вы нас шокировали! Вас может извинить только то, что вы - мужчина! Вы просто не понимаете, как много для молодой девушки значат такие тонкости! - почти пропела она, прищуриваясь, - Ладно, мы вас прощаем! Но вы просто обязаны восполнить нам с дочерью моральный ущерб, да, да! Вы обедаете сегодня у нас дома! Никаких отговорок не принимаю!
     - Эээ... - растерялся Черников, беспомощно оглядываясь то на верную Юленьку, то на источник своего вдохновения в поисках поддержки. Однако подруга, оскорблённая до глубины души, надулась на него основательно, и выручать не пожелала. А Соколовский напряженно вглядывался в центральную дверь зала, как будто узрел сквозь неё что - то, глазу невидимое.
     - Нет, извините, мой день сегодня расписан по минутам! Да, кстати, наше время вышло!
     Действительно - со стороны коридора настойчиво стучали в дверь.
     Любка ещё возилась с платьем, когда Соколовский с Юлей и Черниковым дошли до парадной лестницы.
     - Светик! - закричал Сашка, едва глаза его выхватили из полумрака возле одной из колонн маленькую фигурку с поникшей головою. Женьки поблизости не наблюдалось, - Ну что ты, Светик, он придёт сейчас! А нет - я сам записку напишу, слышишь? Это всё ерунда, Светик! Ну, посмотри на меня! Как репетиция?
     - Хорошо... - пролепетала Светка.
     - А это что у тебя?
     - Костюм... - Светка держала в руках невразумительную перекрученную тряпку тускло - бордового цвета.
     - C' est dégueulasse!*(*Какая гадость)! - скривился кутюрье, - И это выдают детям! Пойдём, моя милая, сейчас ты увидишь, каким должен быть настоящий сарафан а la Russe! А ветошь брось! Да выбрось же, говорю! Вот сюда, в мусор! Она даже техничке не пригодится! К твоим прелестным синим глазкам - и мерзкий цвет протухшего двухнедельного борща! Извращение, мерзость! Ох, я бы их этой тряпкой...
     Юленька хихикнула и потянула из Светкиных рук злополучный сарафан, пошитый, судя по его состоянию, ещё во времена крепостного права. Уж ей-то хорошо известно было особое состояние модельера, когда он не мог остановиться, не доведя задуманное до идеала. В такие моменты она обожала Марка: в своей стихии он, несомненно, способен сотворить истинное волшебство. Юля улыбалась, предчувствуя чудо, вдвойне приятное оттого, что предназначалось для ребёнка.
     Издалека послышались размеренные звонкие удары: то шествовала Любкина мать на подбитых сталью каблуках. Рядом шаркали по плитам пола Любкины кроссовки.
     - Сюда! - приказал Черников, и быстро повернул направо, в боковое ответвление коридора, откуда можно было спуститься в подвал, в святая святых Дворца - костюмерную и пошивочный цех...
     Спустя двадцать минут Светка, дрожа от волнения, шла по широким ступенькам из белого мрамора и бережно несла пакет, внутри которого заманчиво шуршал и переливался расшитый мелкими жемчужинками васильково - синий атлас. Мало того - модельер настоял и на сапожках. Светка даже не думала, что такие существуют: узенькие, бархатные, на небольшом серебряном каблучке. Голова её кружилась от сегодняшней кутерьмы, наполненной и слезами, и радостью.
     - Потом, перед самым выступлением, вот так поправишь, - посоветовала Юленька, подводя девочку к большому зеркалу, - Не бойся, спрей с фиксацией на сорок восемь часов. Вот, лак ещё возьми на всякий случай...
     - Эх, вот она, истинная красота! - вздохнул модельер, - Не для подиума, а для жизни! Чудесное дитя!
     - Я очень люблю Свету! Они с Женькой для меня - семья! - вдруг тихо произнёс Сашка, и голос его при том прозвучал так, что Марка прошиб озноб, - Вы не представляете, что сейчас для неё сделали! Спасибо!
     - Да что ты... ничего особенного, - смущенно забормотал Черников, - Я сегодня работаю феей - крёстной! А между вами, я заметил, действительно, существует некая связь...да, помню, ты рассказывал, что он спас тебе жизнь. Вы трое... как электроны в атоме, или как там правильно, не помню.... А вот, кстати, взгляни-ка туда! Это, кажется, твой друг!
     Сашка посмотрел, и ледяная чёрная пустота, стремительно заполняя окружающее пространство, начала давить на него со всех сторон, и в этой мёртвой пустоте среди красных вспышек звонко и размеренно лязгало железо...
     Под пальмами, кокетливо выставив согнутую в колене ногу, стояла Любка и излюбленным своим жестом накручивала на палец прядь волос. А напротив, не сводя с неё глаз, стоял и оживлённо рассказывал что-то Женька. Любка хихикала, трясла головой и дёргала себя за волосы. В руке у Женьки небрежно трепыхался бумажный листочек, на кроссовках развязался шнурок, но он не замечал и не видел более ничего вокруг...
     - Молодёжь такая глупая! - взвизгнула за спиной Черникова Любкина мать, - Ничего ещё не соображают, приходится направлять! Вот вы, Марк Александрович, человек тоже молодой, но уже всего добились! Я вами просто восхищаюсь! Знаете, я так счастлива за Любочку, что вы отметили её талант! Она у меня девочка ооочень талантливая, артистичная, но скромная до ужаса! Никогда вперёд не лезет, как остальные, лучше промолчит! Но вы же сразу увидели, что в ней есть способности, потому что вы - профессионал! Красоту всем видно, а вот способности...
     Её болтовня эхом отдавалась в ушах Марка и пульсировала в усталой голове уколами боли. Радостное оживление схлынуло, он внезапно вспомнил, что не ел и не спал со вчерашнего вечера.
     - Madame... - начал, было, модельер, но она не дала ему и слова вымолвить.
     - Мне очень - очень необходимо с вами поговорить, милый Марк Александрович! Она - моя единственная дочь, и её судьба для меня - это всё, понимаете! Вы, конечно, избалованы парижскими ресторанами, но ведь домашняя еда-то - ни в какое сравнение не идёт... Мы специально для вас приготовили, специально для вас! - для пущей убедительности она даже вцепилась в рукав его пиджака, и острыми ногтями колола кожу сквозь ткань, будто кобра примеривалась, куда вонзить ядовитые клыки.
     - Извините, у меня деловая встреча! - Марк собрал последние силы и быстро, почти бегом вышел на улицу. Не взять ли, от греха подальше, такси, подумалось ему: в груди кололо всё сильнее с каждым шагом, и с каждым толчком сердца перед глазами сгущались сумерки...
     Она стояла чуть поодаль от своего шумного семейства, и, казалось, весь этот день сложился до последней мелочи именно так, чтобы они, наконец, встретились tête-à-tête. Обойти можно было миллионом способов, но он уже знал - слова будут сказаны, слова будут услышаны...
     "Если только будет малейший смысл..."
     Тускло блеснуло золото коронок:
     - Сам цыган не любишь, а крест цыганский носишь! - укоризненно качнула головою Анжела. Голос её - низкий, хрипловатый, звучал совсем негромко на фоне уличного шума, и Марк невольно сделал по направлению к ней ещё шаг, потом ещё один. Эти слова были совершенно не то, что он мог бы предположить, он и слышал их, и как будто не слышал.
     - Что вы сказали? - прошептал Черников.
     - Зачем носишь? На шею надень или верни! Не позорь! - рыжая повернулась и неведомо, каким чудом умудряясь быстро переставлять ноги в узкой длинной юбке - трубе, пошла, лавируя между автомобилями, к серому микроавтобусу, откуда слышался счастливый визг малышни.
     Модельер с трудом, оскальзываясь на прихваченном коркой грязном снегу, доковылял до своего поцарапанного "мерса". Внутри было неуютно, зябко и отвратительно пусто. Солнце, что так радовало с утра в-ские улицы, спряталось за серыми тучами.
     "Чушь! Бессмыслица!" - Марк откинул голову и проследил глазами стаю шальных наглых ворон. Какие гадкие всё же птицы. И в любом небе, под любыми широтами их крики навевали на его душу невероятную тоску и отчаяние.
     Всё, всё бы он принял сейчас, любой приговор этой рыжей пифии, пусть даже до предела нелепые общеизвестные фразы про порчи, привороты, дальнюю дорогу и казённый дом! Но слова её, действительно, не несли ни малейшего смысла. И зачем ей непременно необходимо было что-то высказать...
     Внезапно сегодняшний день, до последней мелочи, промелькнул перед его глазами. "Пустое, всё вокруг пустое... только синеглазка, пожалуй, всерьёз счастлива... а ведь эта малышка, положительно, влюблена в него...невозможно не полюбить... лошадиное лицо, и смех самый пошлый... как он только может... впрочем, что я о нём знаю... а мне уже скоро тридцать, старый я дурак...всего я добился, ага... и всё такое странное сегодня, и деревья так кружатся... и зачем я куда-то еду..."
     Из водоворота мыслей Марка вынесла резкая боль. Модельер потёр ушибленный лоб и огляделся. Он всё так же сидел в холодной машине на стоянке и, конечно, задремал.
     Он отключил телефон, завёл мотор и выехал по направлению к гостинице, где снимал номер по соседству с Юленькой.
     А в памяти его к стеклу всё прилипало кошмарное бесформенное лицо, шевелились раздутые губы, и заезженной пластинкой крутились неслышные слова: "Подари цветочек! Подари цветочек!"